Игорь Сотников
Дровосек, или Человек, наломавший дров. Книга первая

Часть 1. Запутанная история

– Некто из страны Чень собирал однажды хворост, как вдруг встретил оленя ослепительной красоты, он погнался за оленем и убил его. Боясь, что кто-нибудь его увидит, он поспешно спрятал оленя в яме и прикрыл листьями подорожника, ликуя и радуясь своей удаче. Но вскоре он забыл место, где спрятал оленя, думая, что всё это ему приснилось, он отправился домой, бормоча что-то под нос по поводу случившегося.

Тем временем рядом случился человек, подслушавший его бормотание; следуя его словам, он пошёл и нашёл оленя. Вернувшись, он сказал жене: «Дровосеку приснилось, что он припрятал оленя, но не знал, где именно, а я нашёл оленя, значит, его сон не был действительностью».

«Это ты спал, – отвечала жена, – и тебе приснился дровосек. Убил ли он оленя? И есть ли вообще такой человек? Это ты убил оленя, иначе как бы сон стал действительностью?»

«Да, ты права, – согласился муж. – Это я убил оленя, поэтому не так уж важно, дровосеку ли приснился олень или мне приснился дровосек».

Когда дровосек вернулся домой, то стал досадовать о потерянном олене, и ночью ему приснилось место, где был спрятан олень, и тот, кто унес его. Утром он отправился на виденное во сне место: всё подтвердилось. Он предпринял шаги, чтобы вернуть свое имущество в законном порядке; по окончании слушания дела судья вынес следующее решение: «Истец начал с подлинного оленя и мнимого сна. Далее он заявляет о подлинном сне и мнимом олене. Ответчик подлинно овладел оленем, который приснился, но по его словам, – олень приснился истцу, и теперь ответчик пытается удержать добычу. Согласно же мнения его жены, и олень, и сам дровосек – только часть его сна, поэтому оленя не убивал никто. Всё же поскольку убитый олень лежит перед вами, то вам ничего не остаётся, как поделить его между собой».

Когда император государства Чень услышал об этом происшествии, он воскликнул: «Судье, верно, самому приснилось всё это дело». – Продолжая смотреть на красное зарево утреннего неба, закончил свой рассказ Край.

– И к чему это ты рассказал? – спросил Края, сидящий рядом с ним на пригорке, его товарищ Риск.

– Разве рассказанная история обязательно должна быть предвестником или же причиной бури? – спросил Край. – И разве она сама по себе, без привязки к другим событиям, не может в отдельности существовать.

– Тогда ни к чему … – А вот закончить эту свою фразу Риск не потрудился и, поднявшись с места, оставил Края одного домысливать её.

ГЛАВА 1

Человек находчивый

– Терпеть не могу когда в таких случаях, в основном в дешёвых сериалах про копов или ментов, говорят, что я мол не люблю такие дела. – Со злостью выпуская дым из сигареты, с тем же яростным откровением к окружающим людям, где особенно дымно досталось новому помощнику следователя, с именем под стать помощнику и по совместительству стажёру, Фома, зарядил себя и заодно раскалил атмосферу следователь Свят. – А я их просто ненавижу! – Яростно добавил Свят, пнув ногой валяющуюся на грязном тротуаре банку из под какого-то энергетика, чем вызвал повышенный интерес к себе и к банке со стороны следственного коллектива, занимающего делом, а не как он бездельем – все находящиеся здесь люди в тот же момент перевели свой взгляд на эту покатившуюся по грязному тротуару жестяную банку, и так до тех пор, пока она не уткнулась в мусорный бак.

Но ему всё можно, в том числе пинать и плевать на улики, и никто его в этом не упрекнёт и не сделает замечание: «Мол, какого хрена, ты, козёл, пинаешь улики?!», – ведь ему, а не им, всего-то техническому персоналу следственного отдела, распутывать это, само собой загадочное преступление.

