bannerbannerbanner
История цивилизации в Европе

Франсуа Гизо
История цивилизации в Европе

Полная версия

Таковы последствия перемены, совершающейся во внутренней природе человека; обратимся к другому случаю. В обществе совершился переворот. Оно устроилось лучше прежнего, права и богатства распределены справедливее между отдельными лицами; другими словами, зрелище, представляемое внешним миром, стало привлекательнее и прекраснее; отношения правительства к подданным и последних между собою улучшились. Неужели вы думаете, что это зрелище, это улучшение внешних фактов не подействует на внутренний мир человека, на человеческую природу? Все, что говорится о силе примера, привычки, об образцах, достойных подражания, – все это основано единственно на том убеждении, что внешний факт, полезный, разумный, стройный, рано или поздно повлечет за собою более или менее сходный внутренний факт того же качества и достоинства; что внешний быт, сложившийся лучше и справедливее, делает и самого человека более склонным к справедливости; что внутренний мир преобразовывается миром внешним, и наоборот; что оба элемента цивилизации тесно связаны друг с другом; что хотя бы их разделяли целые века и всевозможные преграды, хотя бы соединение их требовало бесчисленных видоизменений, но рано или поздно они непременно соединятся в каждом из них между собою; это естественный закон, это общий факт истории, это инстинктивное верование человеческого рода.

Я полагаю, что, далеко не исчерпав всего содержания понятия о цивилизации, я, однако, представил его вам в главных, хотя и общих чертах; я описал его, определил его границы, поставил главные, основные вопросы, связанные с ним. Можно было бы остановиться на этом; но я не могу оставить не затронутым еще один весьма существенный вопрос. Он не принадлежит к числу исторических вопросов в собственном смысле этого слова, он может быть назван скорее вопросом телеологическим. Вопросы, подобные ему, не вполне доступны нам, но они тем не менее неизбежно обращают на себя внимание человека, потому что представляются ему ежеминутно, даже против его воли. Из двух факторов цивилизации – развитие общества, с одной стороны, и человека – с другой, которое составляет цель и которое – средство? Для одного ли усовершенствования общественного своего быта, улучшения своего земного существования развивается весь человек, все его способности, чувства, идеи, все существо его? Или же улучшение общественного быта, прогресс общества, самое общество есть только поприще развития человеческой личности, повод, двигатель этого развития? Словом, существует ли общество для человека или человек для общества? От ответа на этот вопрос неизбежно зависит разрешение другого: ограничивается ли назначение человека его общественною жизнью, исчерпывает ли, поглощает ли общество всего человека, или же он носит в себе самом нечто высшее его земного существования?

Человек, дружбою которого я горжусь, который из собраний, подобных нашему, перешел и занял первое место в собраниях, менее спокойных, но более важных, – человек, каждое слово которого врезывается и навсегда остается запечатленным там, где оно раздалось – г. Ройе-Коллар разрешил этот вопрос, по крайней мере по своему убеждению, в речи своей по поводу проекта предполагавшегося закона о святотатстве. В этой речи я нахожу следующие два выражения: «Общества рождаются, живут и умирают на земле; этим они выполняют все свое назначение… Но они не поглощают собою всего человека. Вступив в общество, он сохраняет благороднейшую часть самого себя, свои высшие способности, которыми он возносится до Бога, до будущей жизни, до неведомых благ незримого мира… Мы, отдельные и подобные друг другу личности, мы, существа, одаренные бессмертием, имеем иное назначение, нежели государства». Я ничего не прибавлю к этому. Я не буду разбирать самого вопроса и ограничусь тем, что поставил его. Мы встретимся с ним в конце истории цивилизации; когда история эта вполне исчерпана, когда все сказано о настоящей жизни, человеку невольно и неотразимо представляется вопрос: точно ли все исчерпано, все окончено? В этом, следовательно, заключается последняя задача, и самая высокая из всех тех, к которым может привести история цивилизации. Я довольствуюсь тем, что указал ее место и значение.

После всего сказанного мною очевидно, что историю цивилизации можно изучать с двух сторон, почерпать из двух источников, рассматривать с двух различных точек зрения. Историк может обратиться к человеческому духу, каким он представляется в продолжение известного промежутка времени, целого ряда столетий или у какого-нибудь народа; он может изучить, описать, передать все явления, видоизменения, перевороты, совершившиеся во внутреннем мире человека, – и, окончив такой труд, он получит историю цивилизации избранного им народа или периода. Он может пойти и другим путем: не вступая во внутренний мир человека, он может встать в центре мировой арены, не описывая изменения идей и чувствований отдельных существ, он может излагать внешние факты, события, общественные перевороты. Эти два отдела, эти две истории цивилизации тесно связаны между собою; они служат отражением, изображением друг друга. Однако они могут и даже должны быть разделены, по крайней мере сначала, для того, чтобы каждый из них мог быть подвергнут подробной разработке. Что касается меня, то я не предполагаю излагать историю европейской цивилизации в отношении ее к внутреннему миру человека; я займусь историею внешних событий, видимого, общественного быта. Я ограничиваю себя, стесняю предмет свой более узкими пределами: я имею в виду изучение лишь общественного быта в прогрессивном развитии.

Мы начнем с исследования всех элементов европейской цивилизации в ее колыбели, начиная с падения Римской империи, и тщательно изучим общество в том виде, в каком мы застаем его среди этих славных развалин. Мы постараемся если не воскресить, то восстановить эти элементы, сопоставить их и, достигнув этого, попытаемся проследить их развитие в течение пятнадцати веков, протекших с того времени. Я думаю, что с первых же шагов нашего исследования, мы убедимся в том, что цивилизация человечества еще очень молода, что она еще не совершила большей части своего пути. Мысль человека в настоящую минуту, без сомнения, еще не то, чем она может сделаться впоследствии; мы обнимаем еще далеко не всю будущность человеческого рода; пусть всякий из нас углубится в свои мысли, пусть спросит себя о возможном благе, которое он представляет себе и на которое надеется, и пусть сравнит потом свою мечту с окружающею его действительностью: он убедится, что общество и цивилизация еще очень юны, что, несмотря на весь пройденный путь, им предстоит еще путь несравненно больший. Но это нисколько не уменьшает удовольствия, которое доставляет нам настоящее. Когда я приведу пред вашими глазами великие кризисы истории европейской цивилизации, совершившиеся в продолжение пятнадцати веков, вы увидите, до какой степени положение человека до нашего времени было тягостно, необеспечено, сурово, и не только во внешней жизни, в обществе, но и во внутреннем мире, в духовной жизни. В течение пятнадцати веков ум человеческий страдал столько же, сколько и род человеческий. Вы увидите, что лишь в новейшее время ум человеческий, может быть, еще впервые достигнул состояния, хотя далеко несовершенного, в котором царит некоторое спокойствие, некоторая гармония. То же самое и в обществе: оно очевидно сделало огромные успехи; положение человека, в сравнении с прежним, спокойно и удовлетворяет требованиям справедливости. Вспоминая о наших предках, мы можем применить к себе стихи Лукреция:

 
Suave, mari magno, turbantibus aequora ventis,
Ex terra magnum alterius spectare laborem[2].
 

Мы даже можем без гордости сказать о себе то, что говорит Соснел у Гомера:

Возблагодарим небо за то, что мы гораздо лучше наших предков.

Будем, однако, осторожны. Не следует слишком увлекаться сознанием своего счастия и превосходства, иначе нам грозят две большие опасности: гордость и леность. Мы можем сделаться слишком доверчивыми к могуществу и успехам человеческого разума, к той степени просвещения, которой мы достигли, и, наслаждаясь своим настоящим положением, утратить способность к дальнейшей деятельности. Я не знаю, поражает ли это вас так же сильно, как меня; но мне кажется, что мы постоянно колеблемся между двумя противоположностями: нас огорчают мелочи, а с другой стороны, мы мелочами же удовлетворяемся. В желаниях наших, в мыслях, в воображении мы до крайности впечатлительны, требовательны и безгранично честолюбивы; но когда дело доходит до действительной жизни, когда для достижения цели необходимы жертвы и усилия, мы устаем и опускаем руки. Мы упадаем духом почти так же легко, как нетерпеливо желаем чего-нибудь. Остережемся же от того и другого. Привыкнем соразмерять наши желания с тем, что нам могут дать наши силы, знания, наши средства, и будем домогаться лишь того, что может быть приобретено законно, справедливо, правильно, с уважением тех основ, на которые опирается самая цивилизация. Иногда мы, кажется, готовы снова возвратиться к началам варварской Европы: к грубой силе, наглости, обману, столь обыкновенным явлениям четыре – пять веков тому назад. Но даже и уступив этому искушению, мы не находим в себе ни упорства, ни дикой энергии людей того времени, которые много страдали и, недовольные своим положением, постоянно стремились выйти из него. Мы довольны своим положением, не будем же рисковать им ради смутных желаний, время осуществления которых еще не настало. Нам много дано, с нас много и спросится; мы должны будем отдать потомству строгий отчет в своей деятельности; общество и правительство – теперь одинаково подлежат исследованию, отчету, ответственности. Станем же твердо и неуклонно держаться начал нашей цивилизации: правосудия, законности, гласности, свободы, никогда не забывая, что если мы справедливо требуем, чтобы ничего не было скрыто от нас, то сами находимся на виду всего света, который и нас в свою очередь подвергнет допросу и суду.

 

Лекция вторая

Исключительность древней цивилизации. – Разнообразие современной цивилизации. – Ее превосходство над древнею. – Состояние Европы в эпоху падения Римской империи. – Преобладание городов. – Попытка политической реформы, произведенная императорами. – Рескрипт Гонория и Феодосия II. – Могущество империи. – Христианская церковь. – Различные стадии, пройденные ею в V веке. – Духовенство, занимающее муниципальные должности. – Хорошее и дурное влияние церкви. – Варвары. – Внесение ими в мир чувства личной независимости и преданности человека человеку. – Обзор элементов цивилизации в начале V века.

В предыдущей лекции я старался объяснить факт цивилизации вообще, не касаясь никакой цивилизации в отдельности, не обращая внимания на обстоятельства времени и места, рассматривая факт в нем самом, с точки зрения чисто философской. Теперь мы займемся собственно европейскою цивилизациею; но мне хотелось бы прежде всего показать вам в общих чертах ее особенности; мне хотелось бы представить ее так ясно, чтобы она явилась вполне отличною от всех других цивилизаций в мире. Попытаюсь исполнить это желание, ограничиваясь по необходимости общими положениями. Мне бы следовало обрисовать пред вами европейское общество с такою точностью, чтобы вы тотчас могли узнать его, словно по портрету; но я не смею надеяться достигнуть этой цели.

Вдумываясь в цивилизации, предшествовавшие европейской, – в Азии ли, или в других странах, не исключая даже Греции и Рима, – нельзя не обратить внимания на господствовавшее единство. Все они словно вытекают из одного известного начала, из одной идеи; словно все общество находилось во власти одного принципа, преобладавшего в нем, определившего его учреждения, нравы, верованья, словом, все стороны его развития. В Египте, например, целым обществом владел принцип теократический; он проявляется в нравах, в памятниках, во всем, что осталось от египетской цивилизации. В Индии то же самое – почти исключительное господство теократического принципа. У других народов встречается иная организация – господство касты завоевателей; принцип силы исключительно владычествует над обществом, предписывает ему законы, сообщает ему свой характер. Есть общества, служащие выражением демократического принципа, например, большая часть торговых республик, такие как Иония, Финикия и др. Одним словом, древние цивилизации носят на себе замечательный отпечаток исключительности в учреждениях, нравах, идеях; всем управляет и все решает какая-нибудь одна, если не единственная, то по крайней мере безусловно преобладающая сила.

Такое единство принципа и формы не всегда, однако, преобладало в цивилизации древних государств. Восходя к более отдаленным временам их истории, мы часто находим соперничество тех различных сил, которые могут развиваться в недрах общества. У египтян, этрусков, даже у греков каста воинов, например, боролась с кастою жрецов, у других народов – дух клана[3] с духом свободных общин, аристократическая система с демократическою и проч. Но подобная борьба обыкновенно происходила в доисторические эпохи, история же в собственном смысле слова сохранила о ней только смутное воспоминание. Иногда подобная борьба возникала и в позднейшие времена, но почти всегда быстро прекращалась. Одна из сил, боровшихся за власть, побеждала и нераздельно овладевала обществом. Война постоянно оканчивалась, если не исключительным, то по крайней мере преобладающим господством какого-нибудь известного начала. В истории древних народов одновременное существование и соперничество различных начал было не более как скоропроходящим кризисом, случайным явлением – отсюда поразительная простота в большей части древних цивилизаций. Простота общественного начала иногда имела следствием необыкновенно быстрое развитие, как, например, в Греции. Ни один народ не развивался так блистательно и в столь короткое время. Но после этого изумительного успеха, Греция вдруг является изнуренною и, хотя падение ее было медленнее, нежели возвышение, тем не менее оно совершилось с необыкновенною быстротою. Творческая сила в началах греческой цивилизации словно иссякла, а взамен ее не явилось никакого другого освежающего начала.

В Египте и в Индии единство цивилизации имело совершенно противоположный результат. Общество впало в состояние застоя. Простота обратилась в однообразие; государство не разрушилось, общество продолжало свое существование, но оставалось неподвижным и словно застыло. К той же самой причине должно отнести тиранический характер, проявляющийся в самых разнообразных формах во всех древних цивилизациях. Общество находилось во власти одной исключительной силы, недопускавшей господства иной. Всякое чуждое ей стремление подвергалось преследованию. Господствующий принцип никогда не допускал проявления и действия рядом с собою какого-либо другого начала.

Это единство цивилизации отразилось и в литературе, в произведениях ума. Кто не просматривал памятников индийской литературы, с недавнего времени распространившихся в Европе? Нельзя не признать, что все они носят один и тот же характер. Они представляют как бы результат одного и того же факта, выражение одной и той же идеи; религиозные и нравственные сочинения, исторические предания, драматическая поэзия, эпопея – все носит на себе один и тот же отпечаток; произведения разума отличаются тем же однообразием, которое заметно в событиях и учреждениях. Даже в Греции, среди всех богатств человеческого разума, господствует редкое единство в литературе и в искусствах.

Совершенно иначе развивалась цивилизация современной Европы. Оставляя в стороне все подробности, вглядитесь в нее, припомните все, что вы знаете о ней, – она тотчас же явится перед вами многообразною, запутанною, бурною; в ней одновременно существуют все формы, все начала общественной организации: духовная и светская власть, элементы теократический, монархический, аристократический, демократический; все классы, все состояния общества смешаны и перепутаны; всюду представляются бесконечно разнообразные степени свободы, богатства, влияния. И все эти силы находятся в состоянии постоянной борьбы, причем ни одна из них не получает решительного преобладания над прочими, не овладевает безусловно обществом. В древности каждая великая эпоха словно отливала все общества в одну и ту же форму; преобладание принадлежало то монархии, то теократии или демократии, – но господство каждой из этих форм было всегда исключительным, безусловным. Современная Европа представляет образцы всех систем, всех попыток общественной организации: абсолютные и смешанные монархии, теократии, республики, более или менее аристократические, существуют в ней одновременно, друг подле друга, и несмотря на все различие их, они все-таки представляют много общего, в них нельзя не признать чего-то родственного.

В мире идейном и нравственном то же разнообразие, та же борьба. Теократические, монархические, аристократические, демократические убеждения сталкиваются, борются, ограничивают, видоизменяют друг друга. Раскройте самые смелые средневековые сочинения: никогда идея не доведена в них до своих последних результатов. Защитники абсолютной власти внезапно, сами того не замечая, отступают пред следствиями, вытекающими из их учения; они, очевидно, стеснены идеями, влияниями, которые останавливают их и не позволяют им дойти до крайних пределов. Демократы подвергаются действию того же самого закона. Нигде мы не видим той непоколебимой отваги, той слепой логики, которые поражают нас в древних цивилизациях. В чувствах те же противоположности, то же разнообразие: весьма энергическое стремление к независимости рядом с склонностью к подчинению; глубокая преданность одного человека другому, и в то же время безудержная потребность исполнять свою волю, отбросить всякие стеснения, жить одному, не заботясь о других. В ощущениях, словом, такие же колебания, как и в самом обществе.

Те же отличительные свойства встречаем мы и в новейшей литературе. Нельзя не сознаться, что с точки зрения формы и художественности произведения ее во многом уступают древним: но в описании мыслей и чувств они стоят неизмеримо выше. Душа человеческая является в них исследованною и многостороннее и глубже. Отсюда и само несовершенство формы. Чем сильнее, многочисленнее материалы, тем труднее привести их к простой, ясной форме; а в таковой, собственно, и заключаются красота, художественность. При разнообразии идей и чувств европейской цивилизации, гораздо труднее достигнуть такой простоты и ясности, какие представляют античные произведения.

Следовательно, куда бы мы ни обратились, всюду обнаруживается господствующий характер современной цивилизации. Он, без сомнения, имеет тот недостаток, что развитие всех проявлений человеческого ума, порознь взятых, уступает соответствующей стороне развития в древних цивилизациях; но зато рассматриваемая в общем европейская цивилизация является несравненно выше всякой другой. Она существует уже пятнадцать столетий и постоянно прогрессирует; она подвигалась вперед далеко не так быстро, как греческая цивилизация, но зато прогресс ее никогда не прекращался. Она видит пред собою бесконечную арену и, со дня на день, стремится вперед все быстрее и быстрее, потому что свобода все более и более расчищает ей дорогу; тогда как в других цивилизациях исключительное господство или по крайней мере чрезмерное преобладание одного начала, одной формы всегда порождало тиранию; в современной Европе разнообразие элементов общественного устройства и невозможность их взаимного уничтожения были причиною той свободы, которая достигнута в настоящее время. Различные начала, не имея возможности уничтожить одно другое, принуждены были волей-неволей существовать совместно и примирились путем компромиссов. Каждое из них ограничилось тою ролью в ходе развития, которая приходилась ему по праву; повторяем: тогда как в других странах господство одного начала порождало тиранию, в Европе результатом разнообразия и постоянной борьбы элементов цивилизации явилась свобода.

В этом состоит истинное, неизмеримое превосходство. Если мы пойдем еще далее, и, игнорируя внешние факты, обратимся к самой сущности дела, то должны будем сознаться, что такое превосходство вполне естественно и законно, что его санкционирует разум, что оно вытекает из фактов. Забыв на время европейскую цивилизацию, взглянем вообще на мир, на общий ход явлений, совершающихся на земном шаре. В чем их особенность? Как они совершаются? Они совершаются именно среди бесконечного разнообразия воздействий, среди вечной борьбы, подобную которой мы замечаем в европейской цивилизации. Никакое исключительное начало, никакая особая организация, никакая идея, никакая частная сила, очевидно, не владеет миром, не организовала его раз навсегда по известному шаблону, не изгнала из него все другие стремления, не завоевала себе исключительного господства в нем. Различные силы, начала, системы смешиваются, ограничивают друг друга, находятся в непрерывной борьбе, то возвышаясь, то упадая, но никогда не оставаясь вполне победителями или побежденными. В этом именно бесконечном разнообразии форм, идей, начал, в их соперничестве, в их стремлении к известному единству, к идеалу, который никогда, может быть, не будет достигнут, но к которому путем труда и свободы вечно будет стремиться человеческий род – в этом именно и состоит мировой процесс. Следовательно, европейская цивилизация есть точное изображение этого процесса; в ней точно так же нет ни односторонности, ни исключительности, ни застоя. Впервые, кажется, цивилизация явилась чуждою всякой исключительности, впервые развилась она столь же пышно, разнообразно и деятельно, как сама Вселенная. Европейская цивилизация приближается, если можно так выразиться, к вечной истине, к предначертаниям провидения. В этом заключается ее неизмеримое превосходство над всеми другими цивилизациями. Весьма желательно, чтобы во все продолжение этого курса вы постоянно имели в виду этот основной, отличительный характер европейской цивилизации. Пока я только указываю на него; доказательства будут представлены в ходе дальнейшего изложения, положения мои, однако, значительно подтвердятся уже тем, что мы в самой колыбели европейской цивилизации найдем причины и зародыши тех свойств, которые я приписал ей, что мы в самый момент ее возникновения, именно в момент падения западной Римской империи, найдем в состоянии мира, во всех явлениях, содействовавших образованию европейской цивилизации, исходную точку того бурного, но плодотворного разнообразия, которым она отличается. Я приступаю к этому исследованию. Я рассмотрю состояние Европы в эпоху падения Римской империи и постараюсь найти в учреждениях, верованьях, чувствах, идеях те элементы, которые древний мир завещал новому. Если мы уже в этих элементах заметим отпечаток вышеописанного характера европейской цивилизации, то он тотчас же приобретет в ваших глазах значительную степень достоверности.

 

Прежде всего необходимо ясно представить себе, что такое была Римская империя и как она образовалась. Рим в начале своего существования был не что иное, как муниципия, община. Образ правления его был совокупностью тех учреждений, которые свойственны народонаселению, заключенному в стенах города, – учреждений муниципальных; таков их отличительный признак. Замечание это относится не только к Риму. Повсюду, в тогдашней Италии, мы не видим ничего другого, кроме городов. Название народов принадлежало тогда союзам этих городов. Латинский народ был союзом латинских городов; в том же состоянии пребывали этруски, самнитяне, сабиняне, народы Великой Греции.

В то время совсем не существовало деревень в том виде, в каком они существуют ныне. Земли, находившиеся вне городов, обрабатывались, потому что этого требовала необходимость, но они не были заселены. Владельцами полей были городские жители. Они на время оставляли город для наблюдения за полями, содержали там часто некоторое количество рабов; но деревень, в том смысле, как мы их понимаем, т. е. разбросанного по территории населения, живущего то отдельно, то обществами, в Древней Италии почти совсем не существовало.

Что сделал Рим, когда владения его расширились? Проследите его историю и вы увидите, что он завоевывал или основывал города; с городами он боролся, с городами заключал договоры, города колонизировал. История завоеваний Рима есть история завоевания и основания огромного числа городов. На востоке распространение римского владычества не вполне отличается этим характером; народонаселение распределено было там не так, как на западе. Подчиненное другим общественным условиям, оно было гораздо менее сосредоточено в городах. Но мы имеем дело только с европейским населением, и восток представляет для нас мало интересного.

Ограничиваясь западом, мы всюду встречаем указанный мною факт. В Галлии, в Испании мы не видим ничего кроме городов; за стенами их территория покрыта болотами, лесами. Всмотритесь в характер римских памятников, римских дорог. Вы замечаете большие дороги, соединяющие один город с другим; но нет того множества мелких путей сообщения, которые в настоящее время пересекают территорию во всех направлениях. Нет ничего похожего на это бесчисленное количество небольших памятников, селений, замков, церквей, раскинувшихся по всей поверхности европейской территории, начиная с Средних веков. Рим завещал нам только грандиозные памятники как результаты муниципального устройства, предназначенные для многочисленного населения, столпившегося на одном пункте. С какой бы точки зрения мы ни рассматривали римский мир, мы найдем в нем почти исключительное преобладание городов и отсутствие иных поселений.

Этот муниципальный характер римского мира очевидно служил сильным затруднением при установлении и поддержании единства, общественной связи между отдельными частями огромного государства. Муниципия, подобная Риму, могла покорить мир, но с трудом могла устроить его и управлять им. Вот отчего, когда все, по-видимому, было уже окончено, когда весь запад и большая часть востока подпали под римское владычество, все несметное количество городов, – этих небольших государств, созданных для отдельной, самостоятельной жизни, – разъединяются, отрываются друг от друга и расползаются, так сказать, во все стороны. В этом заключалась одна из причин, по которым сделалась необходимою империя, как форма правления более сосредоточенная, более способная поддержать связь между столь шаткими элементами. Империя пыталась внести единство и связь в это разъединенное общество и до некоторой степени успела в том. В период от Августа до Диоклециана, одновременно с развитием гражданского законодательства, установилась и та обширная система административного деспотизма, которая покрыла римский мир сетью чиновников, иерархически подчиненных друг другу, тесно связанных как между собою, так и цезарским двором, и предназначенных исключительно для осуществления предначертаний верховной власти и для сообщения верховной власти сведений о силах и материальных средствах общества. Этой системе не только удалось соединить и удержать во взаимной связи элементы римского мира, но благодаря ей и самая идея центральной власти с замечательною легкостью проникла в умы. Нельзя без удивленья видеть, как в этом слабо соединенном сборище небольших республик, в этом союзе муниципий, быстро распространяется уважение к императорскому величеству, единому августейшему, священному. Потребность установить некоторую связь между отдельными частями империи была, без сомнения, весьма настоятельна, если система полной централизации привилась с таким успехом. Посредством этой административной организации и соединенной с нею военной системы Римская империя сопротивлялась и внутреннему распадению своему и вторжению варваров. Она боролась долго, находясь непрерывно в состоянии упадка, но не переставая защищаться. Настало, наконец, время, когда распадение одержало верх. Как цезаризм, так и рабство оказались одинаково бессильными поддержать это громадное разрушающееся тело.

В IV веке во всех частях его заметно разъединение, раздробление; варвары вторгаются со всех сторон. Провинции не сопротивляются им: они уже не заботятся об общей участи государства. Тогда в уме некоторых императоров родилась странная мысль. Они захотели испытать, не окажется ли свободная конфедерация – система правления подобная той, которую мы теперь называем представительной, – не окажется ли система свободной конфедерации более действительною для поддержания единства империи, нежели деспотический режим. Вот рескрипт Гонория и Феодосия Младшего, посланный в 418 году префекту Галлии с целью установить на юге этой провинции род представительного правления и тем поддержать единство империи:

Гонорий и Феодосий, августы, Агриколе, префекту обоих Галлий.

На весьма полезное представление, сделанное нам тобою в числе других уведомлений, очевидно клонящихся к пользе государства, мы определили – и да будет это всегда иметь силу закона – сделать следующие распоряжения, которым имеют повиноваться жители наших семи провинций[4], и которые по свойству своему таковы, какими могли бы желать и просить их сами жители. Так как ради требований общественной или частной пользы, не только от каждой из провинции, но и от каждого города являются к тебе должностные лица и депутаты для сдачи отчетов или для рассуждения о делах, касающихся интереса поземельной собственности, то мы нашли уместным и весьма полезным, чтобы с текущего же года происходили для жителей семи провинций ежегодно, в определенное время, собрания в метрополии, т. е. в городе Арле. Этим установлением мы имеем в виду одинаково обеспечить и общие, и частные интересы. Прежде всего, совещание знатнейших жителей, в присутствии цезарского префекта, – если требования общественного порядка не отзывают его в другое место, – даст возможность собрать по каждому обсуждаемому предмету наилучшие и наиболее правильные мнения. Все то, чего будут касаться рассуждения, и что после зрелого соображения будет принято за правило, сделается известным всем без исключения провинциям, и лица, не присутствовавшие в собрании, обязаны будут следовать тем же предписаниям справедливости и истины. Кроме того, учреждая в городе Константина[5] ежегодные собрания, мы имеем в виду не только способствовать всеобщему благосостоянию, но и усилить общественные сношения. Действительно, положение города так выгодно, число иностранцев, собирающихся в нем, так велико, торговля его так обширна, что туда стекаются и люди, и произведения со всех концов света. Все, что производит богатый Восток, благоуханная Аравия, нежная Ассирия, плодородная Африка, прекрасная Испания и храбрая Галлия, – все находится там в таком изобилии, что вещи, удивляющие своим великолепием другие части света, в Арле считаются обыкновенными продуктами. Притом соединение Роны с Тосканским морем сближает и делает почти соседними страны, прорезываемые первою и омываемые вторым. Таким образом, весь мир приносит этому городу все, что в нем есть драгоценнейшего; произведения, свойственные каждой отдельной стране, перевозятся туда сухим путем, морем, реками, с помощью парусов, весел, повозок; неужели же наша Галлия не увидит благодеяния в данном нами повелении созывать общественное собрание в недрах этого города, где благостию Божиею словно соединены все наслаждения жизни и все удобства торговли?

Уже славный префект Петроний[6], с похвальною и вполне разумною целью, повелел соблюдать это обыкновение; но так как исполнение его было прервано смутами и владычеством узурпаторов, то мы решили силою нашей мудрости восстановить действие его. Итак, дорогой и многолюбивый родственник наш Агрикола, сообразуясь с настоящим нашим повелением и с обычаем, установленным твоими предшественниками, будет наблюдать за исполнением в провинциях следующих распоряжений: всем лицам, удостоенным общественных должностей или владеющим землями, а также всем провинциальным судьям следует объявить, что они должны ежегодно собираться для совещания в город Арль, в промежуток между идами[7] августа и идами сентября; день открытия собрания и дни заседаний могут быть назначаемы по доброй воле.

Новемпопулания и вторая Аквитания, как отдаленнейшие провинции, в случае, если судьи их задержаны нетерпящими отлагательства делами, могут присылать вместо них депутатов, согласно обычаю. Неявившиеся в назначенное место и в определенное время платят пеню, судьи – в пять фунтов золота, а члены курии[8] и другие сановники – в три фунта. Этою мерою мы надеемся даровать жителям наших провинций большие выгоды и большие милости. Мы уверены также, что содействуем украшению города Арля, верности которого – по словам нашего брата и сотоварища[9] – мы многим обязаны.

Дано XV майским календ. Получено в Арле X июньских календ[10].

Провинции и города, однако, отказывались от этого благодеяния; никто не хотел избирать депутатов, никто не хотел ехать в Арль; централизация, единство были противны первобытному характеру этого общества, повсюду обнаруживался еще дух обособленности и муниципальности; невозможность установить единое общество, единое отечество была очевидна. Города были заключаемы в своих стенах, занимались только своими собственными делами, и империя пала, потому что никто не хотел принадлежать империи, потому что каждый гражданин хотел только принадлежать своему городу. Таким образом, в эпоху падения Римской империи мы встречаем тот самый факт, который заметили при возникновении Рима – преобладание муниципального устройства и муниципальной обособленности. Римский мир возвратился к своему первобытному состоянию: он создался из городов; он разрушился – остались города, муниципальное устройство – вот что завещала современной Европе древняя римская цивилизация; устройство весьма неправильное, расшатанное, во многом уступавшее тому, чем оно было в прежние времена, но все же единственно уцелевшее ото всех других элементов римского мира.

2Приятно, когда ветер вздымает морские волны, с твердой земли смотреть на великую работу.
3Клан – род, происходящий от одного родоначальника и сильно разросшийся.
4Вьена, первая Аквитания, вторая Аквитания, Новемпопулания, первая Нарбонна, вторая Нарбонна и провинция приморских Альп.
5Константин Великий особенно любил город Арль; он установил в нем пребывание галльского префекта и хотел дать Арлю свое имя; но обычай одержал верх над волею императора, и город сохранил свое прежнее название.
6Петроний был галльским префектом между 402 – 408 гг.
7Идами назывались у римлян пятнадцатые числа месяцев.
8Куриями назывались муниципальные советы римских городов; куриалами – члены этих советов.
9Константин, второй муж Плацидии, которого Гонорий взял в сотоварищи в 421 г.
10Календами назывались у римлян первые числа месяцев. В конце месяца, после ид, дни обозначались календами.
Рейтинг@Mail.ru