bannerbannerbanner
полная версияЯблоко транзита

Хаим Калин
Яблоко транзита

Полная версия

– Чего-чего, а стеснительности за вами не замечалось, господин Куршин… – кокетливо ладошкой пригласила дама этапированного усаживаться.

– Ты права, Стелла, похоже, я поизносился. В беге против времени… – мрачно откликнулся Алекс, шумно усаживаясь.

Дама застыла с приоткрытым ртом, казалось, пасуя разобрать смысл сказанного. Надо полагать, ее смутило обращение «Стелла», коей она то ли не была, то ли не понимала, откуда арестант мог ее имя знать. Но тут в ее глазах вспыхнули искорки догадки, дама покачала головой, после чего озорно погрозила пальчиком со словами:

– Не зря у тебя, Алекс, репутация скандалиста, добавлю еще: ты сексист-провокатор. Надо же, со старухой Римингтон меня сравнил (первый и пока единственный директор-женщина МИ-5). Сколько ей сегодня? восемьдесят пять? не помню… – надула полные губки дама, но вдруг изменила тон – уязвленного самолюбия на уважительный с налетом чопорности: – Шалун ты, но с головой, не успел открыть рот, а с тобой уже интересно, умник из Ашдода… Так что, поработаем?

Алекс пожал плечами, избегая пересечься с визави взглядом – его давнишний комплекс при контактах с незнакомыми женщинами, в особенности, привлекательными, с пунктиком своей исключительности.

– Будем знакомиться: я – Михаль, ответственный сотрудник «Моссада»… Зная о твоей просьбе авторизовать полномочия, в общем-то, не лишенной оснований, покажу это… – потянулась к сумочке функционер, если не лучшей, то самой безбашенной разведки мира.

Достав телефон, Михаль вывела на экран снимок, сделанный около трех лет назад в аэропорту Бен-Гурион. На нем сам Алекс, цэрэушник Энди, чистильщик его Одиссеи, и оставшийся инкогнито атлет-моссадовец. Алекс весело хмыкнул, принимая тем самым мандат. Михаль хотела было убрать телефон, но задержала на экране взгляд, сказав в итоге, будто самой себе: – Все-таки мужчины-славяне красивые… Алекс вскинул голову, не понимая, в чей адрес комплимент. На фото ведь только он один славянин – и то по отцу, наполовину. То, что фамилия цэрэушника – Стецько он, конечно, не знал, но заподозрил, что «славяне» в множественном числе не случайная оговорка, следовательно, похоже, Энди – славянских корней. Между тем это знание в его мельтешащей решетками истории ничего не меняло. Но позабавило, насколько женщина, без оглядки на свой статус, легка на эмоции, обнажая чувственное там, где тому будто не может быть места, стало быть, себе во вред. Он снисходительно улыбнулся, но тут же подумал: женская непосредственность офицера грозной спецслужбы, не уловка ли его разговорить, причем неважно, Михаль ведома интуицией или действует по плану. Всё может быть…

– Давай поступим так, – ни с того, ни с сего заговорил Алекс, ситуативно будто ответчик, – в уважении к столь незаурядной персоне, как ты, да и вообще… ты все понимаешь… не говоря уже о стране, открытостью общества придавшей моей жизни смысл, позволяя раскрыться…

– Ты прав, свободы в Израиле столько, что какие только комбинаторы в ее тени не кормятся… – бесстрастно заметила Михаль, со вздохом добавив: – Кому-кому, а тебе это, Алекс, известно…

– Госпожа, Михаль, пожалуйста, без толстых намеков, сбиваешь с мысли… – сделав усилие, как можно мягче попенял комбинатор некогда мелких, а ныне, капризом дьявола, куда более крупных дел.

– Алекс, думаешь, непонятно, куда ты клонишь, диктуя повестку, то есть сугубо свою редакцию событий, чтобы невзначай – под перекрестным огнем вопросов – не проговориться? – ошеломила собеседника лицо «Моссада» в женском редакции.

