Габриэль Ферри
Лесной бродяга. Т. 2
Хосе хранил упорное, негодующее молчание.
– Это единственное средство, какое остается нам! – продолжал канадец, настаивая на своем плане, несмотря на молчаливое неодобрение верного друга, причину которого без труда угадывал.
Но и на сей раз Хосе не проронил ни слова и только принялся насвистывать какой-то воинственный марш – любимое его занятие в часы отдыха или раздумья. Фабиан также молчал, – и отважный канадец, которого беззаветная любовь к юноше толкала на постыдное малодушие, со вздохом отвернулся от своих друзей, чтобы скрыть залившую его лицо краску стыда.
– Быть может, нам следовало бы еще предложить им и себя в качестве вьючных животных, – проговорил наконец бывший микелет с едкой насмешкой, которая, как ножом, кольнула в сердце ветерана пустыни, – чтобы эти великодушные сеньоры не имели надобности утруждать себя и уносить на своих спинах награбленную ими добычу. Не правда ли, как отрадно будет видеть двух белых воинов, которые, никогда не бледнея, раньше сами бросали вызов целому племени индейцев, а теперь будут склонять свои буйные головы перед отребьем рода человеческого?! Эх, дон Фабиан, – с горечью добавил охотник, – что вы сделали с моим отважным и мужественным стариком?!
– Фабиан, Фабиан! Ты – светлая звезда, взошедшая на склоне моей жизни! – вздохнул Красный Карабин. – Ты придал этой жизни и смысл и сладость и сумел заставить меня дорожить ею и ценить ее, не слушай этого человека с каменным сердцем, твердым как скала: ведь он никогда никого не любил!
– Я вижу, Розбуа, что, прожив с Фабианом лишний день, успел уже забыть.
– Нет, нет, я не забыл, никогда и не забуду, пока жив, что скальпировальный нож успел уже провести кровавую борозду по моему черепу, когда, рискуя своей собственной жизнью, ты спас меня от верной смерти! Мало того, нет ни одного горького, тяжелого или радостного часа в моей жизни за прожитые бок о бок последние десять лет, который бы изгладился из моей памяти! Нет, я ничего не забыл! Прости мне, друг, горечь моих слов, но ты, конечно, не в состоянии понять, что такое за чувство родительской нежности и любовь отца к своему сыну: я старый лесной бродяга… чтобы сохранить эту опору моей старости… я желал бы… Да что! И храбрый лев Атласа не отступает ли перед врагом, чтобы спасти своего львенка?! – энергично докончил старый охотник, не стараясь долее скрывать своих настоящих чувств.
Фабиан схватил руку того, кто любил его больше даже, чем свои жизнь и честь, вместе взятые.
– Розбуа, дорогой отец мой! – воскликнул он, растроганный до слез. – Я же сказал вам, что мы умрем вместе, если это будет нужно, и я искренне желаю этого, но все-таки мы сделаем так, как вы считаете необходимым.
– Гм! – промычал Хосе, который теперь, в свою очередь, растрогался. – Гм!.. Дело это… можно уладить, гм!.. Но черт побери!.. Это тяжело!.. да… но как ты говоришь, что и львы Атласа… ну, раз так… Карамба! Воля ваша, паршиво они поступают, и похвалить их тут не за что, разве только за то, что они уходят после того, как уложат на месте с полдюжины охотников! Но давайте покончим скорей с этим делом! Призовем сюда эту мразь и, если уж так надо, сдадимся им!
С этими словами бывший карабинер со свойственной ему решительностью встал во весь рост.
Красный Карабин и не думал протестовать против такого решения, но Фабиан остановил пылкого испанца.
– Вы оба, – сказал он, – можете и бежать и сдаваться, не опозорив себя, так как за вашими плечами – жизнь, полная невероятно мужественных, мало того, геройских поступков, но, во всяком случае, чтобы сдача была для нас более почетной и менее тяжелой, следует выждать, пока нам предложат ее. Подождите, пока сделается настолько светло, что можно будет видеть, по крайней мере, с каким числом и с какого рода врагами мы имеем дело!
– С несколькими мексиканскими бандитами и горстью индейцев, которые, конечно, будут настолько же удивлены тем, что обратили нас в бегство, сколько и мы тем, что бежим от них! – сказал Хосе презрительно. – Однако эти мерзавцы, как мне кажется, что-то уж больно долго готовятся к нападению!
И смелый испанец ползком добрался до края площадки, чтобы взглянуть вниз, в долину, и вверх, на вершины скал. Первые смутные проблески зари освещали совершенно безлюдную пустую равнину, столь же безлюдную, как и накануне.
– В долине ни души, – проговорил бывший микелет, – и если вы хотите меня послушать, то, так как мы уже все равно решили поступить подобно львам Атласа, я полагаю, лучше нам уйти немедля, пока еще есть время, не вступая ни в какие переговоры; дожидаться долее этих негодяев мне кажется опасным, тем более что добровольная сдача совершенно не входит, как вам известно, в число обычаев и нравов пустыни!
Прежде чем ответить Хосе, канадец, в свою очередь, приблизился к краю площадки, стараясь пронизать орлиным взглядом туманно-дымчатый покров, застилавший все пространство равнины.
Все неровности почвы, камни и бугорки, которыми она была усеяна, представляли собой еще неясные, смутно различимые очертания, а потому вдоль этих камней и в расщелинах почвы враги легко могли незаметно прокрасться к подножию пирамиды, подстерегая здесь каждое движение охотников. Введенный в заблуждение видимым спокойствием, царившим повсюду на равнине, Розбуа, вероятно, согласился бы уйти, пока есть время, если бы его изощренный слух не опроверг показаний его глаз.
Шакалы все еще продолжали завывать вокруг останков убитого коня дона Эстебана, как вдруг один более жалобный и протяжный крик присоединился к общему завыванию.
Сигнал этот тотчас же был расшифрован опытным лесным бродягой. Не сказав ни слова, он вернулся на свое прежнее место и сел.
– Полагать, что равнина свободна, – чистейшее заблуждение, – проговорил он. – Слышите, как завывают шакалы над трупом, к которому они не смеют подойти? Я это слышу по тону их воя, и бьюсь об заклад, за лошадью притаилось двое или трое индейцев!
Хосе тотчас подполз к краю площадки и, приглядевшись пристальнее, сказал:
– Ты, как всегда, не ошибся, Розбуа! Теперь и я различаю: их двое; распластались на животах, затаились. Эх, будь моя воля, они никогда бы не встали на ноги! И все-таки, если начнутся враждебные действия…
– Никаких враждебных действий и быть не может: ведь им не жизнь наша нужна, а золото! Ну, так пусть забирают, мы препятствовать не будем!
– С этим я не спорю. А все же везде, где только появляются индейцы, белые встречают заклятых врагов, которые жаждут не столько богатств и выгод, сколько крови!
Не найдя приемлемого объяснения неожиданному союзу Барахи с недавними врагами мексиканцев, Розбуа предположил, что авантюристу удалось подбить апачей на нападение, соблазнив их золотом, и потому, получив желаемое, рассуждал канадец, краснокожие отвяжутся от охотников. Потому-то он и решил выждать, покуда неприятель не заявит о себе чем-либо иным, кроме шакальих криков. Однако нападающие почему-то медлили.
Наступило продолжительное молчание…
Воспользуемся этим перерывом в развитии действия, чтобы описать нашим читателям то, что действительно происходило в это время вокруг.
Первой мыслью Барахи было привести метиса прямо к Золотой долине и предоставить ему все ее сокровища, купив этой дорогой ценой свою жизнь. Но затем, когда первый чад опьянения от радости, что ему удалось избавиться от ужаснейшей пытки, немного прошел и первое волнение улеглось, у него опять пробудилось желание сохранить за собой свою долю богатств, как бы незначительна она ни оказалась. А на протяжении пути к таинственной золотоносной долине желание бандита возросло непомерно, и, сознавая невозможность сохранить сокровище лишь для себя, он пришел к заключению, что лучше всего оставить себе львиную долю и только часть предоставить своему спасителю…
И вот бандит стал уверять Эль-Метисо, что сокровище, представляющее из себя громаднейшие глыбы золота, запрятано охотниками в гробнице индейского вождя на вершине пирамиды и, чтобы добраться до него, необходимо изгнать оттуда белых. Метис вполне удовольствовался этими объяснениями.
Тем не менее Бараха принужден был позаботиться о том, чтобы богатства Золотой долины не попались на глаза или в руки его новых товарищей. Таково было настроение и планы искателя приключений в то время, когда к их отряду присоединилось новое лицо. То был белый охотник Кровавая Рука. Метис тут же рассказал отцу о договоренности с апачами.
Бандит поджидал отряд под сенью густолиственной рощицы, позади которой и Диас принужден был притаиться, чтобы дать вздохнуть своему легко раненному, но вконец измученному коню, так как этот крошечный оазис был единственным местом, приемлемым для отдыха среди голой пустыни.
Благодаря этому обстоятельству Диас против воли услышал почти весь разговор двух степных бандитов, не удалось расслышать всего несколько фраз. Как человек постоянно живший на границе и слишком часто сталкивавшийся с американцами, он неплохо владел английским языком, а потому понял все, что говорилось между отцом и сыном.
– Но почему же, – говорил один голос, – ты не назначил вождю индейцев немедленно свидание там, у разветвления Красной речки: ведь вблизи нее находится та белая девушка, которую ты решил взять себе в жены?!
– В жены сроком на один месяц, ты хочешь сказать?! А то, быть может, еще меньше! Тебя интересует, почему я назначил встречу индейскому вождю через три дня, а не теперь же? Да потому, что эта белая собака – наш проводник – обещал мне указать поблизости от индейской могилы богатейшую золотую россыпь, и я прежде всего хочу овладеть этим золотом, а потом уже – девушкой с озера Бизонов.
Диас не расслышал, что отвечал на это голос Кровавой Руки. А сын его продолжал:
– Полно тебе, старик! Ведь я же говорю, что это наш самый удачный поход! А все благодаря кому? Ведь пока я не достиг возраста, когда оказался в силах помогать тебе, ты занимался лишь тем, что убивал каких-то жалких одиноких трапперов и отбирал у них их жалкую добычу.
На это Кровавая Рука снова прорычал что-то, вроде того, как рычит тигр, укрощенный своим повелителем, и что-то спросил.
– Конечно, – ответил ренегат, – их проследили до самого озера Бизонов…
Окончание фразы Диас не расслышал.
– А как ты склонил вождя апачей присоединиться к твоему плану похищения? – спросил опять Кровавая Рука. – Сказал ли ты, что тридцать два охотника находятся на берегах озера?
– Разумеется, я даже обещал ему всех мустангов, которых они изловили!
– И он согласился?
– Только с условием, что я изловлю и передам в его руки того команча, что бродит по берегам Красной речки!
Диас не услыхал ничего более, кроме нескольких неясных слов, что-то о тайнике Бизоньего острова, поскольку пираты присоединились к отряду и продолжили свой путь.
Но Диасу и услышанного оказалось достаточно, чтобы угадать весь план негодяев, и он поспешил присоединиться к охотникам за мустангами, которым угрожала серьезная опасность, а по пути счел своим долгом предостеречь и трех наших друзей о приближении индейцев.
Что же касается Барахи, то он уже окончательно выработал свой план. Прибыв, после четырех часов пути, к тому месту вблизи Золотой долины, откуда была видна даже и во мраке могильная пирамида, он предложил остановиться, так как в его планы вовсе не входило расположить своих соучастников на гряде скал, служащих с одной стороны оградой Золотой долины, откуда они легко могли бы увидеть золотую россыпь.
– Пойдем вот сюда, – предложил он Эль-Метисо, – с вершин вот этих гор мы будем иметь пирамиду под собой!
При этом Бараха указал прямо на ту узкую тропу, по которой сам он спустился в долину с Туманных гор.
– В самом деле, – проговорил Эль-Метисо, – когда рассветет и туман рассеется, мы будем парить над ними, как орлы над своей добычей.
Весь маленький отряд собирался уже взобраться вверх по узенькой тропинке, указанной Барахой, когда один из апачей, склонившись к земле, чтобы изучить след, оставленный в песке, вскрикнул от радостного удивления и подозвал к себе двух соплеменников.
– Чей след? – спросил апач.
– Это след Орла Снежных Гор! – подтвердили оба воина, разумея под этим названием канадца-охотника.
– А эти следы? Узнают их мои братья?
– Вот след Пересмешника, а этот – молодого воина южных стран!
– Хорошо, – сказал апач, – и я так думаю. Пусть Эль-Метисо оставит себе золотые булыжники; апачи будут сражаться, чтобы доставить их ему, но и он, в свою очередь, должен сражаться за своих братьев! Кровь воинов вопиет об отмщении, а убийцы их гнездятся на священном утесе, и мы должны добыть их скальпы! Одиннадцать храбрых воинов будут драться только с этим условием!
– Если в этом все дело, – воскликнул Кровавая Рука с любезной улыбкой, – то апачи могут быть спокойны: они получат их скальпы!
Эль-Метисо сделал знак Барахе, чтобы тот шел вперед и указывал им дорогу, а остальные последовали за ним по узкой скалистой тропинке. Индейцы же рассеялись в разные стороны по всей долине, чтобы подстеречь белых охотников в случае, если бы те вздумали покинуть свое укрепление.
– Теперь мы находимся как раз напротив пирамиды! – сказал Бараха, когда после получасовой ходьбы они наконец прибыли к тому месту, где водопад низвергался в бездну.
Однако густой туман скрывал непроницаемой завесой убежище охотников от глаз индейцев, и те, равно как и отец с сыном, тщетно старались напрягать свое зрение.
– Окутывающий горы туман не рассеивается даже и в ясный день! Ты это знаешь не хуже меня, – заметил Кровавая Рука своему сыну, – и пусть меня черти возьмут, если мы через час увидим отсюда хоть на йоту больше, чем теперь! А так как краснокожие псы непременно требуют скальпов, то…
– Старик, – прервал его с угрозой метис, – не забывай, что в моих жилах течет индейская кровь… не то я сумею тебе напомнить об этом!
– Не кипятись! – резко отозвался отец, нимало не смущаясь тоном своего достойного отпрыска, тоном, к которому он давно привык. – Я только хотел сказать, раз индейцам непременно нужны скальпы охотников, то мы должны найти другое, более удобное место, чтобы доставить их им!
Разговор происходил на английском – родном языке Кровавой Руки, уроженца Иллинойса, откуда он бежал, спасаясь от правосудия за убийство. Ни индейцы, ни Бараха ни слова не поняли из этого разговора.
– Я найду другое, подходящее место, – сказал Эль-Метисо. – Только не спускай глаз с этого негодяя! – добавил он, указывая кивком головы на мексиканца.
Затем он стал подыматься на естественный свод, образовавшийся над водопадом.
Когда он удалился, американец, опустив Барахе на плечо свою тяжелую, точно железную руку, обратился к нему на испанском языке:
– Сын индейской волчицы пошел отыскивать и, вероятно, сумеет найти место более удобное, чтобы добыть обещанное тобой золото! Мы же пока разведем костер на этой возвышенности, чтобы пламя его, прорвав завесу тумана, указало тем трем лисицам, которых мы хотим выкурить, что, кроме того отряда, который обступил их со стороны долины, есть и здесь еще другой наблюдательный пост! – И, не теряя из вида мексиканца, которому он не доверял, бандит отошел на минуту, чтобы приказать развести огонь у водопада.
Таковы были причины медлительности нападающих, которой удивлялись трое охотников, безмолвно затаившихся на вершине пирамиды.
– Эх, – проговорил наконец испанец, прерывая молчание, – право, лучше бы попробовать скрыться подобру-поздорову или, по крайней мере, хоть пустить пару пуль в этих краснокожих чертей, что притаились там, за трупом коня: все-таки они бы выяснили свое положение. Смотрите, – прибавил он, – эти мерзавцы, как видно, не стараются даже скрывать от нас своего присутствия! Видите этот огонь там, наверху?
Фабиан и канадец взглянули туда, куда указывал Хосе. Действительно, наверху, над водопадом, светился сквозь туман бледный огонек костра.
– Ну да, впрочем, этих взгромоздившихся на гору сеньоров, – продолжал Хосе, – нечего опасаться: ни стрелы, ни пули их никогда не пробьют нашего шерстяного щита. Но вот эти, – добавил испанец, переводя свой взгляд с гребня скал на долину, – упорные мерзавцы: смотрите, как они понемногу приближаются сюда!
И он указал дулом винтовки на остов коня, теперь уже впереди которого виднелись на земле свернувшиеся в клубок, неподвижные, как два идола, черные фигуры индейцев.
– Вот бы приятно пустить в них по кусочку свинца! Слушай, Розбуа…
Бывший микелет не докончил своих слов: умоляющий взгляд его старого товарища заставил смолкнуть на его устах уже готовый сорваться упрек.
– Ну, будь по-вашему, – продолжал неугомонный охотник. – Так я хоть отведу душу в дружеском разговоре с краснокожими хитрецами!
И Хосе, приняв миролюбивый тон, крикнул громогласно:
– Глаз белого воина не желал бы видеть здесь ничего, кроме конской туши, а он видит целых три: значит, две лишние!
Эти слова произвели на апачей впечатление внезапно пущенной в них стрелы: оба разом вскочили на ноги и в один голос издали пронзительный вой, после чего стремительно ринулись к подножию холма и скрылись за грядой скал.
– Как черт от ладана! – засмеялся бывший микелет, и в голосе его слышалось столько же презрения, сколько и неприязни, граничащей с ненавистью.
– А ведь ты умно поступил, Хосе, – проговорил Красный Карабин, в котором при виде его исконных врагов снова закипела кровь, а приближение момента, когда придется перейти от слов к действиям, возвращало ему прежнее мужество.
– Виват! – воскликнул Хосе. – Я снова узнаю моего отважного друга! – И он с горячим чувством протянул одну руку канадцу, другую – Фабиану. – Друзья, – продолжал он с воодушевлением, – нет у нас ни трубы, ни рога, но бросим врагам, как бывало, наш смелый вызов, как это подобает трем бесстрашным воинам перед лицом краснокожих псов. Следуйте нашему примеру, дон Фабиан: вы ведь уж приняли боевое крещение и теперь такой же воин, как и мы!
И вот трое друзей, стоя на вершине пирамиды и держась за руки, в свою очередь, издали звук, очень похожий на дикий и грозный воинственный клич индейцев, тот страшный, потрясающий звук, не то рычание, не то крик, который не уступал по своей силе и дикой гармонии грозному, воинственному кличу прирожденных сынов пустыни.
С вершины водопада и с гребня скал, возвышающихся над Золотой долиной, отозвались таким же грозным звуком апачи, а протяжное эхо долины повторило его.
Розоватое сияние, окрасившее восточный край горизонта, предвещало близость рассвета.
Глава XX. Кровавая рука и эль-метисо
Трое осажденных, не теряя драгоценного времени, спешили окончить последние приготовления к бою, ибо мысль о сдаче была теперь ими решительно отброшена.
На ружейные полки засыпали свежего пороха, пороховые рожки и скудные съестные припасы положили под защиту развешанных серапе, все остальное попрятали за камни. Розбуа и Фабиан разместились за каменными плитами, а Хосе занял позицию позади одной из пихт.
– Или победить, или умереть! – заявил Хосе. – Ты, Розбуа, знаешь не хуже меня, что с такими разбойниками несравненно опаснее вести переговоры о сдаче, чем вступать в бой! Вот одна беда, что у нас почти нет съестных припасов, а мне, признаюсь, всегда казалось тяжеленько сражаться целый день и к вечеру не иметь даже чем перекусить, хотя бы самую малость! Впрочем, на службе у Его Величества я хорошо обучился голодать, да и после того, как тебе известно, прилежно продолжаю обучаться этому искусству в пустыне. Вы тоже, – обратился Хосе к канадцу, – привыкли. Вот разве что дон Фабиан… Ну, да и он привыкнет! – весело заключил бравый охотник.
И между нашими друзьями вновь воцарилось молчание, и каждый из них обдумывал положение врагов, соображая, сколько их и кто они.
Между тем метис обнаружил гряду скал, поросшую кустарником и расположенную немного ниже вершины пирамиды, и перед самым рассветом занял эту позицию, к немалой досаде Барахи, пытавшегося уберечь от чужих взоров золотую россыпь.
Растерянный и опечаленный искатель приключений поспешил прежде всего незаметно бросить тревожный взгляд вниз. Каково же было его удивление, когда он увидел, что чья-то заботливая рука прикрыла густым покровом трав и тростников притягательный блеск драгоценного металла.
Бараха еще раз возблагодарил свою счастливую звезду за эту великую милость к нему и стал придумывать средство, как бы незаметно спуститься в Золотую долину и принести оттуда метису несколько самородков как условную плату за свое спасение, не выдав притом своему спасителю местонахождение россыпи.
Кровавая Рука и Эль-Метисо, уверенные в своей силе и ловкости, с презрительным пренебрежением смотрели на как всегда неспешные приготовления индейцев к атаке. Когда же наконец апачи, на горьком опыте познавшие спокойное хладнокровие и безграничное мужество своих врагов, решили, что могут открыть по ним огонь, чувствуя себя в достаточной безопасности за сплошной стеной густых кустарников, Кровавая Рука досадливо стукнул прикладом своего ружья о землю и с нетерпением воскликнул:
– Черт возьми! Пора наконец переходить к делу! Долго ли еще намерены валандаться краснокожие? Если бы не эти проклятые псы, я хочу сказать – индейцы, с их нелепой страстью к скальпам, которая фактически ничего не дает, мы бы просто-напросто потребовали от засевших наверху белых, чтобы они без всяких дальнейших рассуждений выдали нам свое сокровище. А для этого стоит только назвать им наши имена – и все было бы кончено! Мы увидели бы, как они стали бы улепетывать подобру-поздорову, как рыси, выгнанные из своих нор!
– Ах ты, старый хрыч, – пренебрежительно возразил метис, также сопровождая свои слова отборным ругательством и намекая на слух, ходивший среди различных индейских племен о Кровавой Руке, – тебе-то, я знаю, нужны лишь доходные скальпы, которые губернаторы пограничных провинций оплачивали некогда на вес золота, как говорят. Ну а эти индейцы хотят получить три скальпа и получат их! Понял? Получат!
Отец бросил на сына один из тех мрачных, зловещих взглядов, после которого между этими негодяями без всяких правил и чести дело не раз доходило до кровавой расправы. Но на сей раз седой пират понял, что теперь не время давать волю низким страстям, и потому, подавив свое чувство ненависти и злобы, после непродолжительного молчания сказал:
– Ну, так что же, по-твоему, следует делать?
– Что делать? – спросил метис, обращаясь к тому из индейцев, который, по-видимому, являлся среди них старшим.
– Черная Птица желает заполучить своих врагов живыми, а желание такого вождя, как он, – закон для его воинов! – невозмутимо ответил краснокожий.
– Ну вот! – воскликнул Кровавая Рука. – Это еще труднее, чем просто содрать скальпы с их трупов!
Затем, метнув на Бараху такой взгляд, от которого тот весь похолодел, он крикнул:
– Мерзавец, разве ты для того привел нас сюда?
– Как я уже докладывал вашей милости, сокровища эти охраняются тремя белыми охотниками, весьма опасными! – пролепетал испуганный мексиканец.
– Что из того?! – рявкнул Эль-Метисо. – Мексиканец отдаст нам свое золото или свою шкуру до последнего лоскутка, если посмеет обмануть нас! Мы отдадим апачам трех белых охотников живыми или же сами ляжем здесь костьми: мы дали в том свое слово! – обратился метис к индейцам, но по свойственному ему злобному коварству произнес эти слова частью по-испански, чтобы Бараха мог понять их, частью на индейском наречии, чтобы убедить индейцев в своей верности данному обещанию, чему его союзники не вполне верили. Затем, обращаясь к старшему краснокожему, пират прибавил:
– Брата моего зовут Серной?
– Да, ибо он прыгает по скалам как серна! – был полный достоинства ответ.
– Итак, я спрашиваю брата моего Серну, согласен ли он пожертвовать своей жизнью и жизнью своих воинов, чтобы овладеть бледнолицыми?
– Да, лишь бы только осталось из нас трое в живых, чтобы доставить пленных в вигвам Черной Птицы. Серна согласен тогда быть в числе тех, кто не увидит более никогда своего вигвама! – просто ответил краснокожий.
– Хорошо, – проговорил метис. Затем, обращаясь к Барахе, продолжал: – Ну а ты, мерзавец, что думаешь сделать, чтобы исполнить данное тобой обещание?
Бараха крайне затруднялся с ответом на это: он знал только одно, что в данный момент он играл роль шакала, который пристал на охоте к стае ягуаров. Однако, сделав над собой усилие и вспомнив, что в глазах беспощадного американца, да и в глазах метиса жизнь его должна была иметь известную цену, по крайней мере, до тех пор, пока он еще не уплатил своего выкупа, мексиканец сказал:
– Ваша милость должны принять в расчет, что так как мне одному только известно, где именно запрятаны сокровища, то не следует безрассудно подвергать мою жизнь опасности!
– Так оставайся же здесь, за этими скалами, и укрывайся от пуль и от врагов! – презрительно бросил Эль-Метисо, поворачиваясь к нему спиной.
В продолжение нескольких минут он переговаривался о чем-то со своим отцом на наречии, которого никто из присутствующих не понимал. Этот непродолжительный разговор происходил на гладком скате скалы, полого спускавшейся книзу. Лежа на животах на этом скате, гребень которого порос густым кустарником, индейцы могли воспользоваться малейшим движением неприятеля, которое обнаружило бы его.
– Если им пообещать, что все они останутся живы, то они наверняка сдадутся! – уверенно сказал метис в заключение своего разговора.
– Мало того, мы даже сдержим обещание, так как должны доставить их живыми в руки индейцев! – добавил отец со зверской улыбкой.
Затем оба бандита наполовину взобрались на скат и, подняв вверх руки, но не показываясь еще сами над кустарниковой оградой, стали подавать знаки осажденным.
– Смотрите, – проговорил Хосе, стоя на одном колене между стволами пихт, – или стычка, или переговоры должны сейчас начаться. Я вижу две руки, которые поднялись над гребнем скал и делают нам миролюбивые знаки. Эге!.. Да эти руки не держат калюмета… Да и одеяние их обладателей совсем не апачское… С кем же нам, собственно говоря, приходится иметь дело?..
Едва успел Хосе произнести скороговоркой эти слова, как раздался зычный голос:
– Кто тот, кого индейцы называют Орлом Снежных Гор?
– Что это значит? – недоуменно прошептал Красный Карабин. – Кто из этих мерзавцев изъясняется по-английски?
И так как канадец не ответил ни слова и даже не откликнулся, то голос продолжал:
– Быть может, Орел Снежных Гор понимает только язык, на котором говорят в Канаде?
И тот же голос повторил свой вопрос по-французски. Розбуа невольно вздрогнул при этом.
– Это гораздо хуже, чем я предполагал! – вымолвил он таким образом, что его услышал только один Хосе. – С ними какой-то отступник из моих соотечественников!
– Скорее всего, один из тех мерзавцев и подлецов, которые перешли от белых на сторону краснокожих и, приняв их нравы и обычаи, одинаково ненавидят и белых и индейцев и во всякое время готовы предать и тех и других! – уверенно сказал Хосе. – Это подлейшие люди, какие только существуют на земле!
– Что надо от Орла? – спросил, в свою очередь, Красный Карабин также по-французски, припомнив при этом, что Орел Снежных Гор было прозвищем, данным ему Черной Птицей.
– Пусть он покажется нам, а если боится показаться, то пусть слушает, что мы хотим ему сказать!
– А кто мне поручится за то, что, если я покажусь, мне не придется раскаяться в том?
– Мы подадим вам пример доверия! – ответил голос.
– Что он говорит? – спросил Хосе, знавший не более двух десятков французских слов.
– Он говорит, чтобы я показался и чтобы я…
Красный Карабин внезапно смолк, удивленный до крайности появлением на гребне двух странных фигур. Он увидел перед собой две личности, кровавая известность которых не только успела дойти до его ушей, но которых непредвиденный случай уже однажды поставил на его пути, и та первая его встреча с ними едва не стала для него роковой.
При виде этих людей странное, незнакомое еще отважному лесному бродяге болезненное чувство сжало сердце старика, когда он подумал о Фабиане, который мог теперь попасть в руки этих негодяев.
– Узнаешь, Хосе? Это – Кровавая Рука и Эль-Метисо!
Хосе утвердительно кивнул. Он также ощутил болезненное, неприятное чувство, как и канадец.
– Не показывайся им, Розбуа! – воскликнул он. – День, когда кто-нибудь встречается с ними, обычно кончается трагедией для тех, кого судьба столкнула с этими выродками!
– Нет, я покажусь им, – возразил Розбуа, – иначе они сочтут меня трусом; но ты следи за малейшим движением кустов и за каждым взглядом и жестом обоих негодяев!
С этими словами канадец смело выступил вперед, выпрямившись во весь свой гигантский рост.
Наружность Кровавой Руки была прямо-таки отталкивающая: то был чрезвычайно высокий старик, с темной морщинистой кожей на лице и руках, с блуждающим взглядом глаз с неравными по величине зрачками и белками какого-то неопределенного серо-бурого цвета, испещренных красными, точно кровавыми пятнышками. Косо поставленный посреди угловатого, ширококостого лица нос и все его черты ясно обличали в нем закоренелого негодяя.
Его длинные, совершенно седые волосы, забранные кверху в пучок на индейский манер, сдерживались ремешками из бобровой шкуры; охотничья блуза из темной замши, украшенная разноцветным шитьем, доходила до самых кожаных гамаш, изукрашенных громадным количеством пестрых бахромок и бубенчиков. Ноги его были обуты в мокасины болотно-зеленого цвета со множеством цветных стеклянных украшений. Очень пестрое серапе самого странного сочетания резких кричащих цветов было наброшено на одно плечо и придерживалось на груди медной бляхой. Широкий кожаный пояс опоясывал его тощие бедра, а на ярко-красной перевязи болтался томагавк, длинный нож без ножен и чубук длинной индейской трубки.
Эль-Метисо имел некоторое сходство с отцом; взгляд также выражал зверскую свирепость, но индейский тип и характер физиономии не обнаруживал с такой ясностью низменной души, как это было у отца.
Такой же рослый, но более плотно сложенный, Эль-Метисо унаследовал от отца необычайную физическую силу, которую тот не утратил даже с годами. Словом, сын походил на помесь тигра со львом, тогда как отец – скорее, на ягуара с койотом.
Густые черные волосы Эль-Метисо были зачесаны вверх так же, как и у Кровавой Руки, но сдерживались не кожаными ремешками, а пурпурными лентами вроде тех, какие иногда вплетают в хвосты и гривы лошадям.
Его охотничья блуза, одинакового покроя с блузой американца, была пошита из красного сукна, а остальное одеяние отличалось от наряда отца только большим количеством украшений, которыми молодые индейские щеголи любят убирать себя.
Он поддерживал рукой ружье, весь приклад которого был изукрашен множеством гвоздей с золочеными головками и странными рисунками, выполненными ярко-красной краской.