Геннадий Вениаминович Кумохин
«Я сам свою жизнь сотворю…». Лепестки сакуры
1966 год
Основной целью моей поездки в Москву во время последних зимних каникул было посещение философского факультета МГУ. Он был расположен тогда на Моховой улице в старых, давно требующих ремонта этажах, с рассохшимися скрипучими деревянными лестницами.
Чуда не произошло, и мне лишний раз подтвердили, что выпускников школ здесь не принимают. Необходим двухгодичный рабочий стаж или служба в армии.
По возвращении домой я брякнул родителям, что после школы пойду в армию. Они, конечно, были ошарашены.
– Как? Стоило ради этого учиться почти на отлично 11 лет?
Они еще не знали, что я, действительно, получу золотую медаль.
– Нет, – говорили они наперебой, – выбери, пожалуйста, хоть какой-нибудь институт.
– Какой-нибудь? Хорошо! Я буду поступать в … Лесной институт. А что? Ведь ты, папа, мечтал стать лесником, а я чем хуже? Я тоже люблю природу. Кроме того, я проучусь там только три курса, а затем снова буду поступать на философский.
– Хорошо, хорошо, – согласились мои «демократичнейшие» родители (хотя, тогда и слова такого еще не знали).
Отец проявил завидную оперативность и отыскал парня, который учился заочно на одном из факультетов Лесотехнического института.
Он притащил его к нам, и тот рассказал немного об институте. В заключение он заявил, что, по его мнению, лучшим в институте является факультет, который был создан по настоянию самого Королева, головное КБ которого расположено совсем неподалеку.
И тут я сдался. Так велик был тогда у нас в провинции героический ореол вокруг покорителей космоса, что я решил подавать документы именно на этот факультет, несмотря на утверждение парня, что на «королевский» факультет конкурс был самый большой.
После того, как я определился с вопросом поступления в институт, я почувствовал огромное облегчение и с гораздо большим оптимизмом стал глядеть на окружающий мир.
В конце зимы нам должны были выдавать приписные свидетельства, так что все ребята, не поступившие в институт, наверняка подлежали призыву в армию.
Городской военком, чувствуя себя хозяином положения, объявил, что на комиссию следует явиться со стрижкой под «ноль» или с самыми короткими волосами. Что означало это «с самыми короткими» мы не знали, и поэтому решили действовать наверняка.
В соседнем одиннадцатом у здоровенного и дурашливого парня по прозвищу «Петя Кантропов» (от питекантропа) оказалась машинка для стрижки волос, и он, по цене, так сказать, чисто символической – бутылка вина «Лидия» за две стриженные наши с Колей Семиным головы – обещал нас обслужить в лучшем виде.
Для начала он продемонстрировал свою стриженую голову, затем мы выпили для храбрости и за удачу. Технология стрижки была простая: между головой допризывника и машинкой помещалась толстая деревянная расческа, в результате чего волосы состригались не наголо, а оставалась короткая, как бы двухнедельная щетина.
Первая очередь была моя.
В зеркало смотреться мне не давали, и о результатах экзекуции я некоторое время мог судить только по ругательствам Пети, вспоминавших всех моих предков, наградивших меня редкой формы четырехугольной головой и дикому хохоту Кольки.
Наконец, с меня сдернули простыню, я глянул в зеркало и обмер: на меня вытаращенными глазами смотрела голова дегенерата, явно переболевшего оспой, потому что волосы на ней росли клочками, чередующимися с позорными белесыми проплешинами.
Мы с большим трудом уговорили Колю не сбежать от ожидавшего его изувера. Возвращались домой, нахлобучив поглубже шапки, ставшие вдруг непомерно большими. С порога я снял шапку и, насладившись произведенным впечатлением, произнес заранее приготовленную фазу:
– Во всяком случае, я всегда могу пойти в парикмахерскую и постричься наголо.
С ножницами в руке мама потащила меня в ванную, но за один раз исправить все огрехи не удалось.
Еще с неделю с возгласом:
– Ой, не могу! – она отхватывала у меня какой-нибудь лишний клочок волос.
Зато в школе мы купались в волнах успеха.
