Гвозденко Елена Викторовна
К точке отсчёта
Именно тогда он и узнал о существовании «дяди Кости». Первым желанием было сорваться, собрать своих молодцев, услужливо ожидающих в приёмной, заявиться эскортом с пугающими сиренами. Еле сдержался.
Артур, влетевший в кабинет, будто на стену натолкнулся, застыл на полпути. И усмешку свою вспомнил, которой отогнал желание видеть бывшую жену и сынишку. Ирония судьбы или промысел небес? Именно в тот день Артур Игоревич пришёл согласовать решение по тендеру. Тендеру, который убил его сынишку. Знал ведь, что оборудование для клиники неисправно. Но ведь не впервые. Тогда и подумать не мог, что это решение так изменит его жизнь через полтора года.
Интересно, а смог бы тогда что-то изменить? И какой ценой? Он же не сам принимал решение, он – всего лишь маленькое звено в цепи, винтик, встроенный в огромный механизм.
А ещё через год Наташины рыдания в трубке. Стасика увезли в реанимацию. В местную реанимацию. Невозможно транспортировать даже в столицу, какая заграница. Рванулся тогда к главному, на что рассчитывал? На коньяк, который литрами пили на заднем дворе? Или на пухлые конверты, что возили его молодцы на дачу докторишки? Ах, как бегали его глазки, будто кардиограмму выписывали!
И потянулись дни, пропитанные хлоркой, или чем там пахнет в больничных коридорах? Проводил совещания, ездил по районам, но не видел ничего. Бледное, почти прозрачное лицо Стасика стояло перед глазами. И хоть докторишка и уверял, что шансов не было, он-то точно знал, прояви он тогда твёрдость, отмени согласованный тендер, Стасик жил бы. Интересно, а Наташа знает? Хотя откуда…
Наташа. Еле держится. Кажется, что от неё осталась только видимая оболочка. Если бы не поддерживал новый муж, она стекла бы тонкой струйкой в черноту могилы, где светлым пятном маленький гробик.
Он помнит последний разговор с сыном, неделю назад. Он тогда сидел у постели ребёнка, сдерживая рыдания. Пытался улыбаться – получалось плохо.
– Папа, я скоро буду летать, не плачь, – невесомая ручка тянулась к нему.
Он слегка сжал, удивившись её холодности.
Ты летаешь, сынок. Перехватило дыхание. Нет, он не поедет на поминки, без него. Подошёл к Наташе, сжал в объятиях. Как она похудела! Сколько боли в глазах цвета палой листвы! Подал руку Константину. Махнул охране, не до них, и побрел по оттаявшим дорожкам, вглядываясь в гранитные лица.
Сколько же совсем молодых, детей, он никогда раньше не задумывался об этом. Вот эта молодая девушка, к примеру, красавица. Что случилось с тобой в ненастный зимний день? Или этот маленький гранитный осколок, как осколок нераспустившейся жизни. Кто из вас оказался здесь по моей вине? Ответьте! Ты? Или ты? А может этот молодой человек, улыбающийся безупречным ртом? Охранники дышали в спину, пришлось остановиться.
– Ждите в машине, – тоном, не допускающим возражений. И быстрым шагом дальше, дальше.
«Папа, я скоро буду летать», – с заплакавшего, наконец, неба.
Сынок, сынок! У могилы с проржавевшим памятником остановился. И здесь мальчишка. Мальчишка, который ушёл в день рождения Стасика. Провидение? Упал на сырую землю, сжимая в руке облезший венок.
Стасик, Стасик! Земля вдруг стала мягкой, поддаваясь тяжести его тела.
– Идиоты, где его теперь искать? – начальник охраны охрип. Он кричал уже третий час, прочёсывая с подчиненными ночное кладбище.
– Да мы и не отходили далеко.
– Валерий Васильевич приказал ждать в машине, а мы спрятались за деревом и следили.
– Ну и где он? Следили они…
– Да он в двадцати шагах от нас был. Дошёл до какой-то старой могилы, а потом бросился на землю.
– Мы ещё подумали, что родственника, какого нашёл или знакомого.
– Ну да. И поэтому в грязь упал.
– Мы подождали минут десять, а потом подошли.
– И что? Куда он делся?
– Да кто его знает, но с могилы точно не вставал.
– Уполз что ли?
– Мы бы заметили.
