Франсуа Гизо
История цивилизации в Европе
В настоящее время, говоря о каком бы то ни было правительстве, мы знаем, что оно имеет притязание управлять только внешними действиями человека, гражданскими отношениями людей между собою: этим, по собственному признанию правительств, ограничивается их обязанность. Что касается до человеческой мысли, совести, нравственности в тесном смысле слова, личных мнений и нравов, то во все это правительства не вмешиваются, во всем этом господствует свобода.
Христианская церковь действовала и хотела действовать совершенно иначе: она старалась управлять именно человеческою мыслью, человеческою свободою, нравами, личными мнениями. Она не установила кодекса, подобного нашим, в котором определялись бы только проступки, в одно и то же время противные нравственности и опасные для общества, – кодекса, по которому влекли бы за собою наказание только действия, соединяющие в себе этот двойственный характер; она составила перечень всех поступков нравственно преступных, т. е. грехов, и для всех их установила меры взыскания и предупреждения. Словом, церковное правительство, в противоположность новейшим, обращалось не к внешнему человеку, не к чисто гражданским отношениям людей между собою, а к внутренней природе человека, к его мысли, свободе, ко всему, что есть в нем самого задушевного, свободного, непокорного принуждению. Итак, по самой сущности своей задачи, равно, как и по смыслу некоторых основных начал своей правительственной организации, церковь легко могла быть увлечена к тирании, к беззаконному употреблению силы. Но, с другой стороны, сила эта возбуждала непобедимое противодействие. Как бы мало не оставалось у них простора и движения, человеческая свобода и мысль энергически сопротивляются всякой попытке, направленной к их подчинению, и беспрестанно заставляют тяготеющий над ними деспотизм отрекаться от своих притязаний. Это происходило и в недрах христианской церкви. Мы видим преследование ереси, осуждение права личного анализа, презрение к человеческому разуму, принцип повелительной передачи учений путем авторитета. А между тем найдите общество, где бы личный разум развивался с большею смелостью, нежели в церкви! Что такое секты, ереси, как не плод личных, отдельных мнений? Секты, ереси, вся оппозиционная партия в христианской церкви служит неопровержимым доказательством господствовавшей в ней жизни, нравственной деятельности – жизни бурной, трудной, усеянной опасностями, заблуждениями, преступлениями, но благородной и сильной, давшей место развитию лучших сторон ума и воли. Оставьте оппозицию и вступите в самые недра церковного правительства; вы увидите, что устройство и деятельность его далеко не соответствует некоторым принятым в нем началам. Оно отрицает право исследования, оно хочет уничтожить свободу личного разума, а между тем беспрестанно обращается к разуму; господствующий в нем факт – свобода. В чем состоят его учреждения, его способы действия? В провинциальных, национальных, вселенских соборах, в постоянной корреспонденции, постоянном обнародовании писем, увещаний, сочинений. Никакое правительство не прибегало так часто к совещаниям, к общему обсуждению дел. Можно подумать, что находишься в греческой философской школе; а между тем дело идет не об ученом споре, не об изыскании отвлеченных истин – дело идет о власти, о принятии административных мер, об издании законов, словом, о правительстве. Но в недрах этого правительства умственная жизнь была так сильна и энергична, что она сделалась господствующим фактом, подчинившим себе все другие; везде видно действие разума и свободы.
Несмотря на все вышесказанное, я далек от той мысли, что дурные начала, которые я старался отличить и которые, по моему мнению, существовали в системе церковного правительства, остались без всяких последствий. В изучаемую нами эпоху они уже приносили горькие плоды, а позже принесли плоды еще гораздо более горькие, но они не сделали всего того зла, которое могли сделать, они не заглушили добра, возраставшего на той же почве.
Такова была церковь, сама по себе, в своем внутреннем состоянии, по своей природе. Рассмотрим теперь ее отношения к государям, к светским владыкам; это вторая точка зрения, с которой мы должны изучить ее.
