Галина Грушина
Искусство любви
Дом Капитона, стиснутый соседними строениями, сзади имел огороженный двор с калиткою. Озирающийся, вздрагивающий от всякого шороха юноша приблизился к ней в сопровождении слуги. Доведя хозяина до калитки и сдав его с рук на руки караулившей там Напе, Пор с облегчением отправился домой. Ведомый служанкой, Назон благополучно миновал двор, если не считать забрехавшей собаки. Оба проскользнули в дом. Узкий проход, в котором они оказались, и где из-за тьмы кромешной приходилось двигаться вслепую, сильно обеспокоил его. К тому же он споткнулся обо что-то левой ногой, а эта примета обещала одни неприятнсти, что ещё сильнее встревожило его.
Ларь был обширен и вполне мог вместить человека, а заботливая Напе положила внутрь подстилку, чтобы юноше уютно было лежать. Засунув его в ларь и опустив крышку, она удалилась, пообещав вернуться за ним, как только это станет возможно. Назон остался один-одинёшенек, чувствуя, что попал в дурацкое положение. Оставалось смириться и ждать.
Напе не возвращалась довольно долго. Он уже принюхался к запаху плесени, наполнявшему ларь, и перестал вздрагивать от скрипов и шорохов, когда она наконец явилась. Приоткрыв крышку и хихикнув, Напе осведомилась:
– Ты ещё не задохся? – Как видно, приключение ей очень нравилось.
Не успел он вылезти и сделать несколько шагов, как зацепился за что-то ногой; что-то упало, раздался грохот.
– Кто там бродит? – осведомился спросонья чей-то сердитый голос.
– Это я, Напе, орнатриса госпожи , – слащаво откликнулась находчивая девица. Назона она больно ткнула в бок, чтобы помалкивал: излишняя предосторожность, так как от страха он лишился голоса .
Не успели они добраться до лестницы, ведущей на второй этаж, где почивала госпожа, как из-за поворота мелькнул огонёк. Напе быстро толкнула спутника назад. Навстречу им, высоко неся светильник, шествовал привратник, коего Назон, часто шнырявший мимо Капитоновой двери, знал в лицо.
– Ты почему отошёл от входа? – сердито накинулась на него Напе.
– Тьфу, испугала, – ругнулся он. – Почему, почему? Никто из нас не родится запечатанным.
– Ужо скажу хозяину, чтобы он не снимал с тебя на ночь цепи..
– Пусть у тебя тогда язык отсохнет.
Обменявшись ещё несколькими любезностями, они разошлись. Назон сидел на корточках в углу, прикрыв голову плащом, ни жив ни мёртв. Схватив за руку, Напе торопливо потащила его наверх по скрипучей лестнице.
Едва они достигли маленькой прихожей перед спальней госпожи, освещённой слабым мерцанием масляной лампы, как ступени снова заскрипели.
– Да что это такое? – возмутилась Напе. – Спят когда-нибудь в этом доме или нет?
Ступени поскрипывали так, будто по лестнице поднимался бык, а не человек.
– Ахти, хозяин! – встревожилась Напе.
У юноши подкосились ноги, он зашатался. Не растерявшись, служанка толкнула его в угол , где на полу валялась подстилка, служившая ей постелью. Трясущимися руками он натянул на себя одеяло и свернулся калачиком, давая богам обеты за спасение и клятвенно обещая никогда более так не рисковать. Напе плюхнулась рядом.
По-хозяйски ввалившись в прихожую, Капитон осведомился, где евнух, коему надлежит вместе с Напе охранять сон госпожи. Ни евнуха на месте, ни привратника; что за дом, что за слуги! Капитон был пьян и зол.
– Да ты , никак, не одна? – разглядев под одеялом очертания еще одного человека, отметил Капитон.
– А что, нельзя? – вызывающе осведомилась Напе. – Это подмастерье горшечника из соседней лавки. Хозяин, вспомни, ты сам разрешил мне встречаться с ним.