– Так, где он, по-вашему?
– Исчез…
Глава 16
Когда Любовь Семёновна назвала свой адрес – Антон даже не поверил. Совсем недавно он жил в том доме с Ани. Правда, психолог жила в другом подъезде.
– Всё нормально, кавалер? – Взгляд потерял детскую игривость.
– Нормально, – звуки выходили какими-то толчками.
– Может лучше на такси?
– Нет, нет, я довезу. Знаю этот адрес.
– Антон, я могу чем-нибудь помочь? Я же вижу, как вы напряглись.
– Всё нормально.
Психолог замолчала, нарочито разглядывая сумрачный город. Лишь изредка бросала на Антона взгляд, полный родительской любви. И этот взгляд напрягал, вызывал чувство вины. Возникло странное ощущение – Любовь Семёновна пытается вытащить что-то надёжно схороненное, спрятанное настолько, что стало забываться. И дело даже не в Ани. Он спрятал нечто настолько страшное, что не нашёл в себе сил разбираться, так и похоронил в коконе.
– …не имеет смысла…
– Что, какой смысл?
– Я сказала, что заезжать во двор не надо, намедни трубу прорвало, теперь не двор – земляные укрепления от врагов.
Но Кислицин всё же въехал. Высадил психолога, пробурчал дежурный отказ от гостевого чая. Дождался, когда с лязгом хлопнет подъездная дверь, и наконец, позволил себе поднять голову к окнам. Света не было. Темнота почему-то успокоила, но он решил немного проехать вперёд. У «их» подъезда привычно скандалили. Какой-то жилец доказывал своё право на парковку очередному поклоннику любвеобильной дамы с третьего этажа. Кислицин проехал дальше, место на углу было свободно.
Какая сила не даёт уехать, держит его вакуумными тисками былого? Антон и сам не мог ответить на этот вопрос, он лишь всматривался в желейную черноту, разрываемую всполошёнными огоньками фар. Оцепенение не давало повернуть ключ в замке зажигания. Мимо него проехал джип и остановился у подъезда. Из него вышел…Васильков. Обошёл автомобиль, открыл пассажирскую дверцу. Не может быть – Ани! Россыпь золотистых волос, безупречные ноги, обтянутые поблёскивающей лайкрой. Подождала Василькова, выгружающего из багажника пакеты. Антону вдруг стало неудобно, будто подглядывал в замочную скважину. Сколько деланной томности, заученной вальяжности в походке, снисходительного молчания в ответ на щебетание бывшего коллеги. Пара скрылась в подъезде, а Антон набрал номер владелицы квартиры. Придумал легенду, что хочет опять снять квартиру. Паузы, неловкость выстраиваемых фраз подтвердили предположение. Они не просто вместе, а вместе в той самой квартире, в замершем интерьере, продуманном фоне для подчёркивания совершенства временной хозяйки.
Отец, как он забыл, совсем один в тёмной квартире, с телефоном в кармашке домашних брюк.
Бесконечный день завершал самый настоящий пир. Антон накупил в ближайшем супермаркете разных вредных вкусностей и пива. Его возбуждение передалось отцу. Они сидели, как старые приятели, на старой, закопчённой кухне, отпивали из щербатых кружек, заедая какими-то тощими тёмными рыбками, кальмарами. В кастрюле бурлила вода, перемешивая розовые тельца креветок.
– Представляешь, пап, Анька выходит из машины моего прежнего коллеги. Гнусный тип, доложу я тебе. Как? Как они вообще познакомились? Когда?
– Переживаешь, сынок?
– Что ты? Я будто выдохнул, задышал полной грудью. Но они, действительно, подходят друг другу. Даже кружки, – Антон вдруг захохотал в полный голос.
– Что кружки?
– Представляешь, они оба любят только чёрные кружки. Из других не пьют.
– Надо же…
– Да шут с ними, не зря всё, не зря повёз психолога.
– Какого психолога? Я ничего не понимаю, сынок. Мне трудно следить за ходом твоей мысли.
И Антон рассказ и о волонтёрах, которые просто работают, чтобы другим стало легче, и о чудесной женщине в кокетливой шляпке.
– Слушай, я вас познакомлю. Вот только приведём тебя в порядок. Ты у нас ещё ого-го!
– Сынок, о чём ты говоришь? Какие женщины?