– Строят из себя и не пойми что… – Свят на этом месте осёкся и внимательно посмотрел на своего помощника, который может быть уже проявил усердие и догадался раньше него, кем себя возомнили те преступники, которые, по мнению Свята, занимаются таким строительным бизнесом. Но Фома, по всей видимости, на такие мелочи не разменивался, – а строят все эти преступники, как всем известно, саморазрушающиеся вавилонские башни, – а сразу зрил в самую глубь, и поэтому его физиономия так выглядит настырно глупо (хотя возможно, что он выглядел совсем обычно, но таковы реалии жизни – все стажёры и подчинённые для своего вышестоящего начальства или наставников, так выглядят, а они сами уже в свою очередь для своего начальства в таком естестве представляются), то есть его не переубедишь иначе выглядеть и мыслить, и у него нет никакого ответа на этот немой вопрос Свята.

И конечно Свят, как это обычно бывает, недооценил своего помощника и звучно сплюнул в его сторону, мол, тьфу на тебя, бездарь. После чего вернулся к своей недосказанной мысли, служащей для него путеводной нитью для его размышлений.

– Думают, что они самые умные. – Заставив напрячься, обезоружил этой новостью Фому Свят, вновь внимательно посмотрев на него, пытаясь понять, так же ли он считает, и если он считает себя за глупца перед этими достаточно хитрыми, чтобы заставить так думать Фому преступниками, то готов ли он на деле доказать, что так на счёт него не следует думать.

Но Фома всё также непревзойдённо неизменчив в выражении своей целеустремлённости, и это его упорство в себе, как ни странно, а впечатляет Свята и даёт ему надежду на то, что он своим не пробивным лбом расшибёт не себя, а лбы этих хитроумных преступников, которым уж точно не устоять перед таким упорством Фомы – если они сделали ставку на свой интеллект, против интеллекта Фомы, то им даже не стоит пытаться устоять перед твердолобым интеллектом Фомы.

– Так и думают, где бы обойти закон и при этом так, чтобы за собой не оставить следа. – Попытался завести себя Свят, что ему было очень необходимо для своего настроя. – Все на месте преступления оставляют следы, а мы дескать преступники продвинутые, и пойдём другим путём. И не только не оставим следов на месте преступления, но и срежем лишнее. Тьфу, противно слышать и видеть. – В отвращении скривил лицо Свят, заметив за собой, что смотрит на распластавшийся на грязной мостовой подворотни обезображенный труп молодой девушки. Над которой неизвестный злодей или злодеи, до выворачивания наизнанку некоторых особо впечатлительных сотрудников жутко потрудились, и вместе с волосами с головы срезали все её отличительные черты.

Что вызвало у Свята новый приступ затмения или просветления, что в его случае не поймёшь по причине отсутствия разницы. – Да за кого эта сволочь меня считает?! – сжав в своих руках попавший в них отворот пиджака Фомы, нервно вопросил его Свят.

И, пожалуй, на этот раз этот вопрос был излишним. Когда ответ на него лежит на поверхности и хорошо, что не лица Фомы, чья невыразительная неприступность для его понимания Святом, не раз спасала его от гнева этого придирчивого оперативника. И если уж ты ищешь прямых ответов, то раскрой свои глаза и посмотри вокруг на это замызганное бомжами и другого рода отребьями общества место, этот конечный пункт назначения для потерявших свою последнюю надежду на обретение личности окончательно обезличенных своим образом жизни людей. Где местной достопримечательностью служат лишь баки для мусора, а не как можно ошибочно подумать, мусор и грязь – они, эти баки, своего рода эпичные памятники этому жизненному обустройству. А как ещё их классифицировать, ведь это практически тоже самое, что на мусорной свалке установить эти баки для мусора. И в это место, а по обыденному в подворотню, единственно, что и вступает, так это либо нога последнего подонка, либо оперативника типа Свята, которому не следовало бы делать только одного – задаваться этим, почти что риторическим вопросом.