– Так вот почему тут нет евнуха! Негодники!
– Ох,я такая страстная, разве не знаешь? – заканючила Напе. – С тех пор как ты перестал меня замечать, я места себе не нахожу.
– Тише ты, – встревожился Капитон, косясь на дверь в спальню жены. – Погодите, я с вами утром разберусь.
С этими словами он удалился к жене.
– Никак, понесло, – перевела дух Напе. – Поднимайся живей . Сегодня ничего не получится, не обессудь. Не знаю, чего хозяина принесло не во время. Наверно, выпил мало.
Оцепеневший от страха Назон не сразу зашевелился. Как он выбрался наружу из жуткого дома, юноша сам не помнил. Оказавшись под звёздами, он возблагодарил богов за спасение и бросился со всех ног прочь будто на ногах у него были сандалии Меркурия с крылышками .
Глава 6. Коринна
В ночь, назначенную для свидания с милым юношей, Терция, облачившись в тонкую тунику из египетского льна, распустив роскошные волосы, трепетно ждала, страшась услышать всякое мгновение крики «воры, держи, лови, хватай!». В доме было тихо. Муж обедал в обществе своих коллег и, по расчётам затейниц, должен был явиться сильно пьяным и тут же завалиться спать. Однако человек предполагает одно, а боги вершат другое: Капитон вернулся раньше времени. Будучи навеселе, он затеял ссору с привратником, так как не мог сразу достучаться, дал ему пару оплеух и направился к жене поделиться с нею хорошими новостями, – выбрав самый неподходящий момент, разумеется.
Он ввалился в спальню к Терции со словами:
– Радуйся, госпожа! Мы с тобой едем в провинцию. Претор выбрал в легаты меня .
Отойдя от испуга, пережитого при неожиданном явлении супруга, бедняжка возмутилась: мало того, что неотёсанный чурбан, данный ей судьбой в мужья, помешал свиданию, он ещё собирается отвезти её к дикарям!
– Никуда я не поеду! – пискнула она. – Я слишком слабенькая для заморского путешествия.
– Подвинься.
На следующий день ей ничего не оставалось как тренькать на лире, мурлыча грустную песенку. Напрасны были все утешения Напе.
– Ни за что больше не соглашусь на твои уговоры, – твердила крошка. – Из-за вас с Капитоном я натерпелась такого страха, что чуть не умерла.
Напе досадовала из-за вчерашней неудачи, но не унывала. Свидание влюблённым она обязательно устроит. Но как? Снова приводить Назона в дом слишком опасно. Без свиты хозяйку из дома не выпускают. Наконец ловкая девушка кое-что придумала. Невдалеке от Крытой улицы располагались общественные бани с женским отделением, и она решила, что нашла способ свести парочку.
Терция вскрикнула и зажала уши, едва Напе заговорила о банях.
– Выслушай меня до конца, госпожа, – укорила служанка. – Ты попросишь разрешения сходить помыться. За тобой потащатся служанки и Багауд. Евнуха вы оставите стеречь одежду, а служанки пройдут с тобой в мыльню. Дело в том, что там есть бассейн с массажистками, куда пускают за отдельную плату. Ты оставишь служанок, а сама войдёшь к массажисткам. Там буду ждать я с одеждой. Массажисткам придётся хорошо заплатить, но у тебя есть сбережения. И через запасной ход мы упорхнём. Надо сказать Назону, чтобы он нанял какой-нибудь укромный уголок поблизости, где голубки могли бы поворковать в уютном гнёздышке.
– Как ты смеешь мне это предлагать? – рассердилась Терция. – Ты ввергаешь меня из одной опасности в другую.
– А тогда отправляйся со своим мужем за море, – обиделась Напе.
Вспомнив о провинции, про которую много толковал Капитон, Терция расплакалась.
– Чем лить слёзы, лучше напиши милому пару ласковых слов. Утешь его, пообещай новую встречу, а я живо принесу ответ.
Перестав всхлипывать, подумав, Терция потребовала письменные принадлежности.
Напе отсутствовала полдня, но зато вернулась с запиской Назона, наполовину состоявшей из стихов, где он живописал свои любовные страдания. Тут же захотев ответить, Терция снова засела за писанину. Напе пришлось опять бежать в город.
Между влюблёнными завязалась весьма оживлённая переписка.
– Всё стихи, – удивлялась Терция., читая каракули возлюбленного. – Ничего не понять. Вот послушай. «Той, увезённой вдаль от Эврота на судне фригийском, ставшей причиной войны двух славнейших мужей…» О ком это он?
– Может, о Елене Прекрасной? Он так тебя хвалит.
– «Ледой, с которой любовь, белоснежным сокрыт опереньем, хитрый любовник познал…» А Леда здесь при чём?
– Кто его знает. Назон очень образованный, не нам чета.
– «И Амимоной, в сухих бродившей полях Арголиды – Вот кем считаю тебя.» Кто же она такая? Как бы узнать?
– Наверно, какая-нибудь красавица.
– Так бы и писал. А то сплошные Леды, Европы, Мирры, Дидоны, – поди разберись. Сообщил бы лучше, нанял он какое-нибудь помещение поблизости от бань или нет.
Правда заключалась в том, что нанимать помещение Назон счёл делом хлопотным, себе не по карману. Кое-какие деньги у него водились, однако холостяцкие расходы были немалыми. Очень много средств поглощала покупка книг, они были недёшевы, да и полакомиться сластями он любил, либо приобрести какую-нибудь хорошенькую безделку вроде резного слонёнка индийской работы.Дело затягивалось, как вдруг судьба наконец улыбнулась влюблённым, и опасный замысел с баней не пришлось осуществлять: Капитон со своим претором отправился к Пренестинскому оракулу узнавать, безопасным ли будет морской переезд и ждет ли их удача в провинции. Назон был тотчас извещён о счастливой возможности снова посетить дом и наконец повидать Терцию. Полный колебаний и опасений, он тоже обратился к гадалке ; к счастью, та пообещала ему полный успех в делах Венеры. И юноша решился. Предусмотрительная Напе уже с утра напоила Багауда: бедный евнух совсем не умел пить и быстро впадал в спячку, особенно если в вино подмешать маковый отвар. Чтобы проникнуть в дом, гостю снова было предложено воспользоваться чёрным ходом.
Стояла жара. В отсутствии хозяина весь дом пополудни забылся сном. Благополучно достигнув лестницы и взойдя по ней, Назон был втолкнут заботливыми руками служанки в покои госпожи.
– Ах! – сказала Терция. – Я вся дрожу. – Она снова была в прозрачной тун ике и с распущенными волосами.
– Я тоже, – отозвался Назон.
Она хотела ещё что-то пролепетать, но жадные губы любовника залепили ей рот, а цепкие руки нетерпеливо принялись освобождать милую крошку от одежды.
Евнух Багауд, пробудившись ото сна и отправившись наверх в поисках Напе и вина, открыл дверь прихожей и с удивлением стал прислушиваться к звукам, доносившимся из-за двери хозяйки : хозяин был в отъезде, между тем из спальни госпожи доносились мужской и женский голоса , оживлённый говор и смех.
– Чего тебе, Багауд? –толкнула его выросшая будто из-под земли Напе. – Что ты здесь шатаешься? Или охота опохмелиться? Пойдём-ка со мной. – И она увлекла евнуха прочь.
В спальне была духота. Утомлённые, потные любовники раскинулись на ложе в сладкой истоме.
– Пора расходиться, – стукнула в дверь заботливая служанка. – Они не шелохнулись.
– Госпожа, поднимайтесь, – зашипела гусыней Напе. – Багауд что-то заподозрил.
