Геннадий Вениаминович Кумохин
«Я сам свою жизнь сотворю…». Лепестки сакуры
Сердце красавиц…
Первые раскаты майского грома прогремели как раз со школьным звонком, возвестившим конец последнего урока. И брызнувший вслед за этим теплый, крупный и пока еще редкий дождь, заставил броситься в рассыпную выскочившую из школы детвору.
Наша школа размещалась в «Белом доме» – дворце Ракоци-Шенборнов, в самом центре главной улицы Мукачево. Так было и триста с лишним лет назад, когда это приземистое здание строилось и перестраивалось, так было и сейчас. Только более поздние городские строения выступили вперед и заслонили его от любопытных прохожих. И улица называлась по-другому. Шестьдесят лет тому назад она была улицей Ленина…
Я учился в пятом классе, и мы находились первый год в этом здании. Наша классная комната располагалась на втором этаже, справа по коридору, за высокими массивными дверьми. Выходящие во двор окна выглядели маленькими по сравнению с метровой толщины стенами. Еще одной достопримечательностью нашего класса были двери в его торцевой части. Они казались точной копией входной – такие же тяжелые и двустворчатые. За ними располагался огромный шкаф, в котором размещалась наша раздевалка, так как общей раздевалки в школе не было. Однажды, расшалившись, мы всем классом забрались в него и тем самым сорвали урок труда, так как, явившись со звонком, сбитый с толку учитель никого не нашел.
Мне было хорошо и легко учиться в этой школе. Ребят из своего класса я знал уже пять лет. Несмотря на пестрый национальный состав класс был дружный и незлобивый.
Но все же со мной случилась маленькая трагедия. Разумеется, всему виной была особа женского пола. Она училась в параллельном классе, и я был влюблен в нее целых три года. Мне кажется, она даже не подозревала о моем существовании, во всяком случае не замечала, что я хожу за ней следом, провожая до самого дома после школы. Или делала вид, что не замечает.
Я старательно собирал о ней все, что только мог узнать. Знал, что она хорошо учится, что с выражением читает стихи. Знал, что она целовалась со своим одноклассником Славиком. (Он сам мне об этом рассказывал!)
Ее звали Таня, и за это время она превратилась из симпатичной девочки в прыщавого голенастого подростка. А я был, по-прежнему, худеньким длинноногим мальчиком, тенью следующим за ней после уроков. Вот и вчера я шел совсем близко от нее и слышал каждое слово разговора с подругой, толстой рыжеволосой девчонкой.
– Ха! – говорила Таня своим высоким резковатым голосом, – эта Нинка совсем стыд потеряла: обнимается с Вовкой Рассказовым за каждым углом. Я бы ни за что так не поступила!
Была явная неправда в последних ее словах, потому что Славику я поверил больше, чем этой девочке. Зачем она так? И что плохого в том, что мальчик с девочкой обнимались? И вдруг такая злость. Мне было очень неловко за нее. Я шел за девчонками и молча страдал. С тяжелым сердцем я пришел домой, и также муторно прошел следующий учебный день.
И вдруг – гроза! В числе последних я вышел из школьного двора, но не побежал, как это сделали все, а молча пошел под все усиливающимся дождем. В одно мгновение промокла рубашка и прилипла к плечам. Теплые капли лупили по волосам, стекали по лицу и смешивались со слезами. Это было очень неожиданно. Я старался не реветь, даже если бывало очень больно. Мужчине это не к лицу. Но тут я просто не мог сдержаться.
Мне было как-то по-особому больно и сладко. Это уходила первая детская любовь. Я чувствовал необыкновенную легкость. Как будто что-то тяжелое оторвалось от сердца, то, к чему я был очень привязан, но что уже больше никогда не вернется. И эти неожиданные слезы, которые никто не увидит, и теплый дождь, и раскаты грома – все это отозвалось в душе прекрасной мелодией, которую я узнал далеко не сразу.
И только произнося слова, непроизвольно вырывающиеся у меня из груди, я понял, что напеваю песенку герцога из «Риголетто»:
Сердце красавиц
Склонно к измене
И к перемене,
Как ветер мая…
Дальше слов я не знал, поэтому повторял эти строчки снова и снова. Это было очень странно. Почему вдруг появилась эта мелодия? Наверное, слышал когда-то по радио. Но я представлял себе герцога юным и романтичным, а не развратным и жестоким, как это было у Верди.