– Пьян я сегодня, отец. От свободы своей пьян. Это всё чепуха, главное – мальчишку мы нашли. Только вот будущее у него печальное. Но давай сегодня только о хорошем! И с письмами Дарьи Ивановны обязательно разберёмся. И тётю Аню найдём. Поедем в Колышлевск, в наш дом. К этому Илье Ефимовичу. Он тебя разом от всех хвороб избавит.
– Раздухарился, сынок, давай ложиться. Поздно.
Антон не сразу понял, почему звонит будильник. Какие дела отрывают его от сладкого сна без сновидений. Но это оказался не будильник.
– Антон, есть новости по вашему делу. Сможете подъехать?
Он, конечно же, согласился, хотя и не сразу вспомнил, по какому-такому делу ждёт его Сергей. Отец ещё спал, наверное, впервые так долго за последние годы. Стараясь не шуметь, мужчина оделся, оставил записку и вышел.
Весна гуляла! Тёплый ветерок вытягивал из сонной земли ароматы перезимовавшей и бодрой первой зелени. Щербатый тротуар превратился в мозаичное полотно, подсвеченное в каждом осколке. Налетевший табор воробьёв устроил такой переполох, что заглушил звуки уставшего города. Даже старушки во дворе выглядели как-то нарядно, в ярких платках со складками от долгого хранения на полках, в беретках, кокетливо сдвинутых на одно ухо.
В коридорах общественной организации непривычно пусто, дверь в кабинет Сергея приоткрыта.
– Рад вам, Антон, – хозяин поднялся навстречу, – жду вас.
– Есть новости?
– Ещё какие.
– Когда вы всё успеваете?
– Времени было достаточно. Вчера материал передал нашим аналитикам…
– Аналитикам?
– Это мы тут так называем наш мозговой центр. Ребята обрабатывают первичную информацию, вырабатывают алгоритмы поиска, подключают нужные каналы.
– Серьёзно.
– Главное эффективно, – улыбнулся руководитель, – чуть позже познакомлю с ребятами. Так вот, вчера я говорил, что это – третий случай. Я ошибся. Они раскопали еще шесть подобных эпизодов.
– И их до сих пор не поймали? Потерпевшие не обращались в полицию?
– В том-то и дело, обращались. Там просто не заводили дела. Думаю, вы догадываетесь, как это бывает. Письма приходили с одного адреса, из Подреченска. По нему расположен разрушенный дом, в котором прописан алкоголик, себя не помнящий.
– Но как? Суток не прошло?
– У нас прекрасные отношения с волонтёрскими организациями. Письма отправлялись из Подреченска, но, разумеется, не алкоголиком. Схема такая: здесь находят жертву, собирают информацию. Важно, чтобы жертва была одинокой. Узнают место захоронения и начинают охоту. Скидывают информацию, и неизвестный из Подреченска отправляет письмо.
– Но кто здесь занимается сбором конфиденциальной информации?
– Есть у нас соображения. Дело в том, что одна из сотрудниц ЗАГСа уже попадала в поле нашего внимания. Вышли мы на риэлторов, которые оставляли одиноких стариков без жилья. Показательно, что они проявляли свою активность сразу после переоформления жертвами наследства. Мы даже подозревали нотариуса. Но это не нотариус, это та самая сотрудница. Риэлторы отбывают срок, а информаторша осталась на свободе.
– Но как?
– Промолчали. Женщина затаилась, вела себя скромно. И совсем недавно узнаём, что скрываться перестала: новая машина, коттедж за городом.
– Как она узнаёт место на кладбище?
– У Дарьи Ивановны не случайно спрашивали, услугами какой ритуальной фирмы пользовалась. Хозяйка этого агентства – дочка высокопоставленного чиновника, девица очень мутная. С сотрудницей ЗАГСа они подруги.
– Так может хозяйка ритуального агентства и автор этой схемы?
– Вряд ли. Не её масштаб. А вот подружке своей могла идейку подкинуть. Развлекаются девушки.
– Ничего себе развлечение.
– Владелицу гробов и венков нам не достать, одной фразы папаши достаточно, чтобы нас прикрыли. А за девицей этой из ЗАГСа наши ребята проследят. Так что у меня к вам просьба, успокойте Дарью Ивановну. Если вдруг появится письмо – обязательно передайте нам. Но вас я пригласил не только за этим. У нас сегодня пока тихо, а завтра соберутся ребята – аналитики. Если есть желание, посмотрите, как они работают. Возможно, вам понравится у нас. Вы же сейчас без работы? Кирилл говорил, что живёте с больным отцом. У нас скромные, но стабильные зарплаты. Разумеется, у тех, кто работает с нами не на общественных началах.