После падения империи, когда вместо древнего римского устройства, среди которого родилась и развилась церковь, с которым она имела общие обычаи, старинные связи, она увидела себя лицом к лицу с варварскими королями, варварскими военачальниками, скитавшимися по всей территории и поселившимися в замках, с людьми, у которых не было еще ничего общего с нею, ни преданий, ни верований, ни чувств, она почувствовала себя в большой опасности и невольно была объята ужасом.
Одна идея сделалась господствующею в церкви – овладеть этими новыми пришельцами, обратить их в христианскую веру. Сношения церкви с варварами сначала не имели почти никакой другой цели.
Чтобы действовать на варваров, нужно было преимущественно обращаться к их чувствам и воображению. Оттого-то в то время и увеличивается число, великолепие, разнообразие религиозных церемоний. Летописи свидетельствуют о том, что этим средством церковь всего удачнее действовала на варваров; она обращала их красотою представляемых ею зрелищ.
Когда варвары утвердились в завоеванных землях и приняли крещение, когда между ними и церковью установилась некоторая связь, церковь тем не менее продолжала подвергаться с их стороны довольно большим опасностям. Грубость, запальчивость варваров были так велики, что новые верования и чувства, внушенные им, имели над ними очень мало власти. Насилие легко одерживало верх, и церковь, подобно остальному обществу, делалась жертвою его. Для защиты своей, церковь провозгласила начало, выраженное, хотя и не столь определенно, еще во времена империи – начало отделения духовной власти от светской и их взаимной независимости. С помощью этого начала церковь вела свободную жизнь рядом с варварами, она утверждала, что сила не имеет никакого влияния на систему религиозных верований, надежд, обещаний, что духовный мир и светский должны существовать совершенно независимо друг от друга.
Отсюда ясно, какие благотворные последствия проистекали из этого начала. Независимо от временного значения его для церкви, оно принесло еще ту неоцененную пользу, что положило начало разделению властей, контролирование одной из них другою.
Кроме того, поддерживая независимость умственного мира вообще, в целом его составе, церковь подготовила независимость умственного мировоззрения каждого отдельного человека, независимость личной мысли. Церковь утверждала, что система религиозных верований не может подпасть под иго силы; каждое отдельное лицо, естественно, стало применять к самому себе этот взгляд. Принцип свободного анализа, свободы личной мысли, решительно совпадает с принципом независимости духовного авторитета вообще в отношении к светской власти.
К сожалению, от потребности в свободе нетрудно перейти к жажде преобладания. Это случилось и в недрах церкви: вследствие естественного развития в ней честолюбия и гордости, церковь вознамерилась утвердить не только независимость, но и господство духовной власти над светскою. Не следует, однако, думать, что единственным источником этого намерения была слабость человеческой природы; оно имело и другие, более глубокие и важные причины.
Когда в мире идей господствует свобода, тогда человеческая совесть и мысль не подчинены власти, которая бы оспаривала у них право свободного обсуждения и решения, которая бы употребляла против них силу; когда нет внешнего, твердо установившегося духовного правительства, которое бы домогалось права предписывать мнения и пользовалось этим правом, тогда едва ли может возникнуть идея преобладания духовной власти над светскою. Таково, отчасти, современное положение. Но когда – как это было в X веке – существует правительство духовного мира, когда мысль и совесть подчинены законам, учреждениям, властям, присвоившим себе право приказывать и принуждать, одним словом, когда духовная власть устроена твердо и прочно, когда она, во имя права и силы, действительно овладела человеческим разумом и совестью, тогда она, естественно, должна предъявить притязания на господство над светскою властью. «Как! Я имею право, имею влияние на все, что только есть в человеке возвышенного и независимого, на его мысль, волю, совесть, а между тем не буду иметь господства над его внешними, материальными, мирскими интересами! Неужели я, орган справедливости и истины, не могу определить и светские, мирские отношения сообразно с справедливостью и истиною?» В силу одного этого умозаключения, духовная власть должна была стремиться к вторжению в область светской власти. И это тем более, что духовный мир обнимал собою в то время решительно все стороны развития человеческого духа. Была только одна наука – богословие, один духовный мир – богословский; все другие науки: риторика, арифметика, даже музыка – были не чем иным, как отраслями богословия. Находясь таким образом во главе всей умственной жизни людей, духовная власть, естественно, должна была стремиться к общему владычеству над миром.
К тому же влекла ее и другая причина: ужасное состояние мира, насилие, неправда, господствовавшие в гражданском правительстве тогдашних обществ. В рассматриваемую нами эпоху, светская власть была грубою силою, неукротимым грабежом. Церковь, как ни несовершенны были еще ее понятия о нравственности и справедливости, стояла несравненно выше такого светского правительства; голос народов постоянно призывал ее занять его место. Когда папы или епископы провозглашали, что такой-то государь потерял свои верховные права, что подданные его разрешены от данной ими присяги на верность – это вмешательство, без сомнения, служившее поводом к важным злоупотреблениям, в некоторых отдельных случаях нередко бывало законно и благотворно. Вообще, когда люди были лишены свободы, место ее всегда заступала для них религия. В X веке народы не были в состоянии защищать свои права от злоупотреблений светской власти; религия принимала их сторону во имя веры. В этом заключается одна из причин, наиболее содействовавших победам теократического начала.
Третья, слишком мало, по моему мнению, исследованная причина того же явления – это положение владык церкви, многоразличное значение, которое они имели в обществе. С одной стороны, они были прелатами, членами духовенства, представителями духовной власти и, следовательно, независимы; с другой стороны, они были вассалами и в качестве таковых не чуждыми гражданского феодализма. Это еще не все: будучи вассалами, они были и подданными; многое из древних отношений римских императоров к епископам перешло в отношения духовенства к варварским государям. Вследствие целого ряда событий, изложение которых потребовало бы слишком много времени, епископы считали варварских государей отчасти преемниками римских императоров и наследниками прав их. Итак, высшие члены духовенства имели тройственный характер: они были духовными сановниками, вполне независимыми; затем феодальными владельцами, подчиненными известным обязанностям и повинностям, и, наконец, простыми подданными, повинующимися самодержавному государю. Последствия такого положения были следующие: светские властители, не менее епископов алчные и честолюбивые, часто пользовались правами своей верховной или феодальной власти для нарушения духовной независимости и для получения права раздачи бенефиций, назначения епископов и т. п. Епископы, со своей стороны, часто прикрывались своею духовною независимостью для того, чтобы отказаться от исполнения обязанностей, лежавших на них как на вассалах или подданных; с обеих сторон было сильное искушение: для государей – к уничтожению духовной независимости, а для верховных членов духовенства – к употреблению духовной независимости как средства к приобретению всемирного преобладания.
Этот результат обнаружился в фактах всем известных, в споре об инвеституре, в борьбе папской власти с империею. Разнообразие прав и обязанностей высших духовных лиц и трудность соглашения их – вот истинный источник неопределенности и борьбы всех этих притязаний.
Наконец, церковь имела еще третий род отношений к государям, для нее наиболее гибельный. Она имела притязания на право принуждения, она хотела стеснять и карать еретиков; но у нее самой не было средств к осуществлению этого намерения; она не располагала никакою материальною силою; осудив еретика, она ничего не могла предпринять для исполнения своего приговора. Как же поступала она? Она прибегала к тому, что называлось светскою силою; как средство принуждения она употребляла гражданскую власть. Отношение ее к этой власти становилось вследствие этого зависимым и подчиненным. Печальная необходимость, к которой привело ее принятие дурного начала, принципа принуждения и преследования.
На этом мы остановимся; время не позволяет нам исчерпать в этой лекции весь вопрос о церкви. Нам остается познакомиться с ее отношениями к народу, показать, какие принципы господствовали в этих отношениях, какие последствия они должны были иметь для общей цивилизации. Потом мы постараемся подтвердить историею, фактами, церковными переворотами от V до XII века те выводы, которые мы сегодня извлекли из самого свойства учреждений и начал церковного устройства.
Лекция шестая
Отделение лиц правящих от лиц управляемых в христианской церкви. – Влияние мирян на духовенство. – Набор духовенства во всех классах общества. – Влияние церкви на общественный порядок и на законодательство. – Система духовных наказаний. – Исключительно богословское развитие человеческого духа. – Церковь вообще становится на сторону власти. – Различные состояния церкви от V до XII века: 1) императорская церковь; 2) варварская церковь; развитие начала разделения властей; монашеские ордена; 3) феодальная церковь; попытки организации; потребность в реформе; Григорий VII. – Теократическая церковь. Возрождение духа исследования; Абеляр. – Движение общин.
В последней нашей лекции мы успели исследовать состояние церкви от V до XII века. Мы убедились, что она должна быть рассмотрена с трех сторон: прежде всего в самой себе, во внутреннем ее устройстве, в ее сущности как отдельное и независимое общество; затем в отношениях ее к государям, к светской власти, и наконец, в отношениях ее к народам; но мы исполнили только первые две части этой задачи. Теперь нам остается познакомиться с церковью в ее отношениях к народам. Затем мы попытаемся определить, на основании этого исследования, общее влияние церкви на европейскую цивилизацию от V до XII века. Наконец, мы проверим наши выводы фактами, самою историею церкви в эту эпоху.
Не трудно понять, что, говоря об отношениях церкви к народам, мы по необходимости ограничимся самыми общими чертами. Мы не можем войти в подробное рассмотрение всех обычаев церкви, каждодневных отношений духовенства к мирянам. Я должен представить вам только главнейшие начала и важнейшие последствия системы и образа действий, которых держалась церковь в отношении к христианскому миру.
Весьма характерный факт и, можно сказать, коренной недостаток отношений церкви к народам – это отделение лиц правящих от лиц управляемых, отсутствие всякого влияния со стороны последних на первых, независимость христианского духовенства от общества верующих.
Без сомнения, это зло было неизбежным последствием того состояния, в котором находились и человек, и общество, потому что оно весьма рано появилось в христианской церкви. В рассматриваемое нами время отделение духовенства от народа совершилось еще не вполне. В известных случаях, например при избрании епископов, по крайней мере иногда допускалось еще непосредственное участие христианского народа. Но это участие все более и более ослабевало, проявлялось все реже и реже. Стремление к отчуждению, к независимости духовенства составляет как бы самую историю церкви, начиная с ее колыбели.
Нельзя не сознаться, что отсюда возникла большая часть злоупотреблений, которые уже с того времени, а тем более впоследствии, так дорого стоили церкви. Не следует, однако, обвинять ее в этом безусловно, не следует считать стремление к отчуждению свойственным одному только христианскому духовенству. В самой природе религиозного общества есть сильная наклонность превозносить правящих над управляемыми, приписывать первым нечто особенное, божественное. Это – последствие самого призвания их, того значения, которое они имеют в глазах народа. Но в религиозном обществе такое явление гибельнее, чем в каком бы то ни было другом. Религиозное общество имеет дело с разумом, совестью, будущею судьбою людей, т. е. с тем, что только есть в них задушевного, личного, свободного. Понятно, до известной степени, что человек может предоставлять внешней власти управление своими материальными интересами, своею земною участью, хотя и отсюда должно проистекать для него не мало зла. Я понимаю того философа, который на извещение, что в его доме пожар, отвечал: «Скажите об этом жене: я не вмешиваюсь в хозяйственные дела». Но когда дело идет о совести и мысли, о внутренней природе человека, тогда отречение от права управлять самим собою, подчинение посторонней власти, есть нравственное самоубийство, рабство сто раз худшее крепостной зависимости.
Таково между тем было зло, которое хотя и не достигло полного развития, как это мы сейчас докажем, но все более и более усиливалось в христианской церкви, в ее отношениях к мирянам. Мы уже видели, что свобода не была достаточно обеспечена даже в недрах церкви, для самих членов духовенства. Тем незначительнее были гарантии свободы вне церкви для мирян. Между членами духовенства бывали по крайней мере споры, совещания, содействующие развитию умственных сил; движение распрей отчасти заменяло свободу. Ничего подобного не было между духовенством и народом. Миряне в отношении к духовному правительству были не чем иным, как простыми зрителями. Уже весьма рано родилась и укрепилась идея, что богословие, религиозные вопросы и дела составляют исключительную принадлежность духовенства, что духовенство одно имеет право заниматься ими и тем более решать их без всякого вмешательства со стороны мирян. В изучаемую нами эпоху эта теория была уже в полной силе; нужны были целые столетия и страшные перевороты, чтобы разрушить ее, чтобы сделать религиозные вопросы и науку общественным достоянием. Итак, отделение духовенства от христианского народа совершилось почти вполне как в теории, так и на практике еще до XII века.
Из этого еще не следует заключать, что даже и в то время христианский народ не имел никакого влияния на свое правительство. Он терпел недостаток не во влиянии, а в праве законного участия в делах управления. Совершенная безгласность народа немыслима вообще, а в особенности при таком правительстве, которое основано на верованьях, общих для правящих и управляемых. Везде, где только развивается такая общность идей, где одно и то же умственное движение увлекает за собою и правительство, и народ, там установляется между ними необходимая связь, которую не может вполне уничтожить никакой недостаток правительственной организации. Чтобы яснее выразить мою мысль, я возьму пример, близкий к нам и к нашему политическому миру: никогда, ни в какую эпоху своей истории, французский народ не имел менее законного влияния на свое правительство, как в XVII и в XVIII веках, при Людовиках XIV и XV. Всем известно, что в это время почти вовсе не было учреждений, которые могли бы служить органом народного голоса; не существовало почти никакого прямого и официального вмешательства народа в дела правительства. А между тем нет сомнения, что народ пользовался тогда гораздо большим влиянием на свое правительство, нежели в то время, когда часто созывались генеральные штаты (états généraux), когда парламенты часто вмешивались в политику, когда законное участие народа в делах управления было несравненно сильнее.
Следовательно, есть сила, которая не заключается в законах и в случае необходимости умеет обойтись без учреждений – сила идей, разума, общественного мнения. Во Франции в XVII и XVIII столетиях общественное мнение было несравненно сильнее, чем в какую бы то ни было другую эпоху. Не имея законных средств влияния, оно влияло на правительство косвенно – силою идей, разделяемых и правящими, и управляемыми, необходимостью, в которую были поставлены первые обращать внимание на мнение последних. Подобный факт имел место в христианской церкви между V и XII веками. Конечно, христианскому народу не доставало законных средств действия; но в области религии совершалось большое умственное движение; это движение распространялось в одно и то же время и на мирян, и на духовенство, и таким образом давало первым возможность действовать на последнее.
Вообще, при изучении истории, следует обращать большое внимание на косвенные влияния; они гораздо действительнее и иногда несравненно благотворнее, нежели обыкновенно думают. Человеку свойственно желание действовать быстро, открыто, желание присутствовать при своем собственном успехе, торжестве и наслаждаться своим могуществом. Исполнение этого желания не всегда возможно, даже не всегда полезно. Есть времена, положения, в которых одни только косвенные и невидимые влияния бывают выгодными и ведут к цели. Приведем еще пример из политического мира. Английский парламент, как и многие другие подобные собрания, неоднократно – например в 1641 году – требовал права непосредственно назначать главнейших членов высшего правительства: министров, государственных советников и т. п. Он признавал такое прямое влияние на правительство огромною и верною для себя гарантиею. Иногда он и пользовался им, но всегда безуспешно. Назначения были неудовлетворительны, дела управления шли плохо. Между тем, что мы видим теперь в Англии? Не от влияния ли Палат зависит образование министерства, назначение всех высших сановников? Да, но это влияние косвенное, а не прямое. Цель, к которой так долго стремилась Англия, достигнута, но другим путем; первым она никогда не могла бы прийти к желаемому результату.
Всему этому есть причина, на которой необходимо несколько остановиться. Прямое влияние требует со стороны лиц, облеченных им, гораздо более познаний, осторожности, благоразумия. Кто имеет возможность быстро и неуклонно идти к своей цели, тот должен быть твердо уверен, что достигнет ее. Косвенные влияния, наоборот, действуют среди затруднений и испытаний, сдерживаются, исправляются ими. Прежде, нежели достигнуть цели, они подвергаются обсуждению, нападениям, поверке. Само торжество их бывает медленно, условно, неполно. Вот почему, когда степень развития и зрелости умов еще не позволяет вверить им с полною безопасностью прямое, непосредственное влияние и действие, нельзя не отдать предпочтения влияниям косвенным, при всей, во многих случаях, неполноте, недостаточности их. Такого именно рода и было влияние христианского народа на свое правительство, влияние неполное, без сомнения, слишком недостаточное, но тем не менее действительное и постоянное.
Существовала и другая причина сближения между христианскою церковью и мирянами: это распределение, если можно так выразиться, христианского духовенства между всеми общественными сословиями. Везде, где церковь получила устройство, независимое от управляемого ею народа, сословие священнослужителей почти всегда состояло из людей, находящихся в более или менее одинаковом положении. Могло и между ними существовать довольно важное неравенство; но, вообще говоря, духовная власть принадлежала корпорациям священников, живших одною общею жизнью и из глубины храма управлявшим народом, послушным их закону. Христианская церковь была организована совершенно иначе. Везде, начиная с жалкого жилища колона или раба, у подножья феодального замка и до королевского дворца, везде находился священник, член духовенства. Духовенство находилось в тесной связи со всеми сословиями. Такое разнообразие в положении христианских священников, разделявших судьбу всех классов общества, было великим соединительным началом между духовенством и мирянами, началом которого по большей части лишены церкви, образующие духовное правительство. Кроме того, духовные лица входили, как уже было сказано, в состав феодальной организации: они были в одно и то же время членами иерархий гражданской и церковной. Отсюда – интересы, обычаи, нравы, общие и светскому, и церковному миру. Часто, не без основания, порицают епископов, ходивших на войну, священников, которые вели светский образ жизни. Несомненно, это было большое зло, но все же менее вредное, нежели в других странах, где духовные лица никогда не выходили из храма, жили совершенно отдельно от общества. Епископы, до известной степени участвующие в гражданских беспорядках, предпочтительны священнослужителям, совершенно чуждым народу, его занятиям и нравам. В христианском мире между народом и духовенством существовало такое равенство положения и участи, которое если не устраняло, то, по крайней мере, уменьшало вредные последствия отделения лиц правящих от лиц управляемых.
Теперь, доказав действительность такого отделения и определив его пределы, посмотрим, как управляла христианская церковь, каким образом она действовала на народы, подчиненные ее власти. Что предпринимала она, с одной стороны, для умственного развития человека, для нравственного усовершенствования отдельных лиц, с другой – для улучшения общественного быта?
Что касается до развития отдельных лиц, то оказывается, что в рассматриваемое нами время христианская церковь не много заботилась о нем: она старалась внушить сильным мира более мягкие чувства, более справедливости, более гуманности в их отношениях к слабым; в слабых она поддерживала нравственную жизнь, чувства, надежды, высшие тех, на которые обрекла их повседневная их деятельность. Но для личного развития в собственном смысле этого слова, для облагораживания и возвышения духовной природы человека, христианская церковь сделала немного, по крайней мере в отношении к мирянам. Все, что она сделала в этом направлении, ограничивалось только средою церковного общества; она много заботилась о развитии духовенства, об образовании священников; для них у нее были школы и все учреждения, какие только возможны были во время печального состояния тогдашнего мира. Но это были учреждения церковные, предназначенные для образования духовных лиц; вне этой сферы, влияние церкви на прогресс идей и нравов было косвенно и медленно. Без сомнения, христианская церковь возбуждала всеобщую умственную деятельность, открывая широкое поприще для всякого, кого признавала способным служить ей; но в этом и заключается почти все, что она делала в то время для умственного развития людей, не принадлежавших к церковному обществу.
