Гвозденко Елена Викторовна
К точке отсчёта
Антону показалось или отец плакал? Прячет лицо.
– У меня к тебе просьба, завтра я уезжаю в деревню, где живёт мать Ани. Мне нужна твоя помощь, отец.
– Разумеется, всё, что попросишь.
– Я оставлю тебе дневники, но обещай, что постараешься быть спокойным. Мне надо, чтобы ты перечитал их и выписал все встречающиеся имена. По возможности, с пояснениями. Допустим, тётушка пишет, что встретила некоего Ивана Иванова в парке зимой. Ты выписываешь все обстоятельства, всю информацию об этом Иване. Хочу предупредить, вторая тетрадка может оказать на тебя сильное впечатление. Возможно, что решишь, что Анна Петровна не в себе, но именно эти её состояния и могут оказаться самыми полезными. Отнесись к ним особенно серьёзно.
– Всё плохо, сынок?
– Трудно ответить однозначно, но мне кажется, именно тётушка поможет распутать целую серию странных исчезновений. У нас очень профессиональная команда. Да и просто – хорошие ребята.
– Ты опять стал улыбаться, Тоша.
Глава 25
«Недавно прочла в историко-литературном сборнике 1868 года о страшной судьбе графа Матвея Александровича Дмитрия-Мамонова. Загадка его архива долго будоражила умы света. Некоторые из записей опубликованы. Помню, удивилось созвучию наших мыслей. Особенно в той части, где он сокрушается, читая трактаты о доказательствах существования Бога. Он писал – эти трактаты сделали более неверующих, чем верующих. Человеку без костыля веры трудно творить добродетель. Наблюдаю за подобной одержимостью былых знакомых. Ведь в них исчезает милосердие, жажда истины, справедливости. Остается только ненависть и непомерная гордыня.
Казалось бы, вот оно, неизменяемое веками. Значит ли, что близкое к истине?
Вспомнила о судьбе графа Мамонова – Дмитриева. Много лет, до самой своей смерти он провел отшельником, укрывшись от света. Да что от света, даже крестьян своих сторонился. Поговаривали о сумасшествии, ему даже подобрали опекунов. А закрылся он исключительно от обиды. В годы Отечественной войны граф на собственные средства создал казачий полк, который так и не поучаствовал в боях. Зато прославился дерзким поведением. Из «подвигов» – сожжённое село, в котором его вояки обосновались на постой. Графу пришлось выплатить большую компенсацию жителям, но молва шла по войскам. После войны полк расформировали, а графа приписали к другому. Это вызвало такое неприятие, такую обиду, что Матвей Александрович не смог оправиться до самой смерти.
Как страшно остаться наедине со своими мыслями, потерять надежду. Господи, дай мне отыскать тропку к тебе!»
Город стискивал серой хмарью. Автомобиль с трудом пробирался сквозь утренние пробки. Даже обычно разговорчивый Кирилл нахохлился, свернулся тёмным клубком на пассажирском сиденье. Развязка у выезда слепила осколками солнца в стёклах машин. А за городом – разгул весны с бледно-зелёными кляксами на нетерпеливой земле. С невозможной синевой рассветного неба. С рябью дымящихся жизнью веток разбуженных деревьев.
– Хорошо-то как, – оживился Кирилл, стягивая кепку.
– Хорошо, – согласился Антон, подставляя разгорячённую голову влетающему в окошко игривому ветру.
В такое утро, полное юных соков, все истории казались безумной фантазией. Реальным был только мир, скользящий за окошком. Реальными были бесстрашные от любви птичьи виражи, травка, изгоняющая пролежни старого снега.
– Антон, не обидишься, я вчера уснуть не мог, читал дневник Анны Петровны.
– И как?
– Удивительнейший человек. Так странно, ощущение, что знаю её давным-давно, что, ты только не смейся, она всегда жила внутри меня. Только молчала всё время, но мысли, будто мои. Как с собой поговорил…
Показалось или они, действительно, проехали мимо старухи в чёрной шали?
– Как думаешь, Анны Петровны нет в живых?
– Думаю, что нет. Прости Антон.
– Я плохо её знал при жизни. В детстве гостил несколько раз, а потом случилась семейная ссора и мы больше не встречались.