– Я обязательно подумаю. Мне у вас хорошо, но вдруг не получится. Я занимался рекламой, маркетингом.
– И это замечательно! Значит, немного разбираетесь в психологии, да и анализировать умеете. Будем вас ждать.
Всю обратную дорогу Антон пытался понять, почему ничего не рассказывает волонтёрам о пропавшей тётке. Что если тётка ещё жива и нуждается в помощи? Но как тогда объяснить все эти видения? Как объяснить мистичность исчезновения? Почему это событие столь сильно изменило его жизнь? Тётку эту он видел несколько раз в своей жизни, и аргументы жалости к отцу тоже срабатывали плохо. Конечно же, отец переживает, чувствует себя виноватым – единственная сестра, но ведь очевидно, что если и удастся отыскать следы, то эти следы приведут уже к мёртвой женщине.
Отец суетился у стола. От вчерашнего пиршества ни следа, хотя ещё утром кухня выглядела не лучшим образом.
– Какие новости, сынок?
– Предположение о мошенниках подтвердилось. Даже есть подозреваемые. Скорее всего, это сотрудница ЗАГСа, которая оформляла свидетельство о смерти.
– Какой кошмар! Но почему письма из Приреченска?
– Вероятно, там живёт сообщник этой дамы. Она отправляет ему информацию, а он пишет письма. Кстати, по адресу, указанному на конверте, стоит разрушенный дом. Его хозяин – безобидный алкоголик.
– А что по розыску нашей Анечки? – Голос Сергея Петровича дрогнул.
– Пока ничего. Я не обращался к волонтёрам, не знаю, что сдерживает. Мне кажется, надо ещё раз съездить в Колышлевск.
Будто в ответ телефон Кислицина – старшего неожиданно ожил.
– Клавочка, – губы мгновенно потеряли цвет. И уже в трубку: – Да, Клавдия, Анечка отыскалась?
Но Анна Петровна Кислицина не нашлась, зато нашёлся её дневник. По словам Клавдии Олеговны, «заглянувшей наугад», записи могут помочь в расследовании.
Глава 17
За городом весна потеряла всякое стеснение: перекатывалась белоснежными облаками в золотисто-голубой бесконечности, расчёсывала стройные рядки озимых, стряхивала зимнюю одурь с тёмных ещё деревьев. Антон выключил музыку, наслаждаясь бойкой распевкой неслыханных в городе птиц. Даже Renault Logan вдруг вспомнил свою прародительницу и бодро мчался по отмытой трассе, слегка взбрыкивая на обнажившихся ямах и кочках. Пятна почерневшего снега истекали шумными ручейками.
У колышлевского кладбища Кислицин остановился. Выбрался из машины в слабой надежде отыскать могилы деда и бабки. Но с трудом добрался только до общей ограды. Ноги разъезжались, подошвы обросли прошлогодней травой. Он постоял у выцветшего забора, вглядываясь в частокол блеклых памятников, заваленных выцветшими искусственными цветами, каким-то ритуальным мусором. Дорогих надгробий было мало, да и выглядели они скромно, по меркам областного города. Антон вдруг вспомнил, как однажды отец объяснял, как легко найти родную могилу: «Пройдешь мимо плиты из чёрного гранита. Там мало таких, эта издалека заметна – какого-то столичного воротилу молодая жена привезла на родину схоронить. Деньги экономила». Мужчина поискал глазами последнее пристанище несчастного мужа, но так и не нашёл.
Весна разбудила сонный Колышлевск. На каждой улочке сгребали и жгли прошлогодний мусор, подправляли и красили заборы. Школьники с торчащими из кармана шапками перебегали дорогу, девицы в обтягивающих мини чинно вышагивали по чистым тротуарам. Яркие куртки, лёгкие шарфы. У парка стояли разноцветные пакеты с мусором. Хорошо одетые женщины бодро работали мётлами.
Длинную лавку, злополучную виновницу тёткиного одиночества, выкрасили в жёлтый цвет.