Но он им задался и ничего с этим не поделаешь, как и с тем, что Свят плевать хотел на то, что о нём думает самый обычный преступник: «Я поступаю так, как мне заблагорассудится, а ты, козлина, подолгу и по долгу своей службы». А вот такого рода Нежить, с какой он сегодня по долгу своей службы должен иметь дело, его до скрежета зубов выводит из себя. И поэтому его вопрос не стоит рассматривать так поверхностно и он более многослоен, чем кажется на первый грязный взгляд.

– Я ему что, бесплатный государственный психоаналитик?! – выпустив из своих рук пиджак Фомы по причине их крайней необходимости в деле поддержания своего равновесия жестикуляцией, Свят продолжил выяснять отношения с неизвестным преступником. – Его значит мучают и терзают сомнения на свой никчёмный счёт, и он таким образом реализует или кто его знает, может ищет себя, – а в таких случаях они почему-то всегда действуют по одной схеме, решают покопаться в головах других людей или в самих них, – а я получается, страдай из-за этого гада бессонницей и, погружаясь во всё большее отвращение к людям (а я их может быть не ненавижу, а всего лишь претерпеваю, а некоторых даже люблю), разбирайся и ищи то, что он там в себе потерял и найти не может. Экономист чёртов. – Свят обрызгал тротуар своей слюной и вновь посмотрел в сторону трупа. Ну а Фома, за кем была закреплена вся бумажная работа, уже знал, как будет именовать подозреваемого преступника в своём отчёте – Экономист.

Свят между тем уже вернулся обратно и обращается к Фоме. – Слушай. – Одёрнув себя от трупа совсем молоденькой девушки, обратился к Фоме Свят. – Что-то мне эти психологи от преступности совсем заморочили голову, и в голову лезут одна другой дурнее мысли. – Здесь Свят замолчал и обратился к себе за ответами. При этом Свят видимо считал, что для того чтобы разобраться в себе и во всём остальном, нет лучше средства, чем дымовая завеса, раз вновь обратился к этому средству в свой карман. И если насчёт самих средств доставки, дыма, больших затруднений не возникло, то за огонь из запасной зажигалки отвечал Фома (а в таких экстренных случаях, с вызовом на место преступления, она только и работала – основная зажигалка после ознакомления Свята с тем, что его с самого начала работы ждёт под трупным мешком, летела в свои дребезги об стену дома).

И как только Свят сделал первый вдохновляющий на новые мысли вдох, то он, потемнев в глазах от мысленного вдохновения, глядя на Фому заговорил. – А что если посмотреть на это дело с обратной стороны, как это делают в математике, используя свои доказательства «от противного». – И надо сказать, что Свят знал, о чём говорил, он уже давно, не только по делу и без дела, а уже и по привычке, которая есть вторая натура (а это заставляет задуматься над ролью призвания Свята в выборе своей достаточно требовательной к себе, с необходимой для неё самодисциплиной и самоконтролем профессии), на себя примерял роль плохого парня и этот костюм ему был впору.

И при этом надо полагать, что ему было определённо легче, чем его помощнику Фоме, всего лишь стажёру и значит новичку, в таком опасном деле по перевоплощению себя в преступную личность, где так легко впасть насчёт себя ошибку и переступить ту грань, которая отделяет его, оперативника, от матёрого преступника (ну, перевоплотиться в матёрого преступника по плечу только лишь матёрому оперативнику, каким был Свят, а Фоме пока что можно рассчитывать только на малоавторитетного бандита первохода).

И на этот раз дымная мысль Свята достигла-таки сознания Фома, поинтересовавшегося у Свята. – Как это?

– Эта идея не нова, – не спеша, рассудительно заговорил Свят, – такой подход к раскрытию преступлений, где ты бы вставал на место преступника, использовало множество выдающихся следователей и детективов. Да тот же Ломброзо, Фантомас или наш Степан Григорьич. – На этом месте Фома заволновался и, как показалось Святу, не то чтобы засомневался, а не поверил ему. Ну а когда доверия нет между практически напарниками, то это ни к чему хорошему не может привести, и Свят просто не имеет право на то, чтобы всё вот так оставлять без ответа.

