Гвозденко Елена Викторовна
К точке отсчёта
– Это, Марфуша, не на лужку, на котором с мил-дружками развлекаешься, когда к родителям погостить ездишь, – крикнули из толпы.
-Тю на вас, охальники. Это с кем же я там развлекаюсь-то? У меня, чай, муж есть. Да за такую напраслину…
Марфуша не договорила. Повозка остановилась и грамотные стали разбирать, написанное на табличке, припрятанной в кустах роз.
-Па-губ-на-я пре-лесть, – неслось со всех сторон.
Откуда-то возник артист в костюме шута:
«Сиё, четвёртое отделение нашего маскерада, уважаемая публика, называется «Обман». Сейчас вам представляют аллегорию чувственной страсти. Посмотреть на нее – красота, кою и на свете сыскать трудно. А приглядитесь внимательнее. Видите, меж кустов головы змеиные. Так жалят нас предметы обожания, вводя в обман чувственный».
– Это точно, – прошамкала какая-то старуха.
– А ты откуда знаешь-то, Щекочиха? – засмеялась толпа, – никак обожателя завела?
– Так ведь и я молодкой была когда-то.
– И много грешила? – не унимались молодые мужички, шутя пощипывая старухин тулуп.
– Сколь и были, все мои, – парировала Щекочиха.
– Им для вразумления демонстрацию проводят, а они, – щуплый купчишка подобострастно заглядывал в глаза своему дородному товарищу.
– Одно слово, невежество, – согласился его приятель.
– Украли, ироды, – раздалось над толпой.
– Что украли?
– Кто украл?
– Узелок с платками расшитыми.
– Горничная купца Перешеева от белошвейки несла.
– Эх, раззява. Ищи теперь.
– Малец будто стащил, рябой вроде видел.
– А чего ж молчал? Разве догонишь?
Люди, оживлённые было криком молодой горничной, опять увлеклись представлением, лишь хрупкая девичья фигурка бросилась бежать по улице.
За повозкой с розами показался цыганский табор. Молодые цыганки плясали, распевая песни, трясли цветными шалями и норовили погадать.
– Эти уж непременно украдут что-либо. Вы осторожнее, – доверительно зашептал тощий купец, отодвигаясь подальше, на всякий случай.
– Знамо дело. Уж такой народ.
Табор с плясками отправился вниз по улице. Шествие, которое следовало за ним, ужасало. Страшные ведьмы с растрепанными седыми волосами, колдуны, размахивающие связками сушеных жаб, ворожеи с какими-то склянками, гадалки всех мастей. Замыкали процессию артисты в костюме дьяволов.
Толпа притихла, поэтому пение следующих участников раздавались особо громко:
«Пусть мошенник шарит, невелико дело,
Срезана мошонка, государство цело.
Тал-лал-ла-ла-ра-ра!
Плутишке он пара.
К ябеде приказной устремлён догадкой,
Правду гонит люто крючкотворец гадкий.
Тал-лал-ла-ла-ра-ра!
И плуту он пара.
Откупщик усердный на Руси народу
В прибыль государству откупает воду.
Тал-лал-ла-ла-ра-ра!
Плутишке он пара.
К общу благоденству кто прервёт дороги?
Ежели приставить ко лбу только роги!
Тал-лал-ла-ла-ра-ра!
Плутишке он пара».
«Уважаемая публика, – опять появился ведущий шут, – вашему достопочтимому вниманию было показано настоящее лицо обмана. Суть мошенники, прожектора и аферисты всех мастей».
– Знатно, – одобрил старший купец.
– Назидательно, – подтвердил его приятель, а скажите-ка, вы селёдку ржавую уже спустили?
Толпа зашевелилась, зашумела в ожидании следующего отделения.
Шали, треухи, цветные рукавицы – всё двигалось, мелькало, сливаясь в разноцветную массу.
