Галина Грушина
Искусство любви
Глава 10. Коринна
Когда из покоев госпожи начинали раздаваться звуки лиры, домочадцы знали, что Терция не в настроении. На сей раз причина была вполне уважительная: её супруг, вызвав из Карсеол тёщу караулить жену, отбыл в далёкую провинцию; судя по всему, хозяйка тосковала в разлуке. Бледная, с потухшими глазами, она щипала струны, пока служанки укладывали её прекрасные волосы в замысловатую причёску Для дурного настроения у неё имелись причины поважнее разлуки с Капитоном. Накануне, поддавшись наконец на уговоры и щедрые посулы, она провела несколько часов наедине с Флакком, и ныне чувствовала себя разбитой и опустошённой.. Губы её вздулись и посинели от безжалостных поцелуев, на шее виднелся кровоподтёк – след от зубов. Издали этот Флакк был всем хорош, но в постели сущий Капитон, да к тому же ещё ненасытней.
– Нарумянить тебя, госпожа? – спросила Напе.
Терция вздохнула: трудная это работа добывать деньги, ублажая мужчин: одна радость: веер из павлиньих перьев теперь у неё будет. Останется купить нарядное покрывало, притирания для лица, благовония и мало ли что ещё…
– Не надо румян, – решила она. – Мой дорогой супруг уже далеко, а больше мне не для кого красоваться. – И расплакалась. Но не о супруге. После обеда у претора Руфа она запретила Назону показываться на глаза, и глупец на самом деле исчез. Не помогло даже письмо на спине у служанки: противный юнец велел передать, что занят.
– Бренчит, – сказала матери Секундилла, прислушиваясь к лирным переборам, доносившимся из покоев сестры. Матушка ничего не ответила на замечание дочери. Она была очень занята. С утра до вечера почтенная матрона сновала по дому, суя нос во все кладовки и закоулки. Слуги помалкивали: они знали, что тёще была оставлена полная власть в доме. Достойная вдова сосчитала все амфоры и бочки в подвале, перерыла лари с одеждой и домотканой шерстью, даже зачем-то залезла на крышу. По её указанию был открыт заветный шкаф с серебром, и она восхищённо осмотрела солонку на четырёх ножках, три кубка и довольно большое блюдо с двумя ручками в виде виноградных лоз.
– Не верю я в её сказки мужу, – продолжала Секундилла, – будто она беременна. Придумала, чтобы не ехать с ним.
– Почему ты так думаешь? Ей давно пора иметь детей.
– А вот погоди… Поживём – увидим.
Перебирая струны, Терция печально думала о своём одиночестве: муж на корабле, мать и сестра обследуют его имущество, слуги ленивы и грубы. Рядом не было никого, кому бы она была дорога. Один любовник – ревнивый , вспыльчивый мальчишка ; другой – мужчина при деньгах, но сразу объявивший, что не привык иметь дело с одной и той же красоткой дважды. И, значит, прощай, надежда, на новый доход.
– Сходим помолиться Изиде, – отложив лиру, решила Терция .
Напе сочувственно посоветовала:
– Госпожа, забудь про Назона. Препустой мальчишка, доложу тебе .И не при деньгах
– С чего ты взяла, что я о нём думаю?
– И про Флакка забудь. Найдём ещё не одного.
– Флакк – это кто? – надменно вскинула головку госпожа.
При виде сестры, спустившейся вниз и одетой для выхода на улицу, Секундилла завопила:
– Матушка, Терция опять собралась на прогулку.
Матушка тотчас явилась.
– Ты куда? – строго осведомилась она у дочери.
– Матушка, погляди, какие синие у неё губы! – негодовала Секундилла.
– Ты, никак, шелковицу ела?
– Да у неё любовник заведён. Она на свидание собралась.
– Ничего подобного, – возмутилась Терция. – Я иду молиться.
Почтенная матрона не могла запретить дочери посещение храма , однако тут же призванным Багауду и мальчику для зонтика велено было сопровождать госпожу.
– Скажи на милость, что я выиграла с отъездом мужа? – огорчённо пожаловалась Терция служанке, следуя под зонтиком на Марсово поле.
– Стало посвободнее, – не согласилась Напе.
– Ах, на что мне теперь эта свобода?
– Ты опять про Назона?
