Галина Грушина
Искусство любви
Глава 19. Назон
Очень скоро Крытая улица увидела, как Пор тащит в дом Капитона корзину с пожитками своего господина. Рассудив, что нечего тратиться на жильё, раз Терция в целом доме одна, Назон отказался от снятой квартиры и поселился у любимой Сначала он пытался и на новом месте работать над «Медеей», но все усилия его оказывались тщетными. Возлюбленная забирала себе всё его время. Терция тяготилась сидением дома и постоянно стремилась на люди. Сам большой любитель прогулок, уступчивый любовник покорялся ей, и они шли на Марсово поле или Священную дорогу. Их узнавали, указывали пальцами:
– Вот Назон со своею Кориной.
Он был горд известностью, она счастлива вернувшейся славой, щедро раздаривая всем улыбки и воздушные поцелуи.
Он ввёл её в дома друзей, где бывал сам, но не в те, которые навещали Понтия, Сульпиция и другие высокородные матроны, и куда он сам входил, робея. Поэты сетовали, что его не видно в портике Аполлона и у Поллиона, что он не посещает публичных чтений. Макр упрекал в ле
– Я уже готовлюсь воспеть поединок Ахилла с Гектором, – укоризненно говорил старший друг, – а ты ни с места.
– Что делать! Амур над нами всевластен, – беспечно отмахивался Назон. – Наверно , рано мне посягать на трагический скипетр. Я тебе уже не раз говорил, что пишу только о том, что пережил сам. Пока я ещё лишь певец своей беспутной жизни.
– Меня утешает твоё «пока», – улыбнулся Макр.
Напрасно беспокоился о нём друг: Назон уже знал себе цену и, заглядывая вдаль, прикидывал, чем заполнит всё ещё чистые страницы своих будущих книг.
«Друг мой, зачем упрекаешь меня, что молодость трачу:
Мол, не хочу я ни в войске служить, ни в суде выступать.
Эти не вечны дела; мне нужна вековечная слава.
На небе солнце с луною, – значит , не умер Арат.
Наши пороки все с нами, – значит, Менандр ещё жив
Камень погибнет, железо, – лишь песня не ведает тлена.
Мне Аполлон златокудрый полную чашу кастальской
Влаги сияющей налил; песни – стихия моя.
Пусть я сгорю на костре погребальном, но не умру:
Жить я останусь лучшею частью своей.»
Терция знать ничего не желала о повседневном труде, пусть всего лишь литературном, хотела ежедневных развлечений, музыки, веселья, нежных взглядов, восторженных шепотков. На чтениях и диспутах она отчаянно скучала и откровенно признавалась, что терпеть не может стихов. Он вновь неохотно покорялся её власти, хотя это уже стало его тяготить.
До поры он не ведал, что в дом вновь зачастила Дипсада. Всё началось с одной прогулки вдоль Загородки, когда им повстречался высокий, статный военный, одаривший Терцию восхищённым взглядом. Крошка почему-то залилась румянцем. Потом военный что-то выпытывал у одной из продажных девиц, указывая на них. Назон поторопился увести прочь своё сокровище, тем более что девица была ему знакома, однажды он её нанимал. Дома он устроил любимой разнос, но Терция сердито ответила, что во всём виноват он сам.
– Ты со своими стихами сделал меня всеобщей собственностью. Чего же ты хочешь теперь?
Он хотел, чтобы она принадлежала ему одному, и одновременно жаждал свободного времени для литературных занятий. Чтобы соединить приятное с полезным, он опять снял поблизости от дома небольшую каморку, где иногда уединялся, неизменно возвращаясь ночевать «домой». Терция была недовольна, тем более что он не сочинял новых стихов, воспевающих их любовь. Была у неё и ещё одна причина для недовольства: любимый по-прежнему становился бесчувственным, едва она заводила речь о подарках. Не придумав ничего нового, она снова заговорила о своём дне рождения, назначив его на сей раз в первые же иды. В иды он к ней не пришёл, но подарок всё-таки прислал. Терция нетерпеливо развернула обёртку и увидела таблички со стихами! В ярости она разломала их и, выбежав на балкон, швырнула в канаву.
Однажды в его присутствии служанка вручила госпоже какую-то подозрительную записку. Крошка явно разволновалась, а на просьбу показать записку или по крайней мере сказать, от кого она, ответила отказом. Они поссорились.
«О, для чего ты при мне получаешь и пишешь записки?
А с молодыми людьми на пирах перегляды и знаки, —
Этот условный язык, слов заменяющий смысл?
Более! Видел, как ты прижимала свой пальчик к щеке.
Разве не я обучил тебя этому знаку?