Глава 9
Даже конфет не хотелось. Маша невольно усмехнулась. А ведь совсем недавно рабочий день измерялся шестью конфетами, по одной каждые два часа, во время небольших перерывов. Она даже целую стратегию продумала, целую операцию по незаметному извлечению сладостей под камерами, что-то вроде игры. Смешно, за недостачу в свою смену она несла ответственность. Но так было проще пережить долгий день за прилавком, день натянутых улыбок и вынужденного общения. Иногда конфет было семь, в те смены, когда ноги наливались такой тяжестью, что хотелось просто рухнуть на пустые коробки в подсобке и провалиться в бессознательную черноту до утра. Седьмая конфета – бонус, горючее, чтобы добраться до дома, в котором ждала мама. Женщина равнодушно читала названия новинок, стараясь не думать о телефоне, прожигающем бедро. Пользоваться телефоном на рабочем месте строжайше запрещено. Покосилась на пугающие глазки равнодушных шпионов. На первый раз, штраф в пятую часть зарплаты. Может рискнуть? Или все же дождаться перерыва?
Телефон, целый мир, портал в иное будущее – без конфет по счёту, без недовольных лиц покупателей, без вечернего брюзжания недовольной мамы. Мир, в котором можно быть просто женщиной – любимой, желанной, отдыхать у моря, растворяться в дорогих глазах. Милый мой, хороший, кем я была до тебя? Серой мышкой, нелепой угловатой женщиной за тридцать. Любимый мой, желанный, знал бы, из какой пучины вытащил меня, подарив надежду. Какой музыкой звучит твое «мы»! Нет, сначала не поверила – красавец, успешный, что он нашёл в ней, тихой, невзрачной. А уж когда посмотрела анкеты других женщин, со всеми их современными ухищрениями: ресницами-опахалами, подрисованными безукоризненными бровями, пухлыми губами и налитыми скулами – неделю на сайт не заходила. И всю неделю придирчиво рассматривала свое отражение. К концу недели достала пинцет, купила дорогой крем с лифтинг-эффектом, будто бы невзначай забрела в магазин нижнего белья, ходила, рассматривала под косые взгляды продавщиц, но так и не решилась на покупку. Белье – не крем, от мамы не спрячешь.
К выходному не выдержала, вышла на сайт, а там… Триста сообщений:
«Единственная, куда ты пропала? Я не нахожу себе места»
«Все ли с тобой нормально? Отзовись, я переживаю»
«Сегодня всю ночь не мог сомкнуть глаз. Какие-то страшные мысли лезут в голову. Не выхожу с сайта, надеюсь, что ты объявишься. Мне пишут другие женщины, но разве можно предать настоящее?»
«Машенька, еще сутки и я сойду с ума. Сегодня чуть не устроил аварию, хорошо машина, ехавшая навстречу, увернулась. Так больше продолжаться не может. Я приеду в твой город, и буду обходить магазин за магазином в поисках тебя. И гори этот бизнес огнём».
«Чувствую себя мальчишкой, никогда ничего подобного не испытывал, даже с бывшей женой. Родная, отзовись. Чем бы ни занимался, повсюду вижу твои глаза. Какие у тебя глаза – так смотрят на этот мир ангелы».
«Может, ты думаешь, я насмехаюсь над тобой? Посмотри – это дом, что я купил для нас. Он не очень большой, всего сто тридцать метров, но зато в чудеснейшем месте, рядом сосновый бор, живописная речка, а главное, главное вдали от городского шума. А это наш зимний сад и бассейн. Ты любишь плавать?» К сообщению были прикреплены фотографии из какой-то другой реальности, которая существовала за экраном телевизора.
Ну и как устоять? Онемевшими пальцами Маша отбила: «Привет». Он ответил сразу, будто ждал: «Наконец-то…»
С того вечера миры поменялись местами. Казалось можно отключиться от маленькой квартирки, зараженной бедностью, от придирчивых взглядов матери, от приторно-ванильного запаха, въевшегося в кожу, от надменных старух, давящих скрюченными пальцами россыпи конфет. А вот от переписки отключиться невозможно.
«Родная, сегодня еду оформлять сделку. Тебе точно нравится наш дом? Может дождаться тебя, вместе выберем? Просто это очень выгодное предложение. Да и ёкнуло что-то, отозвалось. Понимаешь, у меня очень сильная интуиция. Увидел тебя, сразу понял – моя, единственная. И так же дом. Он будто создан для тебя и меня…».
Задохнулась. Не могла набрать ни буквы. Так просто не бывает. Неужели там, наверху, услышали ее тихие молитвы? Рядом он, этот дворец тоже может быть ее? Она бы рассадила здесь розы, и здесь, а в этом тенистом углу папоротники. Она очень любит папоротники.
«Это просто волшебная сказка, чувствую себя Золушкой. Ты даже представить не можешь, какое счастье ты мне уже подарил».
А три дня назад…
«Машенька, возможно, это мое последнее сообщение. У меня большие проблемы».
«Что случилось?»
«Дело в том, что покупка нашего дома оставила меня без наличных. Снять деньги со счета я не могу, это долгая история, которая должна была разрешиться через месяц. Я ведь все рассчитал. Но вчера в подъезде меня встретили некие люди бандитского вида. Они потребовали триста тысяч, которые я, якобы, им должен. Оказалось, что это мой партнер по бизнесу занял у них и сбежал. Сбежал тайно, отключив телефоны. Если я в три дня не найду этой суммы, я боюсь, что меня ты больше не услышишь. Самое страшное, что они забрали пакет документов, которые я нес домой. Там были и личные. Взять кредит я не могу. Сейчас пытаюсь занять у приятелей, но как жесток мир, как дешева дружба…».
«Дорогой мой, любимый, держись. Не знаю, я попробую тебе помочь».
«Что ты? Ты и без этих моих проблем нуждаешься. Я – мужчина, я должен отвечать за поступки, пусть не свои, пусть своего окружения. Как жаль, только встретил ту, которой можно доверять, только позволил себе мечтать, купил свой дом, наш дом и всё… Всё?»
«Напиши номер счёта».
Нет, у меня нет времени на заявки-одобрения, нет этой неделе. Да какая у меня кредитная история, у меня даже личной истории нет. Проценты? Да, я согласна. Девушка, деньги сразу? Только бы не перепутать, не ошибиться. Кто придумал столько цифр?
«Дорогой, получил?»
Не может быть, только не эта тишина, не равнодушный голос автоответчика в трубке. Что произошло, неужели не успела? Что? Утро? Работа? Какая работа, мама? Ах да…
Душное нутро подсобки. Неужели опять тишина?
– Ма-а-аш, ты здесь? Что ты здесь делаешь?
– Сейчас, – Маша тайком вытерла слёзы. Меньше всего ей сейчас хотелось общаться с хохотушкой Катькой из соседнего отдела.
– У тебя уже очередь. Эта мадам в шляпке уже перемяла все конфеты. Что случилось – Катька, наконец, увидела лицо напарницы, – что произошло, Машунь?
Неожиданно для себя Маша заговорила. Слова выбрасывались из нее какими-то сгустками, как кашель после тяжелой простуды.
– Да ты что? Ты всерьёз поверила? Это же развод на деньги. У тебя сохранился его номер? Так и есть – северный оператор. Это заключенные пишут, зарабатывают на сладкую жизнь. Машенька, ты мне не веришь? Постой. У меня подруге что-то подобное писали. Она еще играла с ним в кошки-мышки. Подожди. Катька кому-то звонила, что-то отбивала в своём телефоне, а потом Маша увидела фотографию их дома. И еще сообщение: «Родная, сегодня еду оформлять сделку. Тебе точно нравится наш дом? Может дождаться тебя, вместе выберем? Просто это очень выгодное предложение. Да и ёкнуло что-то, отозвалось. Понимаешь, у меня очень сильная интуиция. Увидел тебя, сразу понял – моя, единственная. И так же дом. Он будто создан для тебя и меня…».
Что? Какие тротуары? Ах да, это ей сигналят машины. Каземат стёртых ступеней и облезших стен. Поцарапанный дерматин. Нет, она не голодна. Холодное стекло немного остужает горящий лоб. Можно представить, что за ним вовсе не агонизирующий город, а река, темная, вязкая. Она утягивает, тащит за собой.
– Нет, нет, я никуда не отлучалась, – голос Василисы Ивановны дрожал, я пока ещё в своём уме, молодой человек.
– Может она всё же проскользнула мимо вас? – Молодой оперативник спрашивал, не отрываясь от письма.
– Нет. И потом я зашла в её комнату почти сразу. Меня насторожил отказ от ужина. Решила, что Маша заболела.
– И окно было закрыто?
– Я уже говорила – закрыто. Она же не могла улететь…
Глава 10
В кабинете остро пахло страхом. Не леденящим ужасом, а тёплым страхом, втекающим в плоть. Что там говорила дочка отцу? Закрыть глаза? Но каждая клеточка тела обрела способность видеть. Надо дышать, считать вдохи-выдохи. Что-то врезалось в мозг, рисовало кровавыми красками. Дышать. Что он ищет, какой смысл? Почему так уверен, что найдёт тётку и обретёт покой? Опять пилы, отсекающие ответ. Невозможно сосредоточиться, только дышать. Какие-то чёрные линии, мир, расчерченный по диким лекалам.
«Всё, подождите в коридоре», – включила реальность медсестра.
Слегка потрясывало. Антон присел на кушетку, прислонившись головой к холодной стене.
– Кислицин, Кислицин, уснул что ли? – Ему протягивали огромный пакет, – здоров ты, парень.
Больничный двор-сад с лёгкой горечью оттаявшего мира. Чёрные пряди застывших перед пробуждением деревьев. Мокрые стёклышки луж, в которых прячется по-весеннему игривое солнце. Птичий переполох. Им нет дела до кабинетов, пропавших страхом.
У кабинета главврача измученная очередь. Почему здесь все постоянно чего-то ждут? Даже те, у которых совсем мало времени на прохладу ветра и набухшие почки? Нет, он не хочет продолжать лечение. Да, осознаёт возможные риски. Что и где нужно подписать?
Такси вызывать не стал, хотелось дышать весенней свежестью, вытравить сонно-хлорные запахи. Даже стоптанные ботинки больше не казались обузой.
Отец только выдохнул:
– Зачем? Почему не согласился пролечиться?
– Да здоров я, папа, – «папа» мягко, с наслаждением, – ставь уже чайник, второй день не могу чайку попить.
– Подождешь, сынок, я сейчас?
Антон стоял под душем, оттирая навязчивый запах хлорки, запах страхов. Капельки воды рассыпались радужной безмятежностью. Зачем он постоянно думает о смысле? Зачем пытается объяснить внезапно возникший интерес к поиску родственницы? А если просто жить, просто делать то, что считаешь важным? Перестать тратить энергию на бессмысленные диалоги с собой? Под душем расслаблялось не только тело, смывалось напряжение последних дней.
Отец постарался – парадные чашки, вазочки с вареньем, блинчики.
– Откуда такое богатство?
– Это Дарья Ивановна снабжает. Ты не подумай, ко мне часто заходят женщины, но это другое… Знаешь, смотрю я на них, таких одиноких, таких беззащитных что ли в этом своем одиночестве – и жалко всех. Тебе этого пока не понять, в молодости кажется, что жизнь бесконечна, а ты всегда будешь полон сил.
– Значит моя молодость прошла.
– Что ты, что ты, сынок. Ты ведь даже семьи не создал, детей не родил.
– Не встретил, пап.
– А Анечка? Может еще все утрясется?
– Нечему там утрясаться, не было ничего, кроме многолетнего безумия. Кроме моего желания к этой сексуальной особе.
Отец смутился, молча смотрел в чашку. А блинчики чудо как хороши!
– Пап, а почему ты сам боишься пустить кого-то в свой мир? Ведь стараются дамы.
– Что обманывать-то – думал об этом. Сердце мамой твоей занято. Столько лет дышали вместе, тебя вот родили. К старости все по-иному, одиночество страшит. Эти сумерки тихие. Телевизор не выключаю, хоть и слушать его не могу, все сопротивляется тому, что показывают, а остаться в тишине еще страшнее. И женщинам этим я тоже нужен для спасения от одиночества, для заботы, осознания значимости. Знаешь, это ведь очень важно, знать, что не зря просыпаешься по утрам, что твое пробуждение – радость для кого-то.
– Так что в этом плохого?
– Ничего. Но женщины приходят. Понимаешь, я не могу оставить остальных. Это ведь иные чувства, хотел сказать, что не мужские, но это мужские, но иные. Когда уходит физическое влечение, – Сергей Петрович замялся, – приходит что-то иное. Я понимаю, что немощен – какая из меня опора. Но я чувствую, что нужен им как присутствие мужского в жизни. Как советчик, как человек, способный сопереживать. Вот только это и могу сейчас.
– Значит, ты не можешь сделать выбор?