К тому же в этом своём, достаточно спорном заявлении, Свят, не зря так всё перемешал, поставив в один ряд таких разных личностей. Он не просто терпеть не мог всех этих выдуманных сверхгениальных сыщиков от пера, всяких там Конан Дойлей, и чертовски смекалистых детективов Честертоновского типа, а предпочитая всем им своих родных, из своего отдела знакомых оперов, Свят таким смешением разнокалиберных личностей в одно, пытался прощупать своего помощника Фому на предмет его предпочтений – зная на кого нравственно (Свят всегда глубоко копал) ориентируется Фома, можно будет сразу понять самую важную вещь – сработаются они или нет.

И он для строгого начала прищуривает свой левый глаз, а это уже должно насторожить Фому, после чего откидывает в сторону выкуренную сигарету и с налётом равнодушия интересуется у Фомы, в чём собственно, козёл, сомнения.

– Насчёт первых легендарных личностей, я ничего против не имею – Ломброзо непревзойдённо рисовал преступников, а Фантомас искусно их изображал, – но вот насчёт Степана Григорьича я не уверен, и у меня имеются большие сомнения и претензии к его стилю ведения дел.

– Что, опять папкой с делами по голове получил? – засмеялся в ответ Свят.

– Не пойму, что тут смешного. – Обиделся Фома.

– Вот именно не поймёшь. А Степан Григорьич между тем, для твоего блага старается, вбивая в тебя не только мысли об усердии, без которого в нашем деле никуда, но и давая возможность понять и запомнить, сколь тяжела и ответственна наша служба. Ведь он тебе даёт по голове не просто папкой, а папкой полнёхонькой преступными личностями – оттого она кажется такой тяжеловесной, а были бы там одни ангельские личики, то и папка была бы как пушинка – готовых, как говорил всем известный Глеб, ради этой папки на любого рода должностное преступление. А ты ещё не доволен тем, что тебя ею уму разуму учат. – Сказал Свят, внимательно посмотрел на Фому и вдруг выказал себя с необычной для Фомы стороны – он выступил в роли умудрённого знаниями наставника.

– Вот как ты думаешь, – вдруг переменив свою тональность разговора, и как показалось Фоме, и своё лицо, обратился к нему Свят, – чем мы здесь все занимаемся?

И хотя Свят обратился к Фоме с самым обычным вопросом, на который всегда отыщется ответ, он между тем вызвал у Фомы свои затруднения. И это вполне понятно, ведь с этим вопросом к тебе обращается твой начальник, а начальники всегда что-нибудь своё да подразумевают в этих, только на первый взгляд простых вопросах. И не получится ли потом так, что ты ответив не то, что от тебя ожидают услышать, – а по сути твой ответ был верен, – тем самым повергнешь своего начальника в размышления насчёт своего недалёкого будущего, в постовые. Так что прежде чем дать ответ на этот самый простой вопрос, нужно хорошенько над ним подумать.

Но Свят скорей всего сам любил находить и давать ответы на свои вопросы, и он не дожидаясь того, когда Фома сообразит, что ему ответить (а он по-своему сообразил, не дав ему ответ), заговорил. – Ответ на мой вопрос лежит в двух плоскостях. Внешней, на публику и для внутреннего потребления. – Сказал Свят. – Так для внутреннего потребления – мы все хотим доказать, что мы чего стоим на этом свете. Ну а для внешнего потребления – мы ищем очередные доказательства истинности науки под названием криминалистика. Да-да, всё так и можешь даже не удивляться. – И хотя Фома удивился тому, что сказал Свят, всё же он ни единым движением своего лица себя не выдал. И получается, что Свят решил его просто остроумно поддеть – любого вида наставнику, даже самому созерцательному, хочется видеть хоть какую-нибудь реакцию на свои слова со стороны своих учеников. Хотя бы для того чтобы видеть по какому пути идёт его ученик – в пропасть безграмотности или по верному пути, в коан хлопка одной руки. Но в этом плане Святу не повезло с учеником и ему приходиться самому учиться понимать его – хотя бы в этом Фома переплюнул своего наставника.

– Основой любых доказательств для разного рода наук, в том числе и для криминалистики, всегда служит опыт. И если практические действия, опыты, ведут к тому, что вероятность того или иного события стремится к очевидности или наоборот, к её ничтожности – мы в тысячный раз на опыте проверили это, и значит дальше не имеет смысла прибегать к такого рода доказательствам (кто-то решил, что для признания истинным того или иного утверждения, такого количества опытов хватит – на основе чего он принимал это решение, не ясно) – то значит, что мы, наконец-то, выковывали в опыте истину, на основе которой и создаётся свой научный постулат, а он в свою очередь становится тем фундаментом, на который опирается вся наша наука доказательств.

– Так и наша наука, – продолжил Свят, – криминалистика, изучающая закономерности приготовления, совершения и раскрытия преступления, где мы числимся младшими научными сотрудниками, а вернее теми лаборантами, кто ещё практикуется, не достигнув той монументальности старших научных работников при погонах, которые всё больше пишет научные работы, претендуя на докторские звания, выстраивает свою доказательную базу на основе ряда факторов: следов и почерка преступника, улик, этих аксиом, процессуальных и следственных действий, и тому подобной вероятности. – Свят перевёл дух и, вернувшись в прежнего себя, раздражённого обитателями своего ореола существования типа (а здесь уж он сам себя должен винить, его никто не заставлял ореолить именно здесь), язвительно заявил:

– Ну а то, что проведённый в тысяча первый раз опыт может показать совсем другой результат, то это, как оказывается, как-то нелогично предполагать и значит, не стоит и пытаться провести этот опыт, если тысяча предшествующих опытов настаивали на своём ином результате. Так что наша наука, как и все другие, наука вероятного и ничего большего. – Подытожил своё введение в теоретический курс науки под названием криминалистика Свят. После чего в ожидании глупых вопросов от своего чуть ли не сказал, ученика, посмотрел на Фому.

Ну а Фоме, даже если он слишком самоуверенный в себе стажёр, то есть всё знает и любого наставника за пояс заткнёт своим остроумием, чтобы не выглядеть в глазах своего наставника Свята ещё глупей – в чём-чём, а в этом у учеников бесспорно есть огромнейший потенциал – то он должен как минимум постараться что-нибудь придумать спросить. А то Свят может счесть его не только за самого глупого стажёра на свете, но и за наглеца которого свет не видел.

И Фома, озадачившись этой родившейся на пустом месте проблемой, начинает волноваться и щёлкать находящейся в руках… Хотел видимо зажигалкой, но она находилась у Свята, и пришлось щёлкать своими пальцами по понтовому. Что вызывает у Свята удивление и непременное желание спросить, что всё это значит. Но тут Свят, вдруг на ровном месте передумал и сам захотел щёлкнуть своей зажигалкой, чтобы само собой продолжить туманно мыслить.

После же того как Свят так незамысловато увёл себя от этого, честно сказать, глупого вопроса (а Фома как оказывается, чертовски смышлёный малый, раз сумел так ловко выйти из этой вопросительной ситуации), он решает, что все предварительные формальности соблюдены, и можно перейти прямо к телу. – Сейчас только докурю. – Сказал Свят и только после того как все приличия были соблюдены и выброшенный им окурок был раздавлен тяжёлым ботинком Свята, он проследовал к трупу девушки, обнаруженному вначале голодными собаками, а затем одним из тех неравнодушных к своему жилищу бомжей, которые ради своего комфортного уединения в баке для разного рода мусора и бомжей в том числе, готовы были даже на социально ответственные поступки – позвонить в службу уже, пожалуй, запоздалого спасения чьих-то душ.