Алекс кривовато покрутил головой, сигнализируя: вау, какая ты крутая, ну-ну, посмотрим… Украдкой взглянув на Михаль, выдал:

– Пусть так, но это куда честнее, значит, продуктивнее криминальной драмы поджанра «кнуты и пряники дознания». Так что расскажу я ровно то, что подходит мне рассказать, сколько бы ты, прекрасная… во всех смыслах незнакомка, меня не сбивала…

– Какая такая?! – вскинулась фронтмен ползучего матриархата. – Как это понимать: ты со мной, при исполнении, заигрываешь или издеваешься? Надо же, «незнакомка»…

Алекс промолчал и какое-то время раздумывал, стоит ли рассказать Михаль о Сергее Мадуеве, жестоком убийце, в начале девяностых влюбившем в себя женщину-следователя, крепкого профессионала, да так, что та передала сатане-Ромео пистолет, но, в конце концов, не решился. В какой-то мере потому, что коды общества вековой нужды, время от времени модернизируемого в очередную версию дикости и беспамятства, вряд ли у дитя западного рацию и тотальной гигиены найдут отклик, отличный от брезгливого. Но куда больше его остановило пронзительное ощущение того, что к Михаль его неодолимо влечет – в бездну ее глаз, где не зазорно раствориться.

Алекс дружелюбно кивнул и приязненной мимикой выказал готовность к мирному сосуществованию. Артистично жестикулируя, заговорил, размеренно и весомо:

– Итак, у моей миссии – остановить обстрелы Израиля Газой – убежден, инициатор сам Кремль. Российский МИД – бэк-вокал, не более. Внешне она казалась миротворческой, стало быть, на пользу Израиля, но, по сути, была узко прагматичной, в русле российских интересов в регионе. Но, о чем пойдет речь, я узнал даже не накануне переговоров, планировавшихся в Каире, а в момент, когда утечка, захоти я сыграть на двух досках, исключалась – непосредственно в самом «метро». Вернусь назад. Каир русским в посредничестве отказал, но дал понять, что прямому контакту с администрацией Газы – вне их юрисдикции – препятствовать не станет. Газа предложила встречу на Синае как единственный устраивающий ее в сложившейся ситуации вариант, с их слов, на египетской оконечности подземки, будто египтянам неизвестной. В чем интерес русских, я узнал лишь, когда спустился в «метро» – офицер безопасности посольства России в Каире, меня сопровождавший, оттиском моего большого пальца активировал в планшете файл–инструкцию переговоров. Чуть позже вникнув, что в египетской части «метро» ниши для встречи с ВИП Газы нет и, наверное, архитектурно быть не может, затребовал вернуть меня обратно в Каир. Но не тут-то было: достав «Калашников», встречающий погнал нас, меня и офицера посольства, прямо в Газу. Почему? Тут всё просто… Острота геополитической проблемы, возникшей у Кремля, отразилась на качестве проработки миссии – предположить мое похищение и переброску в Газу никто, меня включая, не смог; надо полагать, некие гарантии принять миссию в Каире у русских были. При всем том, сообщая Газе имя переговорщика, Москва капитально облажалась – выяснить израильское гражданство Алекса Куршина ничего не стоило. Палестинцам одного имени хватило – моя CV с указанием места жительства в открытом доступе. Я же, движимый отцовским инстинктом, дал не меньшего, чем русские, маху. Пусть Каир – место переговоров – опасений у меня не вызывал, но предвидеть, что моя кандидатура с Хамасом будет согласовываться, был обязан. В результате… впервые побывал в Газе, наверстав некогда по лени или недомыслию упущенное, если ту галочку – четверть часа без конвоя и повязки на глазах, когда автозак опрокинула израильская ракета, убившая двоих конвойных – можно засчитать за экскурсию…

Миниатюрная ладошка Михаль безотчетно устремилась ко рту, вдруг округлившемуся, но неким усилием дозорная «Моссада» совладала с собой, поправила жабо. Алекс грустно улыбнулся, то ли вспомнив, как ухватился за хвост удачи, у коей с рождения в фаворе, то ли так снисходя к женской слабости.

