Геннадий Александрович Семенихин
Над Москвою небо чистое
– Хочешь, я встану поджарю тебе яичницу? И кофе можно разогреть.
– Спасибо, Сонечка, я в столовой с ребятами позавтракаю, – отвечал Румянцев, стараясь подавить в себе глухое раздражение, но оно все же прорывалось, звучало в голосе помимо воли, и Софа его улавливала, тотчас же отворачиваясь, говорила:
– Как знаешь, можешь завтракать где тебе угодно. Свет только не зажигай, пожалуйста.
И он уходил, всем своим существом понимая, до чего она сейчас к нему равнодушна.
Иногда случалось, что Румянцев возвращался домой под хмельком. Его усилий не показать этого жене хватало ровно на столько, чтобы вручить ей подарок: коробку дорогих духов или примятый сверток с пирожными. Первые же произнесенные слова выдавали его с головой, и чуть влажные глаза Софы становились неподвижно вопросительными, потом с явной брезгливостью и неприязнью задерживались на его виноватой фигуре. – Ты с какой это радости напился, Боря? – сурово спрашивала жена. – Целый день тебя жди, а появишься – радуйся, что осчастливил своим пьяным ликом.
Борис Алексеевич делал к ней примирительный шаг.
– Да я ведь чуточку, Сонечка, с друзьями.
– Не приближайся, – с возмущением останавливала его Софа. – Нечего сказать, хорош! – И все наступала, наступала…
Безнадежно махнув рукой, Румянцев опускался на тахту, молча качал головой. Ему бы не молчать, а говорить. Говорить о том, какой пустой и неприютной становится их жизнь, каким ледяным равнодушием встречает и провожает его жена, ему бы проникнуть в ее замкнутый душевный мирок, и, может, все разрядилось бы, поправилось, стало на свое место. Но слова, горячие, искренние, которые мысленно столько раз произносил Борис Алексеевич, застывали где-то глубоко и, умирали невысказанными. Он только сдавливал голову и, быстро трезвея, печально повторял:
– Да. Плохо. Очень плохо. Очень…
Борис Алексеевич не мог не чувствовать, что после замужества Софа быстро к нему охладела. Это особенно обострилось после ее неудачных родов. Ребенок умер, и Софа возвратилась из больницы неразговорчивой, отчужденной. Однако память Румянцева, до мелочей сохранившая так хорошо прожитый первый год их совместной жизни, заставляла искать в отношении к нему Софы осколки прежней нежности…
Когда на четвертый день войны был получен приказ эвакуировать семьи комсостава, Софа не могла уехать: она металась в малярии. Три раза в день Румянцев вырывался с изрытого бомбовыми воронками и щелями аэродрома на свою квартиру, приносил ей еду, порошки хинина.
В большом комсоставском доме только в его квартире теплилась жизнь. Все остальные жильцы уже уехали. Лишь сторожиха Катя, старуха белоруска, высокая и угрюмая, по-прежнему сидела в центральном подъезде.
– Не боишься? – окликал ее Румянцев, пробегая вверх по лестнице с котелками в руках, и чувствовал на своем затылке угрюмый бесцветный взгляд.
– А чего бояться-то? Это ваши-то солдатики по щелям прядают, едва германа в небе завидят, а меня что так, что этак, бог скоро приберет.
– Шла бы в деревню, Катя, на родину, – советовал Румянцев. – Фронт подходит. Трудно сказать, удержим ли Оршу.
– То-то и видно, что не удержите, – отвечала она сердито.
Румянцев бежал дальше по лестнице, гремел ключом на площадке второго этажа и торопливо подходил к большой никелированной кровати. Софа лежала на ней, разметавшись, с открытыми, воспаленными от сильного жара глазами.
– Пришел, Бориска? – спрашивала она, тяжело дыша.
Румянцев становился на колени, как был в пыльной гимнастерке и пыльных сапогах, целовал ее горячую голую руку, с надеждой спрашивал:
– Легче, Сонечка?
Потом подавал градусник, наливал компот, разрезал с трудом добытый лимон.
– Что нового? – спрашивала жена.