Клавдию Олеговну нашёл во дворе. Женщина игрушечными грабельками выгребала мусор с огороженного газона.
– Антон, – лучисто улыбнулась, – я вот тут затеяла бархотки высадить, пока Алевтина Ивановна со второго этажа свою календулу не посеяла. Каждый год собирается, мало ей дачи. Пойдём, чайком побалуемся.
Всё те же весёлые занавески, всё тот же заставленный вазочками стол, но что-то изменилось. Кислицин никак не мог понять что, и это почему-то мучило его. Разгрузил пакет с гостинцами. Клавдия Олеговна смущённо отказывалась, но было видно, что рада.
– Новостей о Нюте нет?
– Увы…
– Я тут на днях Кирилла Дмитриевича видела, помнишь, участковый наш?
– Да-да.
– Спрашивала у него про нашу Анечку, говорит, что всё по-прежнему, ничего не известно. Да и не ищут они, Антон, если случайно где…
Возникла тяжёлая пауза. О том, где и как случайно найдут Анну Петровну, думать не хотелось.
– А как вы дневник обнаружили?
– Не поверишь. Зашла на днях проветрить, пыль смахнуть. Лежит на столе тетрадка. Помню, в прошлый раз не было, – соседка протянула пакет, – ведь и ты смотрел, и полиция. Теперь и не знаю, что думать, ключи только у меня и у тебя. Да и слышала бы, если кто дверь открывал.
– Странно…
– Уж так странно, Антон, так странно. Я всё переживаю, если надумаешь записи в полицию нести, как объяснять буду, где нашла, подумают, что совсем старуха спятила…
– А мы ничего им не понесём, сначала сам прочту.
– Да и правильно, толку-то от них. Мишка этот, он и в школе звёзд с неба не хватал. Вся надежда на тебя, сынок, – голос Клавдии Олеговны опять задрожал.
– Давайте наведаемся в тётушкину квартиру ещё раз, всё внимательно осмотрим. Вдруг там ещё какой сюрприз.
Но сюрприза не было, разве пыли стало меньше. Видно, что подруга устроила уборку. Не было и следов незаконченного завтрака. Посуда спрятана в шкафчики, как, впрочем, баночки с чаем и кофе. Никаких продуктов, никаких салфеток и прочих бытовых штучек, которые так любят женщины. Только урчащий холодильник выдавал недавнюю обитаемость.
И комната только казалась прежней. Сейчас она стала светлее, просторнее. Старые тёмные обои поблескивали кое-где сохранившейся позолотой.
Антон перебирал томики книг, пролистывал пожелтевшие страницы в надежде обнаружить хоть какую-то записку. На тщательный осмотр тёткиной библиотеки потребовался бы не один день: томики русской классики с карандашными заметками на полях, какие-то потрёпанные тетрадки с конспектами уроков. В отдельной папке работы любимых учеников.
«Ну давай же, помоги. Дай подсказку, где тебя искать».
И тут он заметил. Кусочек оборванной бахромы свисал с ручки входной двери.
Илья Ефимович стоял у ворот.
– Наконец-то, заждался.
– Заждались? Знали, что приеду?
– Конечно.
– Но откуда?
Сосед молча открывал ворота, будто не слышал.
«Сумасшедший город. Бросить всё, устроиться к волонтёрам и забыть как страшный сон».
– Ах, сынок, если бы следы так легко стирались.
– Чьи следы? Почему вы говорите загадками?
– Успокойся, всё ты понял, ничего не бросишь, пока не доберёшься до истины. Себя обманывать до поры лишь можно. Но это самый наказуемый обман.
Какие-то голоса звучали в голове, перекрикивая, перебивая друг друга. Антон попытался уловить хоть фрагмент фраз, они ускользали, оставляя хаотичные звуки. Смысл. Где же смысл? Веки смежались.
Неужели он уснул? Антон очнулся на скрипучей кровати с металлическими шариками. Рядом на стуле сидел Илья Ефимович.
– Очнулся? Вот и хорошо.
– Долго я …проспал?
– С полчаса.
– А машина? Я успел загнать машину во двор? Последнее, что помню, как мы разговаривали с вами у ворот.
– Не переживай.
– Со мной никогда такого не было? Что произошло?
– Травмы головы – штука опасная.
– Но откуда вы знаете?
– Разумеется от твоего батюшки. Он звонил мне, когда ты был в больнице. Дай-ка, посмотрю.
И, не дожидаясь ответа, сосед легко приподнял молодого мужчину, усадив его на кровати. Сухие тёплые ладони коснулись затылка. Антону вновь захотелось спать. Он зажмурился, наслаждаясь покоем от теплых рук.
– Можешь открывать глаза. Ничего страшного, старайся не переутомляться.
Голова слегка кружилась, но было удивительно легко. Почему-то хотелось опять забраться с ногами на бабушкину кровать и прыгать, прыгать, прыгать… пока не зазвучит такой родной голос: «Тошка, Тоша, баловник!»
– Хочу тебя в гости позвать на ужин. Супруга будет очень рада.
– Неудобно, да я и не голоден. Я там привёз, – Кислицин смутился. Он решительно не мог вспомнить, передавал ли пакет с гостинцем Илье Ефимовичу.
– Да, спасибо. Я уже Анне Захаровне своей отнёс.
Значит передал.
– Илья Ефимович, я спросить хотел. Мне показалось или вы, действительно, знаете, где искать сестру отца?
– Откуда же мне знать, раз ты сам думаешь, что не знаешь.
– А я знаю?
Сосед лишь махнул рукой и заспешил к выходу.
Сновидение седьмое
Повозки уж скрылись за горизонтом, а возбуждённая толпа никак не могла успокоиться.
– Ишь, правда-то на костылях!
– Будешь на костылях, коль мошенники плетями погоняют.
– Нет правды в мире…
За разговорами не заметили подъезд другого отделения. Очнулись, когда Андрюха прокричал:
– Едут, братцы, едут!
Картина, предваряющая показ нового действа, была настолько странной, что собравшиеся стихли. Лишь дородный купец неожиданно громко обратился к сбитенщику, стоящему рядом:
– Это что же такое намалевано, мил-человек?
– Да кто же разберёт. Вроде как животные по небу летают, а чья-то морда в землю смотрит.
– Ишь ты, морда, это у тебя, чумазый, морда, – не выдержал мелкий купчишка.
Сбитенщик лишь усмехнулся в бороду.
– Любезная публика, это отделение называется «превратный свет» или мир навыворот, – выскочил откуда-то лицедей.
– А почему рожа-то в землю упёрлась, – крикнула Щекочиха, держащаяся после катания подальше от края.
– А потому, православные, что человеку стоит смотреть в небеса, к горним вершинам, а не в земные глубины.
– Во как, – Щекочиха закивала столь одобрительно, что платок слез на глаза.
– Посему в таком перепутанном мире и летают коровы, овцы, волки и лисы по небу.
– Это, пожалуй, конфуз может случиться, коли под коровой пройдёшь не вовремя, – подал голос какой-то молодчик.
Толпа засмеялась.
За повозкой шёл хор в самом непотребном виде.
– Глядите-ка, братцы, одёжка у них, как есть, наизнанку. Как у сапожника Семёна, когда домой от Нюрки пьяным возвращается.
Послышалась возня, удары. Кого-то повалили на землю, бабы голосили.
– Тихо вы, заполошные. Оттащите драчунов во двор, не мешайте православному люду представление смотреть, – гневно крикнул толстый лавочник.
А хор продолжал удивлять: трубачи ехали на верблюдах, литаврщик на быке. Четверо певцов передвигались задом наперёд, напевая:
Приплыла к нам на берег собака
Из полночного моря
Из холодного океана.
Прилетел оттуда и соловейка.
Спрашивали гостью приезжу
– За морем какие обряды?
Гостья приезжая отвечала:
– Много хулы там достойно
Я бы рассказать вам сумела,
Если бы сатиры я пела.
А теперь я петь не желаю.
Только на пороки я лаю.
– Соловей, давай и оброки,
Просвисти заморские пороки…
За хором следовала открытая карета, которую везли слуги в ливреях. В карете лежала лошадь.
– Эх, зря мой мужик не пошёл. Буду рассказывать, как люди лошадь в карете везут – не поверит!
За первой каретой следовала вторая. Вертопрахи-щеголи бежали около неё, прислуживая обезьяне, что царицей восседала над ними. Они повторяли ужимки своей госпожи.
– Глянь, как Машка, сноха наша, всё бы ей наряды примерять да вертеться!
Огромные великаны размашисто шагали по улице. За ними бежали карлицы. Видно было, что карлицы не успевали, задыхались, но бега не прекращали. На повозке везли огромную люльку, в которой лежал старец, завёрнутый в пелёнки. Маленький мальчик кормил его из рожка. В другой люльке – старуха, играющая в куклы, и маленькая девочка, бьющая её розгой.
– Что делается-то…
Повозка с огромной корзиной, наполненной розами, в которых лежала свинья, предваряла шествие музыкантов. И каких! Человек в костюме осла громко распевал противным голосом. А козёл так играл на скрипке, что ушам было больно! Толпа, одетая срамным образом веселилась и плясала под такую музыку.
– А это, уважаемая публика, маляры, что разрисовывают химеру.
– Кого-кого? – Любопытство Щекочихи выгнало бабу из укрытия, – какую-такую хирмеру?
– Химера, уважаемая публика, греческое чудище. Голова и шея у неё как у льва. Тело вроде козлиного, а заместо хвоста – змея. Означает сиё чудовище несбыточные мечты.
– Во как. Не мечтайте, девки, о богатых купцах, всё химеры выходят.
– Ну уж девок упрекнули. Сами-то, поди, не хуже. Всё думаете, как бы схрон какой найти. Да не работать после, а гулять вольно.
За химерой ехали на коровах рифмачи.
– Эти господа иначе как рифмой и говорить не могут.
– Прибауткой что ли?
– Вроде того. Слыхал, как дед Демьян всех расписывает?
Как у нашего Ивана
Что-то лошадь нонче пьяна.
«Потому и пуст карман», -
Бабе плачется Иван.
– Тю, бабы не хуже складно говорить умеют.
– Посадить бы вас всех на коров, складывайте себе!
– А это, уважаемые, сам Диоген. Жил такой философ у древних греков. Жил он не в доме, как подобает всякому, а в бочке. И вовсе не потому, что не смог найти себе дом. Он считал, что человек должен довольствоваться малым. А постелью ему служила одежда.
– А как же в мороз, сердечный? Небось, замёрз насмерть?
– В Греции всегда лето.
– Живут же греки: ни тебе тулупов, ни дров на зиму. Скотинке, опять-таки сено не заготавливать.
– А от безделья можно и в бочке пожить.
– Говорят, – продолжил лицедей, что Диоген ходил днём с зажженной лампой и искал людей.
– Так он слепенький, – пожалела старушка.
– Ничуть. Он всё видел, только считал, что те, кто его окружают вовсе не люди.
– Так кто же, ответь, сердечный, – обратилась всё та же старушка к лицедею.
– А кто ж его разберёт.
Артист, изображавший Диогена, ехал на бочке, а в руках держал фонарь.
– За Диогеном Гераклит и Демокрит несут земной шар.
– Это какой же земной шар?
– Земля, по которой вы ходите, не плоская, а круглая, будто шар.
– Ты, хоть и царский актёр, а не завирайся, – не выдержал крупный лавочник, этак мы бы с неё попадали.
– Эх, темнота, – не выдержал плохо одетый молодой человек, – прав лицедей-то.
– Умники, – шикнул купец, но смолк.
– Гераклит тоже жил в Греции. Был он философом.
– Бездельником, – парировал обиженный торговец.
– Философом, – настойчиво повторил ведущий, – сему достойному мужу принадлежит фраза: «всё течёт, всё меняется».
– Тоже мне новинка какая, – поддержал приятеля тощий лавочник.
– Познал он людей и возненавидел их. Удалился в горы и стал питаться травами. С тех пор имя Гераклита связывают с горем-несчастьем.
– И поделом. Видишь ли, люди ему не такие, – разозлённый лавочник толкнул вылезшего впереди него сбитенщика, – знай своё место, свиное рыло!
– Демокрит тоже жил в Греции. Был он сыном богатого человека и растратил богатство отца на путешествия.
– У нас таких молодчиков пруд пруди. Как запустят руку в тятенькин карман – не остановишь.
– А путешествовал, чтобы наблюдать, как мир устроен. И понял в своих путешествиях, что человек должен быть счастлив, а все несчастия от невежества.
– Ишь как завернул. Сказал бы просто, любой с тятенькиными деньгами и весел, и учён. А как денежки кончатся, так и посмотрим, что ты есть.