– Продолжай, продолжай, Алекс… Есть, что послушать, – оборвала микро-паузу смотритель истины.

– Да, собственно, это всё, не считая моих впечатлений о Яхья Синваре и Мухаммеде Сахиме, с кем вел переговоры, ну и моем повторном аресте, когда девятнадцатого меня вернули с полдороги в Синай, чего объяснить не выходит… Остальное от русского крота из Сдерота, меня сдавшего, вы знаете…

– Подожди… что ты хочешь сказать? – резко поправила челку Михаль. – Перемирие с Хамасом – твоя заслуга?

– Ты сейчас к кому обращаешься: мало осведомленному в тайнах большой политике обывателю – моя естественная ипостась или политологу – ипостась благоприобретенная? – уточнил блуждающий форвард закулисы.

– Как тебе больше нравится… – воспользовалась женской привилегией – игнорировать острые углы сущностей – Михаль.

Алекс усмехнулся, похоже, своему риторическому маневру, казалось, в попытке заболтать допрос. Затем задумался, прежде задержав на Михаль липкий, неясных аллюзий взгляд, для него нехарактерный – ее плечи чуть вздрогнули. Изобразив развернутыми ладонями маету сомнений, откликнулся:

– Пробежимся по узлам конфликта на момент моего дипломатического десанта в Газу… Держа в уме палестинские марши у разделительной полосы годичной давности – индикатор либерализации политики Хамаса – огневой цикл нынешнего мая долгим быть не мог и, по ощущениям, исчерпывался без всяких покушений извне. При этом удивило меня, насколько глубоко русские внедрились в Газу, но, пообщавшись с верхушкой Хамаса, понял, что у террористов любые союзы весьма условны – слушают, по большей мере, себя, предпочитая уступкам рывок на небеса шахида. Как бы то ни было, средства воздействия у русских на Газу, весьма реальные, есть – и это факт, но который, полагаю, не стоит переоценивать. И последнее. В сложившемся раскладе моя кандидатура переговорщика-миротворца – держим за скобками взрывпакет моего израильского гражданства – была лучшей из всех возможных: внешне – сам по себе, типа частный детектив закулисы, стало быть, отрицательным рейтингом не отягощен, житель региона, на своей шкуре его познавший, и вишенка суперкоктейля – ярый критик израильского гегемонизма, левее «Шалом ахшав». Прямо таки восходящая звезда политической эстрады…

Михаль сморщилась от едва сдерживаемого смеха, будто в разрез брутальной материи повестки, и двумя изящными движениями ладони дала знать: продолжай, не обращай внимания. Понимающе взглянув на визави, Алекс продолжил:

– Подвожу итог. Вне всякого сомнения, инициатива Кремля – катализатор сворачивания конфликта, который, смешно сказать, спустя неделю и без русских уперся бы в стену ресурсов. Мой вклад, имейся таковой, прояснится не раньше публикации Яхья Синваром мемуаров, разумеется, доживи он до старости и не отрекись вконец от своих корней – дипломированного филолога. И, конечно же, случись Газу накроет революция, которая вскроет архивы. Так или иначе, очевидно одно: я подспудной тектонике решения однозначно не помешал, стало быть, фоновым образом ему способствовал. Тем самым, сэкономил своей стране – Израилю – столько-то десятков, а то и сотен миллионов… На свой процент я, патриот и, и судя по призванию, естественный вдохновитель идеалов, не намекаю, как и на правительственный орден… А от немедленной отмены ареста, реверансов извинений и оплаченного такси домой не откажусь… Одна оговорка: готов массив своих наблюдений в Газе, минута за минутой, расписать, в неформальной, вне допроса обстановке. Ресторан – на твой выбор…

 

Черты Михаль обабились, теряя шарм гранд-дамы, знающей себе цену, но держащейся рамок европейской приветливости. Алекс напрягся, сообразив, что не только брякнул глупость, но и вышел за жесткую демаркацию прав арестанта, пусть угодив в воронку влечения. Михаль, будто в растерянности, потянулась под стол, после чего смиренно сложила руки на столе, устремляя взгляд в окно в самоустранении.

На скрип распахиваемой двери хронический заложник, оказалось, не только геополитических страстей, повернулся. Увидев знакомого охранника, опешил: допрос-то, как и разбуженный основной инстинкт, не минули и экватора…

– Одень-ка, Давид, на этого плейбоя наручники, – озадачила силовой эскорт агент, оказалось, не только женских чар, но и дисциплинарных обременений.

– За спиной или к обеим поручням стула приковать? – уточнил смущенный охранник, при конвоировании Алекса из «Аялон» уже попортивший себе немало крови (приказ-то был без наручников, отвечал при этом за подследственного головой, да и транспортировка не в спецтранспорте, а в обычной легковушке).

– Нет, Давид, как обычно. Бабским угодникам и первого предупреждения хватает… – отстраненно, вновь глядя в окно, сориентировала силовой эскорт гранд-дама.

– Может, остаться? – робко предложил конвойный.

– Третьим? – резко повернувшись, хохотнула Михаль, вгоняя обоих мужчин в легкий ступор. – Иди уже…

Михаль споро листала сотовый, казалось, в порыве вычленить нечто, ей известное, но требующее проверки. Будто не справившись, небрежно вернула гаджет в сумочку. Перевела на объект дознания неясный, лишенный намеков взгляд и как бы между прочим спросила:

– Скажи мне, а почему ты так часто меняешь женщин?

– А собственно, откуда… Ах, да, «Моссад» поднял в банке данных судебной системы мои брачные контракты. Их хватает… – мгновенно откликнулся Алекс, вернувшийся из хлябей интимных переживаний в свою дежурную ипостась – болезненной недоверчивости к любым разрывам шаблона. Подумал: разводит, воспользовавшись твоей влюбчивостью, берегись…

– Просто люди твоего пошиба, для которых духовное превалирует над обыденным, как правило, ищут надежный тыл, а не костер страсти. Это единственное, что в твоем паззле не складывается… – глубокомысленно, будто впрямь собирая мозаику «Алекс Куршин», изрекла дознаватель человеческих и не очень тайн.

– Себя саму ты понимаешь? Вот главный паззл! Не решив его, копаться в потемках чужой души столь же бессмысленно, как угадывать дату конца света… – переводил стрелки дознания в подземелье подсознания, а может, футурологии Алекс.

– Да, чуть не забыла – еще одна неясность, интересная, скорее, мне самой: как вышло выучить иврит так глубоко? Хоть грамматика иногда хромает, язык нередко искусственен – так не говорят, но словарный запас гораздо шире моего, уроженки страны… Кстати, на каком языке ты с Яхья Синваром говорил? Любопытно… – филигранно вывела подопытного к нужному разделу дознания Михаль.

– На каком? Конечно, на иврите, – встроился, не колеблясь, в столь искусно поданный ракурс Алекс, казалось, не прочувствовав подкопа.

– Что ты говоришь?! – подбодрила подопытного к саморазоблачению дознаватель.

– Я начал на английском, предложив как альтернативу русский в попытке откосить от израильского гражданства, но под прессом стукача-всезнайки века – Его Величества Интернета – на навязываемый язык согласился, – констатировал с грустью в голосе блуждающий лингвист.

– Ну, это мы знаем… – глядя на подопытного в упор сообщила Михаль. Конкретизировала: – И то, что ты вдруг всплыл в Газе, и то, что за тобой русские, и даже об иврите. Донесение вкусное, но в те дни – аврала войны – зависло без движения.

– Спрашивала тогда зачем? – полушепотом спросил прижимаемый (вопрос за вопросом) к стенке полезных ответов Алекс.

– Это донесение, а не видеозапись – как не проверить? – пожурила агента-любителя дока сыска, впрочем, как каждая женщина… И «ласковыми пальчиками» потащила ниточку измены: – Не понимаю, зачем русские запаниковали, Газа – не их проблема…

– Как зачем? Оккупация Газы Израилем русским не улыбалась. Столько стоило трудов достичь невозможного… – Алекс замер, обрубив концовку «мимо Израиля завезти в Газу новейшие виды вооружения». Помотал головой, казалось, себя отчитывая. После чего пальцами изобразил «один ноль». Но в чью пользу, было неясно…

– Продолжай, ты хоть и неисправимый бабник, зато рассказчик – любо-дорого, – пропустила мимо бесстрастных очей послания Алекса дознаватель.