– Жаль…
– И мне очень жаль.
– Трудно о таком говорить, но, думаю. Ты меня поймёшь. Если бы не наша «Рука», не знаю, как выжил. Иногда, кажется, что мы создали какой-то искусственный мир.
– И мне так кажется.
– Ты женат?
– Нет.
– И я нет. До тридцати это не напрягало, а сейчас смотрю на детей, что-то щёлкает внутри. Хочу семью, хочу детей, но как-то… всё не то, всё не те.
Откровенность Кирилла подкупала и пугала. Антон не был готов к таким разговорам. Он с ужасом думал, что придётся терпеть навязчивость айтишника несколько дней. Или сразу ставить ограничения. Но попутчик будто почувствовал его настроение, уткнулся в планшет и замолчал.
Мелькали посёлки-деревеньки. Вполне крепкие, с разросшимися дворами-постройками и умирающие, рассыпающиеся угольной крошкой. Надо же, из глубин подсознания выползла эта самая крошка. Вспомнил, как манила в детстве графитной чернотой. Казалось, что великан натёр в кучу много-много карандашей. Бабушка ругалась: «Тошка, Тошка, тебя же не отмоешь». А он тянул ручки, с восторгом разглядывая искрящийся тёмный снег на ладошках.
Обедали в придорожном кафе. Кирилл взял инициативу в свои руки, деловито сделал заказ, уселся в дальний угол. Нахохлившийся, немногословный. Так и ели молча под дружный хохот дальнобойщиков за соседними столиками.
«Обиделся, ну и пусть. Нервный тип», – думал Кислицин, выезжая с парковки.
Кирилл дремал, укрывшись капюшоном. Дорога стала ровнее, выехали в соседнюю область. Через двадцать километров должен быть поворот с основной трассы. Попутчик посапывал, изредка вскрикивая во сне. На просёлочной дороге открыл глаза, недоумённо озираясь.
– Где мы? Я всё проспал.
– Повернули на Латково, до Лощинок ещё километров семьдесят.
– Дорога кончилась?
– Ага, осталось лишь направление.
Автомобиль потрясывало на ухабах и ямах. Поселения исчезли, а вместо них появились странные разрушенные строения, больше смахивающие на сараи. Пегий бурьян подступал к самой обочине.
– Кощеевка, – прочёл Кирилл надпись на помятом указателе.
– Прямо сказочная деревня.
Но деревни не было, лишь пара стыдливо заросших фундаментов и брошенные яблоньки.
Сохранившиеся посёлки жались к райцентру как собаки, почувствовавшие скорый отъезд хозяев.
– Интересно, останется тут хоть что-то лет через десять?
– Райцентр может и останется.
У въезда в Латково на остановке дрались парни. Женщины с распухшими сумками толпились метрах в десяти, боясь подойти к куче озверевших молодых тел. Антон проехал мимо. Вдоль центральной улицы ряды серых двухэтажных домов с чахлыми кустиками вместо газонов. Редкие прохожие спешили по делам. Не было видно даже ребятни.
– Неуютное место, – Кирилл вновь уткнулся в планшет.
– Неуютное, – согласился Антон. Вспомнил, как полгода назад Ани потащила в какое-то очередное статусное место, выставку модного фотографа. Как же его звали? Не вспомнить. А работы понравились, хоть и не хотел идти. Смутило название экспозиции: «Оттеняя серое». Была в нём дешёвая провокация, аналогия с модным романом для сексуально озабоченных граждан. Роман Кислицин не осилил, хоть Ани и настаивала. Прочёл пару страниц, пролистал, цепляя откровенные сцены, и забросил.
Художник, как же его все-таки звали, маленький толстячок, тяготился собственным присутствием в кругу «ценителей». А «ценители» сыпали банальностями, говорили какую-то чушь о «серости бытия». Антон остановился у работы, которая называлась «Выход». Видно, что снимали откуда-то снизу. Привычные дома, та же серость многоэтажек, те же суетящиеся автомобили, изломанные фигурки людей, но всё это на белоснежном фоне первого снега. И от этого парящее, взлетающее к серому небу с прорехами света.