Ведь по нашим головам издалека было видно, что идут взрослые люди.
Заметно осмелев, я решился на еще одну авантюру.
Мне с осени нравилась девочка, которая была намного младше меня и училась в параллельном с сестренкой классе.
Я увидел ее на школьной линейке, высокую, в белом матросском костюмчике с удивительно синими глазами за мохнатыми ресницами и понял, что пропал.
Но как мне было с ней познакомиться, мне, почти уже взрослому человеку?
Подойти к ней и сказать:
– Здравствуй, Танечка, ты мне нравишься!
Нет, это было исключено.
Мне помог случай.
Я долго не вступал в комсомол.
То отсутствовал на олимпиадах, то просто отлынивал.
Когда, по настоянию моего друга Коли Семина, который был секретарем комитета школы, меня, наконец, приняли, то в качестве первого поручения предложили взять шефство над одним из младших классов.
Ко всеобщему удивлению, я согласился и выбрал, разумеется, класс, в котором училась Корнилова Таня.
Из поступков в рамках моего шефства я помню два.
К празднику 8 марта, подбирая для девочек подшефного класса подарочные книги, я выбрал для Тани томик поэта Ильи Сельвинского с удивительно проникновенными стихотворениями, посвященными женщине.
Я запомнил только одно двустишие, продолжение которого я с трудом нашел в интернете:
«Где-то на пределе красоты женщина становится цветком или птицей …».
Я не удержался и вложил в книгу листочки с моими комментариями к наиболее понравившимся мне стихотворениям.
А еще я собрал подшефный класс в воскресенье, накануне 8 марта и повел ребят в ближайшую рощу на плавнях за подснежниками.
Случайно или нет, но мы с Таней остались наедине, и я мог свободно с ней разговаривать. Но, странное дело, я, который к тому времени, как мне казалось, мог свободно рассуждать на любые темы, не мог перед этой девочкой и двух слов связать. Как будто у меня язык прилип к гортани. Словом, проявил себя с самой наихудшей стороны. Проводив девочку до самого дома, и, не увидев в ее глазах и тени симпатии, я готов был впасть в отчаяние.
Меня выручила олимпиада, вернее две областные олимпиады: по физике и математике, которые продолжались довольно долго.
От выпускных классов нашего города поехали только Сергей Бахусев и я.
Вначале апреля, вернувшись из очередной областной олимпиады из Кировограда, я погрузился в странный водоворот событий, ход которых все ускорялся и происходил как будто совершенно независимо от моей воли.
Складывалось впечатление, будто все, что не успело случиться за мою школьную жизнь, обязательно должно было успеть произойти именно сейчас, и поэтому все менялось с калейдоскопической быстротой.
А в мае мною овладело какое-то необычное отупение, и все вокруг сделалось глубоко безразличным. Я даже в школу перестал ходить. Это происходило со мной впервые в жизни. Встречаясь с кем-нибудь из приятелей на знакомой тропинке, идущей вдоль крутого склона над морем, я не сворачивал, как обычно, в школьную калитку, а, не доходя метров сто до забора, с приятелем, а чаще один, заваливался в заросли пряной травы и тупо смотрел в бездонно-синее небо.
Нет, я нисколечко не страдал, ничто меня не беспокоило. Но я почти физически чувствовал, как беспомощно слабеют и рвутся бесчисленные нити, связывающие меня с такой привычной школьной жизнью, и, вообще, со всей здешней жизнью.
Устав валяться, я садился и начинал смотреть на синюю гладь моря, ставшую такой привычной за школьные годы. Вот стремительно проносится крылатая «Ракета», а вот тянется на север вереница барж, ведомая деловито пыхтящим буксиром. На верхних палубах барж стоят сотни укрытых тканью корзин с урожаем южной клубники, аромат которой доплывает даже сюда. И над всей этой буколической идиллией плывет разухабистая мелодия из динамика на пристани:
– Ей, ей, ей, хали-гали!
Мои прогулы закончились вызовом отца к учителю химии. Это выглядело забавно в связи с тем, что, по крайней мере в плане учебы, мы почти поменялись ролями. И отец, и мама оканчивали одиннадцатый класс почти одновременно со мной, только в заочной школе, даже некоторые учителя были у нас общие. Я добросовестно старался помогать своим родителям, решал за них задачки и подсказывал на экзаменах.
Отец вернулся из моей школы весьма озадаченным:
– Понимаешь, химик сердит на тебя за то, что ты перестал ходить на его уроки. Грозит поставить тебе тройку в четверти, и тогда не видать тебе золотой медали!
Вот это был номер! До этого дня мне и в голову не приходило, что я могу окончить школу с медалью. Уроков я больше не пропускал, и претензии ко мне отпали сами собой.
И еще один эпизод из этого странного месяца мая сохранился у меня в памяти.
Экскурсия в Крюков, на вагоноремонтный завод. Крюков – это промышленный район Кременчуга, расположенный в отличие от остальной, исторической части города на другом берегу Днепра. Днепр в черте города сохранился в своем первоначальном обличии, в то время, как выше по течению он был перегорожен дамбой и превратился в Кременчугское водохранилище, а ниже по течению, почти сразу за мостом, течение реки замедлялось и начиналось Днепродзержинское водохранилище.
На экскурсию нас, 11-е «А» и «Б» привезли на двух автобусах и точно так же должны были доставить обратно. Вообще-то продолжалась она не долго. Мы посмотрели на старые почти развалившиеся вагоны, которые стояли под открытым небом на запасных путях. Затем на пару вагонов в крытом ангаре, облепленных рабочими, каждый из которых выполнял какую-то свою операцию. И, в заключение, нас подвели к новенькому, сверкающему свежими красками пассажирскому вагону, на который тут же захотелось сесть и уехать куда-нибудь далеко-далеко.
Все это продолжалось от силы часа полтора. А когда мы вышли на площадку перед проходной, с которой мы начинали свою экскурсию, выяснилось, что с автобусами произошла нестыковка, и они приедут еще, как минимум, часа через три. Это было совсем не предвиденное обстоятельство. Уехать общественным транспортом мы тоже не могли, потому что у большинства из нас просто не было денег. Оставалось одно – ждать. Но что было делать в незнакомом городе без гроша в кармане, да еще под начинающим припекать почти летним солнышком?
И тут мне в голову пришла спасительная мысль: идти домой пешком. Но не по дороге, которая делала большой крюк, заходя во все близлежащие села, а напрямик через плавни, которые я изучил вдоль и поперек.
Я бросил клич, но, к сожалению, желающих идти со мной не нашлось. Всех пугало расстояние: ведь по дороге до Светловодска было чуть больше двадцати километров.
– Может, это и к лучшему, – подумал я,– во всяком случае, никто не будет жаловаться, если что-то пойдет не так.
Я предупредил ребят, чтобы меня не искали, когда придут автобусы и отправился в путь.
И вот я уже иду быстрым шагом по едва приметной тропинке, которую я выбрал среди прочих других, надеясь, что именно она быстрее всего приведет к знакомым местам на плавнях. Впрочем, я особенно и не беспокоился.
Ах, как чудесно было идти по зеленой равнине, покрытой еще нежнейшей травой, слушать весеннее пение птиц, преодолевать покрытые согретой водой лужицы и чувствовать босыми ступнями траву на их дне.
Когда еще удастся мне побывать здесь еще раз и удастся ли вообще?
Воспитанное с детства отцом умение ориентироваться на местности не подвело меня и на этот раз. Скоро я оказался уже в знакомом лесочке. А знакомые полянки встретили меня густыми зарослями ароматных ландышей. Я очень быстро собрал довольно большой букет, так что пришлось подумывать, как нести цветы в одной руке. Но скоро я нашел выход из положения, и уже ничто не мешало добраться до той части плавен, где я чувствовал себя как дома. Еще с полчаса я шел, срезая все углы, по улочкам Табурищ, пока не очутился дома.
Последнее школьное лето
Наступило лето, а с ним и выпускные экзамены. Я продолжал учиться, так сказать, спустя рукава. Сделал элементарную ошибку в задачке по физике, в который уже раз забыв разделить на два полученный результат. В чем с улыбкой признался Антону Даниловичу, а тому, видимо, и в голову не пришло снизить мне оценку, потому что с ним я решал сотни гораздо более сложных задач.