– Михаль, позволь мне возразить. К чему мягко подводишь меня, понимаешь? Виртуозное иглоукалывание моих центров, управляющих вниманием, зачем? Отвечу за тебя: готовишь мне судьбу Литвиненко, Гебрева, Навального, иных жертв Кремля, чья насильственная смерть пока не доказана. При этом каких-либо иллюзий, что «Моссад» моим признанием, да хоть завтра, не торганет у меня нет. Более того, либо вы, либо ЦРУ два года назад какой-то частью моего досье с русскими поделились, иначе в узкий круг консультантов президента России я допущен не был, как бы Владимир к моей персоне не прикипел… – доверительно делился своими ближними и дальними перспективами штатный заложник закулисы, непрерывно размножающейся…

– Алекс, ты, правда, считаешь, что для Владимира, человека-памятника, нечто большее, чем тренера по пинг-понгу значишь, какие бы чаяния Лэнгли в песчаный замок твоей идеи достоинством в один цент, стоимость писчебумажного листа, не вкладывало. Идеалисты из лаборатории проектирования воздушных шариков – вот вы кто! – приперла-таки к стенке прожектера политических и амурных притязаний Михаль, вкрапив в тираду визгливую нотку.

– Здесь ты права на все сто… – пробубнил Алекс, казалось, самоустраняясь, выпиливая себя из эпизода. В той же манере – заторможенных мыслей и слов – озвучил: – Ну что, по домам? Спасибо за камеру ВИП с отдельным двориком, как у Ольмерта (премьер-министр Израиля, осужденный за коррупцию). Надеюсь, не отберете… Жми на тревожную кнопку, Михаль… – и резко встал, надо понимать, сделав противный целям допроса выбор.

– А ну-ка садись, – невозмутимо скомандовала Михаль, поправляя прическу. Алекс нехотя подчинился, покрутил кисти в наручниках, потупился. Тут заработала шарманка угроз и морковок дознания: – Завтра после обеда тебе предъявят обвинения в той же редакции, что и на первом допросе, но уже официально. Так что отыграть назад время еще есть… Пойдешь на сотрудничество, обвинения снимут или сведут к минимуму – условному наказанию; лезть напролом в Газу, к нашему заклятому врагу, в чужих, далеких от национальных интересах – целый веер статей, соскочи ты даже с обвинение в измене; твои налоговые фокусы – цветочки по сравнению с тем, что тебе сейчас грозит; адвокаты разденут под ноль… При этом учти: что бы ты ни рассказал, мы это знаем. Наш интерес – нюансы, в той ли иной мере дополняющие картину, причем, далеко не всегда, потому предлагаем немногим. Тебе только потому, что полагаемся на острый непредвзятый взгляд опытного аналитика. Ну и, наверное, с учетом непростой ситуации, в которой – видно из дела – ты без злого умысла оказался…

Алекс скривился, после чего почесал наручниками подбородок. Придирчиво осмотрев ногти, с едва сдерживаемым сарказмом заговорил:

– «Моссад» и гуманизм – интересно, любопытная комбинация… Но почему бы и нет? Коль так, то в приоритете не Алекс Куршин, который как-нибудь о себе позаботится, а логистические страсти-мордасти вокруг него. Так вот, послушай: не спрячете подснежников из Сдерота, бородавку русской разведки, через неделю-другую их русские пустят на фарш. Не столько за измену, сколько за то, что по тупости, отшибающей арифметику мозга, влезли в ярус, где места для свидетелей-двурушников быть не могло… Как-никак те парни израильтяне, пусть запутавшиеся в трех соснах выбора родителей… К тому же небесполезные – настоящие, крепко знающие свое дело рейнджеры, надо понимать, отслужившие в нашей армии, стало быть, отдавшие долг, – Алекс запнулся, увидев, что Михаль демонстративно смотрит в окно, ему показалось, отторгая его пассаж как несовместимую с темой блажь.

– Алекс, проснись! Что с тобой!? – внезапно обернувшись, обрушилась Михаль. – Тебе светит от пятнадцати до двадцати – отнюдь не месяцев, как прежде, а долгих, среди конченых дебилов, лет!

– Есть такая русская поговорка: цыплят по осени считают – чуть подумав, ответствовал Алекс. – Но почему-то кажется, что выйду я куда раньше сентября… Хотя бы потому, что траектория большой политики, меня как мелкий, но, оказалось, полезный сор всосавшей, задается не в этом кабинете и даже не в нашей стране. И не думаю, что скрыть от Лэнгли мое чудодейственное воскрешение в стране моего гражданства – после двух сальто-мортале моей миротворческой мисси – это хорошая идея, как, впрочем, и от Москвы…

Мейтав Розен (рабочий псевдоним Михаль), ведущий психолог «Моссада», передав Алекса конвою, с надсадой разбирала допрос, своим итогом цели не достигший. Она, логик и хирург снов подсознания, свои поражения не принимала, бесясь от любой своей оплошности. Фатальный промах: сеанс дознания свернут необоснованно; пусть «пациента» сковывала предопределенность выбора, без паузы релаксации можно было обойтись, наоборот, следовало изматывать объект до упора.

Слуховое воспроизводство допроса отсвечивало: тактика упрямого наращивания давления, скорее всего, сработала бы, не остановись она на полпути. Объект-то экстраверт с очень подвижной психикой, следовательно, рано или поздно сломался бы. Она же смалодушничала, непростительно психанув из-за непривычного для ее уха донкихотства, которым, ей ныне казалось, Алекс умышленно ей в пику щеголял. И держи она избранный профиль – следователя-прорицателя, работающего на опережение и сводящего на нет контратаки, честолюбивый Куршин – в запале переговорить оппонента – выболтал бы куда больше, чем сказал.

В довершение ко всему, ошибкой было воздержаться от осенившей ее в ходе дознания мысли – размазать Куршина по настилу его якобы умственного и прочего превосходства. Его сальный намек в неформальной атмосфере встретиться предполагал оплеуху – и не физическую в виде наручников, а ментальную, так, чтобы икал от беспомощности. Такой пощечиной могла стать ссылка на малоизвестный вне российского правового дискурса прецедент, когда матерый рецидивист соблазнил следователя-дурнушку до немыслимого для юриста перерождения – организация побега подследственного. Но она, Михаль, не решилась, посчитав, что будет истолкована превратно как выданный аванс – не только на свидание, но и, бери выше, сотрудничество с русскими, которые стоят у Алекса, агента-многостаночника, за спиной. Или, как минимум, поставить на место этого напыщенного, упивающегося своей импозантностью индюка, втемяшив в его погружающуюся в склероз башку, что он застрял на условностях прошлого века, коль даме из высшего света на двадцать лет моложе свидание отважился предлагать. Идиот, безнадежно отставший, ведь на Западе, на полпути к цифровому матриархату, все с точностью до наоборот. Муж (партнер, любовник) на десять лет моложе – распространяющаяся на второй космической скорости норма. Взять хотя бы ее саму – под одной крышей с сожителем, кому нет и тридцати, дважды за последний час ей звонившем. Да, где-то жиголо, но какой сладкий…

На третий звонок сожителя Михаль-Мейтав ответила, уступив вкрадчивым просьбам сворачиваться – без нее тоска зеленая! – и заказать домой пиццу с теми самыми, она знает, ингредиентами. Он бы давно сам, но ротозеи из банка кредитку не переоформили…