«Мы инфицированы смертью. Те, кто не ощущает, счастливы по-своему. Внутри меня зарождаются новые знания, будто привнесены извне. Осталось разгадать, понять, какой во всём этом смысл», – прочёл Кирилл.
– А я-то голову ломаю, что ты читаешь всю дорогу.
– Привык доверять интуиции. Мне кажется, что мы набрели на ключ, Антон. В каком-то смысле, я – фаталист. Не верю в случайности. Нечто подобное в последнее время ощущают многие, а тётушка твоя нашла слова.
– Не знаю, на меня как-то всё обрушилось. Будто сидел в тёмной комнате много лет, а потом вышел под яркое солнце. Возвращаться не хочу…
Дорога стала грунтовой, благо слегка подсохшей.
– Осенью не проехать, – Кирилл отложил планшет, – а ты и в самом деле не видел мать своей девушки?
– Я даже не знал о её существовании, думал, что Аня – сирота. И про дочь ничего не слышал. Она при мне им никогда не звонила.
– Был у меня приятель.
– Был?
– Погиб в ДТП год назад.
– Прости…
– Обычное дело, жить торопился. В Москву уехал первым, сразу после школы. Звал, манил показной успешностью во время приездов сюда. Я и сам делал несколько попыток уехать, в Москве пытался прижиться. Не смог. Страшный город, вытягивающий все силы. Странное чувство испытывал, казалось, что Москве нужны стерилизованные насельцы, оторванные от былых привязанностей. Ей нужно самой создавать, лепить, насаждать своё, нечеловеческое. Может это моё, субъективное. А приятель жил там, был счастлив по-своему… Так вот, он любил повторять – реальность лишь то, что мы создаём в своём сознании. В его реальности не было места родителям, он даже на похороны матери не приехал. Не было места сынишке. И таких людей всё больше. Именно поэтому я и работаю в «Руке».
Дорога оборвалась, упёрлась в стену непроходимого бурьяна.
– Что за…
Навигатор советовал повернуть налево. Но не было никакого поворота, был тупик, была крепость переплетённых рыжих стеблей.
– Ну и куда теперь?
Они вышли из машины. В лёгкие ворвалась прелость, забивало горло шуршащей пылью.
– Не видно ничего, – Кирилл взобрался на бугорок – пограничный столб другого измерения.
Антон поднял голову – лишь небо в ошмётках выцветших туч.
– Похоже, тропинка слева, во всяком случае, здесь точно кто-то шёл. Кислицин тоже увидел, не тропинка, скорее пролом. Не понять, кто оставил – человек ли, зверь.
– Рискнём? – в блестевших глазах Кирилла заиграл азарт охотника.
Джунгли затягивали: цеплялись, припорашивали пылью семян, опутывали ноги. Казалось, что идут вечность, что весь мир превратился в эти заросли, ничего не осталось: ни шумных городов, ни сверкающих витрин, ни оживлённых трасс, ничего. Даже небо пропало, остались лишь клочки серой ваты, зацепившиеся за особо рослые стебли. И очень хотелось назад, к жизни, к горизонту. Антон скорее почувствовал, чем увидел: дышать стало легче, поросль расступалась, становилась ниже, слабее, пока совсем не рассыпалась на редкие кучки. Появился горизонт с прибитыми тушками тёмных домов.
Тушки превращались в горы, разрастаясь, затягивали небо. Стало трудно дышать…
Видение десятое
Огромная гора, испещренная пучками яркого света, появилась на горизонте. На самой вершине в струящейся тунике парила над толпой прекрасная богиня Диана.
Искры созвездий кружились вокруг величественного стана. Лишь грустная Большая Медведица печально светила с небосвода.
Гора величественно плыла мимо притихшей толпы. Городская улица стала вдруг игрушечно-мелкой.
– Смотри, смотри, – тёмная фигура, появившаяся рядом с Антоном, протягивала руку, указывая на странный мерцающий свет впереди.
– Тётушка, Анна Петровна, – удивился Кислицин.
– Тс-с, смотри. Просто смотри…
Подобно игривому, пенному облаку на горизонте возникла восьмёрка грациозных неаполитанских лошадей. Золотая карета в кружевах царских вензелей, казалось, парила в воздухе. Императрица в кровавом бархате, усыпанном каплями жемчуга, в бриллиантовой диадеме летела над онемевшим городом, над сбившимися в тёмную массу, людьми.