С тех пор я просмотрел много вариантов оперы и с отечественными, и зарубежными исполнителями. Но каждый раз, когда действие доходит до знаменитой песенки, передо мной появляется мокрый до нитки мальчишка, топающий под проливным дождем по улочкам старого города.
И так светло и радостно становится на душе, как будто вся жизнь еще впереди…
На вырост
Я совершенно отчетливо помню, когда возникло у меня ощущение еще не взрослости, нет, скорее, просто не детскости. Ощущение того, что я уже не отделен непреодолимой преградой от проходящих мимо меня больших людей. Что я уже один из них, принадлежу к ним, и теперь с каждым годом буду все больше сливаться с ними – острое, похожее на крик, ощущение.
Мы стояли на прямоугольной площадке большого, несравнимого с размерами протекающей под ним речушки, каменного моста. Набережная, очевидно, тоже строилась на вырост – от ее высоких, выложенных неотесанным камнем стен до воды было еще много метров твердого глинистого берега. Рядом с мостом, совсем близко от края в стену были вмурованы два огромных железных кольца. Иногда я представлял себе, что когда-то вода в Латорице доходила до этих колец, и к ним пришвартовывались корабли.
Мы стояли на мосту втроем: Вася Мокан, Володя Бойко и я. Не скрываясь, курили и заглядывались на проходящих мимо девушек. Разговор постоянно возвращался к женскому полу. Мокан рассказывал, что по вечерам после школы они с приятелями занимались тем, что подлавливали девочек в темных переулках и проделывали с ними разные штуки. Бойко тоже не оставался в долгу и в красках поведал о том, как здорово он научился прошлым летом подплывать под водой к купающимся девочкам и, ущипнув их, незаметно отплывать прочь. И одному только мне рассказывать одноклассникам было нечего.
Был конец мая, учебный год только что закончился, но мы еще ходили в школу, отрабатывая положенные после окончания седьмого класса десять дней практики – чинили стулья и парты и красили их остро пахнущей зеленой и коричневой масляной краской. Шел первый день практики, и мы были очень довольны своим рабочим видом: пятнами краски на старых брюках и рубашках.
На средине моста столпилось несколько ребят постарше нас. Вася был знаком с ними, и мы подошли ближе. Один из парней перелез через парапет и ловил рыбу прямо с каменного быка. Я проследил движение тоненькой паутинки лески от зажатого в его кулаке конца до подрагивающего на крючке майского жука и изумился огромности плавающих рядом с ним рыб. Васька поговорил о чем-то вполголоса по-мадьярски с одним из ребят и сказал, повернувшись к нам:
– Пэцан сегодня не берет, а вчера Пишты взял здесь вот такого, – он ударил ребром ладони по бицепсу руки гораздо выше локтя.
На следующий день в горах прошел дождь. Вода в Латорице поднялась и сделалась желто-коричневой. Крохотные бурунчики крутились за покачивающимися от быстрого течения кустами тальника. Обычно они располагались в глубине пляжа. А сегодня, придя сюда после практики, мы выжимали за ними трусы, дрожа от холода и стоя по колено в воде. На мосту кроме нас никого не было. Не смотря на подъем реки до начала каменной стены оставалось еще много места. А пытаться ловить голавлей в такой воде, видимо, никому не приходило в голову.
О пользе физкультуры
В двенадцать лет я был маленьким, длинноногим и довольно тщедушным. Несмотря на то что я много ходил с отцом на охоту, а позже и на рыбалку, это был по сути единственный вид физической нагрузки. Начиная с осени и до весны, я по многу часов просиживал за книгами. Отец частенько критически оглядывал меня и называл «архивариусом».
Однажды весной он устроил у нас в саду гимнастический снаряд: турник или, по-другому, перекладину. Два столба и железная труба между ними.
Отец подпрыгнул, ухватился за трубу и резко подтянул ноги к перекладине, а затем также резко разогнулся, потом выбросил ноги вперед и вверх. В следующее мгновение он уже был высоко наверху, упираясь прямыми руками о турник.
– Вот видишь, – сказал он, спрыгнув на землю и слегка запыхавшись, – это упражнение называется «склепка». Делать его на турнике я обучал своих солдат. Теперь пришла пора научиться и тебе, сын мой.