Заказ пиццы сделан, и Михаль-Мейтав заторопилась домой, на ходу проверяя сумку, не оставила ли чего. За рулем на нее надвинулось марево сумбурных, но глубоко пьянящих ассоциаций, которые затмили профессионально не состоявшийся день: греющая патока ритуальных комплиментов, влекущий запах молодого мускулистого тела, стонущий восторг соития и неповторимое чувство востребованности как женщина. Н-да, особы незаурядных дарований и с ясной картиной мира, но не свободной от предрассудка, что метрическая шкала времени сугубо для мужчин, надо понимать, сезонных невольников мироздания…

 

Все же на подземном паркинге, давящим своими сводами, Михаль-Мейтав, вскруженной женским началом, напомнила о себе надземная пыхтящая оброком потребления маета. На задворках «я» прошмыгнул харизматичный в своей открытости, но, оказалось, зоркий к примочкам психоаналитики Алекс Куршин, о неуспехе окрутить которого завтра докладывать…

Впрочем, завтра будет завтра, не мешая любить и быть желанной сегодня, какими бы ни были издержки. Захлопнув дверцу «John Cooper», сыворотка откровений (что таких, что этаких), поправила юбку и кокетливо повела плечом. Впереди полная влаги и фантазий соприкосновения наложница-ночь.

Алекс Куршин, опорожняя свои карманы на тюремном досмотре, вспомнил о Михаль, надо понимать, увидев в процедуре некую аналогию с ожиданиями, которые возлагались «Моссадом» на сегодняшний допрос. Мысленно улыбнулся, но вскоре почувствовал неясной природы холодок. Недавнюю увлеченность Михаль (похоже, следствие двухнедельной изоляции), замела пурга прозрения: женщина-дознаватель, перегруженная амбициями – это худшее, что в его истории – коллекции конфликтов интересов – могло произойти. И более чем вероятно, что в ее отчете Алекс Куршин предстанет как персона, враждебная ценностям сионизма и дезертир в стан недругов Израиля, потому бесперспективная для разработки. Так что… в глубокий пенитенциарный отстой, коль гражданство Святой Земли с видом на жительство в автономии проворовавшегося монарха, им вымышленной, попутал…

Классическая своей неустранимой сыростью одиночка вместо камеры-люкс, куда был накануне Алекс заселен, легла в его невеселый прогноз, точно второй снаряд в прежнюю воронку. Наверное, потому при заселении Алекс был хоть и наигранно, но был весел, даже испросив у надзирателя усиленный ужин как приличествующий новоселью подарок. Тот вытаращился, потерявшись в дилемме – арестант поехал или над ним так издевается? Ведь ущемление жилищных условий заключенного чаще всего чревато протестом, а то и истерикой. Но поскольку Алекс в штрафплощадку писаных и неписаных тюремных правил не заступал, то был деловито с пожеланием спокойной ночи заперт.

Суровой незатейливости нар Алекс не испытал – «новая ненормальность» – термин, родившийся при укладывании – прихватила все органы чувств, переключив взлохмаченный разум в режим устранения аварии. Было от чего: его просьбы получить перечень адвокатов с допуском к гостайне, адресованные обоим дознавателям и минутами ранее – администрации «Аялон», замылены либо невнятными ответами, либо искусной переменой темы. Мимо ушей пропущено и напоминание о базовом праве арестанта – звонке к родственнику – извещение о факте ареста и месте заключения под стражу.

Стало быть, заключенного по имени Алекс Куршин не существует? В стране, практикующей для профильной нации верховенство права, звучало обескураживающе, если не зловеще…

Чего-чего, а такого финала своей кругосветки – сгинуть в склепе безвестности – в краю полюбившихся всем сердцем пальм он не предполагал. Больше того, если в узилище Хамаса и заглядывал лучик надежды ему на белый свет выбраться, то отражал его золотой маяк Иерусалима, четвертая религия которого – культ жертвы, оказавшейся во вражеском плену.

Будто его миротворческая аукнувшаяся подвалом в Газе миссия тот самый случай, но это на первый, неискушенный в закадровой возне разведок взгляд. Здесь Алексу вспомнился закупоренный на объекте «Моссада» австралиец, которого несколькими годами ранее по счастливой случайности обнаружил ушлый журналист. Но развязки истории он не знал, да была ли она? Злоупотребления силовой функцией государства в странах первого мира – повседневность, из года в год себя воспроизводящая. Ползучая Гуантанамо отливов и передышек не знает, сколько бы СМИ не изводили метафор, гипербол и бумаги, подытожил смысловой блок он.