Несравненно обширнее и действительнее было, по моему мнению, влияние церкви на улучшение общественного быта. Несомненно, что она упорно боролась с важнейшими недостатками этого быта, например с рабством. Многие утверждали, что уничтожением рабства в новом мире мы вполне обязаны христианству. Я нахожу это мнение преувеличенным: рабство долго существовало в недрах христианского общества, не возбуждая в нем большого удивления или сильного негодования. Необходима была масса причин, сильное развитие других идей, других основ цивилизаций, чтобы уничтожить это страшное зло, эту несправедливость из всех несправедливостей. Однако и церковь, несомненно, способствовала ограничению рабства. Вот неопровержимое тому доказательство: в разные эпохи большая часть формул отпущения на волю имела религиозное основание; освобождение рабов почти всегда совершалось во имя религиозной идеи, надежд на будущее, духовного равенства людей.
Усилия церкви направлены были также к уничтожению множества варварских обычаев, к улучшению уголовного и гражданского законодательства. Вам известно, до какой степени это законодательство, несмотря на некоторые содержавшиеся в нем семена свободы, было в то время нелепо и пагубно; вы знаете, что лишенные смысла пытки, судебный поединок, простая присяга нескольких лиц считались единственными средствами к обнаружению истины. Церковь старалась заменить их другими, более разумными, более законными способами. Я уже сообщал о различии, которое существует между вестготскими законами, составляющими по большей части произведение толедских соборов, и законами других варварских народов. Сравнивая их, нельзя не заметить огромного превосходства постановлений церкви в деле законодательства, справедливости во всем, что относится к отысканию истины, к улучшению судьбы человеческого рода. Конечно, большая часть этих постановлений заимствована из римского законодательства, но они погибли бы, если бы христианская церковь не охраняла и не защищала их, если бы она не заботилась об их распространении. Идет ли дело, например, об употреблении присяги в судопроизводстве, – откройте закон вестготов и вы увидите, с какою мудростью установляется в нем этот обряд.
Судья должен для лучшего изучения дела спросить сначала свидетелей, а потом исследовать письменные документы, чтобы таким образом истина открылась с большею достоверностью и чтобы не так легко представлялась необходимость в присяге. Отыскание истины и права требует, чтобы документы обеих сторон были рассмотрены во всей подробности и чтобы обряд присяги, угрожающий тяжущимся, назначаем был внезапно и неожиданно. Пускай тяжущиеся призываются к присяге только в таких делах, в которых судья, несмотря на все усилия, не откроет ни одного документа, ни одного доказательства, ни одного достоверного признака истины.
В уголовном законодательстве отношение наказаний к преступлениям определено на основании довольно точных философских и нравственных основ. Оно представляет нам результат усилий просвещенного законодателя, который борется с грубой силою и дикими нравами варваров. Глава De coede et morte hominum[12], в сравнении с соответствующими законами других народов, служит весьма замечательным тому примером. У других народов, важность преступления определялась почти исключительно происшедшим от того убытком, и наказание состояло в том материальном вознаграждении, которое вытекает из мировой сделки. У вестготов преступление приведено к своему настоящему нравственному элементу, т. е. к умыслу. Различные оттенки виновности – случайное, невольное убийство, убийство по неосторожности, убийство, которому предшествовал вызов, убийство с заранее обдуманным намерением или непредумышленное – разграничены и определены с такою же почти точностью и ясностью, как и в наших кодексах, и различные наказания установлены с довольно справедливою постепенностью. Правосудие и справедливость законодателя пошло еще дальше. Он пытался если не уничтожить, то по крайней мере смягчить эту неравномерность законной оценки людей, которая была принята в других варварских законодательствах. Единственное различие, сохранившееся в вестготских законах, – эторазличие между свободным человеком и рабом. По отношению к свободным людям степень наказания не зависит ни от происхождения, ни от звания убитого, но единственно от нравственной виновности убийцы. По отношению к рабам, не решаясь совсем отнять у господина право жизни и смерти, законодатель по крайней мере хотел ограничить его, обставляя действие его гласностью и правильными формами. Я считаю необходимым привести самый текст закона:
