Габриэль Ферри
Лесной бродяга. Т. 2
Глава XVIII. Из огня да в полымя
Чтобы оценить всю меру опасности, грозившей трем охотникам, нам придется вернуться к тому моменту, когда злополучный Ороче висел над пропастью, сжимая в объятиях глыбу золота, которую он только что с таким трудом отделил от скалы. Изнемогая под тяжестью своей ноши, он возымел было на минуту мысль передать ее Барахе, но тотчас же одумался: судя о своем товарище по себе и зная его чрезвычайное корыстолюбие, он был вполне убежден, что вручить ему свою драгоценную добычу – значило обречь себя на неминуемую гибель. Рассуждать более было некогда, и бандит предпочел лететь в пропасть вместе с добытым им сокровищем.
Бараха безжалостно перерезывал оба лассо, по временам прерывая это занятие то мольбами, то проклятиями и угрозами.
Наконец сильно надрезанные лассо порвались сами собой. Наши охотники, действительно, видели тело бедного Ороче, мелькнувшее, точно черная тень, над кристальной завесой водопада.
Ужаснувшись тому, что сотворил, не потому, впрочем, что это было убийство, а потому, что он лишил себя такого громадного самородка, который один представлял собой целое крупное состояние, Бараха бросил в бездну взгляд, полный отчаяния, но было уже поздно: бездна поглотила и человека, и его сокровище, поглотила бесследно и навсегда.
Впервые в жизни Бараха пожалел о том, что остался одинок. Лишившись своего товарища, он принужден был окончательно отказаться от надежды вступить, с некоторым вероятием на успех, в борьбу с настоящими обладателями сокровищ Золотой долины.
Разбойник хотел было выждать их ухода, но, во-первых, ничто не предвещало их ухода в более или менее близком будущем, а во-вторых, непреодолимая жажда богатства до такой степени овладела всем его существом, что он положительно был не в силах больше ждать и решил немедля предпринять что-нибудь.
Бешеная злоба на трех охотников примешивалась теперь в его душе к сознанию своего полнейшего бессилия и беспомощности, – и чувство злобной зависти к ним возросло до чудовищных размеров.
Он готов был даже поступиться своей алчностью и сообщить тайну товарищам, лишь бы выбить из засады тех, которые осмелились так нагло объявить себя единственными хозяевами всех сокровищ Вальдорадо. С этой целью бандит решил вернуться в лагерь и там просить подкрепления; впрочем, он намеревался сообщить о своем открытии всего пяти или шести человекам из числа мексиканцев, искателей приключений, и затем дезертировать вместе с ними, предоставив остальным разделываться с индейцами как им угодно.
Однако расчетливый бандит упустил при этом из виду два серьезных препятствия, которые должны были помешать осуществлению его мудрого плана: исчезновение самого мексиканского лагеря и присутствие Педро Диаса, смерть которого он уже успел оплакать, но который, как мы видели, тоже поехал в лагерь.
Было уже довольно поздно, когда Бараха решился наконец временно покинуть окрестность Золотой долины. Он задумчиво ехал теперь по той же дороге, по которой ехал и утром вместе с доном Эстебаном, Ороче и Диасом, нимало не подозревая, что последний следовал за ним в некотором расстоянии.
Стоит ли говорить, что ему удалось без труда спуститься незамеченным в долину, следуя изгибу Туманных гор. Это случилось как раз одновременно с поражением мексиканцев.
Уже наступила ночь, когда Бараха, на расстоянии приблизительно мили от лагеря, услышал первые выстрелы начавшейся перестрелки. Он стал тревожно прислушиваться к этим звукам, – и холодный пот невольно выступил у него на лбу. Вскоре перестрелка усилилась.
В полной нерешимости, что предпринять, Бараха придержал коня: продолжать подвигаться вперед или вернуться назад казалось ему одинаково опасным. Однако, принимая во внимание различные соображения, что ехать вперед представлялось все же опаснее, бандит предпочел повернуть обратно. Он собирался уже выполнить свое намерение, когда конский топот, раздавшийся позади него, еще более усилил его мрачные предчувствия.