Любовники завздыхали, завозились.
– Если бы никогда не расставаться, – детским голоском прокартавила Терция. – О, милая, – выдохнул Назон. Раздался звук поцелуя.
– Вставайте и немедленно расходитесь, – потеряла терпение Напе.
Терция спала до вечера и пробудилась в счастливой истоме. Всё её существо ещё помнило ласки любовника. О муже она не вспоминала. Беспокоило её лишь одно: правильно ли она поступила, так быстро отдавшись юноше? Говорят, мужчины не ценят лёгких побед. Интересно, любовь ли то, что произошло у них с Назоном? Ведь с Капитоном бывает то же самое. Правда, от него всегда так противно пахнет, а кожа Назона гладкая, как у девушки, руки нежные и чуткие; да и весь он ладен, крепок и проворен, не то что её муженёк.
– У меня есть любовник, – вслух сказала она сама себе и удивлённо покачала головой.
Капитон вернулся из Пренесте уже не в тот дом, который покинул, однако ничего особенного не заметил. Оракул предсказал удачу во всех делах, и настроение у него было самое радужное. Жена встретила его тихой мышкой и даже не запищала, когда, здороваясь, он по своей привычке сунул руку ей за пазуху.
Тем временем счастливый поэт вдохновенно сочинял новую элегию, где он спешил поведать миру о своей любовной победе, радостно предвкушая, какое впечатление произведут на слушателей дерзкие стихи.
«Жарко было в тот день, к полудню уж близилось время.
Я изнемог в ожидании сладкого часа.
Вот и Коринна в прозрачной и лёгкой рубашке,
По белоснежным плечам пряди спадали волос.
В спальню входила такой, по преданию, Семирамида
Или Лаида, любовь знавшая многих мужчин…
Тонкую ткань я сорвал, хоть мало мешала.
Скромница из-за неё всё же боролась со мной,
Только сражаясь, как те, что своей не желают победы.
Вскоре, себе изменив, другу сдалась без труда
И показалась пред взором моим обнажённой.
Что я за тело ласкал! К каким я плечам прикасался!
Как были груди полны, – только б их страстно сжимать!
Как был гладок живот под её совершенною грудью!
Стоит ли перечислять? Всё было восторга достойно.
Тело нагое её я к своему прижимал…
Прочее знает любой. Уснули, усталые, вместе.
О, проходили б так чаще полудни мои!»
Глава 7. Назон
Победа! Пару голубок на алтарь Цитере. Свершилось: Коринна принадлежит ему. И пусть эроты венчают кудрявую голову счастливого любовника триумфальными лаврами. Алую с золотом тогу ему на плечи, белых коней и позолоченную колесницу! Пускай ликующие толпы устилают розами дорогу: триумф любви нынче справляет Публий Овидий Назон! Гроша медного не стоят заслуги великих полководцев по сравнению с его победою. Сумели бы они так ловко победить неприступное женское сердце? Сумели бы при решающей встрече сначала прикинуться робким и неопытным, отступить, а потом внезапно пойти в наступление и, не дав опомниться противнику, разрушить его оборону и ворваться в крепость? Новобранец Амура, он по праву заслужил триумфальный венок.
– Я победил! – царапал он стилем по воску. – Увенчайте мой лоб триумфальные лавры! Что города, окружённые рвом и стенами? Ловкий стратег, женщину милую я покорил. А ведь и муж, и привратник, и дверь на засове, всё было против меня. Все старались, чтобы … чтобы… – Он сбился со строки: внезапная мысль обдала холодом. Что, если второго раза не будет? Не впустят в дом, запрут перед носом дверь, и делу конец. От плутовки Терции всего можно ожидать. Завоевать женщину – большая заслуга, спору нет , однако не меньшая – удержать её. И он тут же принялся сочинять новую элегию. Так уж он был устроен, что всякую мысль тотчас облекал в стихи. « Она должна согласиться ещё и ещё, много раз!… О, Киприда! О твоей неусыпной заботе молю…» Он приостановился, покусывая стиль. Быстрота удачи не только радовала, но и смущала его: влюблена ли Терция так же сильно, как он сам? Не сорвал ли он незрелое яблоко, а, повиси на ветке подольше, оно сделалось бы гораздо слаще? Уж очень быстро прелестница сдалась. Сколько возможностей сразу утрачено! Теперь не сочинишь грустную элегию о неразделённой любви. Сколько тем сделались недоступными! Что ни говори, слишком уж она стремилась быть покорённой… Наверно, в любви больше вопросов, чем ответов. Что толку сожалеть об упущенном? Его дело сейчас не ломать голову, а торжествовать победу.
Новорождённая элегия требовала слушателей, и он отправился на Палатин. Разыскав в библиотеке Макра, Назон тут же принялся читать ему стихи. – Нравится? – требовательно осведомился он.
– Дерзкий, ты вступил в соревнование с великими, – покачал тот головой – Однако стихи действительно хороши. Это не Тибулл, конечно, но свежо и по-своему. Правда, одна стопа хромает…
– Амур её окоротил, – засмеялся польщённый отзывом знатока юноша: Макр разбирался в поэзии получше многих.
– Напрасно ты не пошёл с нами к Мессале, – вспомнил Макр. – Было высказано много любопытных мыслей о стихотворных размерах.
– Дела не позволили, – замялся Назон.
– Я думал, что главное дело для тебя литература. – Приду в следующий раз.
– В следующий раз тебя не станут слушать. Приехал Проперций. Он только что вернулся из Афин, и его нынче ждут у Мессалы.
Назон ахнул. Проперций, блистательный элегический поэт, украшение современной литературы, был для всякого любителя поэзии полубогом. Увидеть Проперция, послушать его стихи, и, кто знает, может быть прочесть свои – возможна ли подобная удача!
– Макр, если ты возьмёшь меня сегодня к Мессале, я сделаюсь благодарен тебе на всю жизнь. – Я ведь и сам зван только как сын своего отца, – вздохнул Макр. – Но не в моих силах отказывать одарённому человеку, растрачивающему свой талант на пустяки и побрякушки. – Он намекал на элегии Назона – Пойдём. Быть может, общение с серьёзными литераторами тебя образумит.
При виде величественного атрия в доме сенатора Мессалы, полного важных гостей, Назон оробел. В самом деле, кто он такой, чтобы врываться без зова в столь знатный дом? Даже Макры, отец и сын, уважаемые в литературных кругах учёные люди, здесь, среди цвета аристократической молодёжи, держались совсем незаметно. Куда ему со своими игривыми стихами! Назону было свойственно то уничижаться, презирая свои стихи и в отчаянии честя себя бездарью, то превозеносить их до небес, мня себя великим поэтом.
Все трое скромно остановились у колонны. Назон чувствовал себя неловко: если бы не надежда увидеть Проперция, он, пожалуй, сбежал бы.
– Вот Сульпиция, – шепнул Макр, указывая на строгую матрону, обильно увешанную украшениями. « Где, которая? « – оживился Назон.Сульпиция, знатная женщина, была известной поэтессой. Заметив любопытные взгляды молодых людей, она величаво отвернулась, всем своим видом показывая, как недосягаемо далека от толпы, как презирает чьё-то внимание, и проследовала мимо.
Молодой хозяин, проходя , любезно приветствовал старика Макра и кивнул его сыну. Воспользовавшись случаем, Макр представил Овидия как подающего надежды молодого поэта. Мессала, кивнув, тут же отошёл: хозяину было сейчас не до второстепенных литераторов, раз ждали самого Проперция. Парадная столовая, в которой расположилось общество любителей поэзии, ослепляла роскошью: отделанный золотом и слоновой костью потолок поддерживали колонны цветного мрамора; пол был устлан затканным цветами ковром, а стены искусно разрисованы плодовыми деревьями с румяными яблоками на ветках, так что складывалось впечатление, будто они сидят в саду. Посреди красовался огромный круглый стол из драгоценного «цитруса», – красно-коричневый, полированный, с прихотливой игрой жилок в древесной ткани. Вокруг него стояли ложа; их огибал полукругом ещё один стол, узкий и длинный, уже с сиденьями, так что места хватило всем. Назон и молодой Макр поместились с краю и держались так смиренно, что слуги даже обносили их кушаньями.
Впрочем, за столами толковали не о поэзии, а о том, кого изберёт Владыка в мужья своей единственной дочери. Вопрос был государственной важности и заботил многих, поскольку у Августа не было сыновей и, стало быть, отсутствовал наследник власти; неокрепший миропорядок мог в одночасье рухнуть.Обсуждали также утреннюю церемонию на Капитолии, – главным образом, высказывания консула Марцелла Эзернина, и то, что жертвенный бык, не желая подставлять голову под молоток, вырвался из рук служителей, что было плохой приметой. Впрочем, едва речь коснулась завтрашних ристаний, мужчины, позабыв о государственных делах, парфянах, зловещих приметах и литературе, с жаром принялись обсуждать достоинства жеребцов. Если бы не появление кабана на блюде, и следом целого стада поросят; если бы не тарентские устрицы и родосский осетр, разговор так и увяз бы в конюшне. Раздавшаяся кстати сладкозвучная музыка заглушила чавканье, рыганье и другие нежелательные звуки, производимые гостями.
– Эй, малый! – дёрнул за подол пробегавшего мимо слугу проголодавшийся Назон. – Дай нам чего-нибудь поесть. – Окинув его равнодушным взглядом, слуга прошмыгнул мимо. Назон был сильно раздосадован.
– Голод полезен поэтам, – хмыкнул Макр. – Эпическим, как ты, может быть , но не сочинителям элегий.
После ещё одной просьбы им всё-таки принесли нечто на блюдце.
– Что это? – заинтересовался Назон. – Дохлый воробушек? – Проглотив «воробушка» и оставшись голодным, Назон устремил взор вдоль стола по блюдам, пока не наткулся на голые женские руки, полные и холеные, в сверкающих браслетах: Сульпиция, цепко ухватив кусок свинины и сохраняя строгое выражение на своём правильном, несколько суховатом лице, алчно вгрызалась в мясо. Проглотив слюнки, Назон невольно вспомнил свою Коринну, её нежный ротик и маленькие ручки: нет, она не могла бы так уплетать свинину. Конечно, его возлюбленная – ничто перед знатной родственницей Мессалы, неродовитая и совсем необразованная крошка, однако заносчивая матрона ей и в под мётки не годится И руки у неё красивей, хотя не щеголяют подобными браслетами, а уж какие прелести скрыты под одеждой, тут с нею не сравнится никто. И всё же если бы под именем Коринны он воспевал не простушку Терцию, а величественную Сульпицию , то был бы давно своим человеком у Мессалы. Подобные мысли впервые пришли ему в голову, – возможно, под вл иянием голода.
Задумавшись, он не сразу приметил устремлённый на него с другого конца стола пристальный женский взгляд. : белокурая Понтия, на изящество которой уже обращал его внимание Макр, с усмешкой наблюдала за ним. Пылкое сердце поэта чутко дрогнуло: на него с интересом смотрела привлекательная женщина. Поманив слугу, Понтия что-то сказала ему, и вскоре перед голодным поэтом чудесным образом возник сытный кусок мяса. Мигом позабыв Коринну, Сульпицию и даже поэзию, Назон жадно набросился на еду. На долю Макра досталась возможность любоваться аппетитом приятеля. Проперций явился поздно, когда мясные блюда на столах сменили фрукты, а разгорячённые вином лица гостей горели румянцем, и беседа снова опасно сворачивала на жеребцов. При виде знаменитого поэта гости зааплодировали, а хозяин сделал попытку подняться с ложа, но не смог и широким взмахом руки пригласил его к своему столу. Поэт, бледный и болезненный, был печален: все знали, что недавно умерла Цинтия, его вдохновительница и многолетняя любовь. Даже заморское путешествие не развлекло его и не смягчило горечь потери.« Ура, настало время стихов», – шепнул Макр., толкнув Назона. Как оказалось, кроме них, тут были ещё незаметные поэты, и один, тотчас проворно встав и развернув свиток, объявил, что сейчас прочтёт оду в честь хозяина дома. Гости почтительно примолкли.
– Кто таков? – шопотом осведомился у друга Назон. – А – поморщился тот. – Лизоблюд. Клиент Мессалы.
Поэт начал декламировать:
– Буду славить доблесть твою, великий Мессала! Предки красят тебя, а ты прославляешь предков. – Далее поэт почему-то заговорил об Улиссе, Несторе, титанах, вспомнил Александра и, совсем потеряв мысль, лишь под конец спохватился и возгласил:
– Ради тебя я дерзнул бы по бешеным волнам помчаться, Сжёг бы охотно себя, опустившись во пламенник Этны! Вечно и всюду я твой, знаменитый Мессала.
Гости рукоплескали. – «Прыгнул бы в Этну» – это слишком, – насмешливо шепнул Макр Назону. Но тот чужих стихов не слушал, да и хлопанье гостей донеслось до него, как шум дождя. Другое его взволновало. Он комкал в руке клочок ткани – записку без подписи, полученную им только что. Женская ручка начертала на ткани: «Амур поразил меня стрелой, и отныне мой господин – ты. Догадайся, кто я.» Оставалось гадать , как она исхитрилась писать, сидя за столом . Может,записка была заготовлена заранее? Щёки юноши вспыхнули; он обвёл жарким взглядом присутствовавших красавиц: которая? Сульпиция –матрона в годах. Насытившись , поэтесса с кубком в руке выглядела ещё более надменно и самоуверенно. Или та, в зелёном с лиловыми полосками? Старовата. Ну и что? Значит, опытная. В голубом – длинная жердь. Такая займёт всю постель, не в пример крошке Коринне. В серьгах с изумрудами? Никак косоглаза. Да ведь и Венера малость косит. Эта, конечно, не Венера, зато какие серьги! Все женщины за столом нравились ему, каждой готов он был ответить стихами на любовь. Эх, если бы записка принадлежала белокурой Понтии! Но такого он не дерзал предположить. Ради такой возлюбленной он готов был даже забыть о Коринне. Однако она и не глядела в его сторону.
Тем временем Мессала обратился с просьбой о стихах к своему знаменитому гостю. Слабо улыбнувшись бескровным ртом, Проперций кивнул в сторону Сульпиции. Поэтесса, нисколько не ломаясь, тут же встала и вышла на середину зала. Громким и ясным голосом, годным для произнесения речей на форуме, она начала:
– «День, что тебя мне послал, о,Керинф, пребудет священным
И среди праздничных дней будет блистательней всех.
Будь же взаимной, любовь. Будь ко мне милосердна, Венера!
Пусть все рассветы я встречу в объятьях твоих, о, Керинф!»
Стихи были весьма смелыми для матроны, так что женщины зашушукались, а Мессала поднял брови, возможно, раздумывая, не попенять ли родственнице. Ничуть не смущаясь, Сульпиция величаво указала на Проперция:
– Теперь ты, о, Проперций, царь элегии. Прочти стихи, где есть строки «Жжёт она сердце, когда тиррийскую паллу наденет; жжёт она сердце, когда в белоснежных одеждах войдёт».