Быть тогда как? За что в этом дереве, оструганном цинично-холодным разумом, цепляться? – открыл послесловие своих терзаний Алекс. – Забрасывать прокуратуру жалобами? Есть ли смысл? «Моссад» наверняка обзавелся индульгенцией, продиктованной якобы высшими национальными интересами. Объявить завтра итальянскую забастовку следователю, пока не обеспечат явку устраивающего стороны адвоката? Не вариант… Полицейский следователь не более чем статист, исполнитель техзадания «Моссада» – засудить выскочку, переливая из пустого косвенного в порожнее неподсудности власти. Проще выражаясь, косяк надуманных подозрений, для вящей важности нафаршированный купюрами из дела оперативной разработки, которые якобы диктуются оперативными соображениями.

Другое дело, Михаль. Она – реальный игрок из команды всесильных манипуляторов вне общественного надзора, правящих в пасьянсе бал… Так что? Затребовать встречи с ней, обещая покаянную? Встретившись, разъяснить, не стесняясь в выражениях, какого масштаба комбинацию ломает «Моссад», выводя из игры уникального посредника – хоть и хлипкий, но пока единственный мост между русским президентом, мега-коррупционером, иммунитет которого – пожизненный трон, стало быть, контроль за терминалом Апокалипсиса, и остальным миром, усматривающим в этой аномалии экзистенциальную угрозу.

Тут ветвь плодов размышлений надломилась, загадочным посылом образуя параллельную реальность. Своими формами объявилась Михаль, точно обозреваемая обложка журнала мод конца шестидесятых, сама по себе, без всякой привязки к ордену, к которому принадлежит.

Кто она, озадачился он, и откуда? Вроде, баба как баба, всё на месте и в самом соку… Будто знакомая, но не припомнить… Может, кто-то из давних клиентов или еще древнее – учительница из школы? Оттуда, наверное… Мы, прыщавые, таких, раскованных, не прятавших своих прелестей любили… Есть, на что посмотреть и ко сну помечтать… Как-никак совок – тормоз мечты, стиля, эластики души и тела. Но не суть: с тех пор история не раз кувыркнулась, перелицовывая мир и облик человека. Между тем венец природы в своем стержне прежний – прожектор гаджетов и изысков достатка подвалы базовых инстинктов не осветил. Больше того, страны, испытавшие перезагрузку строя, то пародируют отбракованное, то и вовсе откатываются в дремучесть…

Но к чему это я? Что за невнятица, болтушка мыслей и воспоминаний? Ах, вот оно что…

Алекс вернулся из воздушной подушки миражей с ясным и предельно отмобилизованным умом: «Михаль, как бы умна от природы и профессионально натаскана ни была, судя по увиденному, женщина, у которой чувственное и воображаемое образуют с рацио эффектное, но малоэффективное для моей безлимитной драмы целое. Не то чтобы диссонанс масштаба – острота и многомерность моей проблемы предполагает союзника с оптикой, куда большего геополитического разрешения, на которую тягловая лошадка спецслужбы, пусть породистая, не способна. Ко всему прочему, Михаль болезненно амбициозна, что в сочетании с эндемической мстительностью делает ее ложным кандидатом для посредничества, цена которого ломящийся пожизненный (с учетом возраста) срок. Осознай она, что повинной и не пахнет, и ею наперекор ее задаче попользовались, сотворит из меня на подобие жабо. Вся беда, однако, в том, что и топ «Моссада» видит в Алексе Куршине, баловне случая, уникальный информационный файл, не более, ибо аппетиты разведки Израиля дальше региона не простираются. Так что пока носитель файла пароль к нему не передаст, любой размен с дружественной или оппонирующей стороной им не интересен.

Вот такие, брат, пироги, а по-нашенски, бурекасы…»

Рейтинг@Mail.ru