Лицедей не обращал внимания на брюзжание купца:
– Демокрита считают символом радости, смеха. А посему вся наша жизнь держится на горе и радости.
– Уж больно мудро показали, – не удержалась Щекочиха.
– Но верно.
Завершали отделение шестеро странников. К их одежде были прикреплены небольшие ветряные мельницы.
– А это зачем? – Не выдержал купец, обратившись к замолчавшему ведущему.
– Сии люди с мельницами означают праздность, куда ветер дунет, туда и заворачивают. Посему проку от них никакого.
– А вот это хорошо, вот это справедливо!
Глава 18
Кто додумался выкрасить стены в белый цвет? Где я читал о воздействии цвета, по-моему, у Люшера. Что-то там про связь восприятия жизни и лимбической доли полушарий, о «неправильности» белого. Об отношении к нему не как к цвету, а к состоянию. Не помню, я вообще плохо помню. Вероятно, уколы. Страшно подумать, что будет дальше. Пока ещё изолятор, одиночная палата, но и здесь трудно сохранить разум. Попытаться установить истину. Спрашивать местный персонал бессмысленно.
Здесь я по воле Петракова, не иначе, фигура помельче не смогла бы организовать все это. На нарушение пошли только ради денег, ради больших денег. Или влияния. И вряд ли я отсюда выйду, во всяком случае, в твёрдом уме, не будет Петраков так рисковать, да и медики, устроившие мне «отдых» тоже. Мотив у Петракова железобетонный: вытолкал меня с рынка – все объекты его, не считать же мелочь. Теперь Петраков – главный застройщик города. Ура, товарищи! Опять-таки СМИшки мои подобрать. Он и подбирать не будет, без моих вливаний все «независимые» разом сдуются, останутся на информационном рынке лишь его «брехунцы». И денег можно урезать, без конкуренции он им финансирование определяет. Многоходовка.
Как же я-то влип? Расслабился, поверил в недосягаемость. А тут Черепанов с коньячком. Но ведь и сам пил, я помню. Рисковал – видно хорошо Петраков заплатил, а может, прижал за какие-нибудь делишки. Наказали, за самоуверенность, за пренебрежение к черепановым.
Щелкнул замок, в проёме показалась дородная медсестра в зелёном костюме. В коридоре топтались братки, наряженные в медицинскую униформу.
– Укольчик, Александр Васильевич.
– А сколько стоит пропустить? – Мужчина изобразил самую доброжелательную улыбку.
– Всё бесплатно, всё по рекомендациям нашего лучшего врача, – медсестра перетянула руку жгутом, – а веночки у вас хорошие.
– Просто мечта наркомана, – еще раз улыбнулся бизнесмен и тихо зашептал, – милая, я заплачу, хорошо заплачу. Ты этот уколи, а в другой раз витаминами какими шприц наполни. Не бери греха на душу. А я за безгрешность тебе квартирку подарю. Как зовут-то тебя?
– Марина. Отдыхайте, – приложила тампон к проколу и согнула руку.
Показалось, или действительно, понимающая улыбка скользнула по лицу?
Дверь закрыли, боятся, что сбегу. Зелёный ушёл, оставив на растерзание белому. Что это? Сквозь стёртость стен проступает пятно, не пятно – улыбка медсестры. Расползается, наступая. Что со стенами и потолком, почему они меняются местами?
«Саша, Сашенька», – знакомый голос. Почему никак не могу вспомнить?
«Сашенька, сынок, иди ко мне, пострелёнок», – манит, тянет.
Что-то вырывается из горла вслед голосу. Какая-то нить, нет, жгут, тянет внутренности. Как больно. И ещё эти стены, почему они вращаются? Где найти точку опоры. Рывок, ещё рывок. Жгут вызывает рвотные порывы…
«Сыночек, родной, иди ко мне».
Куда делись стены? Откуда запах? Так пахло в детстве, забыл… Да, скошенное сено. Ноги покалывает. Мама, мама, где ты? Стоит подпрыгнуть, вытянуть руки и можно лететь. Толчок, ещё толчок, почему не могу выше? Ступни холодят кроны деревьев. Какая лёгкость! Когда ему было так легко в последний раз?
Накрыла темнота, потянулись струйки табачного дыма. Голоса, множество голосов. Гитарное соло. Квартирник у Серёги! Как он пел «Ванюшу» Башлачёва: «Душа гуляет и носит тело…»