От блеска вельможного поезда, следовавшего за царской каретой, ломило глаза. Золотые ландо с веерными спусками, высокие кареты-теремки с искусной резьбой везли лучших людей государства. Напудренные локоны, бархат, атлас, кружева, припорошенные алмазами, золотые тяжелые вериги. Кафтаны, пюсовые камзолы, фижмы, хвосты… На запятках фигурками станковой скульптуры примостились лакеи-арабы.
Ослепив, процессия исчезла, утонула в черноте ночи. Город просыпался, отходил от обморочного беспамятства. Согбенные фигурки рассыпались по тротуарам, ныряли в дыры подворотен.
– Тётушка, как мне вас найти? Где вы? – очнулся и Антон.
– Сам, всё сам, сынок. Это твой путь, путь к смыслу.
Фигура тётки расплывалась, становилась прозрачной. Последней исчезла материнская улыбка, полная любви и боли.
– Так что я должен понять? Помогите уже, – кричал Кислицин небу.
– Подсказки. Уже сегодня ты обнаружишь ниточку. Главное, не бойся, – прозвучало в голове.
Глава 26
– Антон, Антон, да очнись же, – испуганное лицо Кирилла почему-то показалось Кислицину комичным. Он рассмеялся.
– Что с тобой? Всё нормально? Ты упал, забился в каком-то приступе. Теперь смеёшься.
– Не переживай, – продолжал хохотать Антон, – видел бы ты себя. Долго я прохлаждался?
– Минут пять, наверное. Что вообще происходит? У тебя проблемы со здоровьем?
– Не знаю, недавно лежал в клинике с черепно-мозговой. Обследовали, сказали – всё нормально.
– Тебе бы провериться…
– Успею. Идём?
Лощинками оказался десяток ветхих домишек, стыдливо припадавших к земле. У калитки одного из них стояла Мария Васильевна. Антон сразу узнал её, хоть и не видел никогда. Неуловимое сходство с Ани выдавало родственные связи. В Петрухиной старшей, разумеется, не было лоска, не было изнеженной томности. Сухая фигурка казалась сломленной веткой, забытой, брошенной доживать короткий век, рассыпаться отжившей трухой. Но глаза! Миндалевидные, огромные, затягивающие, глаза Ани.
– Антон? – жадно вглядываясь, будто стараясь запечатлеть, сохранить снимок в своей памяти.
– Да, Кислицин Антон. А это мой друг – Кирилл. А вы – мама Ани?
– Пройдёмте в дом, – робко.
Внутри было очень темно, хозяйка щелкала по выключателю, что-то тихо ворча.
– Дайте посмотрю, – взял инициативу в свои руки Кирилл. – Отвертка есть?
– Да, сейчас. – Мать Анны резво вышла из комнаты, но вскоре вернулась, держа в руках какой-то сверток.
– Посвети, – Кирилл протянул фонарь Антону.
Окрик вывел Кислицина из оцепенения. Через пару минут желтая лампочка, наконец, вспыхнула, осветив небольшую комнату с довольно странным интерьером. В середине комнаты стоял стол, покрытый самодельной скатертью, вокруг расположились современные стулья, безвкусно-помпезные, с золотой отделкой спинок. Антон узнал эти стулья, в один из пустых дней очередного шоппинга, они забрели в мебельный магазин, и Ани буквально застыла у этих «царских табуреток». Именно так он тогда назвал эту безвкусицу.
– Анна подарила?
– Да, – в голосе Марии Васильевной зазвучала гордость. – Она нас с Катюшей баловала.
Следы этого «баловства» повсюду: дорогой телевизор, новая посуда, современная этажерка и комод, втиснувшиеся между старыми шкафами, доверху забитыми множеством мелочей. Над этажеркой – постер какой-то современной группы, похоже, вклад подростка в интерьер дома.
Вещей было так много, казалось, для воздуха совсем не осталось места, а от пестроты в глазах поплыли черно-белые полосы.
– Тебе плохо? – Антон и не заметил, как Кирилл оказался рядом.
– Вытерплю, но давай поскорее.
– Я чайник поставлю? – В голосе несостоявшейся тещи гостеприимства не чувствовалось.