Он не умел скрывать своих горестей и радостей, не умел лгать, если даже ложь приносила облегчение, сглаживала все то страшное и тревожное, что было теперь за окном, за порогом дома, что проносилось над крышей вместе с воем немецких бомбардировщиков. И он не спеша говорил, что фашисты за день опять продвинулись, линия фронта неустойчива, а вражеская авиация превосходит нашу количеством…
– Ты береги себя, Боря, – тихо произносила жена. – Не лезь в самое пекло.
– Стараюсь, – отвечал он неуверенно и вскоре уходил снова, потому что или предстоял боевой вылет, или нужно было к такому вылету готовить других.
Дня через два Софе стало лучше. Температура спала, и она ходила по комнате похудевшая, с провалившимися большими глазами.
…В тот день Румянцев должен был вылететь на рекогносцировку нового аэродрома, куда намечалось перебазировать их истребительный полк. Демидов диктовал приказ о перебазировании, глядя куда-то в землю, и у Румянцева больно сжалось сердце, когда оперативный дежурный нанес на карту новые изменения в линии фронта. Две синие острые стрелы были уже восточнее их аэродрома – подвижные группы противника обошли и аэродром и город.
– Вот и все, Борис Алексеевич, – горько усмехнулся Демидов. – Финита. Клади карту в планшетку и топай определять нам новое пристанище. Не исключена возможность, что завтра здесь будут немцы.
– А Софа? – вырвалось тогда у Румянцева, и к горлу подступил такой тяжелый неповоротливый ком, что стало трудно дышать. Он вскинул на Демидова потемневшие глаза: – Командир, я полечу на рекогносцировку на «спарке».
– Зачем?
– В курсантской кабине будет сидеть жена. Иначе я не могу. Не могу ее бросить, если завтра в городок ворвутся фашисты.
Демидов негнущимися пальцами открывал папиросную коробку.
– А ты подумал, что нам обоим впишут, когда узнают, что, выполняя боевой приказ, ты нарушил дисциплину?
– Подумал, – решительно ответил Румянцев. – У меня с вами не было об этом разговора. Так и будем считать. Прошу запланировать «спарку».
Румянцев увез Софу в тыл на учебно-боевом самолете, а с нового аэродрома сумел переправить ее в Москву в санитарном поезде. И только тогда, при расставании, что-то снова изменилось в их отношениях. Он до сих пор не мог вспомнить без боли дрогнувший ее голос, когда в последнюю минуту, торопясь, она говорила:
– Война – это очень страшно, Боря. Если только пройдешь через нее, любой ко мне приезжай, здоровый ли, раненый. Это навечно, Боря!
…Совсем близко отсюда притихшая, затемненная, грозная в своем молчании притаилась Москва, и там, у своей институтской подруги Нелли Глуховой, живет Софа. Эх! Вырваться бы, посмотреть!..
Квадрат слюдяного окошка посветлел. Ветер каплями нудного октябрьского дождя стучал в землянку. С запада, крепчая, доносилась артиллерийская канонада.
Глава девятая
Все еще спали, когда в землянку первой эскадрильи в сопровождении посыльного вошел начальник штаба Петельников в плащ-палатке, забрызганной дождем и грязью. Осторожно откинув с головы капюшон, Петельников стряхнул на дощатый пол брызги, потом тихо разбудил Султан-хана.
– Товарищ капитан! Вставайте. Надо вылетать.
– Вот тебе и на, – потягиваясь, зевнул горец. – А где же обещанные два дня отдыха?
– Ничего не поделаешь, – вздохнул Петельников. – Человек предполагает, а судьба, как говорится, располагает…
Султан-хан, натягивая гимнастерку, осведомился:
– Какое задание?
– ЛИ-2 с ранеными идет под Москву. Командир полка приказал выделить машину для сопровождения.
– Дожили, – покачал головой Султан-хан, – в Москву и то не можем отпустить транспортный самолет без сопровождения. – Он с хрустом потянулся. – Значит, лететь. А погода?
Петельников сделал неопределенный жест в сторону окна.
– До девяти туман должен рассеяться, по маршруту будет ясно.
– Кого же послать? – Султан-хан потер переносицу.
– Подполковник Демидов рекомендует лейтенанта Стрельцова, – подсказал Петельников.
Султан-хан вопросительно посмотрел на разбуженного их голосами Алешу.
– Ведомый, ты как? Отдохнул?