Наконец, выпускные экзамены завершились, и стало известно, что в нашем классе четыре медалиста. Золотые медали получили Сергей, Ляся и я, а серебряную – Коля.
Наступил выпускной бал. На торжественном собрании директор школы вручал аттестаты. Я дождался своей очереди, взял аттестат и коробочку с медалью, и тут у меня дико заболел живот. Я никогда ни на что не жаловался, а тут – на тебе.
На самом деле живот у меня заболел, можно сказать, неспроста. За эти годы школа успела мне просто смертельно надоесть. Не мои одноклассники, и не любимые учителя, хоть их было не так уж и много. А сама атмосфера глубокой провинциальной «совковости». И мне просто невмоготу было в ней находиться.
Так наше тело оказывается иногда умнее нашего сознания.
Скрючившись, сидел я в углу своего уже бывшего класса и смотрел, как ребята разворачивают столы, столько лет служивших нам партами, для того, чтобы сослужить нам последнюю службу, превратившись в праздничный стол. Девушки накрыли этот стол белыми скатертями и начали расставлять тарелки с закусками и фужеры для шампанского. Боль в животе и не думала униматься, поэтому я незаметно вышел из класса и через силу поплелся домой. Был поздний вечер, и все мои уже спали. Стараясь не шуметь, я открыл дверь, прошел в свою комнату, разделся и лег в постель.
Удивительное дело, боль, не оставлявшая меня ни на минуту, тотчас прошла. Я еще успел подумать о странном характере этой боли и тут же уснул. Наутро я проснулся, как ни в чем не бывало, сбегал на зарядку и уселся за книги. После обеда отправился к приятелям узнать, как прошел выпускной. Никаких происшествий не было, хотя все гуляли до утра.
Пора нам было начинать готовиться к поступлению в институты. Последние два года на все областные олимпиады по физике и математике мы ездили с Сергеем вместе. В одиннадцатом классе, он поехал и на всеукраинскую олимпиаду по физике в Харьков. Поехал бы и я, но я проиграл на блиц-экзамене, опять забыв в простейшей задаче разделить полученное значение на два.
Впрочем, для меня это было уже совсем не важно, так как я уже определил свою судьбу, по крайней мере, на ближайшие три года.
Сергей решил поступать в Харьковский физтех, на самую, как теперь говорят, крутую специальность. После выпускных экзаменов мы еще долго занимались вместе очень модными в тот год задачами на построение, представлявшими из себя нечто среднее между геометрией и начертательной геометрией, которая была уже в институтской программе. Он как будто чувствовал, что это может ему пригодиться, а я занимался с ним, скорее за компанию, чтобы мозги не ржавели.
Вода на море была зеленой, мы часами валялись на озерке в Табурищах и с жаром обсуждали варианты решения. Задачи были сложные, иногда мы находили решение не за один день, а решение одной задачи, помню, заняло у нас две недели.
Нет, недаром у нас были такие учителя. Большинство ребят из наших классов поступили в институты, несмотря на то, что в тот год было два выпуска: одиннадцатые и десятые классы.
Разумеется, поступил и Бахусев. Он имел право торжествовать вдвойне. На устном экзамене по математике, для того чтобы «завалить», ему дали самую сложную задачу, но она оказалось той самой, над которой мы ломали голову на пляже.
– Я сделал вид, что глубоко задумался, а потом и выдал решение, и это произвело должный эффект, – рассказывал Сергей с чувством.
Конечно, было совершенно не случайным, что из двух ребят, предложивших ей дружбу, Наташа Глазкина выбрала именно его. Он был взрослее и опытнее большинства из нас, что в глазах девушки, безусловно, выделяло его из толпы юных растяп, таких как Коля Семин, да и я тоже. Однако я ни на минуту не причислял себя к числу ее воздыхателей.
Иногда Сергей буквально поражал меня своей осведомленностью о школьных делах, несмотря на то, что он много времени пробыл в своем интернате для одаренных детей.
– Ты знаешь, – сказал он, однажды, глядя на загорающую неподалеку Милу, едва ли не первую девушку, с которой я разговаривал при поступлении в школу.
– А ведь она совсем не такая примитивная, как некоторые старались ее изобразить. Для многих ребят она была первой учительницей по сексуальному обучению, – продолжал Сергей.
– Кроме того, Мила в течение многих лет была негласным осведомителем для учителей обо всем, что происходило в классе.
Так, почти случайно раскрылась тайна моего конфликта с Мирой Израилевной, над которым я долго тогда ломал голову: действительно, только Милка могла заложить нас в том дурацком эпизоде за углом Райсовета.
Несмотря на то, что я проводил с Сергеем вместе много времени, мы с ним не были друзьями, и даже приятелями нас, пожалуй, тоже назвать было нельзя – уж больно мы были разные.
Как-то раз он выразил свое отношение ко мне такой фразой:
– Пройдет время, ты женишься, обзаведешься кучей детишек и забудешь про свои романтические фантазии.
Отец из деликатности долго не соблазнял меня рыбной ловлей и только однажды за это лето не удержался. Прямо напротив нашего дома, на камнях в море клевал крупный окунь. Собрать пару удочек было для меня привычным делом. На следующее утро с рассветом мы отправились на рыбалку.
Небо было затянуто тучами, и ветер поддувал заметными порывами. Камни начинались сразу после конца бетонной набережной и были предназначены для защиты береговой линии. Мы отошли метров сто от бетонки и остановились. Впрочем, мы могли отойти и дальше. Картина везде была одинаковая. Вода была сплошь зеленая, и на камни беспорядочно набегали волны.
Я уже начал было сомневаться в успехе нашего предприятия, но отец опустил подсачек в воду и вытащил с десяток небольших рыбешек. Я нацепил живца за спинку и закинул удочку. Поплавок странно дернулся и ушел под воду.
– Зацеп,– подумал я,– вот намучаемся, если это арматура.
Но «зацеп» начал неохотно поддаваться, и на поверхности скоро показалась спина довольно крупного окуня. Дальше все пошло веселее. Не успевали мы закинуть удочку, как голодный хищник тут же хватал живца и дергал так, что сгибал конец удилища. Не прошло и часа, как авоська, обычно предназначенная для картошки, была полна полосатыми трофеями другого рода. Мы вернулись домой довольные, в отличие от мамы, которой предстояло эту рыбу чистить.
В конце июля я приехал в Подмосковный Строитель, где и был расположен Лесотехнический институт. Нас поселили в старом, вероятно, еще дореволюционном деревянном общежитии. Таких общежитий в студенческом городке было, наверное, штук пять, а напротив института – здания с колоннадой в классическом стиле – находилось еще одно общежитие, кирпичное, в пять этажей.
В августе 1966 года в Англии проходил чемпионат мира по футболу. На все наше общежитие имелся только один телевизор – КВН с линзой. Для того, чтобы посмотреть матчи с участием нашей сборной, мы рассаживались в четыре ряда: на полу, на стульях, на столах и на стульях, поставленных на столы. Зато «болели» дружно и весело.
В промежутках между экзаменами мы с ребятами съездили в Парк культуры и отдыха имени Горького, где меня удивили дорожки красного цвета, посыпанные толченым кирпичом. В кинотеатре «Россия» шел новый широкоформатный фильм «Война и мир».
На первом же экзамене по математике в совсем простой задачке я снова сделал нелепую ошибку, опять забыв разделить на два. Пожалуй, это было предупреждение свыше: мне следовало серьезнее относиться к учебе. Но я не внял ему и вскоре чуть было не поплатился за собственную беспечность. На устном экзамене по математике, где я отвечал на отлично, возник вопрос: не исправить ли отметку по письменной работе, тогда бы я, как медалист, освобождался от других экзаменов, но в приемной комиссии уже не было доброго Антона Даниловича, и мне пришлось сдавать все положенные испытания.
Впрочем, по всем остальным предметам я получил «пятерки» и благополучно поступил в институт.