– И не вспоминаю. Он ведёт себя, как мальчишка , и способен ославить порядочную женщину.
– Сделать тебе какой-нибудь подарок ни разу не подумал. Пройдёмся – ка лучше по лавкам, да и себя покажем. Небось, живо найдём другого.
– Но я не хочу другого! –закапризничала госпожа.
Нет, она не могла обойтись без Назона, без его суматошной любви, ребячливости, нежности, переменчивости, и сейчас даже была готова извинить его пристрастие к стихоплётству.
– Ты что, о Назоне скучаешь? – подосадовала Напе.
– Скучаю. Ты нечуткая.
– Он прибежит, коли ты хочешь. Но я от души желаю тебе другого любовника. Не будет от этого юнца проку, помяни моё слово.
Им не дал договорить какой-то прохожий в тоге, засмотревшийся на Терцию и пожелавший тотчас познакомиться с нею. Еле отвязавшись с помощью Багауда от назойливого, но вежливого поклонника, молодые женщины, смеясь, ускорили шаг.
Прогулка по лавкам действительно развлекла Терцию, тем более что они накупили много вещей и даже учёного попугая, клетку с которым понёс недовольный евнух. У храма Изиды они также побывали; богослужения там не было, однако Терция смогла благочестиво помолиться.
Не выдержав, она велела Напе снести Назону записку с прощением и разрешением навестить госпожу. Та не застала дома поэта, записку оставлять не решилась .По пути домой она сделала большой крюк, не отказав себе в удовольствии пройти по Священной Дороге и поглазеть на лавки. Её внимание привлекли два молодых человека, вышедших из книжной лавки со свитками в руках; ей послышалось, что они толковали о Назоне. Так оно и было: молодые люди восторгались стихами нового поэта, и один спросил другого:
– Как думаешь, кто такая эта Коринна, воспеваемая поэтом во всех стих ах?
– Какая-нибудь гетера, наверно, – предположил другой.
– Хоть бы краем глаза посмотреть а красавицу,..
Напе, запыхавшись, прибежала домой.
– Стихи Назона про тебя уже продаются в лавках, – сообщила она госпоже. – И всякий может их купить и прочесть.
Встревоженной Терции захотелось немедленно всё разузнать самой.. На прогулку пришлось звать сестру и прихватить обычную свиту из Багауда, мальчишки и зонтика. Они проследовали мимо книжной лавки , и Терция прочла объявление на косяке о продаже стихов Овидия Назона. Войдя в лавку, она робко попросила у продавца новых стишков и услышала, что если Назоновых, то, к сожалению, уже всё распродано; пусть приходит через несколько дней, когда поступит от переписчиков новая партия книг.
– А что, хорошие стихи?
– Превосходные. Их покупают нарасхват. Они воспевают некую Коринну, редкую красавицу. Имя, конечно, вымышленное, и все гадают, кто та счастливица, что скрывается под ним.
Выйдя на улицу, где ожидали слуги, Терция заметила двух уставившихся на неё молодых людей, причём один подтолкнул другого локтём.
– В чём дело, Напе? – встревожено шепнула она служанке. – У меня что-нибудь с причёской?
– Они глядят на Коринну, – хитро заулыбалась служанка.
– Да как они узнали, что это я? – ахнула крошка.
Напе призналась, что сама только что сообщила им об этом.
– Ай, какой стыд! – искренне возмутилась Терция. – Негодница!
Дома Напе растолковала госпоже, что слава, которую могут принести ей стихи, если они на самом деле хороши, очень выгодная вещь: у неё обязательно появится много поклонников. Неожиданно Терция развеселилась. В самом деле! Она свободная, взрослая, прекрасная женщина; ей некого бояться, и она может делать всё, что захочется. Напе, жалкая служанка, и та не отказывает себе в удовольствиях, а её хозяйка не смеет даже из-за матушки и сестры принять у себя дома милого юношу. Пусть появятся поклонники. Пусть все видят её красоту. Стихи, славословящие её, будут очень кстати. Надо только попросить Назона, чтобы он именовал её Терцией, а не какой-то Коринной.
Матушка, подозрительно оглядев её и оставшись недовольной весёлым настроением дочери, подозрительно сказала:
– По-моему, ты вовсе не беременна. Никаких признаков.
– Да, мне показалось, – беспечно отозвалась Терция.
– Если бы она могла понести ребёнка, это давно бы случилось, – не промолчала сестрица.
– Дитя моё, – укорила её матушка, – ты девица, и такие речи тебе не к лицу.
– Меня, а не её надо было выдавать за Капитона! – затопала ногами Секундилла.
Когда средняя дочка в слезах убежала, почтенная матрона захотела отчитать младшую , однако Терция кротко сказала ей:
– Матушка, скоро твой день рождения.
– Не так уж скоро, – удивилась та.
– Мой муж, уезжая, сказал, что разрешает подарить тебе любую из домашних вещей.
– Какой благородный человек этот Капитон! А ведь по внешности не догадаешься.Ты должна вечно благодарить меня за такого мужа. Я выберу серебряное блюдо.
– Пусть всё будет так, как хочет Капитон, – склонила голову Терция. – Может, ты заберёшь и кое-что из утвари? Капитон разбогатеет в провинции, и мы купим всё новое и более красивое.
– Тогда – ложе с резной спинкой, – обрадовалась матушка.
– Бери, что хочешь.
– А Силена можно?
– Какого Силена?
Матрона имела в виду статую из садика. Посмеиваясь, дочь кивнула, пояснив:
– Это выдающееся произведение греческого искусства, оно стои уйму денег.Бери. «Иначе я велю выкинуть этого непристойного урода на помойку», – подумала она про себя.
Едва веря удаче, нежданно свалившейся на нее, почтенная матрона решила тут же увезти подарки в Карсеолы; а заодно и Секундиллу, чтобы пресечь ссоры сестёр.
Когда из дома стали выносить вещи, и слуги, сняв с пъедестала Силена, повернули его вверх ногами, так что из кубка вывалилась лягушка, удивлённая Напе прибежала к хозяйке.
– Что такое, госпожа? Нас грабят среди бела дня, а ты молчишь?
– Иначе они не уедут, – хихикнула Терция.
– А что скажет хозяин?
– Откуда он узнает?
– Багауд тут же настрочит донос.
– Доноса не будет: я продам евнуха.
Изумлённая Напе молча уставилась на госпожу: кажется, она ошиблась, считая свою хозяйку ни на что не способной.
– Хозяин рано или поздно вернётся из-за моря… – начала она.
Терция нетерпеливо перебила:
– К тому времени, как он вернётся, многое может измениться.
– Например?
– Давай думать о сегодняшнем дне, а завтрашний пусть сам о себе заботится.
Глава 11. Назон
« Напе, снеси госпоже две таблички
И передай, что живу ожиданием ночи.
Ну же, беги! Попроси поскорее ответить.
Пусть начертает словечко одно: Приходи!
В храм я снесу, возложу на алтарь ту табличку,
Розы и ладан богине любви принесу.
Горе! Вернулись назад с невесёлым ответом таблички,
Кратко в злосчастном письме начертала: Нельзя!
Вот и примета: Напе на пороге споткнулась.
Прочь с моих глаз! Сгиньте вовсе, таблички.
На перекрёстке бы вам, деревяшкам негодным, валяться,
Чтоб проезжающий воз вдребезги вас раздробил!»
Он изнывал: супруг Терции благополучно отбыл за море, а плутовка, сначала поманив, всё откладывала свидание, ссылаясь то на присутствие матери и сестры, то на запретный день, то на недомогание.. Наконец, докучные родственницы уехали, и он уже совсем приготовился к встрече со своей милочкой, как вдруг получил записку «Ныне никак нельзя» .Служанка готова была утешить его, однако Назон расстроился и не обратил на неё внимания. Полнясь обидой и разочарованием, он решил нынче же повидаться с возлюбленной во что бы то ни стало, даже если придётся выломать дверь.
Привратник дома с балконом не хотел впустить его, однако Назон высокомерно заявил, что госпожа ждёт его, а для убедительности вручил монетку. У цепного бедняги руки затряслись от жадности. Угодливо улыбаясь, он кликнул пробегавшего мимо мальчишку и велел провести гостя на половину хозяйки.Мальчишка исполнил наказ и убежал, оставив Назона перед дверью в покои Терции. В доме было пусто и тихо; слуги в отсутствие хозяина разгуливали кто где. Постояв в нерешительности, Назон открыл дверь и вошёл внутрь. Он застанет милую врасплох, но пусть она не смущается, если волосы её окажутся неприбранными, а одежда по-домашнему простой: красавица восхитительна в любом виде.
Миновав тёмную прихожую, юноша вступил в комнату, где должно быть только что ели: на столе, покрытом скатертью, валялись объедки. Из-за разделявшей комнату надвое занавески доносились женские голоса: Терция с кем-то разговаривала. Картавый голосок его милой звенел в воздухе, как золотая мушка; второй голос гудел шмелём и принадлежал пожилой женщине. Она говорила нараспев:
– До чего же тебе идёт это ожерелье! Он сказал: как договоримся о встрече наедине, будут и серёжки.
– Нет, ни за что! – хихикала Терция. – Но ожерелье превосходно.
– Вот и оставь его себе, моя раскрасавица. Я ему скажу : пусть к серьгам приложит и браслеты.
– Типун тебе на язык, Дипсада! Я ни за что не соглашусь.
– Да почему? С Флакком-то вы поладили.
– Флакк другое дело. А этот какой-то коротышка.
– Да ведь и он мужчина, и ему охота красавицу. Зато богат и не скуп. Покою мне
не даёт. Как увидел тебя, только о тебе и толкует. Да и кого ты не прельстишь? Такой бы красе да раму богатую. Не капризничай, моя прелесть, не ломайся. Милочка моя, с плохим предложением я бы к тебе не пришла.
Назон окаменел, внимая бесстыдным уговорам. Не было сомнения, у Терции сидела сводня, а та слушала наглые речи и не гнала её прочь.
– Теперь, когда твой муженёк уехал, самое время вволю пожить, а заодно и обогатиться, – продолжала гудеть Дипсада.
Назон сжал кулаки, исполняясь ярости, и только нежный голосок милой заставил его помедлить. Терция сказала:
– Я люблю другого.
– Уж не Капитона ли? – охнула Дипсада.
– Конечно, нет! Ах, какая ты смешная! У меня есть возлюбленный.
На сердце у Назона потеплело. Но Дипсада не растерялась:
– Где один, там и два. Скажу ему, что ты согласна.
– Ах, нет.
– Значит, забирать с собой ожерелье?
– Оставь его у меня до завтра.
– Да я его и насовсем оставлю. Не красней, не смущайся, госпожа. Будешь мне благодарна за Приска.
С этими словами сводня отодвинула занавеску и, столкнувшись носом к носу с разгневанным молодым человеком, выпучила глаза.
«Слушай: Дипсадой её, старую ведьму зовут.
Цель у развратной карги – рушить законные боаки,
Женщин невинных к пороку склонять.
Стал я свидетелем. Вот что она говорила:
– Знаешь, мой свет, вечор ты прельстила повесу,
Он от лица твоего взоров не мог оторвать.
Счастье Венера сулит: смотри-ка, богатый любовник
Жаждет тебя и желает узнать, чем тебе угодить.
Смело, красотка! Невинна лишь та, которой не ищут.
А попроворней умом ищет добычу сама.
А твой поэт! Что дарит, кроме песен?
Будь он даже Гомер, лучше щедрый дружок.»
Терция, вся в белом, стояла позади; ахнув при виде Назона, она чрезвычайно растерялась.
– Проклятая ведьма! – закричал Назон, набрасываясь на Дипсаду с кулаками. – Отравительница, сводня, лупа! Чтобы тебя скрутила трясучка! Чтобы отсох твой поганый язык! Вот тебе, получай!
Спасаясь от колотушек и громко вопя, Дипсада, вырвавшись, побежала вон. Назон обратил разгорячённый взор к любимой. У той от испуга раскрылся ротик: прижав кулачки с зажатым в них золотым ожерельем к груди, она попятилась.
– Негодница! – завопил любовник. – Едва муж за дверь, она уже начинает торговать собой! – И. подскочив, залепил ей пощёчину.
Она рванулась прочь, однако он, удержав её, безжалостно ударил свою Терцию по другой щеке и, в довершение, схватил за волосы.
Едва шелковистая масса её волос рассыпалась по плечам, и Терция предстала маленькой, жалкой и растрёпанной, он тут же одумался и выпустил её. Испуганно глядя на разбушевавшегося любовника, она безмолствовала. Её личико было бледно; красные пятна – следы ударов рдели на щеках. Назону стало не по себе.
– Почему ты молчишь? Оправдывайся! Лги, изворачивайся! – потребовал он.
Из её глаз, полных изумления, страха и обиды, полились по щекам слёзы. Заслонившись ладонью, она отошла и села , всхлипывая.
– Что я наделал! – смутился Назон. – Вот сумасшедший… Не плачь, – попросил он. – Я виноват. Прости меня.
Приблизившись, он попытался отвести её руки от лица, но, резко освободившись, она продолжала неутешно рыдать. Следы ударов на её лице покраснели ещё больше; встревоженному юноше показалось даже, что её щека распухла.
– Я прямо варвар какой-то. Ударил свою милую девочку! Причёску ей растрепал. Прости меня, любимая. Но я вспомнить спокойно не могу, как эта злобная ведьма уговаривала тебя стать распутной лупой. Пусть боги пошлют ей нищую, одинокую старость. Пусть кости её не успокоятся в земле.
Терция молча всхлипывала. Он сыпал ласковыми словечками, просил ударить себя, клял свой буйный порыв, – она молчала. Тогда он бросился к её ногам. Так их и застала удивлённая Напе. Вырвавшись из рук Назона, Терция бросилась служанке на грудь. Напе, узнав о произошедшем, сердито пожелала Назону:
– Чтобы руки у тебя отсохли и отвалились.
– Пусть отвалятся, – покорно согласился он.
– Бесовестный! – разъярилась служанка. – Если бы ты ударил последнего из плебеев, и то понёс бы кару. Разве над госпожой у тебя больше прав?
Назон снова упал к ногам любимой:
– Вцепись мне в лицо ногтями, рви волосы, выцарапай глаза, но прости!
Терция оттолкнула его коленом.
– Иди домой, – велела Напе. – Госпожа не хочет тебя видеть.
– Не уйду, пока меня не простят.
– Тебя никогда не простят. Уходи, не то тебя выведут под локти.
– Так я лягу за порогом и стану плакать.
– На здоровье. Бессовестный! – были последние слова, которые он услышал в доме милой.
Он шёл домой, не видя дороги. Бледное, испуганное личико Терции стояло у него перед глазами. Как она оробела, бедняжка, при виде его гнева. А когда он ударил её, как изумилась и как горько расплакалась! Безумец, он посмел бить милую по щекам, рвать её чудные волосы. Разве она виновата, что хороша собой, и кто-то стал к ней вожделеть? Разве не отказывалась она от ожерелья ит не говорила , что любит другого?
« Руки в оковы скорей! Они кандалы заслужили.
Буйный порыв не сдержав, поднял на милую длань.
Разве прикрикнуть не мог? Она ведь и так оробела.
Я же ей волосы рвал, безрассудный, и бил по щекам!
Я на прелестном лице метки оставил побоев.
Остолбенела она: в изумлённом лице ни кровинки.
Белого стала белей камня с Паросской гряды,
Дольше терпеть не могла, и ручьём полились её слёзы.
В эту минуту себя и почувствовал я виноватым.
Трижды к ногам её пал, моля о прощенье , —
Трижды руки мои прочь оттолкнула она.
Что ж, победитель, готовься к триумфу,
Лавром чело увенчай, жертвой Юпитера чти!
Пусть восклицает толпа, провожая твою колесницу:
– Славься, доблестный муж! Женщину ты излупил.»
Он надеялся, что стихи эти, красиво переписанные и отосланные Терции, помогут заключению мира, – однако Пора в дом не впустили и послания не взяли!
Рассердившись, он решил проникнуть в дом во что бы тот ни стало и объясниться с любимой. Выбрав полуденный час, когда перед домом Капитона никого не было, он забарабанил в дверь. Приоткрылась щель, выглянул знакомый привратник.
– Кто таков? – дерзко спросил он, но, даже услышав ответ, дверь так и не открыл.
Поэт стучал кулаками, ногами, спиной. Из соседних домов стали выглядывать любопытные. Наконец, на балконе, нависавшем над входом, появилась Напе.
– Госпожа велела сказать, чтобы ты убирался прочь по добру по здорову, – не без злорадства сообщила она.