– Надо – полечу, – с готовностью ответил Стрельцов, – Вам отдохнуть стоило бы, товарищ капитан.
Султан-хан нахмурился, подумав, что лейтенант намекает на вчерашний их разговор о жизни и смерти.
– Смотри ты, как о здоровье командира эскадрильи печется!
– По уставу положено, – отозвался Алеша.
– Ну, если такое дело, готовься, – сухо согласился Султан-хан и, глядя на влажные от дождя седые виски Петельникова, спросил: – А что там за раненые?
– Из нашего лазарета.
– Откуда же столько раненых летчиков, что целый «Дуглас» ими загрузили?
Начальник штаба отрицательно покачал головой:
– Это не летчики. Танкисты из корпуса РГК. Этот корпус только вчера вышел из боя.
Ровно через час Алеша в летном обмундировании с планшетом в руках был у своего «ишачка». Механик Левчуков сбрасывал с капота и кабины отяжелевшие от дождя брезентовые чехлы. Помогать ему пришел техник Кокорев. Даже инженер Стогов заглянул на стоянку, осмотрел кабину, стойки шасси, узлы крепления. Султан-хан осклабился в белозубой улыбке:
– Какой тебе почет, Алешка. Вся инженерная мысль вокруг твоего «ишака» колдует. – И, переходя на деловой тон, отрывисто потребовал: – Планшетку дай.
Султан-хан внимательно рассмотрел красную изломанную линию маршрута, задал несколько обычных контрольных вопросов и, убедившись, что лейтенант достаточно хорошо продумал предстоящий полет над незнакомым районом, одобрительно сказал:
– Ладно, ведомый, идем командиру доложим.
Демидова они встретили около штабной землянки. Стоя в кругу летчиков и техников, он разговаривал с командиром аэродромного батальона майором Меньшиковым.
– Молодец, комбат! – воскликнул Демидов, хлопая по плечу Меньшикова. – Честное слово, люблю таких. И на аэродроме у него порядок, и кормит хорошо, и землянки что надо. Ей-ей, буду просить генерала, чтобы закрепил за моим полком твой батальон. Согласен?
– А как же, Сергей Мартынович! – улыбнулся Меньшиков.
Выслушав доклады Султан-хана и лейтенанта Стрельцова, Демидов погасил улыбку.
– Задание не такое простое, каким может показаться, – напутствовал он Алексея. – На самолете двадцать три раненых. Среди них полковой комиссар и командир танковой бригады. Его позавчера вытащили из горящего танка на поле боя. Помните, лейтенант, если включить в это число и экипаж с медсестрой, то получится, что вы за тридцать жизней отвечаете. А «мессеры», сам знаешь, любят такие машины исподтишка бить. Так что прикрывай поаккуратнее. В основном ходи сзади, но и переднюю полусферу не забывай. Подойдешь к Москве, будь еще более осмотрительным, на маршруте могут встретиться аэростаты воздушного заграждения. Не столкнитесь с ними, – Демидов снова перешел на «вы». – И еще одно. Немедленно договоритесь о взаимодействии с командиром ЛИ-2. Взлет по зеленой ракете. Видите, как облачность растягивает. Не ошиблись сегодня синоптики. Спешите.
Зеленый пузатый ЛИ-2 с длинным рядом квадратных окошечек в фюзеляже был уже выведен из капонира и подготовлен для взлета. В раскрытый люк красноармейцы вносили носилки с ранеными. Две санитарные камуфлированные машины виднелись за широким крылом транспортника. Оба его мотора, только что прогретые борттехником, отфыркивались дымками. Не обращая внимания на сигналившую сзади третью санитарную машину, Алеша, придерживая планшет, по узкой стремянке забрался в самолет.
ЛИ-2 был специальный, санитарный. Под его потолком висели серые и зеленые носилки. Шагая по узкому проходу к пилотской кабине, Алеша вдохнул неприятный после свежего воздуха запах йодоформа. Увидел посеревшие от потери крови, сведенные болью лица. Лежавший в носовой части самолета пожилой человек с ампутированной рукой смотрел на дверцу пилотской кабины и тупо повторял:
– Куда же теперь, сатана его задери, а! В окопах засыпало, в танке чуть не сгорел, а теперь в небо. Я же никогда не летал. Почему же не поездом, сатана его задери?