Так подойдя к трупу девушки, частично накрытому полиэтиленовым пакетом, Свят с внимательным молчанием ещё раз сделал визуальный осмотр (первый осмотр привёл к тому, что ему потребовалась эмоциональная пауза, там, в стороне) и на этот раз он не стал так горячиться и посылать всех к чёртовым родственникам, а уже с некоторым равнодушием присел на корточки рядом с бывшим лицом девушки, превращённым в кровавое месиво, и взявшись пальцами руки за край прикрывающего её пакета, к неожиданности Фомы усмехнулся.

– А ведь раньше их прикрывали простыми газетками. – Посмотрев на Фому, сказал Свят. – И знаешь, в этом была своя «соль». Так газетка с одной стороны прикрывала труп, а с другой, как бы это чернушно не звучало, служила по своему прямому назначению, источником информации. И скажу тебе откровенно, все эти послужившие в таком качестве газетки, ни одно дело помогли раскрыть. – И видимо дальнейшая информация, которой Свят решил поделиться с Фомой, требовала, чтобы её доносили до его ушей не под углом, а на прямую, раз он поднялся на ноги. После чего Свят, просветлев в лице, что всегда происходит при хороших воспоминаниях, продолжил свой рассказ:

– А ты представь себя у трупа какого-нибудь очередного героя криминальной хроники, который на этот раз оказался менее удачливее своих конкурентов и попал под перекрёстный огонь своих коллег по непростому бизнесу, который и свёл его будущие жизненные планы на нет, а самого положил лицом в эту грязь, под газетку. И при виде его трупа, и в голову ничего не лезет такого, что могло бы расшевелить мысль и убедить тебя, как следует подумать о том, ради чего он так скоропостижно, а может в самый раз, загубил свою жизнь.

И вот стоим мы с Григорьичем у прикрытого газетками трупа бандита местного значения, Вертлявого, которому стало тесно в своих пенатах и он решил стать бандитом регионального значения, за что видимо и поплатился (оттуда легче выйти в расход, чем войти). И нам совершенно не хочется смотреть на убогую рожу этого Вертлявого – а что мы там не видели, кроме дикой самоуверенности и наглости, которую он ещё вчера демонстрировал нам при задержании в ресторане на сходке (и даже не хочется задаваться вопросами о том, насколько бы его жизнь продлилась, если бы его под вечер не отпустили) – и думать не думаем, а постепенно фокусируем свой взгляд на эту прикрывающую лицо и сущность Вертлявого газетку.

Ну а там хоть новости и не свежие – газеты на эти лица поступают по мере своего устаревания, то есть прочтения, из личных архивов отвечающего в нашем отделе за людей после жизни, патологоанатома Абадрона Демиурга – но нам в нашем, практически тупиковом положении, любая мысль не будет лишней. И первое, что каждому из нас на глаза попадается, а надо понимать, что мы с Григорьичем находимся в разных положениях по отношению к укрытому газетками трупу – я с одной стороны, а Григорьич с другой – так это невыдуманные истории пикантного содержания от прямых их очевидцев. Что совсем не факт, хотя бы потому, что они так называются и печатаются в подобного рода жёлтых изданиях.

Но нам это в данный момент не важно, когда сквозящий юмор в этих невыдуманных историях-небылицах, уже подобрался к нашим животам и начинает их провоцировать на смеховые подёргивания, а мы сами уже не такие угрюмые, а вовсю светимся улыбчивостью. Но нами это не замечается, так как мы полностью погружены в чтение этих рассказов из первых, самых пошлых, когда либо слышанных мною уст.

И так бы всё это и осталось между нами, не покажись мне последняя прочитанная мною история особенно замечательной, и требующей того, чтобы я непременно поделился с Григорьичем своим впечатлением о ней. И только было я, еле сдерживаясь от смеха, позвал по имени Григорьича, то в этот самый момент ко мне приходит понимание того, что, пожалуй, моё замечание насчёт сейчас прочитанного, будет точно не к месту.

Но уже поздно, и Григорьич с непроницаемым выражением лица уже смотрит на меня (а я то прекрасно слышал, что и он посмеивался в кулак) и ждёт от меня предложений по поводу рассматриваемого дела этого Вертлявого, а не как мне хотелось, по поводу того дела, до которого не доходили руки одного любознательного проходимца, который и поделился с читателями своей правдивой историей. Что ж, делать нечего и я в раздумье, а на самом деле, чтобы оттянуть время (может Вертлявый в мышечном спазме шелохнётся и отвлечёт всё внимание на себя), начинаю чесать свой затылок, как вдруг, на второй прикрывающей рожу Вертлявого газетке, которую мы изначально обошли своим вниманием, замечаю пропечатанный портрет определённо чем-то известной личности, раз его рожа печатается под рубрикой самые известные и разыскиваемые люди нашего города.

– И эта убийственного вида рожа, пропечатанная в газете, спасает меня, а вслед за этим и Григорьича от очередного нагоняя от уже переполнившегося нетерпением начальника следственного отдела, полковника Петрония, когда он ему на стол подсунул портрет этого изувера краевого значения, Дитория Хмурого. Который как вскоре выяснилось, когда он дал признательные показания, и был замешан во всех противоправных действиях по отношению к бригаде Вертлявого, который всегда ему не нравился, и он его грубость терпеть не мог. – Свят усмехнулся и добавил. – В общем, в любом деле, а в нашем особенно, нужно быть ко всему внимательным. Да, кстати, насчёт газеток нашего патологоанатома, то мы не стали его переубеждать изменить свои пристрастия к такого рода информативным газетам, с их освещением изнанки жизни людей. – Свят перевёл свой взгляд на лицо девушки и спросил Фому:

– Ну а теперь посмотри на неё и скажи, что ты видишь?

Фому на этот раз не может оставаться хладнокровным, даже после предваряющего этот вопрос рассказа Свята, который он скорее всего на ходу придумал, чтобы разрядить ту атмосферу угнетения и давления, которая всегда наваливается на любого человека, оказавшегося перед лицом звериной сущности того, кто такое сделал Это. И он с опаской за себя поворачивается и бегло смотрит на то, что осталось от лица девушки. После чего возвращается к Святу и даёт пояснение своему поведению. – У меня фотографическая память.

– Ну-ну. – «Поверив» Фоме, кивает ему Свят, продолжая на него смотреть, в ожидании дальнейших подробностей.

– Ориентируясь только на поверхностный взгляд, без необходимой экспертизы сложно делать какие-либо выводы, но я всё же попытаюсь. – Сказал Фома.

– Ну, попытайся. – Поддержал Фому смешком Свят.

– Судя по структуре нанесённых повреждений больше похожих на рваные раны и разрывы, то скорей всего это дело зубов собак. – А вот это предположение Фомы определённо заинтересовало Свята, явно не имеющего фотографической памяти и, решившего ещё раз посмотреть на лицо девушки. И по тому его виду, с которым он вернулся к Фоме, можно было судить, что предположение Фомы ему не показалось натянутым на уши – хоть это и не к месту было сказано.

Свят, вернувшись к Фоме, выразительно, лицом дал тому понять, что почти что согласен с ним, но пока патологоанатом не даст своё окончательное заключение, всё же не может полностью поддержать его версию видения случившегося. Ну а Фома, получив от него такую новую поддержку, продолжил делать выводы. И при этом так слишком самоуверенно это делает, что заставляет по-особому задуматься над его экспертным мнением Свята. И как всегда в таких случаях бывает, это приводит к своему логичному итогу – ведь это между прочим, отвлекает более опытных товарищей, и они начинают уделять больше внимания не приведённым фактам, а искать на лице этого много на себя взявшего «эксперта», над чем тут можно посмеяться.

– Преступник этими своими действиями, которые он предпринял по отношению к жертве, не ставил перед собой цель скрыть следы своего преступления. А он скорей всего, преследовал обратное – он хотел кому-то что-то продемонстрировать. – Сказал Фома. На что Свят ожидаемо, правда, почему не ясно, кивнув в сторону стоящего у угла здания дома, а вернее сказать, перегнувшегося в себе и выворачивающего себя наизнанку, потерявшего своё лицо в бледности и во всём том безобразии, которое на него снизошло при встрече лицом к лицу с жертвой, начальника их отдела, майора Струхницкого, язвительно спросил. – Может ему?

Но Фома не обижается на Свята, он понимает зачем нужен этот профессиональный юмор с оттенком чернухи, который только и спасает их от чёрной меланхолии, и поэтому ничего не имеет против того чтобы записать майора в число тех, на кого делал свою ставку преступник, который скорей всего ничего не имеет против такого их предположения и даже порадуется за майора.

– Если бы он хотел, чтобы мы не смогли опознать жертву, то он бы на этом не остановился и пошёл бы дальше, лишив её всех позволяющий идентифицировать личность частей тела. Да и было бы легче не срезать волосы и уродовать лицо (здесь Фома сам себе противоречит, он ведь ранее утверждал, что бездомные собаки погрызли ей лицо), а сразу … – Но дальше Фома не решился озвучивать те возможности преступного элемента, которыми он не воспользовался, а проведя себя по шее рукой, таким образом навёл страха на Свята, который тут же отреагировал на это.

– Да ты Фома, страшный человек. – Сказал Свят. Но Фому видимо понесло и он вместо того, чтобы молча быть ещё более убедительным злодеем, своим ответом всё портит. – Я, – говорит Фома, – следую вашему совету и, вживаюсь в роль преступника.

– А! Теперь понятно. – С долей разочарования сказал Свят. – А я уж было испугался за нашего преступника, которого ничего хорошего не ждёт после того как ты доберёшься до него. А ты, как оказывается, всего лишь притворялся жестоким и опасным типом, когда ты на самом деле, сама доброта. – И после таких слов Свята его уже бесполезно убеждать в своей жестокости и опасности, и теперь, чего бы ты не сказал и не сделал, всё им будет восприниматься за твоё желание опровергнуть это его мнение о тебе. И Фома всё это поняв, решил, что промолчать в ответ будет наилучшим решением.

Свят же, уловив в Фоме его склонность к обидчивой импульсивности, решает поинтересоваться у него, а так ли это. – Ты что, обиделся что ли? – включив в себе полное недоразумение, задаётся вопросом Свят. И, конечно, Фома не собирается признаваться в этом, пробубнив в ответ: Нет.

– Ну, тогда просвети меня наконец. Зачем всё это понадобилось проделывать нашему преступнику? – спросил Свят. Ну а Фома видимо настолько зол на Свята, что он вдруг сорвался и пустился в опасную авантюру, решив передразнить своего наставника.

Так Фома на глазах Свята закипает и начинает гневно истерить, чем привлекает к себе всеобщее внимание со стороны снующих туда-сюда сотрудников из следственного отдела, и даже майор Струхницкий отложил все свои рвотного характера дела и заинтересованно посмотрел на Фому.

– А я ему что, государственный психоаналитик, чтобы на основании его безумных выходок ставить ему диагноз! – с первых же своих слов Фома заставил Свята ошалеть в недоумении. – У меня быть может, тоже случаются свои затмения (безусловно и это происходит прямо в данную секунду), но я как-то сдерживаюсь и не веду себя подобным паскудным образом. – И Фома бы мог и дальше продолжить говорить, но он в один момент подхваченный за локоть стальной хваткой Свята, был остановлен в своём словоизвержении, и отведён им от греха подальше и в тоже время поближе к другому греху, на который судя по дёрганному виду Свята, он сейчас был готов.