Франсуа Гизо
История цивилизации в Европе
Итак, с какой бы точки зрения мы ни рассматривали политическую историю Европы в эту эпоху – во внутреннем ли состоянии государств или во внешних сношениях их между собою, в военном устройстве, в судопроизводстве, в налогах, – везде мы встречаем один и тот же характер, одно и то же стремление к централизации, к единству, к образованию и преобладанию общих интересов, общественной власти. Такова скрытая работа XV века, работа, не имевшая сначала никакого видимого результата, не совершившая никакой заметной перемены, но приготовившая все будущие перевороты. Теперь я изложу факты другого рода – факты нравственные, относящиеся к развитию человеческого разума, общих идей. И здесь мы увидим то же самое явление и придем к тому же самому результату.
Начнем с церкви. До XV века одни только религиозные идеи имели в Европе общее, могущественное значение и производили влияние на массу. Одна только церковь облечена была властью приводить их в порядок, обнародывать их, делать их обязательными. Правда, нередко проявлялись стремления к независимости, даже к отделению, и церковь не без большого труда побеждала эти стремления; но как бы то ни было, она побеждала их; верованья, отвергнутые церковью, не получали общего и постоянного господства над умами; даже альбигойцы были уничтожены ею. В недрах церкви постоянно существовали несогласия и распри, но они не имели решительных и видимых последствий. В начале XV века обнаруживается факт совершенно другого свойства. Новые идеи, общие, всеми признанные потребности в переменах, в реформах волнуют самую церковь. Конец XIV и начало XV века ознаменованы великим западным расколом, возникшим вследствие перенесения папского престола в Авиньон и появления двух пап в Авиньоне и Риме. Борьба обоих пап и известно именно под названием великого раскола. Он начался в 1378 году. В 1409 году Пизанский собор с целью прекратить его низлагает обоих пап и назначает третьего, Александра V. Вместо того чтобы усмириться, раскол разгорается еще с большею силою: пап уже не двое, а трое. Беспорядки и злоупотребления беспрерывно возрастают. В 1414 году по вызову императора Сигизмунда собирается Констанцский собор. Он намеревается не только избрать нового папу, но и предпринять церковную реформу. Прежде всего он провозглашает неприкосновенность Вселенского собора, его превосходство над папскою властью; он решается сделать эти начала преобладающими в церкви и уничтожить вкравшиеся в нее злоупотребления, в особенности вымогательства, посредством которых римский престол добывал себе деньги. С этою целью собор назначает то, что мы теперь назвали бы следственною комиссиею, т. е. реформаторскую коллегию из членов собора, принадлежащих к различным народностям. На коллегию эту возлагается обязанность раскрыть злоупотребления, оскверняющие церковь, отыскать средства к уничтожению зла и затем донести о том собору, который озаботится исполнением предположенных мер. Но пока собор занят этою работою, ему предлагают вопрос: можно ли приступить к исправлению злоупотребления без видимого участия главы церкви, без утверждения папы? Вопрос этот разрешается отрицательно под влиянием римской партии, поддержанной благонамеренными, но робкими людьми. Собор в 1417 году избирает нового папу, Мартина V. Папа в свою очередь представляет план церковной реформы. Этот план не принят, собор расходится. В 1431 году с тою же целью собирается собор в Базеле. Он продолжает преобразовательную работу Констанцского собора, но также не имеет успеха. Внутри собора и в христианском мире обнаруживается раскол. Папа переносит собор из Базеля в Феррару, потом во Флоренцию. Часть прелатов отказывает папе в повиновении и остается в Базеле. Подобно тому как прежде было двое пап, теперь является два собора. Базельский собор продолжает проектировать реформы, избирает своего папу, Феликса V, по прошествии некоторого времени переносится в Лозанну и в 1449 году расходится, ничего не сделав.
Итак, перевес остался на стороне папской власти; она удержала за собою поле сражения и управление церковью. Собор не мог исполнить то, что предпринял, но он сделал то, чего не предпринимал, и что пережило его. В то время, когда Базельский собор потерпел неудачу в своих преобразовательных попытках, светские государи присвоили себе провозглашенные им идеи и указанные им учреждения. Во Франции, на основании декретов Базельского собора, Карл VII составил прагматическую санкцию и обнародовал ее в Бурже в 1438 году. Она установила избрание епископов, уничтожение аннат, исправление важнейших злоупотреблений, вкравшихся в церковь. Прагматическая санкция объявлена была государственным законом Франции. Майнский сейм в 1439 году возвел ее в степень основного закона и для Германской империи. Что не удалось духовной власти, то, по-видимому, намеревалась совершить светская власть.
Но и здесь преобразовательные проекты подверглись новой неудаче. Так же как и собор, прагматическая санкция не достигла своей цели. Она скоро упала в Германии; сейм отступил от нее в 1448 году по договору с Николаем V. В 1516 году Франциск I точно так же отказался от нее и заменил ее конкордатом с Львом X. Реформа государей удалась не лучше реформы духовенства; но она погибла не вполне. Если собор не остался вовсе без последствий, то и прагматическая санкция имела результаты, пережившие ее, игравшие важную роль в новой истории. Принципы, провозглашенные Базельским собором, были могучи и плодотворны. Они были приняты и поддержаны людьми высоких дарований и энергичного характера. Иоанн Парижский, д’Алльи, Жерсон и многие другие замечательные люди XV века посвятили себя их защите. Тщетно распускается собор, тщетно уничтожается прагматическая санкция, – общее учение о церковном правительстве, о необходимых реформах, укоренилось, утвердилось во Франции, перешло в парламенты, приобрело множество приверженцев и породило сначала янсенизм, а затем галликанизм. Весь этот ряд усилий, клонившихся к преобразованию церкви, начиная с Констанцского собора и до четырех положений Боссюэ, проистекает из одного и того же источника и направлен к одной и той же цели. Попытка законной реформы XV века не имела успеха в недрах церкви, но она тем не менее заняла место в развитии цивилизации и оказала косвенно огромное влияние на ход ее.
Соборы не без основания стремились к законной реформе; она одна только могла предотвратить революцию. В то же почти время, когда Пизанский собор предпринимал прекращение великого западного раскола, а Констанцский собор – преобразование церкви, в Богемии появились первые насильственные попытки народной религиозной реформы. Проповеди и успехи Яна Гуса относятся к 1404 году, когда он начал поучать в Праге. Итак, две реформы идут друг подле друга: одна в недрах самой церкви, предпринятая церковною аристократиею – реформа осторожная, робкая, нерешительная; другая – вне церкви и против нее, реформа насильственная, страстная. Между обеими силами, между обоими стремлениями завязывается борьба. Собор вызывает Гуса и Иеронима из Праги в Констанц и осуждает их на сожжение как еретиков и революционеров. Теперь эти события для нас совершенно ясны; мы очень хорошо понимаем эту одновременность двух отдельных реформ, предпринятых одна правительствами, другая народами, реформ, враждебных друг другу, но тем не менее проистекающих из одной причины, стремящихся к одной цели и, при всей видимой противоположности своей, содействующих одному и тому же окончательному результату. Это именно и произошло в XV веке. Народная реформа Яна Гуса на время была подавлена; восстание гуситов началось чрез три или четыре года после смерти учителя их; оно было продолжительно и упорно; но империя наконец восторжествовала над ним. Однако так как реформа, предпринятая соборами, не имела успеха, так как цель ее не была достигнута, то брожение народной реформы не прекратилось: она выжидала первого удобного случая и нашла его в начале XVI века. Если бы реформа, предпринятая соборами, привела к желанному результату, то это, может быть, предупредило бы народную реформу; но одна из них непременно должна была увенчаться успехом, потому что совпадение их свидетельствует о их необходимости.
Вот состояние религиозных верований, в котором XV век оставил Европу: аристократическая реформа, оставшаяся без последствий, и популярная реформа, предпринятая, подавленная, но постоянно готовая возобновиться. Брожение умов не ограничивалось, однако, сферою религиозных верований. В течение XIV века греческая и римская древность была, так сказать, восстановлена в Европе. Всем известно, с каким жаром Данте, Петрарка, Боккаччо и все современники их отыскивали греческие и латинские рукописи, обнародывали, распространяли их, и какой говор, какой восторг возбуждало малейшее открытие в этом роде. Среди этого движения в Европе возникла школа, игравшая в развитии человеческого ума гораздо более важную роль, чем обыкновенно думают, – школа классическая. С этим словом не следует его современное значение; тогда дело шло совсем не о литературной системе или борьбе. Классическая школа того времени была воспламенена удивлением не только к сочинениям древних писателей, например Виргилия и Гомера, но и ко всему древнему обществу, к его учреждениям, мнениям, философии, точно так же, как и к его литературе. Нельзя не согласиться, что в политическом, философском и литературном отношениях древность стояла гораздо выше Европы XIV и XV столетий. Поэтому неудивительно, что она имела в то время такое сильное влияние, что большая часть возвышенных, деятельных, утонченных и разборчивых умов питали отвращение к грубым нравам, спутанным идеям, варварским формам своего времени и страстно предавались изучению другого, более правильного и более развитого общества, доходя до поклонения ему. Таким путем образовалась школа свободных мыслителей, появившаяся в начале XV века и соединявшая в себе прелатов, юристов и ученых.
Среди этого движения последовало взятие Константинополя турками, падение Восточной империи, наплыв бежавших оттуда греков в Италию. Они принесли с собою новое познание древности, многочисленные рукописи, тысячи новых средств к изучению древней цивилизации. Понятно, каким усиленным рвением воодушевилась классическая школа. Это было время самого блестящего процветания церкви, особенно итальянской, не в отношении к политическому могуществу, но в деле роскоши, богатства; она с гордостью предавалась всем удовольствиям изнеженной, утонченной, праздной, чувственной цивилизации, литературе, искусствам, общественным и материальным наслаждениям. Взгляните на образ жизни людей, имевших в это время важное политическое и литературное значение, например на кардинала Бембо: вы удивитесь этой смеси сибаритства и высокого умственного развития, изнеженных нравов и смелости мысли. Изучая эту эпоху, рассматривая ее идеи, ее общественные отношения, невольно переносишься во Францию половины XVIII века. Та же страсть к умственному движению, к новым идеям, к мирной, приятной жизни; та же изнеженность и распущенность нравов, тот же недостаток политической энергии и нравственных убеждений, соединенных с необыкновенною откровенностью и деятельностью умов. Ученые XV века находятся в таких же отношениях к высшим духовным сановникам, как литераторы и философы XVIII века к вельможам того времени; у них одни и те же мнения, одни и те же нравы; они спокойно живут друг подле друга и не замечают готовящихся вокруг них переворотов. Прелаты XV века, начиная с кардинала Бембо, конечно, столь же мало предвидели появление Лютера и Кальвина, как придворные XVIII столетия – французскую революцию. А между тем эти эпохи во многом сходны между собою.
Итак, нравственный мир представляет в XV веке три главнейшие факта: с одной стороны – попытка церковной реформы, предпринятая самою церковью; с другой – народная религиозная реформа, и наконец – умственный переворот, образующий школу свободных мыслителей. Эти преобразования совершаются посреди величайшей политической перемены, когда-либо до тех пор происходившей в Европе, – среди централизующего стремления всех народов и правительств.
Но это еще не все: XV век – время наибольшей внешней деятельности человека, время путешествий, предприятий, открытий, изобретений всякого рода. Это время экспедиций португальцев вдоль берегов Африки, время открытия Васко де Гамою пути в Восточную Индию, мимо мыса Доброй Надежды, время открытия Америки Христофором Колумбом, время чрезвычайного расширения европейской торговли. Появляется тысяча новых изобретений, другие, уже известные, но только тесному кругу, становятся популярными и общеупотребительными. Порох изменяет всю систему войны, компас – всю систему мореплавания. Живопись масляными красками развивается и покрывает Европу образцовыми произведениями искусства; гравирование на меди, изобретенное в 1460 году, размножает и распространяет их. Писчая бумага делается обыкновенною. Наконец, между 1436 и 1452 годами изобретается книгопечатание – предмет столь многих восторгов и общих фраз, которые, однако, все недостаточны для выяснения его заслуг и последствий.
Вы видите, каким величием, какою деятельностью отличается это столетие: величием еще мало заметным, деятельностью, результаты которой еще не очевидны для человека. Бурные реформы, по-видимому, не удаются, правительства крепнут, народы усмиряются. Общество как будто готовится наслаждаться лучшим порядком, среди более быстрого прогресса. Но великие революции XVI века уже близки; их подготовил пятнадцатый век. Обзор их будет предметом следующей нашей лекции.
Лекция двенадцатая
Затруднительность различать общие факты в новой истории. – Картина Европы в XVI столетии. – Опасность слишком поспешных общих выводов. – Различные причины, которыми объясняют реформацию. – Отличительный характер ее – восстание человеческого духа против абсолютной власти в умственном мире. – Доказательства этого факта. – Судьба реформации в разных европейских государствах. – Слабая сторона ее. – Иезуиты. – Сходство революций в религиозном и гражданском обществах.
Мы часто указывали на беспорядок, хаос европейского общества; мы жаловались на затруднения, сопряженные с изучением и описанием такого разбросанного, бессвязного, разъединенного общества. Мы нетерпеливо приближались к эпохе общих интересов, порядка, общественного единства. Мы дошли до этого времени; мы вступаем в эпоху порядка и единства, в эпоху общих фактов и общих идей. Но здесь мы встречаем затруднение другого рода. Прежде мы с трудом могли найти связь между фактами, поставить их в зависимости друг от друга, различить общие черты их, образовать из них одно целое. В Новой Европе, напротив того, все состоит в взаимной связи; все элементы, все случайности общественной жизни видоизменяют друг друга действием и противодействием своим. Взаимные отношения людей многочисленнее и сложнее; то же самое должно заметить и об отношениях к их правительству, и об отношениях государств между собою, и об идеях и произведениях человеческого духа. В рассмотренные нами времена множество фактов являлись и исчезали отдельно, независимо друг от друга, без взаимного влияния. Теперь уже нет более такой отдельности; все смешивается, соприкасается и, соприкасаясь, видоизменяется. Как трудно в таком разнообразии найти настоящее единство, определить направление такого обширного и сложного движения, представить в кратких чертах это необыкновенное множество различных и тесно связанных между собою фактов, обозначить, наконец, общий, господствующий факт, соединяющий в себе длинную цепь фактов, характеризующий эпоху, служащий верным выражениям ее влияния, ее роли в истории цивилизации!
Мы тотчас же поймем всю важность этого затруднения.
В XII веке мы встретили событие религиозное, если не по свойству своему, то по происхождению, – я говорю, о крестовых походах. Несмотря на грандиозность и продолжительность этого события, несмотря на разнообразие сопряженных с ним фактов, мы без труда различили его общее значение и довольно точно определили его внутреннее единство и влияние. Теперь мы должны рассмотреть религиозную революцию XVI века, которую принято называть реформациею. Замечу мимоходом, что я буду употреблять слово реформация как простой и общепринятый термин, как синоним религиозной революции, не соединяя с ним собственного мнения. Очень трудно распознать истинный характер этого великого кризиса и определить общее значение и последствие его.
Его следует искать между началом XVI и срединою XVII века; в этом периоде заключается сущность переворота, его начало и окончание. Все исторические события имеют как бы определенную арену; последствия их бесконечны; они стоят в связи со всем прошедшим и со всем будущим, но тем не менее справедливо, что у них есть собственное, ограниченное существование, что они возникают, растут, наполняют известный промежуток времени, потом постепенно суживаются и, удаляясь с исторической сцены, уступают место какому-нибудь новому событию.
Нам не нужно знать с точностью времени, к которому относят происхождение реформации: началом ее можно признать 1520 год, когда Лютер публично сжег в Виттенберге осуждавшую его буллу Льва X и таким образом открыто отделился от римской церкви. Жизненный период реформации заключается, собственно говоря, между этою эпохою и срединою XVII века, т. е. 1648 годом, временем Вестфальского мира. Вот доказательство. Первым и главнейшим последствием религиозной революции было образование в Европе двух разрядов государств: государств католических и государств протестантских – и начало борьбы между ними. Эта борьба продолжалась с переменным успехом от начала XVI до средины XVII века. По Вестфальскому миру, в 1648 году, католические и протестантские государства наконец обоюдно признали друг друга, согласились взаимно на существование одни других и обещали жить в сообществе и мире, независимо от различия вероисповедания. Начиная с 1648 года, различие вероисповеданий перестало быть господствующим принципом классификации государств, их внешней политики, их отношений и союзов. До этого времени, несмотря на весьма существенные изменения, Европа разделялась на лигу католическую и лигу протестантскую. После Вестфальского мира такое разделение исчезает, государства соединяются и разъединяются по соображениям, не имеющим ничего общего с религиозными верованиями. Здесь именно и оканчивается преобладание, историческое значение реформации, хотя результаты ее и после того не переставали развиваться.
Теперь бросим беглый взгляд на это значение и выясним сущность его, ограничиваясь простым наименованием событий и действующих лиц. По одному этому указанию, по одной сухой и неполной номенклатуре, мы можем убедиться, как трудно представить в кратких чертах ряд столь разнообразных, сложных фактов, – как трудно привести их к одному общему факту, раскрыть истинный характер религиозной революции XVI века, определить ее роль в истории нашей цивилизации.
В самый момент своего проявления, реформация совпадает с великим политическим кризисом – с борьбою Франциска I и Карла V, Франции и Испании, – борьбою, завязавшеюся сначала за обладание Италиею, потом продолжавшеюся за обладание Германией и, наконец, за преобладание в Европе. Это время возвышения Австрийского дома и господствующего влияния его на Европу. Вместе с тем Англия при Генрихе VIII принимает в континентальной политике более правильное, постоянное и обширное участие, чем прежде.
Проследим события XVI столетия во Франции. Его наполняют великие религиозные войны протестантов и католиков; они становятся средством, поводом новой попытки высшего дворянства захватить ускользающую из рук его власть и приобрести господство над королями. Таков политический смысл религиозных войн, лиги, борьбы Гизов с Валуа, окончившейся воцарением Генриха IV.
В Испании в царствование Филиппа II возгорается революция соединенных провинций. Там, под именами герцога Альбы и принца Оранского, вступает в борьбу с инквизициею гражданская и религиозная свобода. Свобода торжествует в Голландии, благодаря твердости и здравому смыслу ее жителей, и погибает в Испании, где господствует абсолютная власть как светская, так и духовная.
В Англии царствует Мария и возгорается борьба Елизаветы, представительницы протестантизма, с Филиппом II; вступает на престол Иаков Стюарт: начинаются великие раздоры королевской власти с английским народом.
В то же время на севере образуются новые государства. Швеция восстановляется Густавом Вазою в 1523 году Пруссию создает секуляризация Тевтонского ордена. Северные государства получают в европейской политике место, которого до тех пор не занимали, и важность которого скоро должна обнаружиться в Тридцатилетней войне.
Перехожу опять к Франции. Царствование Людовика XIII; изменение внутренней французской администрации кардиналом Ришелье; сношение его с Германиею и поддержка, оказанная протестантской партии, – вот, что мы видим там. В Германии в конце XVI века возгорается борьба с турками и в начале XVII – Тридцатилетняя война, величайшее событие в истории новейшей Центральной Европы; являются Густав Адольф, Валленштейн, Тилли, герцог Брауншвейгский, герцог Веймарский, славнейшие имена Германии.
В то же время во Франции воцаряется Людовик XVI, начинается Фронда; в Англии начинается революция, низвергнувшая с престола Карла I.
Вы могли заметить, что я беру только самые крупные исторические события, которые всем известные по имени: вы видите, как они многочисленны, разнообразны и важны. Обращаясь к событиям другого рода, менее видимым, менее выражающимся в собственных именах – мы увидим, что и такими событиями эта эпоха чрезвычайно богата. Это время величайших перемен в политических учреждениях почти всех народов, время преобладания чистой монархии в большей части первоклассных государств, между тем как в Голландии образуется могущественнейшая в Европе республика, а в Англии окончательно или почти окончательно торжествует конституционная монархия. В церкви в это время древние монашеское ордена теряют почти всякое политическое значение и заменяются новым, резко отличающимся от них орденом, который ошибочно, может быть, считается более важным, чем все предшествовавшие ему, – орденом иезуитов. Вместе с тем Триентский собор уничтожает почти все, что могло уцелеть от влияния соборов Констанцского и Базельского, и дает римскому престолу решительную победу в церковном мире.
Перейдем теперь от церкви к философии, к свободной деятельности человеческого духа. Здесь является два человека, Бэкон и Декарт, виновники величайшей философской революции, когда-либо совершившейся в новейшем мире, вожди двух школ, оспаривающих друг у друга владычество над этим миром. К тому же времени относится процветание итальянской литературы, начало литератур французской и английской, наконец, основание важнейших колоний и деятельнейшее развитие меркантильной системы.
Итак, с какой бы точки зрения мы ни рассматривали эту эпоху, мы найдем в ней более разнообразных и важных событий – политических, церковных, философских, литературных – нежели в каком бы то ни было из предшествовавших столетий. Деятельность человеческого духа обнаруживается во всем: в отношениях людей между собою, в отношениях их к власти, в взаимных отношениях государств, в чисто умственном труде; одним словом – это время великих людей и великих дел. Но величайшее событие этого времени – религиозная революция, которою мы теперь занимаемся, она – господствующий факт всей эпохи, факт, дающий ей имя, определяющий ее характер. Из всех замечательных явлений, игравших тогда такую важную роль, реформация самое многозначительное; соприкасаясь со всеми остальными, она изменяла их и в свою очередь была изменяема ими. Итак, задача наша состоит в правильной оценке и точном изображении факта, господствовавшего над всеми другими важнейшими событиями этого времени, – причины, которая была богаче всего последствиями в эту эпоху.
Чрезвычайно трудно привести столь разнообразные, обширные и тесно связанные между собою факты ко всеобщему историческому единству. Однако это необходимо; когда события совершились, когда они вошли в область истории, человек ищет в них преимущественно общих фактов, старается найти связь причин и действий. Это самая важная и, если можно так выразиться, бессмертная часть истории, к которой по необходимости должны обращаться все, чтобы уразуметь свое прошедшее и понять самих себя. Такое стремление к общим, разумным результатам представляет собою наиболее могущественную и достойную похвалы умственную потребность; но удовлетворение ее не следует искать в слишком поспешных общих выводах. Конечно, легко увлечься и с первого взгляда определить общий характер, существенные последствия эпохи или события. Дух человеческий, как и воля, постоянно жаждет деятельности, тяготится препятствиями, домогается свободы и спешит к окончательному результату; он легко забывает факты, которые стесняют и задерживают его; но, забывая, он не уничтожает их: они остаются, чтобы рано или поздно изобличить его заблуждение. Для человеческого духа есть только одно средство избежать этой опасности: сначала окончить, мужественно и терпеливо, изучение фактов, а потом уже извлечь из них общие, окончательные выводы. Факты для мысли то же самое, что правила нравственности для воли. Для мысли необходимо знать факты, признавать над собою их силу; только тогда, когда она исполнила эту обязанность, во всей ее полноте и обширности, – только тогда она может развернуть свои крылья и подняться на высоту, с которой обнимаются все события в общей их связи и со всеми их последствиями. Если же она поднимается слишком быстро, не ознакомившись предварительно со всею местностью, которую увидит в своем полете, то она подвергнется неисчислимым вероятностям заблуждения и неудачи. В арифметическом счете первая ошибка ведет за собою множество других, до бесконечности. Точно так же и в истории, если исследователь один раз упустил из виду известные факты, один раз позволил себе увлечься страстью к слишком поспешным общим выводам – трудно представить себе, до чего может довести его это первая ошибка.
Высказывая такие мысли, я некоторым образом предубеждаю вас против самого себя. В этом курсе я ограничивался и по необходимости должен был ограничиваться одними только попытками обобщения, общими выводами из фактов, которых мы вместе с вами не изучали в подробности. Теперь мы дошли до эпохи, в которую такое предприятие становится гораздо труднее, чем прежде, и легче может подать повод к ошибкам; вот почему я счел долгом предостеречь вас против моего собственного труда. Затем, возвращаясь к реформации, я постараюсь сделать то же самое, что уже делал при рассмотрении других событий: я постараюсь распознать главнейший факт ее, определить ее общий характер, одним словом – указать место и роль этого великого события в истории европейской цивилизации.
Мы помним, в каком положении мы оставили Европу в конце XV века. Мы видели в продолжение его две замечательные попытки религиозной революции или реформы: одну – законную, посредством соборов, другую – революционную, со стороны богемских гусситов. Мы убедились, что хотя ни та, ни другая не имели успеха, но в то же время самое событие предупредить было невозможно; оно должно было осуществиться в той или другой форме; XVI век неизбежно должен был совершить то, на что XV только покушался. Я не буду рассматривать подробностей религиозной революции XVI века: я предполагаю их почти общеизвестными и обращаю внимание только на общее отношение самого факта к судьбе человечества.
Изыскивая причины этого великого события, противники реформации приписывали его несчастным случайностям, встретившимся на пути развития цивилизации, – тому, например, что продажа индульгенций была поручена доминиканцам, к общей зависти августинцев; Лютер был августинским монахом – и вот существенная причина реформации. Другие объяснили ее честолюбием светских государей, соперничеством их с духовенством, жадностью светской аристократии, желавшей завладеть церковными имуществами. Словом – религиозную революцию старались объяснить исключительно дурною стороною людей и человеческих дел – частными интересами и личными страстями.
С другой стороны, приверженцы, друзья реформации пытались объяснить ее исключительно потребностью преобразовать на самом деле злоупотребления, существовавшие в церкви. Они представляли ее удовлетворением всеобщих жалоб на духовенство, предприятием, задуманным и исполненным с одною только целью: восстановить церковь в ее чистом, первобытном виде. Ни одно из этих объяснений не может быть, кажется, признано основательным. Второе справедливее первого, по крайней мере, оно более соответствует обширности и важности события; однако я и его не считаю вполне точным. По моему мнению, реформация не была ни случайным результатом какого-нибудь отдельного события или личного интереса, ни простым стремлением к религиозному усовершенствованию, ни утопическим порывом к гуманности и истине. Причина ее была гораздо важнее; и эта причина господствовала над всеми частными побуждениями. Реформация была порывом свободы человеческого духа, новою потребностью судить и мыслить независимо, собственными средствами и силами, о таких фактах и идеях, которые до того времени Европа получала или принуждена была получать из рук авторитета. Это – великая попытка освобождения человеческой мысли или – чтобы назвать дело его настоящим именем – восстание человеческого духа против абсолютной власти в духовном мире. Таков, по моему мнению, истинный смысл и общий характер реформации.
Рассматривая, с одной стороны, состояние человеческого духа в ту эпоху, с другой – состояние духовной власти, церкви, в которой сосредоточивалось управление человеческим духом, мы замечаем следующее. Со стороны человеческого духа мы видим небывалую до тех пор деятельность и жажду развития и власти. Эта новая деятельность была результатом различных причин, накопившихся в продолжение нескольких столетий. Бывали века, когда одна за другой порождались ереси, игравшие некоторую роль в истории; они падали, уступая свое место новым; в другие века подобное же развитие получали философские учения. В промежуток между XI и XVI веками накопилась значительная масса умственных произведений как в религиозной, так и в философской сфере: наступила пора, когда это накопление должно было привести к какому-нибудь результату. Кроме того, все средства к образованию, созданные или покровительствуемые самою церковью, также принесли плоды свои. Из учрежденных в прежние столетия школ выходили люди с некоторыми познаниями; число таких людей увеличивалось изо дня в день; они захотели наконец мыслить сами собою, с полною независимостью, потому что чувствовали себя сильнее, чем когда-либо. Наконец, человеческий дух обновился возрождением древности; возник классицизм.