– Ведомый, ты как? Отдохнул?
– Надо – полечу, – с готовностью ответил Стрельцов, – Вам отдохнуть стоило бы, товарищ капитан.
Султан-хан нахмурился, подумав, что лейтенант намекает на вчерашний их разговор о жизни и смерти.
– Смотри ты, как о здоровье командира эскадрильи печется!
– По уставу положено, – отозвался Алеша.
– Ну, если такое дело, готовься, – сухо согласился Султан-хан и, глядя на влажные от дождя седые виски Петельникова, спросил: – А что там за раненые?
– Из нашего лазарета.
– Откуда же столько раненых летчиков, что целый «Дуглас» ими загрузили?
Начальник штаба отрицательно покачал головой:
– Это не летчики. Танкисты из корпуса РГК. Этот корпус только вчера вышел из боя.
Ровно через час Алеша в летном обмундировании с планшетом в руках был у своего «ишачка». Механик Левчуков сбрасывал с капота и кабины отяжелевшие от дождя брезентовые чехлы. Помогать ему пришел техник Кокорев. Даже инженер Стогов заглянул на стоянку, осмотрел кабину, стойки шасси, узлы крепления. Султан-хан осклабился в белозубой улыбке:
– Какой тебе почет, Алешка. Вся инженерная мысль вокруг твоего «ишака» колдует. – И, переходя на деловой тон, отрывисто потребовал: – Планшетку дай.
Султан-хан внимательно рассмотрел красную изломанную линию маршрута, задал несколько обычных контрольных вопросов и, убедившись, что лейтенант достаточно хорошо продумал предстоящий полет над незнакомым районом, одобрительно сказал:
– Ладно, ведомый, идем командиру доложим.
Демидова они встретили около штабной землянки. Стоя в кругу летчиков и техников, он разговаривал с командиром аэродромного батальона майором Меньшиковым.
– Молодец, комбат! – воскликнул Демидов, хлопая по плечу Меньшикова. – Честное слово, люблю таких. И на аэродроме у него порядок, и кормит хорошо, и землянки что надо. Ей-ей, буду просить генерала, чтобы закрепил за моим полком твой батальон. Согласен?
– А как же, Сергей Мартынович! – улыбнулся Меньшиков.
Выслушав доклады Султан-хана и лейтенанта Стрельцова, Демидов погасил улыбку.
– Задание не такое простое, каким может показаться, —: напутствовал он Алексея. – На самолете двадцать три раненых. Среди них полковой комиссар и командир танковой бригады. Его позавчера вытащили из горящего танка на поле боя. Помните, лейтенант, если включить в это число и экипаж с медсестрой, то получится, что вы за тридцать жизней отвечаете. А «мессеры», сам знаешь, любят такие машины исподтишка бить. Так что прикрывай поаккуратнее. В основном ходи сзади, но и переднюю полусферу не забывай. Подойдешь к Москве, будь еще более осмотрительным, на маршруте могут встретиться аэростаты воздушного заграждения. Не столкнитесь с ними, – Демидов снова перешел на «вы». – И еще одно. Немедленно договоритесь о взаимодействии с командиром ЛИ-2. Взлет по зеленой ракете. Видите, как облачность растягивает. Не ошиблись сегодня синоптики. Спешите.
Зеленый пузатый ЛИ-2 с длинным рядом квадратных окошечек в фюзеляже был уже выведен из капонира и подготовлен для взлета. В раскрытый люк красноармейцы вносили носилки с ранеными. Две санитарные камуфлированные машины виднелись за широким крылом транспортника. Оба его мотора, только что прогретые борттехником, отфыркивались дымками. Не обращая внимания на сигналившую сзади третью санитарную машину, Алеша, придерживая планшет, по узкой стремянке забрался в самолет.
ЛИ-2 был специальный, санитарный. Под его потолком висели серые и зеленые носилки. Шагая по узкому проходу к пилотской кабине, Алеша вдохнул неприятный после свежего воздуха запах йодоформа. Увидел посеревшие от потери крови, сведенные болью лица. Лежавший в носовой части самолета пожилой человек с ампутированной рукой смотрел на дверцу пилотской кабины и тупо повторял:
– Куда же теперь, сатана его задери, а! В окопах засыпало, в танке чуть не сгорел, а теперь в небо. Я же никогда не летал. Почему же не поездом, сатана его задери?