– Нет, мы торопимся, – Кирилл сел на «царскую табуретку», не дожидаясь приглашения. – Давайте подробно, сколько лет Кате, где учится, когда пропала.
Антон слушал и не мог поверить. Катюше скоро двенадцать, значит, они с Анной познакомились, когда девочке было чуть больше года. К тому времени, она уже жила в городе, и не просто жила, ему тогда казалось, что довольно давно. Тюнинг, все эти современные ухищрения, хорошее знание популярных мест – как он мог подумать, что всего лишь за год до этого она жила с новорожденной девочкой в такой глуши?
– Отец, кто отец девочки?
Вопросы Кирилла доносились словно издалека. Петрухина старшая смутилась, покосившись на бывшего любовника дочери, но ответила:
– Парень один из Латково. Анечка ведь моя в Латково училась, повариха она.
– Повариха? – не выдержал Антон. – Повариха???
– Успокойся, друг, – Кирилл с силой усадил Антона рядом. Надо же, оказывается, все это время он даже не присел.
– А что удивляетесь? Институтов в Латково нет, да и не прошла бы Анечка в институт, деньгами не богаты.
– Продолжайте, продолжайте, – Кирилл коснулся ладони женщины. Та заметно успокоилась, голос стал тверже.
– Отца у Катеньки нет. Убили его в пьяной драке. Вышел из тюрьмы, на свободе и полгода не погулял. Вот и осталась у девочки только мать… и я, – после паузы.
– Ну что, в Латково? – спросил Кирилл, скорее для того, чтобы вернуть Антона к жизни. Тот кивнул.
Всю дорогу до райцентра Антон примирял себя с новыми знаниями. Мысли путались, подпрыгивали в унисон автомобилю. Он ничего не знал о женщине, с которой был вместе. А вместе ли? Рядом, вовсе не означает вместе. Опять его заносит… Но Анька-то хороша, бросила ребенка на пожилую мать, уехала в город устраивать жизнь. За год успела все: и по косметическим салонам пройтись, и своей в многочисленных тусовках стать. Как, как ей это удалось? Антон не был столь наивен, разумеется, у нее был обеспеченный покровитель или покровители, что быстрее. Почему она остановилась на Антоне? Прежние не хотели связывать себя узами или она просто надоела? Антону стало так мерзко, что захотелось бросить все, бросить эту непутевую девчонку, не заезжать в интернат, откуда та сбежала.
– Эй, мы должны делать свое дело, – Кирилл словно читал мысли. – Ты расскажи, если хочешь, диктофон выключен.
Неожиданно Антон засмеялся.
В интернате их уже ждали, спасибо Сергею, который оперативно связался с руководством учреждения. Юная сотрудница, представившаяся неожиданно официально Светланой Олеговной, проводила их в кабинет директора.
«Интересно, у них что, протоколы какие-то по оформлению?» – думал Антон, рассматривая нехитрое убранство. Казалось, что он на несколько минут попал в свое детство, Т-образный стол, во главе которого сидела Валентина Ивановна, директор его школы.
– Валентина Константиновна, – представилась женщина хорошо поставленным голосом. – Присаживайтесь. Что вы хотели узнать?
Антон уловил еле заметное движение Кирилла к карману – диктофон. Сергей был прав, далеко ему еще до рядового сотрудника Ангелов. Он бы точно растерялся, он всегда боялся подобных дам, умеющих любого собеседника превращать в нашкодившего школьника. Валентина Константиновна демонстрировала недовольство, она уже дала показание полиции, и совершенно не понимает, почему должна объясняться еще и перед общественниками. Но обаяние Кирилла взяло верх, уже через несколько минут она рассказывала о сложностях педагогического состава, о современных детях, которых почти невозможно удержать в каких-то рамках. Кирилл сочувственно поддакивал.
– Вот и Катя Петрухина совсем не подарок. Мать ее балует, недавно смартфон подарила, девчонка его из рук не выпускает.
– Телефон, не подскажите номер?
– Пожалуйста, – директор открыла какую-то тетрадку и продиктовала нужные цифры.
– Вне зоны действия.
– Да, отключен, что же вы думаете, мы не пытались дозвониться? – директриса хмыкнула.
– А подружки, кто у Кати самые близкие подруги?
– Они ничего не знают, я лично расспрашивала.
– Позвольте нам, я знаю правила, мы поговорим в присутствии педагога. Лучше психолога, если возможно.
– Почему нет?
В кабинете тут же материализовалась юная Светлана Олеговна, кнопка секретная у директора что ли?
– Проводите их к Алевтине Михайловне.
– Антон, давай ты поговоришь с девочками, у тебя хорошо получается, а я должен кое-то проверить. Подожду тебя во дворе.
Девочки молчали, напрасно Светлана Олеговна, которая оказалась штатным психологом, пыталась вывести на диалог. На вопросы незнакомого мужчины отвечали сдержанно, отрицая, что им что-то известно. Они разговаривали битый час, девочки менялись, но никакой новой информации получить не удалось. Из кабинета Антон выходил, ощущая собственную неполноценность.
Кирилл ждал у поста охранников.
– Ничего не вышло, они, похоже, сговорились.
– Идем в машину, есть кое-что.
Но и в машине Кирилл не торопился откровенничать – достал термос, допил остывший кофе.
– Что ты молчишь?
– Не думай, я просто хочу убедиться, что прав. По моим подсчетам, в течение часа все решится.
– Почему ты всегда говоришь загадками?
– Не обижайся, Тоха. Я посплю немного, устал, – и Кирилл, действительно, свернулся на пассажирском сидении, прикрыв лицо кепкой.
Ну и что оставалось делать Антону, как ни перебирать в памяти годы жизни с Анной? В школьном дворе мальчишки гоняли мяч, а остальные гуляли поодиночке, уткнувшись в экраны телефонов. «Словно заключенные», – подумал Кислицин. Над входом в интернат красовалась надпись, составленная из карточек с буквами: «Добро пожаловать». Что такое, что он сейчас почувствовал, почему это важно? Стандартная вывеска, но он не может отвести глаз. Буквы. В квартире у тетушки кто-то нарисовал мелом букву на двери. Кто? Зачем?
Через полчаса в стекло постучали. Кирилл очнулся, выскочил, потирая глаза, протянул руку сотрудникам в форме:
– Привезли?
– Изъяли. Сейчас в больнице, но, похоже, с ней все нормально.
– Объяснить не хочешь? – не выдержал Антон. Они выезжали из Латково.
– Да объяснять особо нечего. Разыграл пьесу «севший телефон» с парочкой одноклассников нашей Катюши. Да не смотри так, охранник помог, указал на тех, кто с ней учится. А дальше – дело техники. Понятно, что она сменила симку, но приятелям-то номер сообщила. А уж пробить по номеру, подключить профессионалов… У приятеля она была, здесь в Латково. Взрослый парень, а у девчонки любовь, все такое…
– Она же совсем ребенок!
–Дети сейчас взрослеют быстро, будто торопятся чувствовать. Но и ломаются легко, а потом словно застывают, закрываются от мира, превращаясь в инфантильных созданий. Что-то я увлекся, ты сердишься?
– Я битый час пытался хоть крупицу правды вытянуть из девчонок.
– Ладно, не обижайся – отвлекающий маневр. Они выходили из кабинета и расслаблялись. Мы успеем в Перелётный Луг до вечера?
Глава 27
Антону совсем не хотелось в Перелётный Луг, ему хотелось обратно, в Городецк, хотелось иллюзии жизни, на которую так щедр большой, суетливый город. В серости наступающего вечера не ощущалась весна, не чувствовалось возрождение, скорее, наоборот – полуразрушенные здания, прошлогодний бурьян, заглушающий первые ростки, темная ветви, тянущиеся к трассе, словно в мольбе.
– Знаешь, про инфантилизм я у Анны Петровны вычитал, но полностью согласен, иногда себя Гулливером в стране лилипутов ощущаю. С тобой такого не было? – Кирилла совсем не смущало молчание Антона, и в этот раз его вполне удовлетворил неясный жест плечами. – Перелётный Луг, там пропала некая Кравцова Лидия Петровна, женщина, прикованная к постели.
– А с кем она жила? – в голоса Кислицина появились первые заинтересованные нотки.
– С сыном, но он за ней не ухаживал, скорее, жил за ее счет – не работал, пропивал пенсию.