Он подсадил меня, я уцепился за перекладину и пробовал подтянуться, но у меня ничего не получилось. Тогда я попробовал раскачаться и чуть не упал.
– Держи большой палец напротив остальных, вот так, – показал отец.
Все последующие дни я каждую свободную минуту проводил на турнике. Сначала я учился просто подтягиваться и подносить ноги к перекладине. Затем делать это упражнение, предварительно раскачавшись. Наконец, объединив все вместе. На ладонях у меня то и дело лопались водянки, сначала бесцветные, а потом с кровью. Ноги повыше щиколоток я тоже много раз разбивал до крови. Заматывал какими-нибудь тряпками и снова разбивал. В конце концов, на косточках ног у меня даже образовались заметные вмятинки, но я все-таки научился делать эту проклятую «склепку»!
Когда я продемонстрировал отцу без остановки это упражнение десять раз подряд, он сказал «молодец» и отвел меня в секцию гимнастики при Доме офицеров.
В секции гимнастики было два тренера. Они были похожи друг на друга: оба одинакового роста, мускулистые. Только один был русый, по имени Леонид, а другой черноволосый – Борис. Оба – мастера спорта. Тот, который светлый, видимо, отвечал за новичков. Он мельком взглянул на меня и определил к новичкам. Сначала, после разминки, у нас была акробатика. Разучивали кувырки вперед и назад. Здесь я ничем не мог блеснуть. Затем, перешли к снарядам. Первыми шли брусья. Учились делать подъем разгибом из виса снизу на концах брусьев.
Сначала тренер показал нам это упражнение. Он без видимых усилий взлетел над снарядом и зафиксировал угол. Потом подходили мы. Каждый следующий по очереди страховал предыдущего. Я понял, что это упражнение похоже на отцовскую склепку на турнике, поэтому, лихо разбежавшись, наверняка выполнил бы упражнение самостоятельно. Однако страхующий меня крупный полноватый мальчик, такой же, как и я, переросток, придал мне сзади дополнительное ускорение.
Поэтому я не только выскочил на прямые руки над брусьями, но и, перекрутившись, рыбкой полетел вниз. Я ударился левой щекой о край металлического крепления снаряда и потерял сознание. Очнулся от того, что кто-то прикладывал снег к горящей как огонь щеке. Меня усадили на лавочку. А затем, убедившись, что я окончательно пришел в себя, отправили домой.
По-видимому, никто из тренеров не ожидал увидеть меня больше в спортзале. Поэтому, когда опухоль спала, и я снова появился на занятиях, я впервые поймал на себе заинтересованный взгляд Леонида, и меня перевели в следующую группу.
Заниматься в секции мне нравилось. Как-то после удачно выполненного мною нового элемента – соскока с брусьев, светлый тренер сказал темному:
– Борь, а из этого длинноногого может выйти толк.
Летом большинство ребят из секции отпустили на каникулы. Только нескольким разрядникам предложили заниматься на летнем стадионе. Из новичков в этой группе оказался один я. До сих пор с удовольствием вспоминаю эти тренировки. Я привыкал тянуться за ребятами, которые были намного опытнее, и у меня многое начало получаться. А главное, я привык к физическим нагрузкам и понял, как это здорово чувствовать, как наливаются твои мышцы. После занятий мы отправлялись в бассейн. Вода в нем была прохладной даже в жаркое лето, а поближе к осени – так просто обжигала. И это нам очень нравилось. Тренировки на открытом воздухе не закончились для нас и в сентябре.
Единственное неудобство состояло в том, что в бассейне спустили воду, и нам пришлось перебраться на Латорицу, берег которой был совсем рядом. Возле свай бывшего деревянного моста было довольно глубоко, и мы с удовольствием продолжали нырять и плавать, несмотря на то, что на большом градуснике, показывающем температуру в реке, столбик подсиненной жидкости опускался все ниже и ниже. Последнее значение, которое он показывал накануне моего отъезда на Днепр, составляло 9 градусов.
Мы уезжаем
Итак, мы уезжаем. Все было решено чуть ли не за день. Казалось, только вчера мама вернулась из своей поездки по Днепру. В приподнятом настроении она рассказывала о своем родном городе Запорожье и о Днепре, а потом, как бы между прочим, о том, что увидела она ранним утром на пароходе, возвращаясь в Киев
– Понимаешь, он стоял на горе, освещенный солнцем, весь белый, как будто целиком вылепленный из мела, – с восторгом описывала она каким привиделся ей городок на берегу искусственного моря, в котором мы могли бы жить, если бы не передумали тогда, во время нашего визита к отцу на стройку.
Но с тех пор прошло целых четыре года – и вот, он вырос, белый город посреди степи.
– Так в чем же дело? – так, кажется, сказал тогда отец, и они решили:
– Мы уезжаем!
А дальше все завертелось и решалось очень быстро. Отец и мама быстро уволились и в последующие две недели, отрабатывая положенные по закону рабочие дни, решали свои проблемы, среди которых главной была: отсутствие денег. Мои родители никогда не старались отложить «на черный день», а то немногое, что оставалось, тут же уходило на какие-нибудь непредвиденные расходы. Вот и сейчас почти все деньги были израсходованы на мамин отпуск.
Как только приехала машина с контейнером, в который загружались наши скромные пожитки, Инвалид с триумфом начал перетаскивать свое имущество в нашу, теперь уже бывшую, квартиру.
Потом, через много лет, во время поездки моей уже взрослой сестры в город своего детства, мы узнаем, чем завершилась эта операция. Как оказалось, в отличие от нас, Инвалид, кажется, даже не был очередником на получение жилья. Поэтому его переселение было расценено местной властью, как самоуправство, и он с милицией был выставлен из квартиры, а в нее вселились очередники – семья моей бывшей одноклассницы Жени Рубцовой, которая уже много лет ютилась в убогом подвальчике на соседней улице. Ее отец – колченогий сапожник имел троих детей: Мусю, Петю и Женю.
Моя подготовка к отъезду выглядела более простой, но тоже не лишенной некоторой доли авантюризма. С прошлой весны мне нравилась одноклассница Томочка Шпигель. Внешне моя симпатия проявлялась только в том, что я на уроках часто на нее поглядывал. Даже провожать ее со школы домой, идя следом за девочкой, мне как-то не приходило в голову. Возможно потому, что Шпигели жили недалеко от реки, то есть совсем в другом конце города.
Накануне отъезда я написал девочке записку, которую передал почему-то не ей, а другому своему однокласснику с просьбой вручить ее сразу после моего отъезда. Как сейчас помню содержание этой записки. В ней говорилось, что я пришлю письмо с объяснением своих чувств. Словом, тараканов в моей голове было тоже предостаточно. Письмо это я, конечно, не написал, потому что не вспоминал о существовании ни Томы, ни других своих одноклассников, едва только поезд дал прощальный гудок.
Отправив все свои вещи товарным поездом, и, сделавшись, таким образом, совершенно бездомными, мы еще пару раз ночевали у приятелей мамы и только потом отправились в дорогу сами.
Стоит упомянуть еще один почти чудесный случай. Практически в последний день в Закарпатье отец отправился со спиннингом на рыбалку и вернулся с огромным голавлем в руках. Рыба была, по крайней мере, трёхкилограммовой и клюнула в неприметном затончике, в котором мы безуспешно бросали блесны много раз.
И вот, мы едем на поезде в купе, и в последний раз я смотрю, как за окном разгорается пожар осенних лесов. Было начало октября 1962 года. Осень в Мукачево еще не начиналась, а здесь, в горах она была, что называется, в самом разгаре.
Как завороженные мы следили за тем, как леса, еще зеленые в долине, по мере подъема к перевалу вдруг загорались холодным огнем кроваво-красных рябин и кленов, желтели листвой буков и грабов и остужались темной зеленью высокогорных хвойных лесов.
Два паровозика в начале и в конце нашего состава, натужно дымя, тащили нас через перевал в новую, еще неизведанную жизнь.
Я тогда даже не догадывался, что на самом деле они увозят меня из детства.
Белый город
На пристани
В то утро меня разбудил плеск воды.
Странные непривычные ощущения: аромат пресной воды, смешанный с запахом просмоленного дерева, резкая прохлада утреннего воздуха, едва уловимое покачивание, какое бывает, когда под ногами отсутствует твердая поверхность, и солнечный свет сквозь оконные шторки дебаркадера.
Я открыл глаза и сразу все вспомнил: последний вечерний рейс «Ракеты» – корабля на подводных крыльях и надпись на причале «Мисто Хрущов». Уже темнело, а мы стояли, как неприкаянные, с чемоданами, сумками и не знали, куда податься.
Выручила мама. Она вступила в переговоры с дежурной – толстой теткой в синем халате и красной повязкой на рукаве.
Та вошла в наше положение:
– Ой, лишенько, та куди ж ви з двома дитинами на ничь глядючи? А що, никого знайомих нема?
– Нет, совершенно никого, – заверила мама и принялась рассказывать, что месяц назад она проплывала на «Ракете» по Днепру, увидела этот город и моментально в него влюбилась. Рассказ, видимо, впечатлил дежурную, и нам разрешили переночевать на дебаркадере
Все еще спали, и у меня было немного времени, чтобы привыкнуть к новым обстоятельствам. Я натянул тонкое байковое одеяльце и снова зажмурился.
Итак, для всей нашей семьи начиналась новая жизнь.
Для моих родителей. Для моей десятилетней сестры. И для меня – четырнадцатилетнего подростка. Трое из нас уже никогда отсюда не уедут.
И только я окончу школу, поеду поступать в институт и уже надолго здесь не задержусь. Но годы, прожитые здесь – это незабываемые годы моей юности.
Три года назад на Днепре была сдана в эксплуатацию Кременчугская ГЭС, а на берегу Кременчугского водохранилища построен небольшой городок.
Когда заполнялось водохранилище, под водой оказались самые плодородные земли, десятки сел и находящийся поблизости город – Новогеоргиевск. Однако природа не преминула отомстить за такое насилие. Как и во всех подобного рода водохранилищах, летом вода в них становилась сине-зеленой от одноименных водорослей и весьма дурно пахла. Для желающих искупаться оставалось надеяться только на благоприятный ветер, который мог отнести от берега этот жуткий кисель.
Новый город строился на холмах, протянувшихся цепочкой, то опускаясь, то поднимаясь вдоль рукотворного моря.
Ближайший к ГЭС район назывался «Верх».
В отличие от «Низа», который образовался из старого казацкого села Табурищи и был действительно гораздо ниже части нового города на холме. Дальше по холму располагался парк с высаженными соснами и вольно растущими белыми акациями.
А за ним другой район – «Спецстрой». Здесь предполагалось строить корпуса специального металлургического завода – отсюда и название.
А дальше через большой пустырь располагался еще один район, который назывался «Новый город», хотя он состоял, в основном, так же, как и «Низ», из одноэтажных домов, и на город походил мало.
От пристани до улицы Ленина, как было принято в то время, центральной, было рукой подать. Кроме Дворца Культуры, тогда еще не достроенного, и здания Райсовета, все дома были как, под линеечку, трех и четырехэтажные, сложенные из светлого силикатного кирпича, так, что с моря город действительно выглядел белым.
Этому городу с самого начала была предназначена счастливая судьба. Кем предназначена? Страной, которая его создавала.
И так оно и было, по крайней мере, до тех пор, пока существовала сама страна – Советский Союз. Гидроэлектростанция давала дешевую энергию, бывшие строители ГЭС и их дети и дети их детей должны были стать квалифицированными кадрами.
Страна на десятилетия запланировала работу нового энергоемкого производства. Строить его начали сразу после открытия города – на Спецстрое. И назвали его «Завод чистых металлов». Точнее, на Спецстрое открыли только один цех. А потом построили новые корпуса завода в километрах пяти от города на Ревовке – все-таки производство здесь было вредным. Зато и платили рабочим не только за показатели, но и за вредность – много, как тогда казалось.
Впереди его ожидали, по крайней мере, двадцать пять «тучных лет».
Мы едва подошли к ближайшему гастроному, как увидели толпу людей, возбужденно жестикулирующих и разглядывающих что-то в этом же доме. Там на третьем этаже свесился с балкона крохотный мальчуган. Тельце его почти провалилось наружу и дергалось как у марионетки, и только голова не пролезала сквозь узкую решетку. Пока мы ужасались вместе со всеми, ситуация успела благополучно разрешиться: какой-то мужчина появился на балконе и вытащил малыша из западни.
С такого сюрреалистического сюжета и началась наша жизнь на новом месте.
