Трехмачтовое судно «Робер Сюркуф» из Сан-Мало, под командованием капитана Легоффа, прибывшее четыре дня назад, стояло в Гаврском порту. Оно прибыло из залива Ла-Плата во Францию с пассажирами и грузом на борту. Треть груза предназначалась для Франции, а две трети отправлялись в Ливерпуль, где должна была произойти полная загрузка корабля в обратный путь.
Капитан Легофф, широкоплечий маленький бретонец, уверенно и крепко стоящий на коротких, широко расставленных ногах, коренастый, бородатый, сильный, как те самые карликовые быки из Морбихана, во всем мире знаменитые своей филейной частью, ходил взад-вперед по палубе, засунув руки в карманы по локоть… Он носил холщевые боты, штаны из плюща и северянку из грубой рыжеватой шерсти.
Он курил трубку и ждал прилива.
Северянкой называют как в Сан-Мало, так и в Нормандии особого типа длинную куртку из толстой шерсти за то, что ее прочная ткань хорошо защищает от пронизывающего холода северо-западного ветра. Такая куртка придает человеку сходство с медведем.
Капитан Легофф был похож на медведя, даже когда на нем не было куртки-северянки.
Прекрасная погода, легкий восточный бриз, красивое море; скорее уж покинуть мерзкий Гавр и прогуляться по морю!
Капитан был в веселом расположении духа.
– Не смею упорствовать, месье моряк, – раздался позади слабый и, в то же время, хрипловатый голос, – я хотел бы поговорить с хозяином здешних мест.
Помощник рулевого, к кому относились эти слова, живо перегнулся через борт. Естественно, ему не терпелось посмотреть на чудо природы, сумевшее в одной фразе собрать несколько дерзких нарушений матросского жаргона.
Он увидел в пришвартованной шлюпке маленького худого человечка, совершенно голого, который как раз распутывал сверток со своей одеждой. С тела человечка стекала вода, но волосы, светлые и курчавые, были совершенно сухие.
«Ну и гадкий утенок!» – подумал матрос.
– Что тебе нужно от капитана, мальчишка? – спросилон вслух.
Маленький худой человек одевал штаны.
– Мальчишка, – обиделся человечек, – не то обращение, которым пользуются приличные люди. Все, что я хочу сказать капитану, – секрет государственной важности.
Матрос рассмеялся. Маленький человечек одел свои стоптанные башмаки, помогая себе согнутым пальцем, затем натянул блузу. Оделся он очень быстро. Когда-то, возможно, у него имелись и носки, рубашка и даже шляпа, но теперь наряжаться было не во что.
– Вот и все! – сказал он. – Я привел себя в порядок и готов разговаривать с капитаном.
– Кто там на шлюпке? – неожиданно прозвучал голос самого капитана.
Матрос поприветствовал капитана и ответил:
– Некая обезьянка, наподобие мальчишки, словом, не Бог весть что. Хочет говорить с вами от имени полиции. Собирается сообщить вам некий секрет государственной важности.
Месье Легофф, в свою очередь, свесился с борта. Появление маленького человечка не вызывало в нем ни любопытства, ни тем более доверия к странному субъекту. Скорее всего – наоборот.
– Как ты проник в мою шлюпку, дохляк? – сурово спросил он.
– Морем, мой капитан, – ответил тот, – с вещами на голове, не имея денег нанять лодку.
– А что ты тут делаешь? – расспрашивал капитан.
– Жду, когда мне скажут: поднимайся на борт, поговорим, – ни чуточку не смутившись, ответил человечек.
– А ты сможешь подняться? – осведомился капитан.
– Думаю, что смогу, мой капитан, – бодро заявил тот.
– Ну так попробуй, – позвал капитан и уже с явным интересом поглядел на дохляка.
Капитан произнес эти слова, подтрунивая, тоном вызова. Корма трехмачтового судна отвесно уходила в воду, на ней не было ни единого выступа, чтобы зацепиться. Маленький человечек ухватился за руль и полез по его штоку. Как только он добрался руками до края борта, он резко подтянулся, прогнулся в пояснице и совершил такой кульбит, который крайне редко исполняют настоящие акробаты в лучших цирках. В одно мгновение он уже сидел верхом на краю борта.
Месье Легофф вынул трубку изо рта.
– Я видел подобное только раз, в Париже, в цирке самого месье Сюркуфа, – сказал он с восхищением.
– Капитан, – гордо вскинув голову, проговорил молодой человек, – я имел честь родиться в этой столице Европы, да что там Европы, ведь Париж – столица всего мира!
– Как тебя зовут? – полюбопытствовал капитан.
– Клампен, – ответил Пистолет.
– И ты прибыл из Парижа? – удивился месье Легофф.
– В почтовом дилижансе, – заявил Клампен.
Месье Легофф в недоумении нахмурил свои густые брови.
– Точнее, – продолжал юноша, ничуть не смущаясь, – за дилижансом, на подножке. Мне стоило огромного труда оставаться там на протяжении пятидесяти трех лье и одного километра, несмотря на упрямство кучера и его кнута.
– Чем ты занимался в Париже? – интересовался капитан.
– Я охотился, – гордо заявил Пистолет.
– В Париже ты охотился? – не понял месье Легофф.
– Да, за котами для кабаков, где из них делали фрикасе из кролика. Да, да, капитан, такое часто бывает, уж можете мне поверить.
На этом месте капитан Легофф разразился хохотом, показывая все свои зубы, пожелтевшие от табака.
– А что ты собираешься делать теперь? – спросил он.
– Устроиться на работу и распрощаться с молодостью, растраченной на любовные утехи, – без малейшего смущения объявил Клампен.
Месье Легофф снова нахмурился.
– На борту не принято шутить, кривляка, – заметил он сурово.
– Капитан, – с достоинством ответил Пистолет, – клянусь, я не буду больше шутить.
– Причалили с левого борта! – крикнул голос с фок-мачты.
– Капитан, – сказал обладатель того же голоса, – вас спрашивает пожилой приличного вида месье.
– Устрой эту рыбешку куда-нибудь поработать, – сказал Легофф боцману, указывая на Пистолета, – это мой юнга.
Когда капитан удалился, боцман осмотрел Пистолета.
– Теперь мы имеем собственное и неповторимое насекомое в единственном экземпляре, – заявил он.
Юноша поднялся и вежливо поклонился.
– Я первый раз на море. Когда вернусь на берег, не устроить ли мне трепку старшим, которые были со мной не очень вежливы? – произнес с вызовом Клампен по прозвищу Пистолет.
– Как бы тебе не отбили почки по дороге, дружище, – парировал боцман. – Возможно, ты неплохой парень, несмотря на свой внешний вид. Иди поработай как следует, может быть, с тобой станут разговаривать как с христианином, хотя у тебя пугающая рожа.
Тем временем месье Легофф встречал у подножия мачты только что прибывшего посетителя. Тот действительно выглядел респектабельно.
Посетитель сказал:
– Не возражаете, если мы побеседуем в вашей каюте?
Легофф молча указал ему дорогу.
Пистолет шел параллельно по второй палубе в сопровождении боцмана, объяснявшего ему будущие обязанности.
От серых глаз Пистолета никогда ничего не укрывалось. Он заметил незнакомца, и его худые щеки покрылись румянцем. Он пробормотал:
– Ага! Я не ошибся! Кого же тогда убили в комнате, на двери которой была надпись желтым мелом: «Готрон»?
Капитан и его гость скрылись в капитанской каюте и отсутствовали минут десять.
Месье Легофф вышел один. Сделав шаг, он обернулся и сказал вполголоса:
– Такое дело очень опасно, я сильно рискую, но вы мне чем-то симпатичны. Не высовывайтесь, пока не обогнем мыс Ла Эв.
– А это еще кто?! – воскликнул он, услышав, что прибыл еще один посетитель. – Какое-то паломничество, ей-Богу!
– Это брат месье Лабра, – объявил матрос.
В одно мгновение лицо Легоффа прояснилось:
– Карамба! Брат Жана Лабра! Лучшая новость за сегодня! Он должен быть веселым парнем, черти б меня взяли!
Поль медленно подошел к капитану. Он был бледный и растерянный, похож на смертельно больного.
– Славный парень! – проговорил Легофф, пока Поль шел к нему, – но, черт меня возьми, он совсем не весел!
Капитан протянул Полю руку, и юноша на некоторое время замер неподвижно. Неизвестно почему, но его состояние передалось Легоффу, который спросил дрожащим голосом:
– Надеюсь, месье Лабр, ваш брат был счастлив обнять вас? Мы всю дорогу из Ла-Плата проговорили с ним о вас. Он без помех добрался до Парижа?
Чтобы ответить, Полю потребовалось собрать все силы и приложить невероятное старание и то он смог лишь выдавить из себя:
– Значит, он действительно отбыл в Париж!
Если бы Легофф его вовремя не подхватил, Поль упал бы в обморок. Его посадили на скамейку, и он сказал:
– Это была моя последняя надежда. Очень слабая. Ноя говорил себе: вдруг бедного Жана что-то неожиданно задержало после того, как он написал мне письмо; вдруг я застану его еще в Гавре!
Легофф не понял и половины из несвязных речей Поля. Он потребовал все ему рассказать. Прерывающимся голосом Поль рассказал о своем визите к нотариусу на улице Вьей-дю-Тампль.
– Вот в чем дело! – вскрикнул капитан. – Начинаю понимать. Поверьте, месье Лабр, пока нет доказательств смерти и не следует торопиться с выводами! Конечно, документы, которые у него украли… Так ведь все просто! Во Франции, в Париже в тысяча восемьсот тридцать пятом году есть, оказывается, места более опасные, чем пампасы в Южной Америке! Карамба! Я плавал по всем океанам, видел пиратов и крокодилов, побывал в прерии, подвергаясь нападению краснокожих дьяволов днем и ночью! И я до сих пор жив, клянусь штормом у Бреста! Если бы я не был вынужден отплыть, я бы пошел с вами, и, даю слово, мы бы его нашли.
Второй помощник подошел и доложил:
– Одиннадцать часов тридцать девять минут; вода подошла, капитан!
Все было приготовлено к отплытию заранее, ждали только отлива.
Легофф вновь заговорил командным голосом.
Но прежде чем отдать первую команду, он обнял Поля и прижал его к груди.
Все матросы заняли свои места, когда Поль спустился в шлюпку, на которой ему предстояло добраться до берега.
Когда он спрыгнул в лодку, светлая курчавая голова свесилась с борта, и он услышал голос:
– Месье Поль, я никогда не шучу в море. Я кое-что знаю, но расскажу лишь при встрече и только с глазу на глаз. Мадам Сула славная женщина. Я как-нибудь подарю ей и вам котенка, можете пообещать ей это!
Шум отплывающего корабля заглушил дальнейшие слова.
Поль не понял, что он сейчас слышал.
Пистолет продолжал говорить самому себе:
– Если морское искусство заключается в подметании палубы, оно не для меня! Я уже три вечера подряд не был в Бобино. Мещ, должно быть, выплакала все слезы из-за моего отсутствия. Если бы не необходимость заработать, я бы никогда ее не покинул! Все равно я с удовольствием помогу месье Полю!
«Робер Сюркуф», подняв якоря, медленно рассекал воду, вместе с отливом направляясь в сторону башни Франциска I. Как только судно вошло в устье Сены, матросы поставили паруса.
Через четверть часа судно уже неслось на всех парусах, а мимо проплывали утесы мыса Ля Эв.
Тогда из каюты капитана вышел незнакомец и облокотился на поручни, любуясь берегами Франции, исчезающей на юго-востоке.
Он вздрогнул, когда над его ухом раздался голос:
– У меня все в порядке, генерал, а у вас?
Незнакомец, который в действительности оказался графом де Шанма, никак не мог вспомнить, где он видел раньше эту хилую фигурку, желтые взлохмаченные волосы и дерзкие глаза. Импульсивным движением он потянулся за кошельком. Пистолет остановил его благородным жестом.
– Я не собираюсь вымогать у вас деньги, – сказал он, – наоборот, я здесь, чтобы заработать, без дураков. Мы виделись с вами просто-напросто в суде присяжных, месье генерал; я говорю это вам, чтобы вы не ломали себе голову: где это я видел этого субъекта? К тому же, я честен, нем как могила и не выдам вашу тайну, которую случайно мне доверило Провидение. Одним словом, не имея много денег, но и не желая их, я охотно буду принимать от вас немного табаку или сигарные окурки. Будем их считать дружескими подарками вдали от родины.
– За работу, дохляк! – прокричал старший матрос. – При необходимом таланте, усердии и обучении ты станешь настоящим моряком! За дело!
Белые берега Нормандии окончательно скрылись вдали.
В тот же день и час, в скромной, строго обставленной гостиной особняка на улице Терезы, у старого предводителя Черных Мантий – полковника Боццо – проходила встреча с глазу на глаз с тем молодым человеком с бледным лицом, великолепными кудрями и «бурбонским» профилем, которого бедная Изоль называла «монсеньор»; это ему Изоль отдала свое нежное и, в то же время, честолюбивое сердце.
Крестный Отец сидел в своем любимом кресле с таким почтенным видом, что вводил в заблуждение даже самых приближенных. Каждому из них он обещал передать все наследство, естественно, исключая остальных, и каждый из них верил в это.
В этом был секрет их преданности.
Сегодня на его лбу собрались морщины; он был чем-то озабочен.
– Прекрасно проведена операция, – говорил он, – отлично представленный рапорт. Но кого они убили вместо генерала?
– Какая, в самом, деле, разница? – сухо ответил принц. – Генерал жив, это факт. И моя прекрасная Изоль не более, чем богатая мадемуазель, которая может ждать состояния хоть двадцать лет.
– Что ты сделал с ней, сынок? Как ты со всем справился… – допытывался старик.
– Я оставил ее спящей в одной из спален, а сам прибыл сюда, – ответил молодой человек.
– Что и говорить, – вздохнул полковник, – поторопился я отдать мою Фаншетту за этого негодяя Корону, он сделал ее несчастной. Каким зятем был бы ты…
– Отец, какая мне от этого польза? Пора бы уж забыть эту тему. Фаншетта замужем, и не о чем больше говорить, – произнес принц и в голосе его звучала досада.
– Неблагодарный! Я люблю только тебя. Слушай же, вот воистину смелый шаг! Это будет мое последнее дело. Хочешь жениться на крестьянке из департамента Орн? Она богаче королевы.
Принц скорчил гримасу.
– Старуха! – сказал он.
– Старухи, – поучительным тоном произнес полковник и зачерпнул из табакерки несколько щепоток табаку большим и указательным пальцами, – согласно закону природы, больше других подвержены риску смерти.
Поль Лабр вернулся в свою мансарду через четыре дня. Там он застал мадам Сула, сидящую у изголовья бедной девочки, которую он назвал Блондеттой.
Он так изменился за это время, что Тереза едва его узнала.
– Матушка Сула, – сказал он, после того, как поцеловал Блондетту, – я хотел посвятить этому ангелочку всю свою жизнь, но у меня появился новый долг: мой брат погиб, его убили. Я хочу отомстить за него. Вам я доверяю заботу о малышке и поиск ее родителей. Что же до меня, какой бы ни вышел из меня сыщик, я обыщу весь Париж, всю Францию, весь мир и обязательно найду убийцу моего брата!
Теплым сентябрьским утром 1838 года старьевщик и парижский сорванец развлекались тем, что сбивали монеты с пробки, удобно устроившись в теньке под монументальным сводом арки между Иерусалимской улицей и улицей Назарет.
Скульптурные украшения, приписываемые Жану Гужону, иногда привлекали внимание любителей искусства, но ни старьевщик, ни юноша явно не относились к их числу.
Жан Гужон интересовал их не больше, чем прусский король.
У старьевщика была окладистая борода, спутанные волосы спадали на глаза.
Приставленная к стене заплечная корзина была гораздо выше и шире, чем обычно.
Приглядевшись к парнишке, мы бы поняли, что он уже давно достиг вполне зрелого возраста, но остался бледным и безбородым. Парижская голытьба – особое племя, нечто вроде американских индейцев или европейских цыган.
Многократно отмечался и больше не подвергался сомнению тот факт, что изменение климата ничуть не влияет на толстую и в то же время прозрачно-бледную кожу выходцев из бедных кварталов Парижа. Даже африканское солнце испытывает к ней особое уважение, и ее обладатели остаются бледнолицыми и среди негров в экваториальной Африке.
Старьевщик и юноша вкладывали в игру весь свой пыл: на пробке громоздилась стопка монет, и полдюжины зевак жадно следили за игрой.
Это было состязание. Как на бегах, делались ставки.
Мы уже сказали и повторим еще раз: нигде в Париже не собирается столько шпаны, сколько в окрестностях Префектуры полиции. Можно подумать, что здание, куда они когда-нибудь попадут не по своей воле, неудержимо притягивает их.
Как почти все парижане, парнишка был ловким мошенником. Его бита – мелкая монета белого металла с профилем Людовика XVI с одной стороны и фасцией[6], увенчанной фригийским колпаком, с другой – была заточена по краям и наверняка отполирована наждаком. Великолепная игровая монета скользила по пыли, как галька по воде.
Любитель этой забавы охотно отдал бы за такую пять су.
Старьевщик, напротив, играл очень осторожно, как деревенщина с Востока. Он бросал монету сверху таким образом, что его тяжелый республиканский су, ребро которого было расплющено молотком да еще и подпилено, всегда ложился на столбик монет, не давая им упасть с пробки.
Паренек был гораздо проворнее, но его ловкость была побеждена спокойной осторожностью противника. Парижанину оставалось лишь отвести душу в насмешках.
– Послушай, Ландерно, – обратился он к старьевщику, пока тот собирал столбик из двенадцати монет, – зачем тебе такая большая корзина?
– Я занимаюсь похоронами, – ответил тот, бросив на шутника взгляд, не предвещавший ничего хорошего. – Когда ты отпрыгаешься, я отвезу тебя в амфитеатр, и там тебя распотрошат за милую душу.
Зрители были на стороне Ландерно. Парнишка разозлился.
– Ладно, – выпалил он, – давай еще раз. Каждый ставит двенадцать су.
– Хорошо, – согласился старьевщик и тут же заявил: – Если сшибешь монеты, они мои.
Белая монета юноши, ударившись в пробку посередине, отбросила ее на десять шагов. Столбик из двадцати четырех су при этом даже не шелохнулся.
Зрители зааплодировали. Парнишка торжествующе воскликнул:
– Скажи-ка, Ландерно, почему тебя называют Тридцать Третий, откуда это прозвище?
– Это тайна, – серьезно ответил старьевщик, – забирай деньги и проваливай!
На углу Иерусалимской улицы появился человек, одетый в дорогой и опрятный костюм буржуа. Парнишка в это время собирал свою добычу.
С юноши слетела кепка, обнажив копну светлых курчавых волос.
Мужчина в приличном костюме тихонько подкрался к пареньку с видом человека, собирающегося подшутить над своим приятелем.
Когда юноша нагнулся за пробкой, он схватил его за ухо.
Половина зрителей тут же улетучилась. Старьевщик поспешно водрузил на спину свою громадную корзину.
Парнишка резко вскочил, выпалив:
– В чем дело? Кому-то темно без фонаря?
И даже не взглянув на обидчика, парень с неподражаемым проворством подсек его ударом ноги.
Это напоминало удар, который выбил из-под монет пробку, не разрушив столбика. Господин резко плюхнулся на землю; при этом раздался звук, очень похожий на тот, который производит падающий на мостовую куль с тряпьем.
Последние зрители расходились, хохоча во все горло.
Старьевщика под знаменитой аркой Жана Гужона уже не было.
– Хватит, – поинтересовался парнишка, – или желаете, чтобы я исполнил этот номер на бис?
Но, осекшись на полуслове, юноша с искренним сожалением воскликнул:
– Господи! Я же врезал месье Бадуа! Быть этого не может!
И он поспешно помог бывшему шефу подняться с земли.
Оказавшись на ногах, месье Бадуа потер ушибленное место.
– Пистолет, старина, где ты пропадал? Ты был мне чертовски нужен! Несмотря на все твои недостатки и необузданный темперамент, я еще не встречал другого такого ловкача. Знаешь, ты совсем не изменился за эти три года.
– Три года и четыре месяца, месье Бадуа, – подхватил Пистолет, искренне обрадованный этой встречей. – В апреле тридцать пятого я смылся из Парижа, чтобы добиться успеха и завоевать положение в обществе своим прилежанием и неважно каким трудом. А вы тем временем похорошели и поправились… Черт побери, как я рад вас видеть! Может, угостите меня обедом? Я охотно приму ваше приглашение.
– И на ужин тоже, Клампен, старина. Ты мне нужен, – сказал месье Бадуа.
– К вашим услугам, месье Бадуа. Как насчет жареной курицы? С грибами? – невозмутимо продолжал Клампен, демонстрируя свои гастрономические познания.
– Курица с грибами? Идет! Так где же ты пропадал столько времени? – искренне поинтересовался месье Бадуа.
– Да куда только не заносила меня судьба, месье Бадуа. Я объездил весь мир – и по делам, и для развлечения. Сколько стран повидал! Приобрел богатейший жизненный опыт! – радостно сообщил бывший охотник на бездомных кошек.
Перейдя через улицу, они приблизились к заведению папаши Буавена.
– Мы что, сюда пойдем? – не скрывая презрения, спросил Пистолет.
– Да. Ты имеешь что-нибудь против? – удивился месье Бадуа.
– Но конечно, вы – инспектор, и лучше меня…
Месье Бадуа прервал его:
– Я больше не состою на государственной службе. Теперь я работаю на частное лицо, и это приносит мне неплохой доход.
Пистолет сморщил нос.
– На месье Видока? – проворчал он. – О, месье Бадуа!
– Нет, я бы скорее умер! – воскликнул Бадуа. – Честь превыше всего! Ты знаком с тем, на кого я работаю, малыш, и уважаешь его. Заходи. Мы пообедаем в кабинете на втором этаже башни и сможем спокойно поговорить.
Пистолет вошел первым и по длинному узкому коридору направился к винтовой лестнице.
– Месье Бадуа, – осведомился он не без угрызений совести, – а мадам Тереза Сула по-прежнему живет здесь?
– Нет, – ответил бывший полицейский инспектор, – а почему ты спрашиваешь?
– Просто так. Помните котика, которого она так любила? Кис-кис-кис!
– Так это из-за тебя, шалопай, произошла та катастрофа? – со смехом воскликнул Бадуа.
– Увы, да. Я следил за ним в последний день перед тем… как пуститься на поиски счастья… тогда-то я и узнал Лейтенанта, который желтым мелом написал на двери комнаты № 9 имя «Готрон». Странно, три года я об этом не думал, а сейчас все так и стоит перед глазами, будто это произошло только вчера!
– Ты должен все вспомнить, – тихо произнес Бадуа. – Мы сейчас по уши увязли в этом деле.
– Вот как! Снова Лейтенант? – с некоторым удивлением произнес Клампен.
– Не совсем, – ответил месье Бадуа.
– И человек, убитый наверху? – допытывался Пистолет.
– Да, и не только, – пояснил Бадуа.
– Ну что ж, – сказал Пистолет, взявшись за дверную ручку, – давайте сядем и все спокойно обсудим. А что касается обеда… Папаша Буавен стряпает неплохо. Только не фрикасе из кролика! Оно напоминает мне кота мамаши Сула! Так и стоит в ушах: «Кис-кис-кис!» У нее это получалось так нежно! Я по-прежнему жутко чувствительный, и от фрикасе мне станет дурно.
Войдя, Пистолет огляделся.
– Стены наверху обшиты деревом, – промолвил он. – А вам, месье Бадуа, случалось с тех пор бывать здесь?
– Никогда, – ответил Бадуа, побледнев.
– А Лейтенант за это ничего не получил? – скорее отметил для себя этот факт, чем спросил Клампен.
– Ничего, – угрюмо признал бывший инспектор.
– А за остальное?
– Между двумя заседаниями суда ему удалось бежать. Его так и не поймали. Крепкий орешек.
Пистолет сел за стол.
– Ему ведь тогда здорово досталось. Он неплохо плавал, но я держал его за ноги: это его бесило. А вот одеяло в пододеяльнике из белого щелка, в которое была завернута девочка… Я спустился по течению реки до моста Согласия, но так ничего и не обнаружил. Я долго ломал над этим голову…
– Девочку нашел другой, – ответил Бадуа, садясь за стол.
– Расскажите поподробней, месье Бадуа, – попросил парнишка.
– Позже, – возразил Бадуа.
– Перевернув стакан, Пистолет постучал по нему ножом, подзывая официанта.
– Бывают такие истории, – продолжал Бадуа, – стоит о них подумать, и все начинается снова! За три года я вложил на это расследование столько сил, что вспомнить страшно. Но мы имеем дело с ловкими людьми, которые здорово играют в прятки. Они меня будто сглазили, и с тех пор, как я работаю на барона д'Арси…
– Что это за барон такой? – перебил его Клампен.
– Настоящий барон, настоящий человек: раньше его звали Полем Лабром.
Клампен присвистнул:
– Тогда ясно! Я оказался в Гавре, на борту трехмачтового корабля «Робер Сюркуф», капитаном которого был некий месье Легофф, когда Поль Лабр пришел повидать своего брата. Черт возьми! В тот день на месье Поле лица не было!
В кабинет, где устроились за столом месье Бадуа и Клампен, вошел официант.
– Курицу с грибами! – распорядился Пистолет, – как договорились; ножки под острым соусом и омлет с салом. Аппетит приходит во время еды. Пить мы будем «Жуани», и еще принесите салат с луком. Но сперва хлеб, вино и колбасу, а потом остальное – все сразу. Мы не любим, когда нас отрывают от конфиденциальной беседы, – заключил Клампен.
– Месье Бадуа, – обратился Пистолет к бывшему инспектору, когда официант вышел, – между вами и мамашей Терезой тогда что-нибудь было?
Это тоже часть той истории, – ответил месье Бадуа, тяжело вздохнув. – Дело тонкое, тут были затронуты нежные чувства. Теперь мне осталось лишь предаваться приятным воспоминаниям. Ее положение изменилось, и потому у нас ничего не вышло, но мы по-прежнему уважаем друг друга.
– Она снова вышла замуж? – удивился Клампен.
– Нет, не вышла. По разным причинам она отказала Шопану и Мегеню, – ответил бывший инспектор полиции. – Сейчас ей живется хорошо, спокойно и счастливо в доме генерала, графа де Шанма в провинции.
– А! – вырвалось у Пистолета. – Того самого, что должен был подняться наверх вместо Жана Лабра? Его я тоже видел на борту «Робера Сюркуфа». Генерал тоже попал тогда в хороший переплет. Он вернулся?
– Да, после помилования. Но ему поставили условие: безвыездно жить в своей деревне, в департаменте Орн в Нормандии.
– И мамаша Тереза тоже там? И что она делает? – допытывался Клампен.
– Ничего.
Пистолет призадумался, что случалось с ним нечасто. Официант вернулся с закусками.
– За твое здоровье, старина Клампен, – сказал месье Бадуа, наполняя бокалы вином. – Если к тебе присмотреться, ясно, что твою физиономию уже давно могла бы украсить борода. Сколько тебе все-таки лет?
– Возраст любви, месье Бадуа. Ваше здоровье! И принимаемся за еду!
С набитым ртом Пистолет продолжал:
– Дело не в том, что я скрываю свой преклонный возраст. Напротив, я им горжусь. Бородой никого не удивишь. Дамы знают, что меня можно спокойно нюхать, как цветочек, не боясь уколоться. А сам я давно люблю их, как плут Купидон. Повсюду успех, все благосклонны ко мне. Я рискнул бы соперничать с Дон Жуаном.
– Ты бывал в театре, Клампен?
– И не раз! Я смотрел «Дон Жуана» в Бобино. А в других театрах тоже про это? Да, кстати, вы знаете, кого я сейчас обыграл, месье Бадуа?
– Нет. Кого же?
– Любопытный тип! Видя его, каждый раз вспоминаю про рекрутский набор. Лет пятнадцать или двадцать подряд он был слишком молод для воинской службы. Ландерно по прозвищу Тридцать Третий имел честь познакомиться со мной в тот день, когда его вызвали на комиссию. У него был первый номер. Пойте, военные горны! Я в то время ублажал служанку одного фармацевта, торговавшего травами, и бесплатно консультировал жителей квартала, разве что брал по двадцать пять сантимов на чай. Скольких женщин я спас от разлуки с кавалерами! Ландерно явился ко мне и спросил, во что ему обойдется неизлечимая болезнь глаз. Я обратился к служанке, та к своему торговцу, и мой Ландерно занедужил: два года он был слепым. А вы знаете, что в тот вечер, когда приключилась история с котом, Тридцать Третий был с Куатье? – внезапно сообщил Клампен.
– Здесь? – встрепенулся Бадуа. Глядя в потолок, Пистолет подтвердил:
– Здесь.
– А ты знаешь, где можно найти этого Ландерно?
– Приблизительно. Он богат и старье собирает только для вида. Я знаком с мадам Шуфлер, его нынешней женой, она зеленщица.
И Пистолет пропитым голосом проорал:
– Всего за два су, большой пучок, всего за два су!
А потом серьезно добавил:
– Женская любовь!
Бадуа подлил парню вина.
– Тебе просто цены нет! – воскликнул он. Чокнувшись с Бадуа и выпив, Пистолет крикнул:
– Гарсон, счет!
И продолжил:
– Еще я знаком с братом его первой жены; это – Котри по прозвищу Будильник Пантен-ля-Галет, бывший каменщик; его выгнали из рабочего объединения, и теперь он – главная метла в палате пэров.
– Зачем ты мне про него рассказываешь?
– Затем, что в тот вечер он тоже был с месье Куатье наверху.
– Вот как! Их что, дюжина туда набежала?
– Нет, их было трое, – возразил Пистолет. – Куатье, каменщик Котри и Ландерно, который был тогда столяром. У Куатье была кирка, как у землекопа, у Котри – молоток, мастерок и лоток. Когда эта троица спускалась, Ландерно нес чемодан.
Бадуа пристально посмотрел Пистолету в глаза.
– Так ты знаешь, что тут произошло? – тихо спросил бывший инспектор.
– Как и вы, месье Бадуа, – спокойно заявил Клампен.
– Я имею в виду, известны ли тебе какие-нибудь подробности?
– Нет, но мне нетрудно все разузнать.
Бадуа поинтересовался еще тише:
– Кто из них на следующий день отправился к нотариусу на улицу Вьей-дю-Тампль?
– Про это ничего не знаю, – ответил Пистолет. – Ничего такого я не слышал, хотя сам на следующий день после той истории пошел к этому же нотариусу на улицу Вьей-дю-Тампль и страшно удивился, что клерки говорят о месье Лабре. Я явился туда по своим делам, хотел туда устроиться. Но что же мы не едим? К дьяволу Черные Мантии, сперва выпьем кофе! У меня замечательная идея! Давайте я пока расскажу о своих странствиях, а к вашим делам вернемся после десерта!