– А как же? Кто кормил, занимался больной?
– Соседки, к одной из них нам надо попасть, именно она первой обнаружила исчезновение.
– А пустит ли, доедем – темно будет.
– Должна, ей участковый звонил, говорил о нас.
– Как у вас все отлажено, связь с правоохранителями, отслеживание.
– Иначе нельзя.
В Перелётный Луг въехали, когда сумерки укрывали деревню на ночь.
– Еще и луна спряталась, а улица тут лет двадцать не освещается, – ворчал Антон. Дома, захваченные врасплох вспышкой фар, казались игрушечными, нежилыми, лишь редкий свет в окнах выдавал обитателей. Зато собаки были самыми настоящими – выпрыгивали из подворотен, бросались на колёса, отчаянно лая.
– Останови, так мы будем еще час искать, – Кирилл дернул ручку дверцы.
Антон не понимал, откуда взялось раздражение, неужели от нежелания подчиняться чужой воле?
Любовь Семеновна ждала у калитки. В доме было удивительно уютно, казалось, каждая вещь за много лет напиталась хозяйской любовью, и теперь смотрела на гостей, излучая тепло. Стол ломился от блюд, невольно вспомнился сосед в Колышлевске Илья Ефимович. Стеснительный от природы Антон, неожиданно осознал, что былой скованности нет. Он с благодарностью сел за стол и не мог оторваться от блинчиков, пирогов, картошки, исходящей ароматным паром, пока не почувствовал, что веки начали слипаться.
Хозяйка оставила волонтёров на ночлег.
– Куда же вы, на ночь глядя, путь неблизкий. А я живу одна, дом большой, места всем хватит. И Лидушкино жильё лучше при дневном свете осмотреть, там и свет-то не везде.
Антон ворочался на мягком диване, прислушиваясь к ровному сопению Кирилла, доносившемуся из соседней комнаты.
«Спит, ничего его не берёт», – думал Кислицин с досадой на собственную бессонницу, перебирая детали вечернего разговора за обильно накрытым столом. Действительно, странное исчезновение. Допустим, сын и его подельники убили старушку, возникает вопрос о мотиве. Зачем ему, живущему на пенсию матери, лишать себя единственного дохода? Если даже предположить, что эмоции взяли верх – надоела мать, мешала пить, куда они дели тело? Вряд ли они спрятали его так, что полицейские не смогли обнаружить. И почему Любовь Семёновна так уверена, что соседку никогда не найдут, что знает она?
Так и спросил за завтраком, глядя на хозяйку.
– Не так просто объяснить, – женщина осела на стул. Пауза затягивалась, но ни Антон, ни Кирилл не пытались прервать ее, что-то невидимое, но ощутимое нависло над столом небольшой кухни старого деревенского дома. И когда заговорила, Антон мог поклясться, он знал, что она скажет.
– Я слышала её. Слышала Лидушку. В тот самый день, когда пропала.
– Слышали?
– Да. Вернулась домой, села у окошка, а из головы всё не шло. Привыкла я к ней, а в тогда, словно часть меня отделилась и исчезла. Вы не поймёте, мы долгие годы ругались, ссорились по любому пустяку, характер у соседки тот ещё, да и я не подарок… Что мы все делим-то? Всю жизнь норовим кусок получше урвать, а вот на этих тряпках, которые страшнее любой тюрьмы, на постели смертной – ничего не надо. Когда ухаживать стала, все куда-то ушло, растворилось, оттаивала я, светлее становилась. Легче дышать, что ли, стало? И Лида – изменилась она. А какой у нее голос!
И хозяйка вдруг затянула:
«На улице дождик
С ведра поливает…»
– Так и пели с ней. Ушла она туда, где нет боли, мучений нет, где свободно дышится…
– А тело, куда делось тело? – Кирилл первым очнулся от наваждения.
– Не знаю, милые, да и знать не хочу. Ей там хорошо, это я чувствовала. А больше мне и знать ничего не надо.
Дом пропавшей соседки при свете яркого утреннего солнца выглядел особо обветшавшим.
– Убирать здесь не стали, не разрешали ничего трогать.
«А ведь дело не закрыли», – понял Антон.
Дом насквозь пропитался миазмами жилища алкоголиков.
– Здесь она лежала, – Любовь Семёновна отодвинула выцветшую кровавую занавеску, служившую дверью.
Им открылась маленькая комната: у окна – металлическая кровать с облезшей краской на каретках, ворох грязного белья. Сквозь мутное, давно немытое стекло, можно с трудом разглядеть заросший огород. Тумбочка у кровати, небольшой телевизор, какая-то полка на стене.
Кирилл что-то спросил у соседки, потом попросил показать другие комнаты и двор, а Антон не мог двинуться с места. Он точно знал, что подсказка спрятана где-то здесь, совсем рядом. Но где, тут и мебели никакой? Полка! Кислицин подошел ближе – так и есть, среди пыльных томиков и старых журналов совсем свежий лист, на котором всего одна буква: И
– Почему решил, что это важно? – спросил Кирилл, когда они возвращались.
– Я знал, что надо искать, не могу этого объяснить. Понимаешь, соседка моей тётки утверждает, что слышала её в одну из ночей. Я приехал на следующий день, в квартире всё перевёрнуто. Я не мог определить – пропало что-то или нет, но соседка хорошо знала подругу, знала квартиру. Она утверждала, что всё осталось, а если ничего не украли – зачем громить? Тётушка знала какие-то сверхважные секреты серьёзных людей? Смешно. Но даже не это главное, главное, я поверил – тётушка вернулась в свой дом той ночью.
– Почему?! Как ты можешь утверждать? Да и знаешь со слов соседки.
– Рассказ её походил на бред безумной, один лёд в стакане чего стоит…
– Лёд?
– Клавдия Олеговна собиралась выпить лекарство, налила в стакан воды, а после того, как услышала шум за стеной, вода замёрзла.
– Ты в это веришь?
– А ты веришь, что я видел сны о маскараде Екатерины перед тем, как прочёл о нём в тёткином дневнике? Неужели ты ничего не ощущаешь: что-то сгущается над всеми нами, мир летит в тартары. И сейчас я знал, что искать, я знал, что должна быть буква. В квартире тётке буква была нарисована на входной двери. Думаю, за этим она и возвращалась, оставить свою подсказку.
– А квартиру разгромила зачем?
– Не знаю, может это знак, символ тленности настоящего.
Пришлось заехать в Латково, Кириллу позвонили из комиссии по делам несовершеннолетних, просили дать показания. В тесном коридоре полиции Антон впервые увидел Катю, рядом была все та же Светлана Олеговна. Дочка очень похожа на Ани, те же миндалевидные глаза, та же горделивая посадка головы, приправленная подростковой нетерпимостью. Девочка с интересом разглядывала возлюбленного матери.
«Интересно, а что она знает обо мне?» – Антон чувствовал, что от этого взгляда ему становится некомфортно.
– Войди, – позвал Кирилл из кабинета.
– Мы не можем отыскать её мать, у вас сохранились контакты?
– Мы не общаемся, а телефон есть и у девочки, и у матери Анны. Она не отвечает.
– Жаль, тогда не буду задерживать…
– Постойте, у меня есть номер ее нового бойфренда, – Антон неожиданно вспомнил о Василькове. – Записывайте.
И уже из-за закрытой двери услышал, как полицейский переспросил: «В Египте?»
– Её лишать прав собираются, не понимаю, почему не сделали этого раньше.
– Я тоже не понимаю, – ответил Антон тоном, ставящим точку.
Он не хочет обсуждать Ани, её Катю, не хочет больше думать о Василькове и Египте, куда бывший коллега повёз его бывшую подругу.
«Как много бывших, как мало смысла…»
Сновидение одиннадцатое
Народ не торопился расходиться, разгоряченные зрелищем, люди еще долго стояли на раскисшем снегу. Со всех сторон раздавалось:
– Старик-то хорош, этот как его, Панталон, уже на кладбище место готовить, а он всё пляшет да девок щупает…
– Тю, будто и не видали такого, сколько молодых под венцом с дряхлыми стариками стояли. А уж чуть богаче жених, так и вовсе девчонку себе покупает.
– А этот придира, такую глупость несёт, а посмотреть – словно нет его умнее. «Ходить ногами, а есть руками». Без него не знают…