За сравнительно короткий срок своего пребывания на фронте Алеша еще ни разу не видел столько страдающих людей: стонущих, взывающих о помощи, надеющихся или потерявших надежду.
– Вам кого, лейтенант? – услышал он хозяйский оклик.
В узкой прорези пилотской кабины стоял бледный капитан с копной светлых волос, ввалившимися щеками и шрамом на левом виске. Если бы не черные, брызжущие энергией глаза, лицо его казалось бы смертельно усталым.
– Вы командир корабля? – догадался Алеша.
– Ну, я, капитан Лебедев, – снисходительно подтвердил незнакомец. – А вы?
– Лейтенант Стрельцов из первой эскадрильи девяносто пятого истребительного полка. Буду вас сопровождать, – пояснил Алеша. И, впервые почувствовав свое превосходство над этим транспортным, почти беззащитным от истребителей противника самолетом, заговорил строже, так что у капитана от неудовольствия сразу покривились уголки рта. – Давайте условимся, товарищ капитан. Скорость держите одинаковую: двести двадцать, буду к ней приноравливаться. Ветра нет. Высоту вам дали, насколько я знаю, четыреста.
– Вы действительно осведомлены, лейтенант, – иронически усмехнулся Лебедев.
– Осведомлен, товарищ капитан, будьте спокойны, – независимо произнес Алеша и продолжал: – А своему воздушному стрелку передайте: если появятся «мессеры» и я пойду в атаку, огня пусть не открывает. Свои в этом случае чаще сбивают, чем чужие.
У командира ЛИ-2 презрительно дернулась левая бровь:
– А вы, лейтенант, живыми их видели, эти «мессеры»?
– Думаю, побольше, чем вы, – оскорбился Алеша.
– Чем я! – вскипел капитан. – Да у меня от них отметина на виске! Я два раза горящую машину спасал. Школа!
– Так и у меня школа, – произнес Алеша, вновь ощущая свое превосходство. – Школа Султан-хана, если о таком слыхали. Я в этой школе пять фашистских машин на землю спустил.
Алеша с достоинством вскинул на капитана свои большие глаза и удивился неожиданной перемене. Еще минуту назад заносчивый, обиженный тем, что ему дает указания какой-то мальчишка в форме лейтенанта, Лебедев вдруг заулыбался, усталое лицо его просветлело, и он сразу сделался простым и добрым парнем.
– Что ты говоришь! – вскричал он, моментально переходя на «ты». – Султан-хан на этом аэродроме? Где, далеко?
– В столовую сейчас пошел.
– Вот жаль, – сказал Лебедев с искренним огорчением, – пятнадцать минут до запуска. Не успею. А повидать его край бы хотелось. Он моему экипажу жизнь спас под Смоленском. Вдвоем шестерку «мессершмиттов» от нас отогнал. Сила летчик! Я потом из газеты узнал, что это был он.
– Вот вам и школа! – весело подытожил Алеша. – А я его ведомый.
– Ведомый! – Лебедев обрадованно засмеялся. – Ну, лейтенант, твоя взяла. Диктуй условия – все принимаю. Только и ты послушай старого воздушного волка. Над Москвой когда-нибудь ходил?
– Ни разу, – сознался Алеша.
– Тогда вот что, – движения Лебедева стали быстрыми, расторопными, точными. Он вынес из пилотской кабины складную карту и начал водить по ней ногтем, поясняя, как лучше идти по этому маршруту и где надо быть особенно внимательным, чтобы не помешать посадке или взлету самолетов, поднимающихся с подмосковных аэродромов. Алеша поблагодарил капитана за советы, и они расстались почти друзьями. Шагая по узкому проходу к выходу, он опять вдохнул тяжелый запах йодоформа и бинтов. Раненые стонали, тоскливыми глазами глядели в металлический потолок самолета, испещренный мелкими строчками заклепок. Алеша сошел по стремянке на землю и вдруг услышал удивленное восклицание:
– Товарищ лейтенант! А вы здесь зачем?