– Нет, сынок, не выбор, не в этом дело. На прошлой неделе уговорил Ангелину Ивановну отказаться от «чудодейственного лекарства». Позвонили, убеждали, видимо профессионально убеждали. Она по дороге в банк зашла ко мне. А ведь хотела все свои «гробовые» спустить. Пару месяцев назад наши дамы были одержимы массажем на «чудо-кровати». Открыли у нас за магазином массажный салон, несколько сеансов провели бесплатно. Но, похоже, все сеансы их обрабатывали. Через неделю многие собрались покупать такие кровати в личное пользование. Каждая больше ста тысяч стоит. И не верю я в лекарство от всех болезней. Валентину Петровну убедил перепроверить договора ренты. Сомнительные господа предлагали услуги. Пришлось Петьку подключать, он у нас спец, нашел в этом вашем интернете такое о «благотворителях». Как их оставить?
– Знаешь, отец, а я ведь не задумывался, сколь легкой добычей вы являетесь.
– Главное, что сейчас понял. Всему свое время, сынок. Не хотел говорить, ты еще не окреп…
– Папа, со мной все нормально. Я здоров.
– Травмы головы опасны. Тебя, мне рассказывали, увезли в бессознательном состоянии. Давай так, сейчас пойдешь, отдохнешь, а я займусь обедом. А вечером я обязательно тебе все расскажу, беспокоит меня это дело, а сам справиться не могу.
Уснул, будто провалился в неизвестность. А ведь и спать не хотел. Разбудили тихие голоса на кухне. Антон еще понежился в кровати, вставать не хотелось. Он рассматривал обои, которые настолько прочно закрепились в его сознании родительского дома, что и не замечалось, как стерся рисунок, как потемнел, помрачнел фон. Захотелось яркого цвета, чего-то по-детски свободного, а не этого оттенка дряхлости и не модного минимализма, исторгающего само понятие жилья. Хотелось создать новый мир, мир его и отца, мир по-настоящему близких людей.
– Ой, Антон, это мы разбудили? – женщина неловко подскочила, уронив табурет.
– Что вы? Я выспался. Давайте знакомиться, я, как вы уже знаете, Антон. А вы?
– Дарья Ивановна я. Попробуй сынок, – женщина пододвинула миску с румяными пирожками, – недавно испекла.
– Боюсь я, уважаемая Дарья Ивановна, что от такой вкуснотищи никакие упражнения не спасут.
– Ешь, сынок, тебе ли думать о диетах? Набирайся силушкой. Я ведь к тебе пришла.
– Ко мне? – Еле выговорил Антон с набитым ртом. Какое же чудо эти пирожки!
– Да со мной такая странная история приключилась…
История, и правда, была очень странной.
Год назад Дарья Ивановна схоронила мужа Николая Васильевича. Супруги прожили вместе более пятидесяти лет, работали на одном предприятии, и, казалось, женщина знала о своей половине все. Но через несколько месяцев ей по почте пришло письмо, в котором некий Вениамин Валерьевич Стахов утверждал, что за год перед смертью Николай Васильевич занял у него крупную денежную сумму. Но первое письмо не насторожило, вдова ещё не сжилась с болью, все события казались призрачными, незначительными. Подумала, что какой-то злой розыгрыш. За год до смерти муж уже серьёзно болел и почти не выходил из дома. Женщина выбросила письмо и забыла.
А ещё через полгода пришло второе. Все тот же Стахов напоминал о долге и требовал погасить его. В письме был указан счет, на который надо внести огромную сумму – двести тысяч рублей. Сумма настолько огромна, настолько абсурдна для живших очень скромно одиноких пенсионеров, что Дарья Ивановна и тогда не забеспокоилась. Но второе послание все же сохранила. С тех пор письма стали приходить с завидной регулярностью, по одному – два в месяц. Их тон становился все более угрожающим. Женщина не хотела рассказывать знакомым, не хотела давать и малейшего повода усомниться в безупречной репутации ушедшего супруга. Но недавно пришло уведомление, что дело о взыскании передано в суд, и теперь ей надо быть готовой к судебным разбирательствам.
– Это еще не все, – Дарья Ивановна ненадолго замолчала.
– Рассказывай, не бойся, доверься ему как мне, – подбадривал Сергей Петрович.
– Понимаете, Антон, я часто бываю на кладбище у своего Коленьки. И зимой ездила. У нас хорошее кладбище – дорожки чистят, а могилка его совсем близко к дорожке. А как таять стало, решила съездить, подумала, что в грязь не получится съездить. Приехала, стала прибираться, снег кое-где оттаял и на могилке появился мусор. А когда протирала крест, нашла привязанный к самому основанию пакет. А в нем вот это, – женщина протянула свернутый лист, на котором было напечатано: «Дашуня, отдай долг Вене. Плохо мне, нет покоя. Освободи мою душу».
– Как цинично, – не выдержал Кислицин младший.
– С тех пор снится мне Коленька. Ничего не говорит, даже не подходит. Стоит вдалеке и смотрит на меня с такой болью.
– А послания принесли?
– Да, – женщина протянула стопку писем в самых обычных конвертах. На конвертах указан обратный адрес. Самое странное, что отправитель проживал совсем в другом городе – Подреченске.
– Я тоже обратила на это внимание. С Подреченском связывало только одно – некогда там был филиал нашего завода, и Коля часто ездил туда в командировки. Но сейчас ни филиала, ни самого завода, и следа не осталось. Да и Коля давно на пенсии. И потом он никогда не рассказывал о своём друге Вениамине Валерьевиче. Я уже всякое передумала, а вдруг это не Вениамин Валерьевич, а какая-то женщина, может у Коли роман случился на стороне. Всякое ведь бывает, тем более, деток у нас не было. Или ребенок его внебрачный?
– Есть у меня кое-какие мысли. Вы можете оставить эти письма на время?
– Разумеется. Как вы думаете, Антон, это, действительно, долг или…
– Думаю, что или. Разводят вас, ой… – осекся младший Кислицин, – обманывают. Мошенников развелось, всех мастей.
– Я тоже так думала, но в полицию обращаться не хотела. Сами понимаете, а вдруг, действительно, что-то всплывет. Не хочу бросать тень на память самого близкого человека.
Глава 11
Голова горела, и это мешало. Он удивился, что вообще чувствует голову. И страх совсем иной, не острый, а ноющий, словно давно болящий зуб.
Он падал в котлован – воронку, огромную конусообразную воронку. И падал очень медленно, не падал – сползал. Сначала он цеплялся за края, потом за земляные стены, но поверхность осыпалась, окаменевшие пальцы не могли удерживать извивающееся, непослушное тело. Ему бы прижаться, найти опору, но неведомая сила тянула, засасывала в темное нутро. Он не смотрел вверх, и без того знал, что происходит. На самом краю стояли люди его недавнего прошлого. Васильков со своей черной кружкой в одной руке и айпадом в другой. Он что-то шептал на ухо шефу, уткнувшемуся в планшет. Тренер фитнес-клуба, какая-то приятельница Ани, вышедшая в свет после очередной пластики. Они явно флиртовали, не выпуская из рук привычных гаджетов. А вот и Ани, выбирающая удачный ракурс для селфи. Все они снимали его падение. Снимали равнодушно, флиртуя и шутя. Только шеф как всегда серьезен, он постоянно отправлял кому-то снимки, вполуха слушая Василькова.
Пальцы распухли, он еще подумал, что не сможет работать на клавиатуре. И громко рассмеялся под шуршание осыпающегося грунта. Снимающие сгрудились у самого края, засверкали вспышки. Но вскоре им надоело, кто-то отвернулся в поисках красивого плана, кто-то продолжил ухаживания. Ани сокрушалась по поводу потерянного камушка с мизинца – маникюр был испорчен.
Падение ускорилось. Казалось, что стены начали вращение. Все кружилось, поднимая туман сухой пыли. Прошлое и будущее менялось местами, рождая хаос. Последнее, что увидел – чёрная кружка Василькова, она вдруг стала увеличиваться, и казалось, это не кружка, а огромный рот бывшего коллеги, рот, способный проглотить весь мир.
– Антон, Антон, с тобой все в порядке?
Надо же, отключился. Может зря он поторопился с выпиской?
– Да, отец, задумался, просто задумался.
– Ты обманываешь меня, сынок…
– Пойду, пройдусь – на воздух захотелось. Заодно заскочу в магазин. Не переживай, скоро вернусь.
Вечерами еще подмораживает – сырой воздух колючими иголками, треск шин в застывших лужах. Антон заглядывал в темнеющие, забытые дворы, прятавшие до поры самые светлые воспоминания, жадно всматривался в лица спешащих людей. Как много здесь прохожих, и как разительно отличаются они от прежних соседей. Молодая мама с беспрерывно болтающим карапузом. Удивительный взгляд – мягкий, затягивающий. Группа парней с позвякивающими кульками окружила старенькую «девятку». Мужчина с огромными пакетами из супермаркета.
Её он увидел на перекрестке. Старушка стояла и смотрела на Антона, покачивая головой. Бахрома чёрной шали раскачивалась в такт.
– Анна Петровна, – бросился к пожилой женщине. Но споткнулся, зацепившись об вмерзшую пивную банку, чертыхнулся, а когда поднял глаза – её уже не было. Бред.
– Антоха! Кислицын! – Лучистые глаза, тонкие рыжие усики, дублирующие улыбку, на круглом лице.
– Кирюха! Самойлов! Ты как здесь? Ах, да…
– Пошли ко мне, у меня квартира вон в том доме, – Самойлов махнул на соседний дворик.
– Неудобно, давай в кафешке посидим.
– Почему неудобно? С женой познакомлю, с сынишкой. Она сейчас его из садика приведет.
– Ты женат? Есть сын? Поздравляю! – Давай все же в кафе.
– Да у нас и кафе-то нет, разве в пивбаре?
– Нет, извини, только из больницы. А кофейня у рынка работает? Там такие вкусные булочки были! Помнишь?
– Эх, соблазняешь булочками-то. Ты, смотрю, просто в идеальной форме, а я…
– Да брось. Пошли, Кирюха, мне тебя сам случай прислал.
Кофейня осталась такой же, будто привет из детства. Правда немного уменьшилась в размерах, или они сами стали больше? Только гранёные стаканы поменяли на изящные чашки да столики украсили стильными салфетками.
– Хорошо-то как, – протянул Антон, вдохнув щекочущий запах ванильной выпечки. После уличного холода теплый уют, пропитанный манящими запахами, расслаблял.
– Ну, рассказывай, – проговорил Кирюха с набитым ртом.
– Ты ведь журналистом работаешь?
Приятель закивал.
– Понимаешь, тут такое дело, может, ты поможешь. Я сейчас переехал к отцу.
– Что так?
– Долгая история, давай об этом позже. Мама умерла…
– Да, я знаю. Прими соболезнования. Не попал на похороны, шеф в командировку в столицу отправлял.
– Понимаю. Все мы как-то расползлись, только в соцсетях перебрасываемся иногда. Знаешь, я раньше не задумывался, насколько сейчас уязвимы одинокие старики с их наивностью, верой в людей.
– Ты прав, мы куда циничнее, – Кирюха нацелился на третью булку.
– К отцу постоянно обращаются за советом одинокие женщины, пожилые женщины. Буквально сегодня одна его знакомая поделилась своей проблемой.
И Антон пересказал всё, что услышал от Дарьи Ивановны.
– Интересная история. А ты письма не захватил? Ну да, ну да, ты же не знал, что меня встретишь. Любопытно взглянуть. Из Подреченска, говоришь?
– Да, и это странно. Понимаешь, бедная женщина уже гипотезы строит о второй семье, внебрачных детях.
– Это вряд ли. Мошенничество чистой воды. Нюх у меня. А с чего вы решили, что из Подреченска?
– Как? Там же адрес.
– А штамп? Штамп проверили?
– Вот я идиот…
– Есть у меня один знакомый, который тебе будет полезен. Сам ты вряд ли найдешь мошенника, – Кирюха уткнулся в телефон, – это наши волонтёры. – Сергей, привет, да, я тоже рад. Слушай, я сведу тебя с одним человеком, приятель мой близкий. Да, по вашей части. Похоже, новая схема, я не сталкивался. Да. Хорошо. До связи.
– Может по коньячку? – предложил Антон.
– А не откажусь. Сейчас только супруге звоночек сделаю, чтобы не беспокоилась.
Антон слушал, как мило оправдывался Кирюха, сколько нежности проступило на его лице. Кончики рыжих усиков слегка подрагивали. Надо же, супруга ревнует, в этом мире еще не разучились ревновать?
– Говорил же, пойдем ко мне, – бурчал друг, отключаясь, – и что за чушь в голове, оправдывайся тут.
Было видно, что Самойлов рисуется. Ему приятна ревность жены, приятна ее публичная демонстрация.
«Эх, Кирюха, Кирюха, как ты только журналистом работаешь, с таким-то лицом? Ведь всё как на ладони».