Сульпиция явно перепутала Проперциевы стихи с Тибулловыми, однако сделала это так величаво, что заподозрил ошибку, пожалуй, только сам поэт. Отрицательно качнув головой со вздохом, он попросил « Пусть читают другие». Нежданная дерзость нахлынула на Назона. Он встал, и взгляды собравшихся обратились к нему. Будто крылья выросли за спиной у юноши и легко вынесли его на середину пред ясные очи великого поэта. Настала тишина, и сделалось слышно, как потрескивает масло в светильниках. Мессала в недоумении рассматривал дерзкого юнца, однако Назон видел только грустное лицо Проперция.
– Если «Живи без любви» мне бог какой-нибудь скажет, – начал он звонким, слегка дрожавшим голосом, – «Нет!» – закричу: до того женщина – сладкое зло. – Снова румяный Амур целит стрелою мне в сердце. – Что же, стреляй! Я стою безоружен, божественный мальчик. – Только зачем тебе стрелы тупить о кожу да кости? – Жгучей любовью давно уже я истощён. – Ветрен ты, мальчик, своих ветреней крыльев, – Радость нам дать и отнять – для тебя лишь пустая забава. – Но я покорен, я раб твой навеки, – В сердце моём навсегда царство своё утверди. – Только б мне лгали уста обманщицы милой, – Пусть болтает со мной, для виду бранится, – То утоляет мой пыл, то отвергает мольбы. – Жизни иной не ищу, и знамён я твоих не покину.»
Женщины заулыбались: хорошенький поэт, откровенные признания пришлись им по душе. Едва он кончил декламировать, его наградили щедрыми хлопками. Проперций благосклонно кивнул:
– Есть у тебя что-нибудь ещё, юноша?
Окрылённый, раскрасневшийся Назон смело прочёл:
– Жарко было в тот день… Что я за тело ласкал… О, проходили бы так чаще полудни мои!.. – Рукоплескания и смех были поэту наградой. Успех был полный.« Шалопай», – с улыбкой покачал головой Мессала.
– Как твоё имя, юноша? – серьёзно спросил Проперций.
– Овидий Назон, – прижал тот руку к сердцу. – Родом из Сульмона.
– Я запомню твоё имя, – улыбнулся великий поэт.
– Его стихи действительно хороши? – наклонившись к знаменитости, шепнул Мессала.
– Они легки и свежи, как сама молодость…
Мессала кивал, внимательно слушая. Назон ничего не замечал. Сверкающие женские глаза, устремлённые на него, вспыхивали то там, то тут. Которая? А, не всё ли равно? Все они сейчас готовы принадлежать ему. Как тут не закружиться юной голове?
Возвращаясь с Макрами, он вполуха слушал наставления старшего.
– Неужто тебя устраивает скандальная слава автора эротических стишков? Не трать свой талант на пустяки, любезные женщинам и бестолковым щеголям. Берись-ка за что-нибудь большое и серьёзное.
– Вергилиева слава меня не прельщает, – беспечно встряхивал кудрями юноша. – Я певец своей беспутной жизни, и только.
Молодой Макр счёл долгом заступиться за приятеля:
– Батюшка, дай срок перебродить дорогому вину. Глядишь, и Назон создаст что-нибудь, достойное его дара.
– Но только не что-то, подобное «Энеиде»! – живо возразил Назон. – Пусть другие поют героев и битвы. Я буду петь жизнь и своё время, в которое имел счастье родиться.
« Зачем упрекаешь меня, что молодость трачу,
Что, сочиняя стишки, праздности я предаюсь?
Я ведь не то, что отцы, не хочу в свои юные годы
В войске служить, не ищу славных наград боевых.
Мне ли законов твердить многословье на неблагодарном
Форуме; стыд позабыв, речи свои продавать?
Эти не вечны дела, а я себе славы желаю
Непреходящей, чтоб мир песни мои повторял.
Чернь за презренным богатством стремит,
А мне, Аполлон златокудрый,
Полную чашу, молю, влаги кастальской налей»