Стрельцов порывисто поднял голову. На подножке санитарной машины стояла медицинская сестра в узкой юбке и заправленной под комсоставский ремень гимнастерке. Светлые широко раскрытые глаза смотрели на него обрадованно и озадаченно.
– Варя, здравствуйте! – воскликнул Алеша, тоже обрадованный, но и смущенный этой неожиданной встречей. – Я-то по делу. А вы?
– А я раненых сопровождаю. После посадки сдам их на машины эвакогоспиталя и буду на попутных добираться обратно, – проговорила она звенящим, певучим голосом, выделяя все «а». – Вы, наверное, дружка в нашем экипаже нашли?
– Нет, не угадали, – улыбнулся Стрельцов. – Я сопровождать вас буду. Чтобы «мессеры» не прилипли к вам.
– Вот как! Это интересно. – Варя пытливо посмотрела на него. Ее лицо было сейчас серьезным и ласковым. – Ой как здорово, что именно вы!
Алеша смутился, и его взгляд убежал от взгляда Вари.
– Разве вам не все равно, кто будет за вашим хвостом на «ишаке» болтаться? – небрежно возразил он. Девушка замахала руками.
– Вы хотели сказать, за хвостом у «Дугласа»? – смеясь, уточнила она.
– Ну да, конечно, – еще больше смешался Алеша. Ямочки заиграли на Вариных щеках.
– Просто здорово, что вы прикрываете. С вами веселее, – прибавила она, – да, веселее, товарищ лейтенант. Вот и все.
В воздухе повис короткий зычный окрик:
– Лейтенант Стрельцов, на стоянку!
Алеша пожал плечами. Он даже рад был сейчас этому сигналу, рад поскорее отойти от девушки, ускользнуть от ее рассматривающих светло-серых глаз.
– Вот видите, меня уже потребовали, – развел он руками и, придерживая ладонью планшетку, побежал к своему самолету.
Стоя на подножке санитарной автомашины, Варя неотрывно смотрела вслед лейтенанту, и на ее губах не меркла удивленная улыбка. Прозрачным и опьяняющим показался ей в эту минуту сырой осенний воздух, окутавший аэродром. Она вскинула голову, увидела над собой тающие хлопья тумана, голубое небо в разрывах облаков и солнце, удивительно яркое в этот октябрьский день.
Зеленый транспортный ЛИ-2 с четкими знаками Красного Креста на плоскостях и фюзеляже взлетал первым. Лебедев по всем правилам вырулил на широкую бетонированную полосу, поставил самолет носом против ветра и начал разбег. Алеша увидел, как заклубилась пыль. за высоким хвостом транспортника, как темное туловище самолета отделилось от земли и поплыло над высокими лохматыми соснами, окаймляющими аэродром: «Пора», – подумал он.
Винт безжалостно молотил воздух над козырьком кабины. Широкая, без выбоин лежала впереди бетонка. Сигнальная ракета прочертила в воздухе зеленую дугу, это означало – взлет разрешен. Прижмурив глаза, Алеша подал вперед рукоятку сектора газа, увеличил обороты мотора. Ровное дыхание двигателя наполнило его привычной уверенностью.
– Пошел! – скомандовал он самому себе и начал разбег, нацелившись взглядом на рыжий ствол сосенки в самом конце аэродрома, чтобы получше выдержать направление. Руки заученными движениями перебегали с рычага на рычаг, с тумблера на тумблер, глаза так же автоматически скользили по приборам.
Набрав семьсот метров, он выровнял машину и осмотрелся. Солнце успело уже оторваться от земли. Было оно в этот день не по-осеннему ярким, сияло совсем как летом, и небо ослепительно голубело, лишь кое-где его пятнали кудлатые облака. Они не спеша передвигались по этому голубому пространству, распадаясь на части. Пестрая подмосковная равнина расстилалась внизу. Синели зубчатые соснячки, полыхали березовые рощицы в своем ярком осеннем наряде, горбами перекатывались высотки. Местами, разделанная под пар, чернела жирная земля. Реки и озера отсвечивали той безжизненной чистотой, какая свойственна им только осенью, когда уже кончились купания и не видно на желтых плесах и отмелях детворы, лишь кое-где в редких лодках темнеют фигуры рыбаков. Мелькнула впереди серая строчка автострады Москва – Минск. К ней нужно было «привязаться» и идти вдоль минуты четыре-пять. Алеша так и сделал. Поставив машину в крен, он посмотрел на шоссе. Нет, ничего нового не увидел он: все та же печальная картина отступления. Непрерывным потоком тянулись на восток, к пригородам Москвы, вереницы автомашин со штабным и интендантским имуществом, «санитарки», радиостанции, повозки. Кое-где он увидел прицепы с орудиями и танки. Весь этот поток откатывался от линии фронта, уступая дорогу редким встречным машинам, следующим к переднему краю в расположение сражающихся войск. «А где же новые части, резервы? – тоскливо подумал Алеша. – Опять отходим!»