Много я, долго терпел! Победили терпенье измены.
Зря перестань расточать мне фальшивые ласки,
Ныне я стал не таким уж глупцом.»
Заночевав в каморке, он долго колебался, что предпочесть: примириться с Терцией либо наказать её ледяным молчанием. Осталось неизвестным, что он выбрал, ибо служанка принесла ему записку госпожи: «Сегодня не приходи. Я нездорова.» Девчонка подтвердила, что госпожа не встаёт с постели, и убежала. Он огорчился; пустой день впереди показался слишком длинным .Вечером он всё-таки навестил свою любезную, чтобы справиться о здоровье, однако привратник не впустил его в дом. Оскорблённый, он стоял у двери, не зная, на что решиться.
« Слушай, привратник, позорной прикованный цепью,
Выдвинь засов, отвори эту противную дверь!
Вспомни: когда ты дрожал, без туники плетей ожидая,
Я ведь тебя защитил пред твоей госпожой.
Долг возврати! Вижу, ты сам проявить признательность рад.
Многого я не прошу. Проход лишь узенький сделай,
Чтобы я боком пролез в полуоткрытую щель.
Нет, ты не слушаешь просьб. Ты сам деревянный, привратник!
Стала уж мокрою дверь, столько я выплакал слёз.»
– Так вот, не уйду же! – решил он. – Она сейчас не одна , это ясно. Я уличу её, поймаю на месте, и пусть ей будет стыдно!
Время тянулось медленно. Он ждал под дверью, страдая, ужасаясь своему унижению, и… сочиняя стихи. Дверь отворилась лишь через несколько часов, и упрямец увидел довольного бравого вояку, покидавшего дом.
« Как же тут верить богам?! Она неверна, изменила!
В верности, помню, мне жизнью клялась!
Боги! Она оскорбила вас, клятву нарушив,
Так почему же страдание мне одному?
Видел я, как из дверей выходит любовник.
Хуже того, он с ухмылкой заметил меня.
Злому врагу моему пожелал бы я столько стыда!
Боги, изменницу вы покарайте!
Милая! Как же в объятьях его ты сжимала?
Как позволяла ласкать себя грубым рукам?
Он же вояка, он хвастать, пожалуй, начнёт,
Сколько невинных людей он без счёту зарезал.
Я же ,Феба и Муз чистейших служитель,
Плача у запертой двери, слагаю стихи.»
Напе, запирая за гостем, злорадно крикнула:
– Ты потерял госпожу навсегда! На этот раз она влюбилась не на шутку, а о тебе слышать не хочет.
Через несколько дней Терция сжалилась и разрешила Назону придти. Нечёсаная и заспанная, но всё равно хорошенькая, она лежала на постели; когда он вошёл в спальню, служанки готовились умыть госпожу. Не дослушав его упрёки, она зевнула:
– Напрасно ты выходишь из себя. Ничего не было. Сегодня я спала одна. Напе, подтверди.
Он опешил.
– Но я видел на днях своими глазами, как из твоего дома выходил незнакомый мужчина.
– Ты кому предпочитаешь верить, своим глазам или моим словам? В доме полно служанок. Как ни запрещай, а которая-нибудь обязательно приведёт дружка.
Напе при этих словах скорчила уморительную рожу, однако он предпочёл поверить своим ушам, а не глазам.
– Значит, ты ещё меня любишь, жизнь моя?
Довольно ухмыльнувшись, она протянула ему руку, которую он покрыл благодарными поцелуями. Спустив из-под одеяла босые ноги, Терция начала болтать ими; тогда он сел на пол, и пока служанки занимались омовением госпожи, ласкал каждый пальчик её маленькой ступни. Был или не был верзила-вояка? Любимая утверждает, что нет, – и, значит, надо верить.
Днём они гуляли на Марсовом поле, и укрощённый любовник нёс по привычке зонтик над головой Терции, пока она обходила лавки, смотрела на уличных мимов, болтала с гадалкой, а, главное, красовалась, так что молодые мужчины шеи себе сворачивали, оглядываясь на неё.
– Глядите, Коринна и Назон! – звучало вокруг.
Из ревности он решил не отлучаться от Терции ни на шаг. Однако иногда всё же приходилось расставаться.Так, Макр сообщил, что будет читать у Мессалы новую главу поэмы, и Назон явился послушать декламацию приятеля. Поэты, наполнявшие обычно портик храма Аполлона, здесь не присутствовали: вход в знатный дом им был закрыт. Не было и Тутикана, уехавшего на воды. У Мессалы собралось множество нарядных женщин и их спутников в торжественных тогах. Присев в стороне, Назон слушал вполуха Макра, опасливо оглядывая зал : здесь могла оказаться Понтия. Вместо Понтии он увидел Сульпицию, явно желавшую с ним заговорить. Он никак не мог понять, чего хочется этой женщине, не знал, как себя с нею держать, и вовсе не жаждал общения.
Разговора всё-таки не удалось избежать. Подсев к нему, она сказала:
– Правда ли, что под именем Коринны скрывается Понтия? Во всяком случае, она это утверждает.
Вспомнив, что героиней одной из его элегий действительно стала Понтия, он смутился, покраснел, но всё-таки нашёл силы для отрицания, пустившись в туманные рассуждения о собирательном женском образе в своих стихах.
– Брось ты эти песенки про Коринну, – распорядилась Сульпиция. – Всё равно, с Проперцием тебе не сравняться.
Назон обиделся. Как так? Он уже превзошёл Проперция. Насупившись, он строго сообщил:
– Я задумал научный труд, госпожа, но пока не подобрал подходящего названия. – Он лгал, название уже было придумано: труд, точнее, учебник, будет называться «Искусство любви», но Сульпиции это знать необязательно.
– В таком случае ты должен посетить меня, – сменила гнев на милость матрона. – В моём доме собираются учёные люди.
«Э. нет, – подумал Назон, – меня ты не поймаешь». К счастью, Макр спас его от неприятного общества .
Их отношения с любимой сделались странным и. То привечая его, то отталкивая, Терция продолжала играть с ним, по настроению пуская его в спальню либо заставляя ночевать на улице. Он клял неверную и молил о любви. Она со смехом напоминала, что ему по душе любовь-борьба, вечное сопротивление, победа с боя. Мучая его, она мстила за всё сразу, – за прошлую боль, за измены, даже за молчание Бальба, не звавшего её замуж, а более всего за безденежье. Денег стало так не хватать, что ей пришлось согласиться на улещивания Дипсады и посетить дом сводни, где встретиться кое с кем вовсе не по собственному выбору. Назон устроил скандал, и, расстроенный, подавленный, кончил тем, что расплакался. По привычке, душу свою он облегчил в стихах.
«Просьба моя об одном: скромной хотя бы кажись.
Где беспутствам приют, непотребствам вовсю предавайся.
Там ничего не стыдись, спускай не стесняясь сорочку
И прижимайся бедром смело к мужскому бедру.
Но лишь оделась, опять принимай добродетельный облик.
Лги и людям, и мне; дозволь мне не знать ничего.
Ты признаёшься во всём, – и лишаюсь я чувств, умираю,
Всякий раз у меня холод по жилам течёт…
Что же, живи, как живёшь; но своё отрицай поведенье.
Просьба моя об одном: скромной хотя бы кажись.»
Ссора следовала за ссорой, что уже порядком наскучило обоим. Терция готовилась порвать с поэтом, тем более что Бальб намекнул ей о приличном содержании. Однако не так-то просто было отделаться от надоевшего любовника, пока он сам не хотел конца . Терция дразнила его видом своей всклокоченной постели, показывала синяки от неосторожных поцелуев взасос и даже след зубов на шейке. Он выходил из себя. Почему эта маленькая женщина с глупым носиком вызывала в нём такие восторги, столь долго господствуя над всеми его помыслами и чувствами?
Однажды он снова поднял на неё руку, и она схватила нож, – тупой серебряный ножичек-игрушку, со словами:
– Ты уже бил меня. Больше не посмеешь.
– Я тебе страшно отомщу! – гремел он. – Никто не будет знать, что Коринна – ты.Слышишь? Никто, никогда!
– А я вовсе не желаю быть Коринной. Я была порядочной замужней женщиной, а ты превратил меня в какую-то Коринну, которой все домогаются.
– Ладно! Все станут думать отныне, что Коринна – Понтия.
– И удивляться твоему вкусу, – нашлась она.
– Клянусь всеми богами, наши имена никогда не будут звучать вместе. Стихи мои бессмертны, но имя твоё умрёт вместе с тобой. Ты будешь забыта.
– Теперь, когда ты меня опозорил на весь Город, вряд ли.
– Славу возлюбленной знаменитого поэта ты называешь позором?
– Ты поведал целому миру обо всём, бывавшем между нами, даже о самом тайном! Теперь, как бы я ни куталась в покрывало, все видят меня голой. Ты, ты виноват во всём! Ты сделал меня всеобщей собственностью!
– Ты недостойна быть Коринной. Прощай.
– И, пожалуйста, не возвращайся: у меня сегодня обедает Бальб.
– Изменница!
– Уходи же.
– Коринна…
– Я больше не Коринна!
– Но я люблю тебя.
– Убирайся.
Пришлось вмешаться Напе: она вытолкала поэта за дверь со словами:
– Да отстанет когда-нибудь от нас этот прилипала?
«Что за несчастный был день, в который, зловещие птицы,
Столько несчастному мне вы напророчили бед!
Был ли мне прок от стихов? Стихи мне вредили, и только.
Именно так: мой талант сделал продажной её.
О, зачем я её красоту воспевал громогласно!
Стала гетерой она: в этом повинен я сам.
Сводником сам я служу, к ней гостей зазываю.
Мог бы я Трою воспеть, и Фивы, и Цезаря доблесть, —
Но лишь Коринна одна мне вдохновеньем была.
Что я наделал!»
На следующее же утро он прибежал мириться , однако дверь дома Капитона снова была заперта. Стучать и настаивать, чтобы его впустили, он не стал, но удалился и долго кружил по улицам, пока гнев и обида его не иссякли. Выбор был невелик: смириться либо потерять Коринну. Он снова вернулся на Крытую улицу, чтобы прикрепить к косяку жестокой возлюбленной листок со свежими стихами.
«Мерзки поступки твои, но внешность нельзя не любить .
Будь же любой, но моей, навеки моею, Коринна!»
Вскоре он увидел свой листок плававшим в сточной канаве.
Если бы Терция примирилась с ним, он, наверняка, уже не раз снова поссорился бы с нею, – однако столь решительный отпор выводил из себя, заставляя то и дело стучать в запертую дверь.
« Много я, долго терпел, – писал он. – Победили терпенье измены.
Прочь из усталой груди страсти позорной огонь!
Кончено! Вновь я свободу обрёл. Порвал свои цепи.
Я исцелён, и любовь попираю ногами. «
А сам то и дело наведывался к заветной двери. И однажды она распахнулась. На пороге во всей красе, заняв массивной фигурой весь проём, стоял Капитон. Назон попятился.
– Чего тебе тут! – загремел Капитон.
Назон выскочил из-под балконного навеса, и в тот же миг сверху на него обрушились зловонные струи: служанка вылила на голову поэта зловонную лохань.
Через несколько дней, придя в себя , он отправил Пора на разведку, снабдив его деньгами, – с тем, чтобы тот разузнал, что с Коринной. Малый принёс неутешительные новости: ни госпожа, ни её служанка в доме больше не живут; вернувшийся хозяин выгнал их, и куда они подевались, никто не знает.
Глава 20. Последняя встреча
Прошли годы. Однажды весной на Священной Дороге произошла знаменательная встреча. Назон уже не был пышноволосым юношей с божественным огнём во взоре, но стал утомлённым славой, необычайно знаменитым поэтом, всеобщим любимцем, автором великолепных «Метаморфоз» и многого другого. В то время он ухаживал за богатой и знатной вдовой, вскоре ставшей его третьей – окончательной –женой, и очень беспокоился, как бы слухи о беспутствах юных лет не коснулись её скромных ушей. В тот день он сопровождал свою наречённую в храм для жертвоприношений, в то время как навстречу им шествовала группа людей, по виду жителей какого-нибудь муниципия: видный мужчина во всаднической тоге вёл за руку мальчика лет десяти, а следом, держа девочку помладше, шла скромная матрона в сопровождении служанки. Терция располнела, была одета и причёсана, как подобает добродетельной женщине. Бывшие любовники глянули друг на друга и, содрогнувшись, торопливо отвернулись: Назон тут же начал что-то оживлённо говорить спутнице, а Терция принялась наставлять ребёнка.
Разойдясь на два десятка шагов, оба не выдержали и обернулись, но, встретившись взглядами, быстро отвели глаза.
«Новых поэтов зови, о, мать наслаждений любовных!
Меты я крайней достиг в беге элегий своих.
Пусть читают стихи все влюблённые мира,
И да прославят меня нежные песни мои.
Могут стихи низвести луну кровавую с неба,
Солнечных белых коней могут назад повернуть;
Змеи под властью стихов ядовитое жало теряют,
Реки по воле стихов снова к истокам текут.
Мантуи слава – Марон, Катулл прославил Верону,
Будут теперь называть славой Сульмона меня!
Кроткий элегии стих! Игривые музы, прощайте!
Меты я крайней достиг….»
Они живут в стихах Овидия, – и пылкий юноша-поэт, и легкомысленная Коринна, и проворная Напе, – и все, все, все, даже зеленохвостый попугай. Живут, любят друг друга, ссорятся и мирятся уже две тысячи лет.
К О Н Е Ц