И вот, сливаясь отчасти с мерным топотом конских копыт, раздался во мраке ночи человеческий голос, от которого у Барахи волосы стали дыбом на голове. То был голос Педро Диаса, это не подлежало ни малейшему сомнению, и этот голос крикнул ему над самым ухом:
– Ороче, если не ошибаюсь?
Бараха не помнил себя от ужаса при звуке этого голоса, произнесшего эти слова: он был убежден, что это мертвец окликает другого мертвеца, так как полагал, что и Ороче и Диас погибли, один на дне пучины, другой – от пули ненавистных ему охотников.
Ему не пришло даже в голову, что Диас мог остаться жив и что он впотьмах мог принять его за Ороче, о смерти которого мог и не знать. Нет, страх и суеверный ужас бандита были так велики, что он, не рассуждая, как безумный, очертя голову помчался вперед.
А топот конских копыт за его спиной становился все слышнее и слышнее. Это была уже настоящая погоня, и голос становился все грознее и грознее. Бараха бежал от этого конского топота и от этого голоса, бежал не помня себя, несмотря на все усиливающуюся впереди перестрелку, которой он от страха почти не слышал. Он мчался прямо к лагерю.
Однако наступил такой момент, когда вид индейцев, зверски избивавших спасавшихся бегством мексиканцев, представлял собой такое ужасающее зрелище, что Бараха забыл на время свой страх перед мертвецами и повернул назад.
Впрочем, как мы уже говорили, мексиканцы вообще бывают суеверны не надолго. Случайная неожиданная встреча с Диасом, которого он считал убитым с самого утра, поразила его воображение и без того уже расстроенное страшной смертью Ороче, но теперь вид индейцев сразу заставил его вернуться к действительности и, осознав грозящую опасность, забыть о фантастических страхах и преследовавших его грозных призраках.
К своему несчастью, повернув коня, Бараха очутился лицом к лицу с Диасом, которого серьезно вооружили против него его измена и бегство во время утренней схватки.
– Трус! – крикнул кабальеро громовым голосом. – Я не позволю тебе дважды бежать в моем присутствии!
И он загородил дорогу бандиту.
В это время апачи окружили их со всех сторон, – и Бараха против воли принужден был принять участие в кровопролитной схватке, которой он хотел избежать. Диас успел вырвать из рук какого-то воина его смертоносный томагавк и орудовал им с невероятной ловкостью. Благодаря только этому обстоятельству ему удалось уйти наконец от неприятеля, слишком многочисленного для того, чтобы он мог надеяться одолеть его. Пленником же, о захвате которого Диаса оповестили торжествующие крики индейцев, привязанный к дереву в ожидании готовящейся ему страшной пытки, оказался злополучный Бараха.
Крепко прикрученный к колючему стволу железного дерева, среди хоровода дикарей, исполнявших какую-то дьявольскую пляску вокруг него, отчаявшийся убийца Ороче ожидал приближения смерти и жестокого искупления своих злодеяний, уготованного ему Провидением.
Несчастный, которому теперь приходили на память один за другим жуткие рассказы старого Бенито, понял, что попал в руки врагов еще более безжалостных и беспощадных, чем был он сам по отношению к злополучному гамбусино, и что от них нельзя ждать не только пощады, а даже и капли воды, чтобы утолить мучившую его жажду.
Оцепенев от ужаса, бандит обводил помутившимся, растерянным взглядом дикие, свирепые лица своих палачей, с дьявольским злорадством готовившихся приступить к предшествовавшим казни пыткам. При свете пылающих повозок, освещавших окрестность кровавым заревом, видно было, как несчастный изнемогал и потому только не падал лицом вниз, что кожаные ремни туго притягивали его к стволу дерева; но, несмотря на это, ноги у него подкашивались и явно не в состоянии были поддерживать тяжесть его тела.
В ожидании казни индейцы раскаливали на огне железные прутья, точили ножи и заостряли стрелы.