– Напе, предательница! – возмутился он. – Сейчас же впусти меня!
Все уговоры были напрасны. Напе исчезла. Подождав немного, снова принялся стучать. Служанка опять появилась на балконе, – на этот раз с ведром.
– Госпожа велела, если ты не уйдёшь, окатить тебя водой.
– Только посмей! – возмутился он. – Впусти меня сейчас же.
– Тогда берегись. – И негодница опрокинула вниз ведро, обрушив на спину поэта холодные струи.
Он явился домой мокрым и злым, замышляя страшную месть. Тут к расстроенному поэту пришли от книготорговца требовать новых стихов, сказав, что не успевают переписывать прежние: едва книжка появляется на прилавке, её тут же покупают. Мысли его тотчас переменили направление. Если Терция не хочет продолжения их любви, он найдёт другую. А сейчас ему недосуг: он должен просмотреть давние стихи и сочинить парочку новых элегий.
Назон сам дивился своей внезапной славе. Молодёжь затверживала наизусть его стихи, и он с гордостью думал, что учит юношество искусству любви, большим знатоком коего он с некоторых пор мнил себя. Он сделался завсегдатаем портика Аполлона, он часто заглядывал в книжные лавки и во все места, где его узнавали, приветствовали, хвалили. Слава кружила голову слаще вина.
Однажды, красиво причёсанный облачённый в белую тогу , со всадническим золотым кольцом на пальце, он горделиво прогуливался по улице, На беду навстречу ему попалась поэтесса Сульпиция. Занавеску роскошных носилок отодвинула женская рука, нарядные носильщики замедлили шаг. Приблизившись по знаку. Назон разглядел при свете дня немилосердно разрисованное длинное, сухое лицо матроны. Сульпиция попеняла, почему он не приходит к Мессале: известному поэту не нужно особое приглашение, двери хозяина – любителя литературы всегда открыты для него. Она так и сказала – «известному», и у Назона сладко ёкнуло сердце.
– Кто такая эта Коринна? – спросила Сульпиция, и в голосе её отчётливо прозвучала завистливая ревность.
– Я ведь не выпытываю, кто такой Керинф, – нашёлся он.
Пообещав в ближайшее время посетить дом Мессалы, Назон в хорошем настроении отправился к храму Аполлона, надеясь встретить там знакомцев и услышать новые похвалы себе. Его путь лежал мимо лавок, торговавших дорогими привозными тканями и всевозможными безделками, столь милыми женскому сердцу . Неожиданно невдалеке выпорхнули из лавки две нарядные молодые женщины, нагружённые свёртками и клеткой с птицами; оживлённо болтая, они стали удаляться по улице. Одна из женщин была Терцией, другая Напе. Удивившись , он ускорил шаги, пытаясь догнать их. Терция, обернувшись и заметив его, явно не обрадовалась и, что-то сказав служанке, юркнула в соседнюю лавку.
– Напе! – взмолился он, догоняя служанку, – Скажи госпоже, чтобы она выслушала меня.
– Отстань! – огрызнулась Напе. Она держала в руках клетку с птицами, занимавшими её больше Назона.
Его охватил гнев. Так обойтись со знаменитым поэтом! Сама Сульпиция, плохая поэтесса, но знатная матрона, останавливает носилки и заискивающе беседует с ним, а какая-то легкомысленная вертихвостка не хочет разговаривать! Он-то думал, что Терция страдает дома в одиночестве, а она на самом деле весело бегает по лавкам . Так и он не станет думать о ней.
Он шёл по улице, расправив плечи и гордо подняв голову. Он любил Город, его шум, грязь, толчею, пестроту разнообразных лиц. вечное празднество под открытым небом. Ни в каком другом месте не пожелал бы он жить, ни в сонном Сульмоне, ни тем более в дереве; ни в какое иное время не захотел бы родиться. Пускай честолюбцы оглашают речами форум; пускай народ толкует о войне с парфянами, хлебной дороговизне, налоге с десятины; пускай льстивые поэты строчат оды, воспевающие Владыку, а сам Владыка объявляет себя богом, – всё это егог не касается. Он будет жить по собственному разумению – сочинять стихи, упиваясь славой поэта, и нежиться в женской любви. Он станет воспевать своё время и своё скромное существование. Терция, ты прелестна, но ты не одна на свете.