Натужно гудя моторами, тяжело нагруженный ЛИ-2 шел внизу, прижимаясь к лесным массивам. Он держался в стороне от шоссейных дорог, всегда привлекающих внимание авиации противника. Чтобы уравнять скорость и все время идти в хвосте у тихоходного транспортника, Алеша непрерывно делал виражи, то заскакивая вперед, то оттягиваясь назад. Время от времени перед самым носом транспортника он лихо описывал полуокружности. Два раза Алеша набирал высоту, пикировал и выводил свою машину на одном уровне с ЛИ-2, мельком взглядывая на ровный ряд окошечек. Ему даже показалось, что в одном из них он увидел прильнувшее к плексигласу лицо Вари. Потом, снова набрав высоту, он пошел сзади. Теперь перед ним маячил высокий киль охраняемого самолета. Большие белые кресты отчетливо выделялись на широких крыльях транспортника. Когда ЛИ-2 шел над лесами, эти кресты казались вылепленными из снега.
Вскоре лесные массивы заметно поредели. Впереди обозначился широкий коридор. Земля здесь нахохлилась холмами. Скошенные поля неуютно желтели на солнце. Маршрут полета на этом участке снова выводил к серой линии шоссе.
Склонив истребитель на крыло, Алеша очередным виражом намеревался обогнуть транспортный самолет справа и вдруг заметил, как по пестрой выкошенной пашне скользнули две легкие тени. Оглянувшись, насколько это было возможно, Стрельцов увидел позади себя два самолета с тонкими осиными фюзеляжами. Мелькая в воздухе черными крестами, они заходили в хвост его самолета. Первой мыслью Стрельцова было рвануться вперед с набором высоты. Он уже приготовился сильно потянуть на себя ручку, но, поглядев вперед, увидел, как с превышением в пятьсот – шестьсот метров над ним прошел еще один, холодно поблескивающий на солнце фашистский истребитель.
«Вот и попался!» – подумал Алеша и тут же удивился, что не ощутил ни растерянности, ни того неприятного оцепенения, которое в критические минуты боя обычно приходило от сознания смертельной опасности.
За свою двадцатилетнюю жизнь Варе Рыжовой ни разу не приходилось подниматься в воздух. Лишь от подруги Оленьки Симоновой Варя слышала о том, как трудно быть воздушным пассажиром, переносить болтанку, испытывать стремительные снижения при посадках, во время которых «лопаются уши», а сердце «выскакивает из пяток».
Болтанки Варя боялась гораздо больше, чем возможной встречи с «мессершмиттами», о которой накануне ей невнятно говорил Сафар, воздушный стрелок с ЛИ-2, смуглый молодой узбек с влажно поблескивающими черными глазами.
Увидев лейтенанта Стрельцова и узнав, что именно он будет сопровождать их самолет до самой Москвы, Варя очень обрадовалась. В сложном мире грубоватых, иногда откровенно циничных отношений, с которым ей приходилось постоянно сталкиваться в госпитале, такой бесхитростный, неиспорченный и не пропитанный грубостью юноша, как Алексей, не мог ей не понравиться. Он и не знал, что, как только ушел из палаты от раненого Бублейникова, Варя трижды под разными предлогами наведывалась к тому и расспрашивала об Алеше.
Узнав, что Стрельцов будет их прикрывать, Варя садилась в ЛИ-2 ободренной. Как-то сразу отступили все ее опасения. Смуглый Сафар убрал стремянку, захлопнул дверь и удобно устроился на железном сиденье у турели с пулеметом ШКАС. Варя неторопливо передвигалась по узкому проходу между брезентовыми носилками. Когда самолет взлетел и слух постепенно привык к ровному рокоту мощных моторов, ей стало даже весело. «И все-то Ольга придумала, – решила она, глядя, как в небольшом окошке проплывает пестрая лента земли. – И вовсе не страшно лететь, и никаких тебе воздушных ям… Просто как в троллейбусе едешь».