– Так вот, Серега этот у наших волонтеров за старшего, – приятель, не отрываясь, следил за янтарной жидкостью, стекающей в рюмки. – Все же придется объясняться. Нюська вычислит, не любит, когда выпиваю не дома. Представляешь, каждый раз от корпоративов отмазываюсь.
– Нюська?
– Анна, Нюра, Нюська, жена моя. Она у меня знаешь какая, – Кирилла тянуло на откровения. – В следующий раз никаких кафе. Я должен вас познакомить!
– Обещаю, друг! Расскажи о волонтёрах.
– Тоха, ну вот как на духу, как ты жил? Как можно жить в нашем городе и не знать о «Руке помощи»?
– «Руке помощи»?
– Общественная организация. Понимаю, необычное название. «Рука помощи». Но не только… У них разные сферы деятельности: от поиска до приватных расследований, борьбы с мошенниками. Организацию хорошо спонсируют. Не спрашивай, я не знаю кто. Что-то там копали, сам понимаешь, недоброжелателей достаточно, но у них все по уму. С Серегой несколько раз пересекались, помогали друг другу. Знаешь, если там, – Самойлов протянул палец к потолку, – если там кто-то есть, надеюсь, мне парочку грехов спишут за помощь Серёге.
– Они и людей ищут?
– Разумеется. Это основное направление. А тебе кого-то надо найти? – Самойлов пытался сфокусировать взгляд на Антоне.
«Эх, развезло тебя с пары рюмок. Достанется от Нюськи. Надо, похоже, на воздух».
– Давай контактами обменяемся и пора. Меня отец ждет, тебя жена. В следующий раз обещаю в гости. Как сынишку-то зовут?
– Как, как зовут? Тошка.
– Тёзка, значит.
Всю дорогу до дома Самойлов рассказывал о семье.
– Жалко мне тебя, – остановился он у ворот, – сын – это знаешь, брат… Я за него кого хочешь…
– Дойдешь сам-то? Какой подъезд? – Уже во дворе пятиэтажки.
– Обижаешь. А может со мной?
– В другой раз.
Отец не спал, что-то перекладывал на кухне.
– Сынок, – с легкой укоризной.
– Кирюху Самойлова встретил. Посидели в кафе.
– Видел его раньше…
Раньше. Когда мир не ограничивался затхлой квартирой.
– Как он?
– Хорошо – жена, сынишка. Нет-нет, – заметив, что отец ставит чайник, – наелся. Не хочу.
Звонить незнакомому Сергею поздно. Все дела завтра.
Сновидение пятое
На толпу надвигалась чёрная громада. Стало тихо, слышно, как запричитала Щекочиха: «Матушка, никак до конца света дожила». На нее зашикали.
– Да гляньте, люди добрые, право слово, тьма египетская, – крикнул кто-то.
– Может, уйдем от греха? – Щуплый купец даже отодвинулся от края.
– Чего уж малодушничать. Скажут, не должное уважение молодой императрице оказываем, – не потерял самообладания его солидный приятель.
– Да кто скажет-то, вокруг одни морды чумазые?
– Донесут, дело нехитрое.
– Саранча, – крикнула какая-то баба.
– Тю, дура, какая саранча зимой-то?
Мгла приближалась. Вертлявый Петруха выскочил на середину дороги.
– Чего там, Петруха? – Кричали со всех сторон.
– Не разобрать, будто повозки, крытые чем-то.
Аккурат перед купцами повозки остановились, и кто-то сдернул чёрные сетчатые покрывала, обнажая процессию. Осмелевшие зеваки напирали.
– Пошли, ироды, – не выдержал дородный лавочник, – убери руки немытые.
– Чай не в лавке приказчику указания раздаешь, – ответил мужик, подошедший вплотную.
– Петруха, чего намалёвано-то?
– Вроде ослиная голова.
– К чему бы?
– А к тому, голова ты ослиная, что покажут глупость и упрямство, – не выдержал щуплый купец, прочитав на знаке «Вред и непотребство».
– Непотребство и есть, ишь разгулялись, – поддержал второй, – а это никак мышь летучая?
С повозки соскочил лицедей.
«Люди добрые, в пятом отделении мы покажем вам вред невежества, урон от глупости. Нетопырь – князь тьмы, царь путаницы и заблуждений. Посмотрите на этих несчастных слепых. Они никак не могут найти дороги, потому как проводники у них тоже слепые».