После блестящей победы, одержанной в этот день краснокожими, пытка и казнь пленного должны были увенчать их торжество. Слова старого Бенито, вырвавшиеся у него вчера, так и звучали теперь в ушах Барахи, точно страшное предсказание ожидавшей его участи: «Если волею судьбы вы окажетесь в лапах краснокожих, то молите Бога, чтобы это произошло в радостный для них час, тогда, по крайней мере, вы отделаетесь хотя и зверскими, но непродолжительными муками».
Теперь бедный Бараха не мог не сознаться, что в этот вечер индейцы были чрезвычайно весело настроены, но все-таки у него не выходило из головы, что эта кратковременная пытка длится обыкновенно не менее пяти часов.
Наконец к нему приблизился рослый индеец с мрачным, свирепым лицом и проговорил:
– Бледнолицые болтливы, как сороки и попугаи, когда их много, но когда они привязаны к столбу пытки, то молчат, как сомы в омуте. Хватит ли мужества у бледнолицего пропеть свою предсмертную песнь?
Бараха не понял значения его слов, и краткий вздох был единственным ответом на оскорбительный выпад индейца, вздох, походивший на мучительный стон.
Затем подошел другой дикарь. Свежая рана – след сабли или кинжала пересекала его грудь от плеча до бедра. Несмотря на тщательную перевязку из древесной коры, кровь из раны обильно сочилась. Обмакнув палец в своей крови, апач провел по лицу Барахи линию от лба до подбородка.
– Вся эта сторона лица, – сказал он, – и половина лба, и глаз, и щека – моя доля, и я заранее отмечаю их для себя: я один буду иметь право вырвать их у белого!
Но поскольку Бараха не понял и этой страшной угрозы, что успел заметить проницательный краснокожий, то дикарь постарался пояснить ему свою мысль посредством нескольких испанских слов и выразительных жестов с помощью своего ножа.
Кровь застыла в жилах несчастного, когда он уяснил наконец, о чем идет речь.
Между тем, возбужденный этим примером, из круга бесновавшихся дикарей выступил третий индеец.
– А скальп будет мой! – проговорил он, дотрагиваясь до волос пленника.
– Я один буду иметь право, – добавил четвертый, – вылить ему на обнаженный череп кипящее сало, которое мы вытопим из трупов бледнолицых!
Бараха не мог не понимать всех этих ужасных подробностей, которые, для большей ясности, пояснялись еще самыми вразумительными жестами.
Затем последовал небольшой перерыв, в течение которого индейцы продолжили традиционный танец «скальпа». Вдруг раздался вой, но совершенно иного характера, чем тот, каким обыкновенно сопровождается у индейцев проявление радости или горя (ведь эти дикари, свирепейшие из всех зверей пустыни, умеют только выть и только воем выражают и радость, и тоску, и скорбь); нет, на сей раз пустыня огласилась совершенно иного рода воем, похожим на завывание голодных ягуаров, чующих добычу и сгорающих от нетерпения поскорее наброситься на нее.
Тогда раненый вождь, остававшийся все время на возвышенности с Антилопой, неторопливо встал, чтобы подать знак к началу пытки. Но, как видно, час Барахи еще не настал: неожиданное событие отсрочило пытку.
Посреди круга, освещенного пламенем костров, вдруг появился воин в одеянии индейца, но совершенно не походившем на обычное одеяние апачей; впрочем, появление его, по-видимому, никого не удивило, только имя, Эль-Метисо, стало передаваться из уст в уста.
Незнакомец приветствовал индейцев величественным и одновременно чуть небрежным движением руки и сразу подошел к их пленнику. Пламя освещало достаточно ярко фигуру несчастного, чтобы вновь прибывший мог разглядеть черты мертвенно-бледного лица Барахи. На физиономии незнакомца появилось выражение самого глубочайшего презрения, без малейшей примеси жалости или соболезнования, но Бараха, несмотря на это, не мог удержать невольного чувства удивления: он узнал в этом человеке того таинственного незнакомца, которого он видел в этот день в легком челноке из древесной коры, молчаливо скользившем по водам горного потока там, в Туманных горах.
Эль-Метисо обратился к Барахе сперва на английском языке, причем последний, конечно, не понял его, затем на французском и, наконец, на испанском.
– Сеньор! – радостно воскликнул пленный. – Если вы сможете спасти меня, то я дам вам так много золота, что вы не сможете даже унести всего!
Бараха произнес эти слова таким убежденным тоном и с таким искренним порывом, что Эль-Метисо – мы можем даже назвать его индейцем, поскольку он несравненно больше принадлежал к красной, чем к белой расе, – невольно поверил ему и, казалось, заинтересовался этим предложением. Его мрачная физиономия осветилась на мгновение выражением алчной радости.
– Правда? – спросил он, причем глаза его сверкали и разгорались от предвкушения будущего благополучия.
– О сеньор! – воскликнул Бараха, обнадеженный выражением лица незнакомца. – Это такая же правда, как и то, что я сейчас должен буду умереть в ужаснейших муках, если только ваше вмешательство не спасет меня! Слушайте, что я скажу вам: вы последуйте за мной, захватив десять, двадцать, тридцать человек воинов, словом, сколько вам угодно, и если завтра с восходом солнца, при первых его лучах, я не приведу вас к богатейшим россыпям золота, какие только существуют на свете, то вы можете подвергнуть меня самым бесчеловечным пыткам, пусть даже еще более ужасным, чем те, которые грозят мне теперь!
– Я попытаюсь сделать, что можно, – сказал Эль-Метисо вполголоса, – теперь не пророни больше ни слова: хотя индейцы и не особенно гонятся за золотом, все же им не следует знать о твоем предложении. Нас слушают!
Действительно, кольцо дикарей, сгоравших от нетерпения приступить скорее к своей дикой забаве, стало постепенно стягиваться вокруг, и уже слышался ропот недовольства.
– Хорошо! – сказал Эль-Метисо громко по-индейски. – Я переложу в уши вождя слова бледнолицего пленника!
При этих словах таинственная личность окинула всех присутствующих таким властным взглядом, который заставил отступить назад даже самых нетерпеливых апачей. Затем, подойдя к Черной Птице, по-прежнему восседавшему на возвышенности, Эль-Метисо громко, внушительно заявил:
– Пусть ни один воин не дотронется пальцем до пленника до тех пор, пока два вождя не окончат своего военного совета!
Луч надежды блеснул для несчастного Барахи, и в то время как его мучители метали на него полные злобного нетерпения взгляды, злополучный пленник не сводил глаз с человека, от которого зависело теперь его спасение, а сердце попеременно то начинало сильно колотиться от радости, то снова замирало от мучительных опасений. Словом, Бараха переживал в это время все те потрясающие чувства и муки, которые иной раз заставляют человека поседеть в продолжение нескольких часов. Еще не дожив до настоящей физической пытки и казни, убийца Ороче пережил в это время и выстрадал более, чем его жертва.
Совещание двух вождей длилось довольно долго. Черную Птицу, по-видимому, нелегко оказалось уговорить. Впрочем, ни одно слово из их разговора не доносилось до слуха воинов, а их жесты и движения было довольно трудно истолковать безошибочно.
Эль-Метисо указал правой рукой на цепь Туманных гор, а левой описал в воздухе крутую дугу, означавшую, вероятно, что горы следует перейти, затем, описав распростертыми руками большой круг, вероятно желая изобразить этим жестом обширную долину, указал на задушенных и прирезанных коней в лагере мексиканцев и стал подражать движению скачущих коней, берущих препятствие. Тем не менее мрачный индейский вождь все еще колебался, пока Бараха, все время неотступно следивший за двумя собеседниками, не заметил, что тот из них, кто отстаивал его интересы, вдруг принял на себя печальный, задумчивый вид и тихо прошептал на ухо Черной Птице несколько таинственных слов.
Вопреки всему своему стоицизму индеец не смог удержаться, чтобы не вздрогнуть всем телом, и не сумел подавить в себе того чувства, которое заставило глаза его вспыхнуть подобно раскаленным угольям и засветиться бешеной злобой. Наконец Эль-Метисо, указывая на пленного, произнес громко, так, чтобы все могли его слышать:
– Что значит этот жалкий трусливый заяц в сравнении со смелым и отважным воином, с твердым сердцем и железными мускулами, которого я предам вам?! Когда солнце, которое взойдет завтра, трижды обойдет землю, Кровавая Рука и Эль-Метисо встретятся с Черной Птицей в том месте, где Рио-Хила сливается с Красной речкой близ озера Бизонов. Там апачи найдут к тому же еще четырех прекрасных коней, которых белые охотники наловили и укротили для них. Там и тот, которого…
Тут Черная Птица прервал речь Эль-Метисо, опустив свою руку на его плечо. Сделка, видимо, была заключена.
Тогда пришелец медленно спустился с пригорка и, смерив разочарованных индейцев уверенным и строгим взглядом, своим ножом разрезал ремни, которыми пленный был привязан к дереву. Затем, не слушая его пламенных излияний благодарности за спасение, он отвел его в сторону и сказал ему тоном высокомерной угрозы:
– Смотри, не вздумай обмануть мое доверие! Там, – он указал на Туманные горы, – меня ожидает мой товарищ, и, кроме него, я захвачу с собой еще одиннадцать апачей!
– Сеньор! – воскликнул Бараха. – Этого слишком мало, доступ к сокровищам охраняют три человека, из которых двое – слишком опасные противники. Никогда еще не бывало, чтобы их выстрел пропал даром: они не знают промаха!
Надменная, презрительная улыбка скользнула по губам незнакомца.
– Кровавая Рука и я никогда еще не целились напрасно во врага, еще ни один наш выстрел не обманул наших ожиданий, хотя бы даже нам была видна одна лишь макушка врага! – сказал он, потрясая своим тяжеловесным ружьем. – Сокол слеп и неповоротлив в сравнении с нами!
Вскоре индейцы покинули преданный огню лагерь искателей золота. Черная Птица с большей частью своего отряда отправился к озеру Бизонов, а двое уполномоченных его в деле мщения пошли иным путем.
Антилопа направился к разветвлению Рио-Хилы с десятью воинами, чтобы отыскать там потерянный след трех охотников, а Эль-Метисо и Бараха с одиннадцатью другими воинами поскакали напрямик к Золотой долине.
Последние остатки догоравших костров и повозок распадались мелким огненным дождем и с шипением угасали в лужах крови, которую земля еще не успела впитать в себя.
Глава XIX. Степные пираты
В начале этого рассказа было уже сообщено, как благодаря погоне за драгоценными металлами и мехами в лесах и степях пустынной, почти необитаемой части Северной Америки, от самой Канады и до побережья Тихого океана, иначе говоря, на всем громадном пространстве, занятом Канадой, Северо-Американскими Соединенными Штатами и Мексикой, возник качественно новый, своеобразный класс людей.
Мы пытались описать и изобразить, насколько возможно, точно и живо этот своеобразный тип лесных бродяг – охотников и гамбусино – искателей золота.
Предки и предшественники этих авантюристов – искателей приключений, типичными представителями нравов и обычаев которых являются в нашем повествовании канадец и охотник-испанец, а также и предшественники искателей золота должны были бороться исключительно только с законными владельцами и хозяевами необъятных лесов, пустынь и прерий, в которые они вторгались в погоне за добычей – в основном за пушниной и благородными металлами. Теперь же последователи этих предприимчивых людей принуждены были вести борьбу против врагов несравненно более опасных и коварных, чем даже индейцы или дикие звери.
Этими врагами явились те белые, которые принимают образ жизни дикарей и, становясь ренегатами своей веры, нравов и обычаев, ренегатами культуры и цивилизации, вступают с различными племенами индейцев в частые, но в большинстве случаев лишь мимолетные контакты. Они-то и породили новую расу полукровок – метисов, унаследовавших от своих родителей все пороки красной и белой рас и, пожалуй, ни одной их добродетели.
Неутомимые мародеры, подобные чистокровным индейцам, искусно владеющие всяким оружием, говорящие одинаково как на языке своих отцов, так и на языке своих матерей, всегда готовые злоупотреблять своими познаниями во вред и белым и краснокожим, метисы являются в большинстве случаев проклятием пустыни и самыми коварными врагами, каких только можно встретить в этих странах.
Прибавим к этим пособникам индейцев еще тех белых, которых их преступления изгнали из городов и заставили искать убежища в глухомани, где они могли рассчитывать на безнаказанность и полную возможность давать волю своим мерзким страстям и порочным инстинктам, – и мы получим полное представление о многочисленности врагов, с которыми постоянно приходится бороться трапперам, охотникам и искателям золота.
Нашим друзьям тоже предстояло встретиться с этими отбросами цивилизации. Но Диас не успел сообщить того, что в числе их врагов находились два белых пирата прерии.
Последние без ведома наших охотников припрятали свои челноки в подземном канале, ведущем из озера Золотой долины в Туманные горы, в таком надежном месте, где их никоим образом нельзя было разыскать. Эти двое степных пиратов были отец и сын. Последний уже знаком нашим читателям под именем Эль-Метисо, как его называли мексиканцы и апачи. Канадские охотники – французы звали его Sang-Mele – Смешанная Кровь, американцы – Halg-Breed – Полукровка. Недобрая слава о нем облетела все эти страны. Что же касается первого, то в зависимости от языка, на котором говорили искатели приключений, обитавшие в диких пустынях, его называли Main-Rouge[6], Red-Hand[7] и Mano-Sangriento[8], то его страшную известность мог затмить разве только его сын.
Обладая поистине каменным сердцем, не доступным никакой жалости, и зверской жестокостью, с которой ничто не могло сравниться, отличаясь дьявольской ловкостью, хитростью, проворством и смелостью, которая ни перед чем не останавливалась, оба негодяя, и отец и сын, точные копии друг с друга во всем, имели за собой еще одно преимущество: свободно изъяснялись на английском, французском и испанском языках и на всех индейских наречиях, встречающихся в здешних местах.
Впрочем, из дальнейшего хода рассказа будет видно, какую роль играли эти две личности в жизни обитателей Соноры; тогда и читатель ближе ознакомится с образом действий этих людей, которые являлись поочередно то друзьями, то врагами как белых, так и индейцев, заставляли тех и других служить своим корыстным интересам и в то же время одинаково внушая страх и недоверие и первым и последним.
Холодный прием, оказанный Эль-Метисо Черной Птицей и его воинами, и высокомерное обхождение этого метиса, а тем более уступка ему своего военнопленного, на которую в конце концов согласился краснокожий вождь, – все это уже достаточно наглядно указывает на громадный авторитет, каким пользовался этот человек среди индейских племен.
– Итак, – проговорил Хосе после отъезда Диаса, – не прав ли я был, утверждая, что зря мы остались здесь на ночь?! Вот и ввязались в хлопотное дело!
– Ба! – проговорил Фабиан. – Вся наша жизнь разве не должна быть нескончаемым рядом схваток и сражений, риска и опасностей? Так не все ли равно, где драться, тут или в другом месте?
– Это было отрадно для меня и для Хосе, – вмешался в разговор Красный Карабин. – Мы – люди привычные к такого рода жизни, но ради тебя, дорогой мальчик, я хотел бы, не отказываясь от жизни в лесах и прериях, отказаться от опасных скитаний по безлюдным местам, где риск погибнуть возрастает многократно. Я мечтал пристать к моим соотечественникам, плавающим в верховьях Миссури, или же поступить на службу в качестве траппера и горного охотника штата Орегон[9]. Таким образом, нас всегда насчитывалось бы одновременно человек около ста; и хотя нам пришлось бы жить, как теперь, вдали от городов, но, по крайней мере, нечего было бы страшиться, если только начальник – человек осмотрительный и способный, знающий свое дело и местные условия жизни, – а таких немало!
– Боюсь, – сказал Хосе после непродолжительного молчания своих товарищей, – что наша позиция, в сущности, вовсе не так хороша, как мы думали сначала! Взгляните, с вершины того гребня, из расселины которого низвергается водопад, врагу нетрудно будет одолеть наше укрепление!
– Водяная струя падает прямо из облака сплошного тумана, и если эти мерзавцы заберутся туда, то станут так же невидимы для нас, как мы для них! – проговорил канадец. – Посмотрите, ведь мы здесь окутаны самым густым туманом; правда, солнце сейчас может рассеять его, но оно не разгонит тумана, постоянно скопляющегося чуть выше в горах!
– Так-то оно так, – согласился Хосе, – но стоит только ветру рассеять на мгновение этот туман, – и в нас будут стрелять как в простую мишень!
– Жизнь наша в руках Божиих! – проговорил Фабиан.
– Да, и в руках апачей, иначе говоря, краснокожих дьяволов! – буркнул Хосе.
Действительно, наши охотники не могли не сознавать, что все для них зависело от дуновения ветра, первый порыв которого мог, разогнав туман над их головой, выдать их врагам. Но теперь было уже поздно менять позицию; волей-неволей приходилось держаться на старой.
– Послушайте, – начал Хосе, – у меня появился план, я сейчас пойду… Ш-ш!.. Кажется, наверху гребня кто-то есть!
В этот момент сорвавшийся с высоты камень с шумом полетел в пропасть.
– Мерзавцы уже там, вне всякого сомнения, – прошептал канадец. – Будьте начеку, друзья!
– Эти черти и там, на гребне, и рыскают в долине тоже, – уверенно проговорил Хосе, – но мне необходимо спуститься вниз! Я пойду под прикрытием ваших выстрелов, но смотрите, будьте осторожны!
Канадец уже привык полагаться на испытанные не раз смелость, мужество, ловкость и хитрость друга и потому не попросил у него никаких разъяснений. Фабиан и Розбуа, опустившись на колени, приложили ружья к плечу и были готовы при первой надобности спустить курки.
Тем временем испанец, присев на корточки и положив ружье поперек колен, спустился по скату холма и на мгновение исчез во мраке, царившем еще повсюду в долине. Но Красному Карабину и Фабиану недолго пришлось тревожиться о нем: несколько минут спустя они уже снова увидели его у подножия пирамиды, на которую он стал проворно взбираться. В руках у Хосе было толстое шерстяное серапе Кучильо, служившее тому плащом.
– О, это прекрасная мысль! – просто сказал Красный Карабин, сразу угадавший намерение Хосе.
– Да, – прибавил испанец, – за этой шерстяной завесой, да если еще ее подбить покрывалом дона Фабиана, я поручусь, ни одна ружейная пуля не коснется нас!
Верхние углы двух серапе были тотчас прикреплены на высоте человеческого роста к стволам пихт, возвышавшихся над площадкой пирамиды, и их развевающиеся складки действительно представляли собою непроницаемую преграду для пуль.
– Ну, теперь нам с этой стороны нечего опасаться! – сказал Хосе, удовлетворенно потирая руки. – А с другой нас достаточно защищают поставленные на ребро каменные плиты, так что теперь мы можем спокойно ожидать неприятеля и вступить с ним в переговоры, если он захочет. Я теперь же могу сообщить вам весь план их действий! – добавил испанец с апломбом великого стратега, заранее угадывающего весь хитрый план неприятеля, которого он собирается разбить наголову.
– Посмотрим! – сказал, улыбаясь, Фабиан, в душе дивясь беспечному спокойствию бывшего микелета, который лег на спину и под защитой серапе чувствовал себя в полной безопасности.
Лежа на спине, он спокойно любовался звездами, еще мерцавшими там и сям сквозь прозрачную дымку тумана.
– Так поделись с нами своим планом, – предложил Фабиан.
– Охотно! – отозвался Хосе. – Но прежде всего прилягте, друзья, поскольку, оставаясь на ногах, вы представляете такую же мишень, как стволы этих пихт!
Розбуа и Фабиан молча последовали разумному совету товарища, так что со стороны долины на вершине пирамиды не видно было ничего, кроме фантастического силуэта конского скелета, шестов с развевающимися скальпами и мощных ветвей гигантских пихт, простиравших свой темно-зеленый покров над всеми этими мрачными эмблемами смерти.
– Прежде всего, – начал испанец, – раз мексиканские искатели приключений, которых, как я уверен, здесь несколько, и кочевые индейцы идут сюда под предводительством Барахи, то всего вероятнее, что мерзавец поведет их сюда тем же путем, каким он бежал от нас. Вот почему они должны непременно взобраться на гребень. Кроме того, у Барахи имеется еще и другое основание не идти сюда напрямик со стороны долины. Если уж он, как мы предполагаем, не задумался сбросить в пропасть своего ближайшего друга ради того, чтобы завладеть самому всеми сокровищами Золотой долины, то, конечно же, не захочет выдать своим новым союзникам местонахождение россыпи. Поэтому-то если бы он повел их долиной, то мог бы опасаться, что они как-нибудь случайно увидят его сокровища, чего он, понятно, всячески старается избежать… Как видно, само Провидение надоумило меня прикрыть россыпь, – сказал Хосе после некоторого молчания, как бы говоря сам с собой. – Однако вернемся к плану неприятеля! – продолжал он уже вслух. – Итак, эти мерзавцы займут гребень скалы напротив и постараются перебить нас одного за другим, а впоследствии передушить друг друга из-за раздела нашего наследства. Так вот, друзья, – заключил испанец, – в случае открытия враждебных действий первая пуля – Барахе!
Фабиан согласно кивал, выслушивая преисполненного самоуверенности бывшего микелета, что же касается Красного Карабина, то он был настроен далеко не столь оптимистично.
С того момента как лесной бродяга поверил в возможность счастливо прожить остаток дней своих среди дикой пустыни вместе с приемным сыном, который дал ему обещание никогда более не расставаться с ним, в душе его произошел разительный переворот. Многочисленные опасности, постоянно угрожающие в пустыне тому, кто избрал ее себе второй родиной, опасности, которые он всегда счастливо преодолевал, теперь почему-то стали пугать его.
На островке посреди Рио-Хилы мужество не изменяло ему ни на одну минуту, хотя сердце его сжималось от волнения при мысли об опасности, которой подвергался Фабиан. Но здесь, на площадке пирамиды, им овладело какое-то странное, болезненное ощущение. Глаза его, казалось, утратили свой прежний живой и проницательный взгляд, вспыхивающий при виде опасности, а изобретательный и находчивый ум вдруг словно утерял свои необычайные способности.
Пока Хосе с воодушевлением развивал предполагаемый план действий неприятеля, канадец несколько раз собирался высказаться, но каждый раз, удивленный теми чувствами и мыслями, которые напрашивались ему на язык, смолкал, стыдясь дать волю этим чувствам и мыслям. В конце концов он все-таки решился.
– Послушайте, друзья, – сказал он, подхватив на лету утешительную мысль, проскользнувшую в словах его друга, – одно из двух: или готовящиеся напасть на нас бандиты знают о существовании богатейшей россыпи, или не знают. Я не говорю, конечно, о Барахе, которому все известно. Так как Фабиан не желает воспользоваться этим золотом, точно так же как и мы, то есть смысл открыть им эту тайну; если же она уже известна им, то вопрос сам по себе отпадает. Как в том, так и в другом случае мы без спора уступим им это злополучное золото и, не обменявшись ни одним выстрелом, спокойно уйдем отсюда. Что вы на это скажете?