Освоившись, Варя сразу взялась за свои дела. Придерживаясь за стальные тросы, на которых прочно покоились носилки, она переходила от раненого к раненому. Одному дала пить, другому сменила на голове компресс, третьему поправила кислородную подушку. Танкисту с ампутированной рукой, ни за что не желавшему лететь и на чем свет стоит клявшему авиацию, строго сказала:
– Ну как вам не стыдно, Гаврилов? Чего вы боитесь? Зачем ругаетесь? Я вам по секрету скажу, что тоже боюсь. Но я же не кричу!
Кому от сильной боли ничем нельзя было помочь, она шептала кротко, умоляюще:
– Ну потерпи, милый. Совсем немножечко потерпи. Ты уже много терпел. Осталось совсем немножечко.
Один раз, когда она проходила мимо турели, Сафар, обнажив в восторженной улыбке крепкие зубы, казавшиеся неестественно белыми на его смуглом лице, тронул ее за плечо:
– Сестренка, погляди, как нас с тобой «ишачок» прикрывает.
Варя прильнула к толстому плексигласу окна и увидела, что маленький широколобый И-16 проплыл совсем рядом с транспортником и, покачав крыльями, взмыл вверх. Варя, просияв, кивнула Сафару.
– Красиво как полетел! – воскликнула она, радуясь тому, что Сафар, которому не известно о ее знакомстве с Алешей, ничего не может заподозрить. – Отличный летчик, правда? И смелый.
– Еще бы, – рассмеялся Сафар. – Говорят, у самого Султан-хана ведомым ходит. С таким не страшно!
Прошло еще несколько минут. Варя вновь подошла к воздушному стрелку, чтобы еще раз увидеть скользящий за ними в солнечных лучах самолет. Сафар сидел, прильнув к черному телу пулеметной установки, с застывшим лицом и не спеша поворачивал турель то в одну, то в другую сторону. Варю он не заметил.
– Сафар! – окликнула его девушка с веселой беззаботностью. – Дай-ка я еще на «ишачка» посмотрю.
– Уйди, сестренка, – сквозь стиснутые зубы процедил стрелок, – уйди: «мессеры». – И стал что-то быстро говорить по самолетному переговорному устройству (СПУ) летчику.
И вдруг все затряслось, задребезжало, затренькало. Самолет резко качнулся влево, вправо, проваливаясь, помчался вниз, потом так, что сдавило уши и перед глазами Вари замелькали красные круги, ринулся вверх. Раненые заметались на носилках, а танкист противным пронзительным голосом закричал:
– Ой, что делаете, изверги! Ой, погиб! – С верхних носилок на зеленый пол самолета посыпались металлические чашки, упала красная резиновая грелка. Неприятная сосущая тошнота неожиданно подкатилась к Варе. Она, побледневшая, кинулась к турели, но за широкой спиной Сафара ничего не увидела. Поняв, что началось что-то страшное, она отчаянно закричала:
– Стреляй же, Сафар, стреляй, чего молчишь!
Сафар, тронутый отчаянностью, и решительностью этого выкрика, быстро ответил ей, как человеку, способному понимать и оценивать возникшую опасность:
– Да не могу же я, сестренка. В него попасть можно.
Внезапно стрелок отнял от черной пулеметной турели ладони и закрыл ими глаза, словно боялся увидеть то самое ужасное, что неминуемо надвигалось и должно было вот-вот свершиться.
– Ой, собьют! – жалобно выкрикнул он. Вся в холодном поту, Варя придвинулась к нему, спросила:
– Кого?
– «Ишачка».
Она бессильно прислонилась к бронеспинке сиденья стрелка. Все окружающие предметы: носилки, санитарные сумки, упавшие на пол чашки – стали двоиться у нее в глазах. Самолет вздрогнул и, снова невероятно качнувшись, полез вверх. Варя насилу устояла на ногах и не выдержала, заплакала, когда воздушный стрелок громко воскликнул:
