Гвозденко Елена Викторовна
К точке отсчёта
– Антон, проходите, – Сергей ждал у кабинета, – присаживайтесь, нас не побеспокоят. Что случилось?
И Антон рассказал о тётке, жизнь которой не волновала до её пропажи, о загадочности исчезновения, о дневниках, возникающих из воздуха, о том, что слышала Клавдия Олеговна и о разгроме в квартире родственницы. О старухе, исчезающей на трассе, но оставляющей нитки с платка. О полицейских, играющих в танки, о невозможности самому справиться с поиском. О том, что уволился сразу после исчезновения Анны Петровны.
– Дело, разумеется, не только в ней, – Кислицин, вопреки опасениям, говорил открыто, не скрывая даже самые невозможные факты, – так совпало. Расстался с девушкой, вернее понял, что пора расставаться. Будто иное зрение открылось, захотелось смысла. Устал от абсурда, от вымученных дел, от всевозможных иллюзий, которыми заменил жизнь. А когда прочёл нечто схожее в записях тётки…
– Я понимаю, Антон, почему вы сразу не обратились. Всё это, действительно, выглядит фантастично. Если бы, – Сергей отошёл к полке, достал папку пролистал её и положил на стол, – вот посмотрите.
Увесистая папка – скоросшиватель. На первой же странице история пропажи шестилетнего Димы. Мальчик исчез из квартиры, когда в ней находилась мать со своим сожителем. Обычная съёмная квартира. Родителей проверяет полиция, дома найдены предметы со следами крови.
Ещё одно исчезновение. Парализованная старуха пропала из дома. В это время сын-алкоголик пил со своими приятелями в соседней комнате. За женщиной ухаживали соседки, они приносили пищу, даже наняли помощницу, которая мыла больную, меняла и стирала бельё. Соседки уверены, что сын не мог убить мать и спрятать тело. Он жил на её пенсию, пил на деньги матери. Хотя алкоголизм это форма безумия, вполне мог совершить и даже не помнить. Следов насилия в доме не обнаружено.
Пятилетняя девочка пропала в то время, когда гостила у бабушки в деревне. Женщина ненадолго оставила внучку дома, а сама пошла доить корову. Когда вернулась – обнаружила, что малышки нет. Искали всем селом, подключались полицейские, волонтёры – безрезультатно.
Пожилая женщина с деменцией исчезла из закрытой комнаты. Родственники оставляли её одну в квартире, но запирали в комнате. На окнах решётки, которые не повреждены.
Молодая женщина, работавшая продавщицей, так же исчезла из своей комнаты. Жила с матерью. Пришла с работы, мать позвала ужинать, дочь отказалась. Пенсионерка забеспокоилась, решила, что та заболела. В комнате её не оказалось. Окна закрыты, восьмой этаж.
– Это всё в нашем городе?
– В нашей области. И это статистика странных розыскных дел за последнее время.
– Мне кажется или происходит что-то странное?
– Вы правы, Антон. Небывалый всплеск. И похожие ситуации наблюдаются в других регионах. В эту папку вошли необычные «потеряшки». Разумеется, все эти случаи надо проверять с особой тщательностью. Теперь и случай с вашей тётушкой.
– Мне казалось, что схожу с ума.
– В этой папке есть одна история, связанная с близким мне человеком. Местный чиновник пропал на кладбище во время похорон своего маленького сынишки. Бывшая супруга этого чиновника, мать умершего мальчика, моя хорошая знакомая, Наташу знаю давно. Чиновник пропал на глазах у многих собравшихся, на глазах у охраны. Просто отошёл на соседний ряд и исчез. Оцепили кладбище, искали с такой тщательностью, сам понимаешь, я и сам был невольным свидетелем. Ребят своих подтянул, делали, что позволили. Некуда было скрыться, просто некуда. Чиновник этот, между нами, дрянь человек, и сынишка погиб по его вине. Не смогли вылечить, в своё время папаша «кривой» тендер на поставку медицинского оборудования за взятку одобрил. И сколько таких загубленных жизней на его совести? Совести, да нет у них никакой совести. Но уголовное преследование вряд ли грозило, необходимости прятаться никакой. С того самого дня я тоже сомневаюсь в своей нормальности. Но знаешь, что скажу, Антон, это не мы, это мир сошёл с ума.
– Я всё думаю о дневниковых записях тётки. Прочёл пока только первую тетрадь, но полное ощущение, что записывала мои мысли. Вот, – Антон раскрыл одну из принесённых тетрадей, пролистал её, – Анна Петровна очень точно пишет про расчеловечивание. Не знаю, говорил ли вам, она работала учительницей русского языка и литературы, поэтому литературных образов в записях много.
«Посмотрела очередное шоу нашего ТВ. Опять показывали мать, которая морила голодом своих детей. Объяснимо было бы, если пила. Нет же. Она просто не кормила детей от предыдущего брака, а последних, рождённых от мужчины, с которым живёт, лелеяла. В очередной раз вспомнила сцену из «Братьев Карамазовых», когда Иван в трактире рассказывает Алёше о родителях, что издевались над своим ребёнком. О судьбе бедной пятилетней девочки, которую истязали образованные родители. И не просто истязали, делали это со сладострастием. И вот это сладострастие истязания не отпускает. Во времена Фёдора Михайловича его ещё стыдились, наслаждение истязанием было сродни страсти, совершалось в гневе, вызывало сильные эмоции. Разумеется, страшно, очень страшно. А сейчас сидит такая вот мать, придумывает оправдания, а ощущать, чувствовать начинает, лишь, когда защищается. В большинстве же таких случаев эти женщины совершенно безучастны, равнодушны. А вот это не просто страшно, от равнодушия веет могильным разложением».
Антон прервался, посмотрел на Сергея – слушает ли? Сергей слушал и очень внимательно. Кислицин продолжил: «Или вот ещё мать, придушившая и заморозившая новорожденного младенца в холодильнике. В квартире жила ещё и восьмилетняя дочка. Если бы ребёнок обнаружил трупик младенца? Что чувствует женщина, только что родившая новую жизнь и тут же забравшая её? Богом себя ощущает? Откуда такое презрение к жизни, к чужой жизни? Младенчик-то, по заключению экспертов, ещё живой был, когда она его в морозильник засовывала. Не чувствует она ничего, только мысли, как избавить себя от проблем. Недавно прочла, что главным признаком шизофрении является абсолютное равнодушие к окружающим, к близкому кругу. Будто кокон образуется, броня. Сейчас принято говорить, что подобные случаи – всего лишь исключения, аномалия, болезнь. Разумеется, телевидение показывает совсем уже вопиющие случаи, но общее равнодушие столь заметно, что игнорировать процесс нельзя. Шизофрения человечества?»
Антон закрыл тетрадку.
– Удивительно точные мысли, созвучные тому, что занимает и меня в последнее время. Интересный человек – ваша тётушка, – сказал Сергей после паузы.
– Интересный… Жаль, не знал её раньше.
– Вы не всё прочли?
– Нет, после того, как нашли вторую тетрадь в банке с мукой, я не выдержал, позвонил вам.
– Если не возражаете, я тоже хотел бы прочесть. Разумеется, после вас. Возможно, что-то станет яснее. Исчезновениями при странных обстоятельствах у нас занимается аналитический отдел, кроме меня – пара сотрудников. Думаю, хорошо бы объявить сбор на завтра.
– Я обязательно приеду.
– Разумеется. Вам надо до завтра прочесть дневник, попробуйте отметить, выписать места, которые покажутся интересными. Всё, что привлечет внимание.
Глава 23
Отец встретил в коридоре. Казалось, что он так и не сходил с места, ожидая сына.
– Папа, я привёз подарок от Ильи Ефимовича. Какой интересный человек.
– Знаю сынок, повезло нам с таким соседом.
Пока мылся, переодевался, слышал как отец, разгружая пакет что-то приговаривает.
– Тоша, какое великолепие: сало домашнее, яички, пироги, домашняя курочка. Посмотри, какая красавица, а жирок-то, жирок, как янтарь. Давно я не ел лапши из домашней курицы. А вот и лапша, самодельная. Вот порадовали, так порадовали. А что это в бутылках?
– В тёмной, скорее всего, наливка какая-нибудь, а в другой, посмотри, там записка тебе.
– Настойка из трав и инструкция как принимать.
Уже за столом Сергей Петрович не выдержал, спросил о сестре. Антон рассказал всё, без утайки. В последнее время он старался избегать лжи, недомолвок. Рассказал о дневниках, о том, что слышала Клавдия Олеговна. Сообщил, что привлёк волонтёров к поиску Анны Петровны, о своей встрече с Сергеем.
– Знаешь, что думаю, сынок? Нет в живых Нюты, – отец отвернулся, скрывая слёзы, – и ушла сама, но это не самоубийство. Ушла, чтобы помочь, в этом она вся. И в детстве такая была, к ней всегда кто-то приходил за советом, помощью. Дай мне её дневники.
– Чуть позже, хорошо? Я прочёл первую тетрадь, но, боюсь, что не слишком внимательно. Дай мне час. А потом сяду за вторую, и ты сможешь прочесть. А потом мы обсудим. Я обещал Сергею. Завтра мы встречаемся, – молодой человек подошёл к отцу, обнял и долго не отпускал, – я люблю тебя.
«Любовь, как часто мы слышим, что Бог и есть любовь. Но что в моей любви к Паше от Бога? Значит, это не любовь, а что тогда? Страсть? Инструмент тёмных сил? Что подпитывало мои чувства? Страхи, неуверенность, если не лгать себе. Самолюбование, ах, как я упивалась собственной жертвенностью! А была ли жертва? «Жертва Богу дух сокрушён; сердце сокрушённо и смиренно Бог не уничижит» (Псалом 50). В жертве важна сокрушенность, смирение. А в моей? Там вызов, там самолюбование, там битва. А это значит, что не жертва это вовсе, а битва моя с миром, с любовью, с Павлом. Он-то как раз жертва. Трудно признавать даже теперь. Я придумывала идеальные миры совместной с ним жизни. Совершенные миры: от утреннего кофе в постель до вечерних посиделок за умными книгами под одним пледом. В них не было места усталости, раздражению, болезням».
Антон отвлёкся, погрузившись в воспоминания. Ани – томная, утренняя со своей чёрной кружкой. Вечерние посиделки за просмотром нового видео. Временность квартиры, иллюзорный уют в чужих стенах. Мир, который не впускал разговоров о работе, о своём доме, о детях. Иллюзорный мир тётушки, созданный им и Ани?
«Вчера в парке встретила Тимошку, Тимофея Карпатова. Приехал в гости к родителям. Живёт, как и многие ребята из провинции, в Москве. Зарабатывает хорошо, красивый, ухоженный. Всматриваюсь в черты молодых людей, пытаюсь понять, как случилась эта пропасть между поколениями? Я всё понимаю, у них информационная пресыщенность, совершенно безумный темп жизни, но это не объясняет металлический холод в глазах. Говорили о постиндустриальном обществе, о постправде. Нам, на другом берегу пропасти, не понять, как общество может быть постиндустриальным? Высокотехнологичным – да, социальным тоже, но как постиндустриальным? Общество натурального хозяйства или роботов, не нуждающихся в бытовых вещах? Или всё же постиндустриализацией прикрывают неясный экономический путь? И уж совсем страшно общество постправды. Неужели не понимают, это бездна?»
Антон выписывал имена всех, кто встречался в дневнике. Вот и сейчас, отметил Тимофея Карпатова, чувствуя – ложный след. А размышления о постправде – ниточка.
«Или вот толерантность, почему нас призывают именно к терпимости? Можно ли дойти до высшего смысла через фальшивость терпимости? Разве не должен быть путь к принятию через понимание, через зеркальность пороков? Мне кажется, что в чужие пороки надо всматриваться как в собственное отражение, а не растить превосходство «терпимостью». И не принимать порок – вполне естественная вещь. Лучше не принимать и гневаться, чем кормить ложь трусливым терпением».
Как бы хотел сейчас Кислицин-младший поговорить с тёткой сейчас. Каждая фраза её дневника отсылала к собственным размышлениям. Пора отдавать тетрадь отцу, но за него страшно.
– А давай наливочку продегустируем, – нашёлся молодой человек.
– Если только по рюмочке.
– Я и не предлагал напиваться, мне завтра к волонтёрам. Эх, знал бы, какие ребята!
– Тоша, вот скажи, – лицо отца порозовело после двух рюмок, – почему мы всегда осознаём после? Почему, заполняя мелкими заботами каждый день, теряем драгоценное время?
– Как, например?
– Общаясь с близкими.
– Надоели бы близким.
– Может быть…
Молодой человек с трепетом открыл вторую тетрадь. Он не успел даже бегло просмотреть, лишь увидел последнюю запись, датированную днём пропажи.
«Заметила, что приступы удушья предвещают моменты, которые врачи бы трактовали как галлюцинации. Первое время они меня пугали, пугали настолько, что спала с включённым светом, обложившись томиками любимых книг. Целыми днями гуляла по городу, заходила к знакомым. В квартиру возвращалась к ночи. Не помню, когда всё переменилось. Пожалуй, в тот день, когда встретила Катю Матюшкину».
Судя по датам, тётка вела записи сразу в двух тетрадях. И если первый дневник описывал реальные события, размышления родственницы, то вторая тетрадь погружала в неведомое. Он вдруг с особой чёткостью вспомнил бредовое состояние, что пережил в больнице, странные сны, удивительно ощутимые при всей странности. Сны как-то связывают его с Анной Петровной, но почему маскарад, что устроила юная императрица сразу после коронации? Недавно прочёл о маскараде Минервы, сны иллюстрировали его с документальной достоверностью.
«Сначала думала, что у меня болезнь какая-то, давление себе измеряла, с Клавдией в поликлинику ходила. Эти внезапные приступы удушья, что настигали сначала по ночам. Казалось, что воздух в квартире вдруг раскалялся, обжигал, становился вязким. Распахивала окна, но помогало плохо. Приступы были короткими, минут по пять – десять, потом всё проходило само собой. Затем удушье стало менее острым, но длительным. Именно тогда я стала погружаться в какое-то странное состояние – будто перемещалась в иное пространство. Темнота окутывала, оплетала, стягивала тело».
На Антона обрушились воспоминания. Вот он, маленький, на руках отца. Отец подбрасывает его высоко, «до солнышка» и смеётся молодо, задорно. Внезапно мальчика настигает удушье, он хрипит и будто проваливается в пугающую черноту. Следующее воспоминание – испуганное лицо мамы и виноватое отца. Весь день в кровати, чтение книжек и много сладостей.
Морозный январский день, свободный от занятий из-за погоды.
«Давай прокатимся, заберём эту злосчастную книжку, – уговаривал Кирюха Самойлов, – в десять отправляется электричка на дачу, а в двенадцать уже обратно. Никто и не заметит». Книжку о Дракуле Кирюха ещё весной взял почитать у Влада Терентьева. Увёз на дачу, там и оставил. В начале зимы Влад подошёл к Самойлову и потребовал вернуть роман Брэма Стокера. Кирюха врал, изворачивался, неудобно было признаться, что забыл томик на даче. Перед каникулами Влад, подговорив взрослых ребят, стал встречать Самойлова у ворот школы и требовать деньги за каждый день просрочки. И мальчишка платил, отдавал всё, что давали родители на школьные обеды.
«Не дома же сидеть. Ключ от дачи я взял, деньги на билеты есть. Поехали?» И Кислицин поехал. В электричке боялись пропустить нужную остановку, почему-то зимой их не объявляли. Они отогревали ладонями маленькие окошки и всматривались в полотняный, застиранный пейзаж. Не проехали – вышли на пустом перроне и сразу по пояс утонули в хрустящем снегу. В городе зима не так заметна. Пока добирались до дачи, стало жарко, Кирюха даже расстегнул куртку. А вот калитку открыть не удалось, её подпирали огромные сугробы. Пришлось лезть через забор. К счастью, на крыльце снега было не много, и хлипкая дверь не сопротивлялась. Книжка отыскалась под диванной подушкой. Уже на обратном пути поняли, что погода меняется. Небо заволокли серые тучи, поднялся ветер. Вьюга поднимала вихри ледяного снега и бросала мальчишкам в лицо, за воротники, пробиралась сквозь шерстяную ткань брюк. Уже на перроне, в предвкушении тепла вагона, мальчики начали толкаться, валять друг друга в снегу, вымокли, озябли. Но электричка прошла мимо, зимой расписание изменилось. Повалил снег, казалось, что мир исчезает, теряется под белым пологом. Мальчишки прыгали на месте, пытаясь согреться, и тогда Антон предложил укрыться в лесопосадках. Несколько десятков метров дались с трудом. Под защитой тёмного частокола стволов теплее. Антон уселся в большой сугроб, веки смежались, снежный вой убаюкивал. Казалось, летит по белому тоннелю, летит навстречу чему-то светлому, радостному.
– Тоха, Тоха, очнись, – плакал Кирюха, оттирая замёрзшего приятеля. Вёл его, сонного, шального к перрону, благо в это время подходил долгожданный поезд, заталкивал в тёплое вагонное нутро. Антон окончательно очнулся только когда подъезжали к городу. Очнулся от того, что пальцы рук и ног кто-то колол сотней игл. В тот раз обошлось, хоть и досталось от родителей за прогулку в такую погоду.
«Довольно скоро поняла, что это не болезнь вовсе, не обмороки, это погружение, путешествие в другой мир. Реальность не исчезала, я всё так же слышала звуки улицы, видела бегущие блики на потолке от фар проезжающих машин. Но все эти ощущения приглушались, становились тусклыми. Пьянящее чувство полёта кружило, давало невиданную лёгкость закостенелым старческим суставам. Вокруг мелькали какие-то знаки – символы: от рун до иероглифов и букв. Но цельный образ не складывался. Когда почувствовала воронку? Поняла – воля подчинена чему-то неведомому, начала сопротивляться? Скорее всего, в ту ночь, когда услышала дикий женский крик во дворе. Выдернуть себя из погружения было сложно. Но смогла, тогда смогла. Долго всматривалась в темноту двора, прислушивалась. Было тихо. Но возникшая тревога зародила подозрения».
Чтение дневника прервал телефонный звонок с незнакомого номера.
– Антон? Вы не знаете, как мне найти Аню? – Женский голос звучал взволнованно.
– Аню? Какую Аню?
– Анну Петрухину.
Ани… Кто-то спрашивает у него об Ани. Но почему у него? Что случилось?
– Простите, а вы кто?
– Я её мама.
Быть не может, какая мать? Она же говорила, что родители давно умерли…
– Мама? – Кислицин не мог скрыть удивление.
– Мама, Антон. Плохо, что мы так и не познакомились, Анечка не хотела, стесняется меня.
– Но как? Вы где?
– Живу в деревне, Лощинки называется. Маленькая деревушка, у нас тут двух десятков домов не наберётся обитаемых, но речь не обо мне. Мне надо найти Нюру, её телефон не отвечает.
– Нюру? Ах, да, Аню. Но мы с ней расстались. Я ничего про неё не знаю, – Кислицин, конечно, лукавил, не рассказывать же про Василькова.
– Беда. Дело в том, что пропала её дочь, Катюшка, – связь неожиданно прервалась.
Какая дочь? Разве может быть дочь у Ани? Антон набирал и набирал незнакомый номер, но ему отвечал автоответчик.
Сновидение девятое
Антон ждал этого сна, ждал встречи с тётушкой. Уж теперь-то он её не упустит. Толпа заметно поредела, многие разошлись по домам, чтобы успеть выпить ради праздничка. Кислицин всматривался в лица, пробирался в людскую гущу, но старухи в чёрной шали не было. Зато показалось, что увидел Василькова, что-то вытаскивающего из кармана зазевавшегося горожанина.
– Едут, едут, – уставшие зрители заметно оживились.
– Ну и ладненько, сейчас досмотрим и оскоромиться не грех. А там и в картишки перекинуться, – хмыкнул дородный купец в серебрящуюся от мороза бороду.
– Не грех, не грех, батюшка, – поддержала Щекочиха, оказавшаяся рядом.
– А тебя, старая опорка, и не спрашивают, – оттолкнул бабу худой лавочник.
– Ишь, раскомандовались, – обиделась Щекочиха, грозя купцам кулаком. Но подойти ближе не рискнула.
Повозки, ярко подсвеченные, показались у поворота улицы.
– Мотовство и бедность с их свитами, – громко прочёл Петруха.
– Неужто над бедными глумиться будут? – Охнула какая-то баба и тут же осеклась.
– Так богатые завсегда над бедными глумятся, чему же удивляетесь, православные, – поддержал сбитенщик.
На картинке первой повозки изобразили перевёрнутый рог изобилия, из него сыпались золотые монеты.
– Сия картина говорит о беспечности, – появился из темноты лицедей, – худой хозяин добро не бережёт, а посему оно и вытекает.
– Это, мил человек, когда есть, что сберегать, а у нас всего добра – таракан за печкой и вошь в бороде.
– Это у тебя, драный валенок, нет, потому как на печи лежать любишь, – огрызнулся тощий лавочник.
Назревала потасовка. Хорошо, что в это время подтянулся хор, разодетый в костюмы, украшенные игральными картами. По краям несли знамена, сшитые из тех же карт.
За хором тянулись удачливых и неудачливых картёжников. Вся эта пёстрая толпа пела один и тот же куплет:
– Подайте картёжникам милостыньку,
Черви, бубни, вины, жлуди всех нас разорили
И, лишив нас пропитанья, гладом заморили…
– Ещё чего, они играют, а им милостыньку, – не выдержала какая-то девка.
– Погоди, сердечная, выдадут замуж, не только карты слезами умоешь, – подала голос беззубая старуха.
– Гляди-ка, гляди-ка, никак бабу слепенькую ведут. Глаза-то подвязаны. Ишь ты, несчастная, – Щекочиха готова была заголосить.
– А это, дорогая публика, ведут Фортуну, слепую богиню удачи. А ведут её разбогатевшие игроки, потому их лица так радостны. Но посмотрите, сколько нищих, обедневших от карт, бредут следом!
На следующей повозке везли Венеру в окружении купидонов. Антон никогда не видел одетую в шубу Венеру, но маскарад проводили в мороз, организаторы не рискнули заморозить актрису. Но поза, недвусмысленные приставания окружения – не оставляли сомнений, как и зажатый в её ладони рог изобилия.
– А это, дорогая публика, богиня плодородия Венера. Да уж развратна больно, – подтвердил лицедей.
– Срам-то, срам-то какой.
– Тут же девицы, – кричали со всех сторон.
– Коль плодородие с разврата
Не увидать добра от злата, – крикнул какой-то народный талант.
Его поддержали.
За Венерой шла разодетая роскошь в окружении мотов. Они кидали в толпу блестящие черепки.
Нищие-бедняки в разорванной одежде и с худыми котомками. Одетая в лохмотья скупость со слугами – скрягами.
Когда прошли повозки лицедей прокричал:
– Вы посмотрели шествие пороков, а теперь подивитесь на высокую гору Этну, на которой зловещий Вулкан куёт грозовые стрелы для уничтожения изъянов.
И действительно, из темноты вдруг проступила огромная гора, на которой стоял мужчина и стрелял в толпу стрелами.
– Это кто же, милок, – обратилась к Антону старуха, – Илья-пророк что ли?
– Вроде того, – ответила за Антона тётка, появившаяся из тени бутафорской горы.
– Тётушка, – только и промолвил Кислицин, – хватая старуху в шали за рукав.
Но рука прошла сквозь тело.
Анна Петровна неожиданно стала расти. Её фигура нависла над толпой чёрной тучей. А потом слилась с воображаемой горой.
Глава 24
Остаток ночи Антон пытался дозвониться до матери Ани. И каждый раз ему отвечал автоответчик.
– Сынок, может быть это розыгрыш такой жестокий? – отец тоже не спал, мерил кухню шаркающими шагами, каждые полчаса ставил чайник на огонь.
– Всё может быть, папа. Уж слишком много исчезновений, загадочных историй в последнее время. Но кому понадобилось так меня разыгрывать?
– Может быть Ане твоей?
– Зачем? Зачем ей меня разыгрывать?
– А если она вернуться к тебе хочет?
– И что? Зачем ей этот розыгрыш? Что за странное привлечение внимания к собственной персоне? Тем более такой информацией. Да Анька никогда бы не сказала, что родом из деревни, что у неё какая-то тайная дочь.
– А что она тебе говорила о своих корнях?
– Говорила, что родители умерли. Просила не поднимать эту тему, я и молчал.
– А дети? Вы ведь прожили несколько лет, неужели никогда не мечтали о детях?
– Честно? Нет. Я не задумывался, а она не хотела. Я понял это по каким-то репликам, которые она бросала вслед мамашам. Она ничем не хотела себя ущемлять.
– Неужели ты так её любил, Тоша?
– Нет, я не знаю любви. Думаю, это порок нашего поколения. Много нас, перепутавших любовь с желанием. Я хотел её, отец, хотел как ни одну женщину. Она сексуальна, чувственна, так мне казалось. Я знал её тело, а до души, я даже не задумывался. Прости за такую откровенность.
Кислицин с нетерпением ждал назначенного Сергеем времени. Он даже подъехал на час раньше, припарковался и раскрыл дневник.
Ну же, тётушка, помоги нам.
«С тех пор погружения не приносили эйфории. С какой бы радостью я отказалась от них! Они настигали внезапно, парализуя тело. Но теперь я не просто следовала за чьим-то зовом, я пыталась понять смысл…»
В окошко автомобиля постучали. Кирилл, айтишник, с которым ездили к Дарье Ивановне.
– Приветствую, Антон. Рад, что с нами.
– Вы тоже на встречу с Сергеем?
– Да, нам пора, шеф подъехал.
В кабинете их ждали Сергей и какой-то полный молодой человек, отгородившийся монитором.
– Это наш Павел, тёмная лошадка. Редко выбирается в офис, но без него нам было бы сложно. Наш лучший аналитик, – представил его Сергей, – дневники принесли? Ребята знают о вашей тётушке в общих чертах. Хотелось бы услышать подробности.
Антон удивлялся, как легко, откровенно он говорил о вещах, которые и самому казались фантастичными. Без страха выглядеть нелепым, смешным, безумным. Пока рассказывал, Кирилл сканировал дневники.
– И новая загадка, вчерашний звонок от предполагаемой матери бывшей девушки. Звонок, после которого связь прервалась, телефон больше не отвечал.
– Так проверить легко. Телефончик дай, тот самый неизвестный номер. Он же сохранился? Как, говоришь, называется деревня? – Павел заметно оживился. В стеклах очков замелькало отражение монитора, – Лощинки? Это где же такие?
– Меня не отпускает безумие происходящего, столько исчезновений, тайн, фантастических событий, – Антон будто оправдывался.
– Давай откровенно, Антон, этот сюр, как ты говоришь, насторожил нас ещё пару месяцев назад. Мы отметили всплеск исчезновений при странных обстоятельствах, – Сергей незаметно перешёл на ты, – в прошлый раз ты видел только часть наработанного материала. Но, думаю, что и эта часть впечатлила. По каждому случаю ведётся розыск, но без нашего участия.
– Мы подозреваем, что существует связь, просто случайностью такой всплеск не объяснить, – проговорил Кирилл, не отрываясь от монитора.
– Географически эти пропажи происходят на территории трёх соседних областей, то есть можно определить зону, – Сергей повернул монитор к Антону, – вот эта зона. Как видишь, наш Городецк тоже вошёл. Но, возможно, мы не знаем обо всех случаях.
– Как и то, что часть исчезновений просто плохо отрабатывается, – подал голос Павел, – вот, смотрите, звонок, действительно, был из района Лощинок. Номер зарегистрирован на Анну Владимировну Петрухину. Это твоя бывшая?
– Да.
– Анна Владимировна Петрухина родилась в деревне Лощинки… Что? Что-то не так? – Павел заметил растерянность Антона.
– Дико звучит, но я ничего не знал, знал только, что она родом из соседней области. По её словам, родители умерли, а здесь она зарегистрирована на квартире у тётки. Ни о матери, ни о ребёнке ничего не говорила…
– Бывает, – буднично вздохнул Павел и продолжил, – Мать – Петрухина Мария Васильевна проживает в этих Лощинках. Там же зарегистрирована Петрухина Екатерина. Думаю, связь там плохая, поэтому и не смог дозвониться.
– Теперь о дневниках тётушки. Кирилл, закончил?
– Да, рассылаю.
– Ну и хорошо. Я не стал спрашивать твоего разрешения, Антон, извини. Но чувствую, что именно там кроется след. Всё, что мы прочтём, останется только между нами, никуда информация не уйдёт.
– Понимаю. Анна Петровна описывает странные погружения, сродни медитации. Я не дочитал вторую тетрадь, но мне кажутся любопытными записи. Странно, что обе тетради женщина вела одновременно, но записи абсолютно разные, будто она разделила реальность. Да вы сами всё поймёте.
– Мы продублировали для тебя папки с реестром пропавших, можем прислать в электронном виде, как тебе удобнее.
– Мы пытались найти связь в этих случаях, общих знакомых, обстоятельства.
– Но пока единственные связующие нити: странные обстоятельства, заведомо невозможные для исчезновения, географическая зона и время.
– Мы хотели начинать работать по каждому факту, но есть определённые сложности. Проще работать в сотрудничестве с близкими.
– В любом случае, по всем этим фактам мы должны собрать всю информацию. Ты понял, Антон, что я не хочу пока привлекать наших волонтёров, попробуем разобраться вчетвером?
– Я согласен.
– Ну и ладно. Теперь о первоначальных действиях. Что думаешь делать по звонку?
– Пробовал связаться с Аней – вне зоны действия. Написал в соцсети, но она и там не появлялась несколько дней. Хочу съездить в Лощинку, познакомиться с несостоявшейся родственницей.
– А вот это правильно! Меня с собой возьмёшь? – Кирилл так открыто улыбался, что невозможно было сдержать ответную улыбку.
– Если поедешь.
«Не доверяют что ли», – мелькнула мысль.
– Ты не думай, мы тебе вполне доверяем, – будто подслушав, проговорил Сергей, – мы всегда стараемся выполнять задания не поодиночке, так информация менее субъективна, да и мало ли, как складывается…
– До Лощинок четыреста восемьдесят километров, маршрут я отметил. Написал и адрес, хотя в этой деревне всего одна улица, найдёте, – Павел не отрывался от монитора.
– Есть интересующие нас места по дороге? – Сергей листал папку.
– В семидесяти километрах от Лощинок село Перелётный Луг. Кравцова Лидия Петровна, исчезла около месяца назад. Розыск начали по заявлению соседки. Лидия Петровна третий год не вставала, соседки и ухаживали.
– Мы помним, – не выдержал Кирилл.
– Лишний раз не помешает, продолжай, – кивнул Сергей Павлу.
– Живёт с одиноким сыном, Юрием Кравцовым. Не работает, злоупотребляет спиртными напитками. В день пропажи пил с приятелями дома. Компания, по их словам, не видела, куда делась пожилая женщина. В настоящее время Юрий Кравцов задержан, он – главный подозреваемый.
– Откуда информация? – Не выдержал Антон.
– Из полицейской сводки. Вам придётся заехать, проверить. Район не наш, как в селе примут – неизвестно, но Кирюха, вся надежда на твоё обаяние. Не обижайся, Антон, Кирюха у нас знатный искуситель свидетелей. А ты только начинаешь.
– Да я и не претендую, – засмеялся Кислицин.
– Отправляетесь завтра. Наличные, – шеф протянул конверт Антону.
– Зачем?
– У нас это не обсуждается. Продиктуй номер своей банковской карты, если потребуется, сделаем перевод. Памятку не забудьте. Данные надо собрать максимально полно. По обоим случаям. Выезжаете завтра пораньше. Мы будем на связи. А на сегодня всё, остаток дня изучаем записи Анны Петровны и готовим предложения. Павел, займись систематизацией данных о потеряшках.
Из дневника Анны Петровны:
«Поначалу сопротивление давалось сложно. Я словно вылетала из погружения, сердце билось в горле. Ощущение близкой смерти не давало вздохнуть полной грудью. Именно с сопротивления всё увиденное и услышанное стало восприниматься особенно остро.
Помню, что история женщины, которую в пьяной драке зарезал случайный любовник, долго не отпускала меня. У этой женщины сгорел дом, и она осталась на улице. Женщина – пенсионерка с взрослой дочерью ночевала на крыльце соседнего заброшенного дома всё лето. Иногда дочь уходила одна в деревню, оставляя мать одну. В такую ночь она и познакомилась с уличным бродягой. Беспросветность, страх, одиночество, алкоголь, иллюзия любви, удар ножа в спину… В Колышлевске в прошлом году также сгорел барак. Несколько семей потеряли кров. Никто не стал их расселять, искать жильё. Кого-то забрали родственники и знакомые, а одна женщина блуждала весь год по городу, ночуя каждый раз у новых знакомых. А потом она исчезла, и все забыли о ней. Все, и я не помнила, вспомнила лишь, когда прочла про эту несчастную, зарезанную на чужом крыльце. А ведь она и у меня ночевала. Как же её звали?»