Поль Феваль
Башня преступления
Но теперь, как ни странно, он не находил в этом обожаемом голосе столь чувственных и нежных ноток, которые заставляли его так сильно волноваться.
На расстоянии все казалось более спокойным, бесцветным до такой степени, что ненависть исчезла, растаяла, как и любовь.
К чему тогда, спрашивается, весь этот спектакль, разыгранный Полем перед посторонним человеком, да к тому же в присутствии множества свидетелей?
Так раздумывал Поль, страдая от тоски, сожаления и тягостного предчувствия. Луну закрыло облако, и в комнате воцарилась ночная тьма. И тут из темноты до Поля донесся какой-то шорох, столь легкий и невесомый, словно движение воздуха.
Внезапно вырванный из раздумий Поль, томимый к тому же дурными предчувствиями, ощутил нечто нереальное, почти мистическое в этом странном и тихом звуке. Любители спиритизма нагромоздили много лжи и домыслов в области общения с душами. Как это происходит – никто не знает, но это, несомненно, происходит таинственным и загадочным образом.
Этот шорох, слабый, еле различимый, напомнил ему о Суавите, и сердце Поля наполнилось жалостью и нежностью.
Ему казалось, да он был почти уверен, что только эта несчастная девочка сможет облегчить его страдания. Неожиданно для себя он сказал об этом вслух. Известно, что одинокие люди имеют привычку громко разговаривать сами с собой. Поль громко произнес имя Блондетты, как он повторял весь вечер имя Изоль. Из темноты послышался вздох.
– Это ты, девочка? – спросил Поль. Естественно, ответа не последовало. Но паркет слабо скрипнул, и луна, выглянувшая из-за облачка, осветила грациозный силуэт бедной маленькой немой.
– Бедная безумная девочка! – прошептал Поль, – я не в настроении играть сейчас с тобой. Скажи, ты хотела меня разыграть и поэтому подкралась незаметно?
Блондетта медленно приблизилась. Поль притянул ее к себе и захотел, по привычке заглянув в выразительные глаза девочки, прочесть в них ответ на свои вопросы.
– Ты смеешься, – сказал он, – маленькая проказница! Но лунный свет обманчив; Суавита вовсе не смеялась.
Поль чувствовал, как сильно бьется ее сердце. Ему послышалось рыдание.
– Что с тобой, дорогая? – спросил он, уже взволнованный не на шутку.
Блондетта прижалась головой к его груди. Испуганный Поль, за неимением свечи, схватил спички и зажег одну их них. При ее мерцающем свете он увидел прекрасное лицо девочки и ее грустные глаза – покрасневшие и полные слез.
XIX
ЯЗЫК НЕМЫХ
Поль любил это бедное дорогое дитя, как отец любит свою единственную дочь. Во всяком случае он сам так считал. Он не знал, что его любовь к Изоль превратилась в болезнь. И он не предполагал, что такую болезнь может излечить только другая любовь. Он, наверное, многое бы дал, чтобы знать об этом. Но пока находил утешение в общении с маленькой немой. Благородное и храброе сердце молодого человека сочувственно отзывалось на удары сердца несчастной Суавиты. Поль так страстно желал сделать ее счастливой!
Он заговорил с ней, когда, наконец, ему удалось найти и зажечь свечу. Суавита была немой только в темноте; при свете же ее глаза чудесным образом оживали и способны были вести удивительные беседы.
Поль изучал теперь эти прекрасные глаза, в которых мог прочесть ответ на любой свой вопрос. Глаза девочки действительно говорили, но на этот раз они сообщали ему о чем-то волнующем и очень странном, так что Поль ничего не мог понять.
Язык глаз Суавиты, обычно столь выразительный и нежный, был понятен только им двоим. Взглядом девочка умела выразить свою безграничную любовь к Полю, она могла ему рассказать, как бывает счастлива, когда он рядом с ней, и как грустит, когда его нет дома. Взглядом она умела выразить свою ревность, взглядом она улыбалась и печалилась. В глазах, как в прекрасном зеркале, отражалась вся ее душа.
Это были поистине прекрасные глаза, однако взглядом невозможно выразить все. Появлялись новые и все более сложные вопросы, и тогда Суавита вновь становилась немой и напрасно пыталась что-то объяснить Полю. Несмотря на огромные усилия, Поль переставал ее понимать. Так бывает, когда, перевернув очередную страницу любимой книги, вдруг натыкаешься на текст на иностранном языке.
На этот раз именно так и произошло. С первого взгляда Поль Лабр понял, что девочка пытается сказать ему что-то новое, и, возможно, весьма важное, однако выходящее за рамки их обычных бесед. Молчаливый словарь не имел знаков для выражения ее мыслей.
А она явно хотела сказать о чем-то важном. Впервые Блондетта в своем стремлении быть понятой, отчаянно пыталась произнести звуки. Горло у нее сжалось, рот искривился, нарушив прекрасные линии маленьких губ. В порыве отчаяния она поднесла руки ко лбу.
– Что с тобой, что же с тобой, девочка моя? – обеспокоенно спросил Поль, прижимая ее к груди. – Ты чем-то сильно огорчена?
Ее глаза говорили: «да», в них появилась радостная надежда.
– Спрашивай меня, – казалось, говорили они, – пытайся понять меня, ищи!
Этот язык глаз был вполне понятен, и Поль сразу же подчинился их просьбе.
– Тебя кто-нибудь обидел, дорогая? – спросил он, внимательно смотря девочке в лицо.
Палец Суавиты прикоснулся к его груди, и Поль нахмурился. Но она тут же отрицательно покачала головой, будто хотела сказать:
– Нет, нет! Речь не о моей ревности!
Ее голубые глаза указали на небо.
– Богом клянусь, не в этом дело! – говорили они.
– Ты кого-нибудь видела? – задал Поль очередной вопрос.
Суавита так сосредоточилась в своих попытках все объяснить, что до сих пор сумела сдержать слезы. Но после этих слов они сами навернулись на глаза и повисли на ресницах.
– Ты убиваешь меня, девочка! – воскликнул Поль, напрасно пытаясь понять ребенка.
Она так сильно сжала его руку на слове «убиваешь», что Поль окончательно потерял остатки хладнокровия и испуганно уставился на нее.
– Кто-то умер?! – его поразила неожиданная догадка. – Да? Я правильно понял? В самом деле кто-то умер? Кто-то, кого ты знала? Да? Кого ты любила?
И опять ее глаза ответили: «да». Поль потянулся к колокольчику.
– Проще всего спросить слуг, – подумал он вслух. Суавита резко запротестовала, качая головой, и перехватила его руку.
– Ты не хочешь? – недоумевая, спросил Поль. – Почему ты не хочешь?
Во второй раз палец девочки коснулся груди Поля, указывая на него.
– Послушай, Блондетта, – возмутился Поль, – для меня все это, как китайская грамота, я ничего не понимаю.
Она вновь предприняла огромное усилие, чтобы заговорить, щеки ее покраснели. Слова, казалось, вот-вот сорвутся с ее губ. Но и на этот раз у нее не получилось. Слова так и не прозвучали.
– Я никогда не видел тебя такой, – не на шутку обеспокоился Поль Лабр. – Кажется, разум вернулся к тебе!
Она прервала его решительным жестом, означавшем: Разум вернулся ко мне полностью! Я давно не сумасшедшая!
Он захотел обнять ее, но она увернулась и в два прыжка оказалась у стола. Там лежало перо и стояла чернильница.
Суавита взяла в руку перо.
Это было так ново и неожиданно, что Поль Лабр замер.
«Неужели она умеет писать?» – думал он, с надеждой наблюдая за девочкой.
Но перо, решительно окунутое в чернила, задрожало в пальцах Суавиты, и она, уронив голову на руки, заплакала.
– Ты забыла, любовь моя! – с нежностью в голосе произнес Поль Лабр, стараясь улыбнуться и побороть сильнейшее волнение. Поэтому он попытался пошутить: – Тебе рано еще становиться ученой.
Суавита рыдала – она плакала от бессилия, от невозможности сообщить Полю все, что она считала нужным и необходимым.
Вдруг она решительно вскочила и подбежала к нише, где Поль хранил свое охотничье ружье. Она показала рукой на это ружье красноречивым, почти театральным жестом.
– Ну?! О чем ты?! – воскликнул Поль дрогнувшим голосом.
Она поднесла ружье к щеке.
– Кого-то убили?.. – начал было Поль.
Суавита отбросила вдруг ружье и скрестила руки на груди. Потом обреченно повернулась к Полю и дотронулась до руки молодого человека.
– Меня?! Убить собираются меня! – неожиданная догадка молнией вспыхнула в мозгу. – Ты не ослышалась?
И он отшатнулся, пораженный.
– Неужели безумие вернулось? Настоящее безумие? – пробормотал он, пристально глядя на девочку. Его сердце сжималось от боли и жалости.
Она схватила его за руку, и ее чистый взгляд словно прокричал ему прямо в лицо:
– Нет! Я не сумасшедшая!
Но больше ничего она не могла ему поведать и заломила руки в отчаянии.
– Ну хватит, хватит, – говорил Поль, вдруг весь покрываясь холодным потом, – успокойся, пожалуйста. Ты же знаешь, мы все обсудим, во всем разберемся до конца. Если я не убит, значит, кто-то считает, что я кого-то убил? – с трепетом в голосе произнес он страшную фразу.
Прекрасные, влажные от слез глаза Суавиты сказали: «да».
– И ты сама тоже так думаешь?.. – обреченно спросил молодой человек.
Она не дала ему закончить, крепко обвивая руками его шею. Быстрее мысли ее горячие губы прижались к губам Поля. Потом она в смущении отбежала в другой конец комнаты.
Поль весь дрожал, потрясенный этим девственным и жгучим поцелуем. Его первой мыслью было обнять вздрагивающее, хрупкое тело Суавиты, но он сдержался и издали любовался девочкой – такой замечательно грациозной и красивой.
Фантазия художника непременно представила бы ее в облике Юного Целомудрия. Она была гордой и нежной. Она раскаивалась, но лишь инстинктивно. В ней просыпалась женщина. Казалось, за ее смущенной улыбкой скрывалось обещание страстной любви.
Может быть, в этот момент Поль нечаянно заглянул и вглубь собственного сердца.
Но все случившееся промелькнуло, как яркая вспышка.
Суавита одним выразительным и благородным жестом положила конец непредвиденному эпизоду. Поль все еще вопросительно смотрел на нее, когда девочка подошла к нему, держа в руке маленький хрустальный медальон, который обычно висел у нее на шее, спрятанный под платьем.
Мы боимся, что читатель примет этот маленький медальон за важный элемент мелодрамы, тем более, что в нем хранилась прядь волос покойной графини де Шанма.
Не умаляя таланта многих писателей, которые часто используют такие предметы для введения новых сюжетных поворотов, мы постараемся не злоупотреблять «крестом моей матери». Читатель может на нас рассчитывать.
Этот медальон, простой и деликатный, был всего лишь подарком несчастной Терезы Сула – всего лишь подарком, и ничем больше.
Тереза, хранившая светлую память о покойнице, лично повесила на шею девочки этот медальон, не сказав, однако, что отрезанные ею самой волосы принадлежали мадам де Шанма. Таким медальоном нельзя растрогать, скажем, Клампена по прозвищу Пистолет и ему подобных.
Суавита повторяла свою пантомиму до тех пор, пока не достигла желаемого результата. Ей удалось, наконец, обратить внимание Поля на медальон с одной единственной целью: вынудить его произнести имя Терезы Сула. Суавита только этого и ждала: она показала рукой сперва на ружье, а затем на Поля. Этот двойной жест оказался настолько красноречивым, что Поль сразу все понял и в недоумении воскликнул:
– Терезу убили, а меня подозревают в этом преступлении!? Кто такое придумал?
Суавита скрестила руки и прижала их к сердцу.
– Только не я! – означал этот жест, полный доверия и безграничного обожания.
Глаза ее умоляли, рукой она указывала на дверь.
– Ты предлагаешь мне бежать?! – с возмущением крикнул Поль.
Девочка опустилась на колени и прижала к губам его руку. Поль задумался. В памяти всплыло собрание, на которое он попал в Шато-Неф-Горэ. Внезапно, без всякого на то основания, без каких бы то ни было доказательств, он понял, что эти люди неизвестно каким образом связаны и причастны к убийству Терезы Сула и что именно от них исходит смертельная угроза его собственной жизни.
Разум не хотел подчиняться иррациональным чувствам, не хотел воспринимать необоснованных подозрений. Люди, собравшиеся в Шато-Неф-Горэ, никогда раньше не встречали Поля. Так почему же они должны желать его смерти? И что плохого сделала им Тереза Сула? Чтобы убить, надо ненавидеть или бояться.
– Я любил Терезу, – прошептал Поль. – Я всегда былей благодарен за доброту и участие, которое она принимала в моей судьбе. Моя мать умерла у нее на руках. Тереза была также очень добра к тебе, девочка, когда я не мог ухаживать за тобой.
Суавита ответила печальным взглядом.
– Я тоже ее любила, мне очень жаль и я оплакиваю ее, – говорили эти грустные глаза.
– Так неужели все это правда? – в недоумении говорил Поль. – Кто тебе сказал об этом? Кого ты видела?
Пытаясь остановить поток вопросов, Суавита сжала его руку. Таким образом девочка всегда давала понять, что хочет ему ответить. И на этот раз он обратил внимание на этот жест – один из самых выразительных и понятных, но мысли его все еще витали вокруг событий сегодняшнего дня, и ему вдруг вспомнились странные слова, которые шептали за его спиной:
– Ружье все еще у него!
Только теперь Поль вспомнил, каким странным тоном слуга нормандец спросил, не ходил ли он сегодня на перекресток Бель-Вю-дю-Фу.
На перекресток Бель-Вю-дю-Фу! Перед его взглядом вдруг возникло дикое лицо браконьера, мелькнувшее среди густой листвы. А выстрел, который они слышали с Изоль?
Теперь и неуместный упрек горничной становился понятным:
– Я так и думала, что у вас не будет аппетита…
В то время как Поль, занятый собственными мыслями, казалось, позабыл о девочке, Суавита высвободила руку, вернулась к столу, села и снова взялась за перо. Поль не обращал на нее внимания, он был весь в плену собственных раздумий и догадок.
Суавита, дрожа от волнения, вновь обмакнула перо в чернила. Ее слабая и нерешительная рука замерла над бумагой. Несколько раз она начинала писать и тут же рвала листочки, недовольная результатом своего труда. Наконец она встала и протянула Полю бумагу.
Поль взял листок и с трудом разобрал корявые буквы, составляющие в конечном итоге всего два слова. Суавита написала: «моего отца».
Поль так ничего и не понял. Он давно забыл свой последний вопрос, ответ на которой держал сейчас в руке. Он решил, что девочка назвала отцом его самого, и это пробудило в нем смешанное чувство радости и сожаления. Он протянул руки к Суавите, но она с гневом оттолкнула его. Взгляд девочки предостерегал об ошибке, все существо возмущалось и кричало, лицо кривила судорога.
– Это не вы! Не вы! – хотела она сообщить Полю.
– Успокойся, дорогая, постарайся объяснить, я тебя не понимаю, – проговорил Поль спокойно и тихо.
Но Суавита не знала, как поведать Полю о событиях, невольным свидетелем которых она оказалась. Никакие знаки здесь не помогали, требовались обычные слова, поэтому она и начертала их на клочке бумаги. Однако она тщетно старалась уведомить молодого человека о приходе незнакомца в их дом, о своем удивлении и радости при виде отца, о ужасной боли, ранившей ее душу, когда она узнала, что Поля обвиняют в убийстве Терезы Сула…
Девочка понимала, что ставит перед собой невыполнимую задачу, однако прилагала неимоверные усилия, чтобы своим необычным поведением возбудить хотя бы любопытство Поля, тем самым предостеречь его, заострить его внимание и заставить сосредоточить мысли на последних событиях. Ее глаза горели, все существо бунтовалось против сковывающего ее недуга, лицо напрягалось, а губы шевелились в попытке произнести хоть слово. Но она по-прежнему лишена была дара речи, и ни одно слово так и не слетело с ее губ.
С тех пор, как Поль принес полумертвую Суавиту в свое бедное холостяцкое жилище на Иерусалимской улице, девочка никогда не пыталась заговорить. Сейчас же от нетерпения и обиды, что ее не могут понять, она в отчаянии показывала на свой рот…
В дверь постучали и в комнату вошел слуга.
– Вас спрашивает дама. Она прискакала на лошади, – заявил он.
Поль внезапно потерял всякий интерес к разговору с девочкой. Он вздрогнул, вскочил на ноги и поспешил к двери, совершенно забыв о малышке.
Суавита схватила его за руку, развернула лицом к себе и умоляюще посмотрела ему в глаза.
– Не уходи! Не уходи! Прошу тебя! – взывала ее душа. Он мягко высвободился из ее объятий и вышел, бросив от порога:
– Жди меня, я скоро вернусь.
Сердце бешено колотилось у него в груди, а губы шептали имя Изоль.
XX
«BROKEN HEART»
Англичане говорят: «Умер от разбитого сердца», «broken heart», заявляя об этом таким образом, словно речь идет о чахотке или тифе. Они ничего не смыслят в любви, эти настоящие безбожники в области чувств, и готовы любовные несчастья объяснять разрывом аневризмы.
Суавита без сил опустилась на стул. Она так страшно побледнела, что вполне можно было подумать, что она вот-вот умрет, и умрет-то как раз «от разбитого сердца».
Она не знала имени своей соперницы. Она никогда не видела ее, но точно знала, что соперница существует. К тому же – соперница счастливая. И еще Суавита знала, что сейчас к Полю пришла именно она.
Суавита часто представляла ее себе: блистательную и красивую, необыкновенно красивую, потому что Поль ее любил. Иногда она спрашивала себя: «Сможет ли та женщина любить его так, как люблю его я?»
Душа Суавиты была любящей и нежной. И эта любовь напоминала своей преданностью набожность. Девочка жила своей любовью, как живут цветы, – благодаря солнечным лучам и росе.
То перевоплощение, которое только что видел Поль, исходило из самой глубины ее сердца. Единственным ее желанием было любить его, иметь возможность сказать ему об этом! Один только Поль мог порвать те путы, которые сковывали Суавиту. Она принадлежала к числу тех, кто оживает от первой же ласки.
Девочка долго оставалась неподвижной, словно раздавленная непомерной тяжестью своего горя. Она не плакала. В ее потухших, широко раскрытых глазах зияла пустота.
Но любые звуки тем четче доходили до нее, и она, сама того не сознавая, прислушивалась, страшась одновременно услышать нечто ужасное, что навсегда разрушит ее покой.
Снизу долетел скрипучий звук открываемой и сразу же закрываемой двери. Суавита слабо вздрогнула. Ее взгляд упал на то место, где еще так недавно рядом с ней сидел Поль. Всю боль и глубокую тоску, которые могут наполнить сердце ребенка, выразил этот взгляд. Ее маленькие изящные белые руки скрестились на коленях, голова склонилась, и прекрасные светлые волосы упали вниз, закрывая лицо.
Слезы выступили на глазах только при звуках женского голоса, нарушивших тишину в спальне Поля, где сидела Суавита. В нише, над кроватью Поля, висело распятие, унаследованное им от матери. Суавита медленно встала со стула, подошла к кровати и преклонила колени. Но она не могла молиться.
Неслышным шагом она приблизилась к двери, через которую вышел Поль. За этой дверью находилась приемная, за ней – гостиная. В гостиной разговаривали. Она различила голос Поля, а вот другой…
Поль в самом деле был в гостиной. Он стоял перед мадемуазель Изоль де Шанма, сидевшей на диване. Две лампы на каминной полке едва освещали большую темную комнату, меблированную довольно скупо. Свет падал на гордое, красивое лицо Изоль, казавшееся еще более таинственным при таком скудном освещении. Поль не сводил с нее восхищенных глаз.
Куда девалось трогательное волнение, которое еще недавно заставляло учащенно биться его сердце? Куда улетучились мысли о его бедной маленькой Блондетте?
Он буквально пожирал Изоль глазами. Во всем мире для него существовала лишь она одна.
Изоль сидела, опустив глаза. Она о чем-то думала, и меж бровей у нее пролегла маленькая складка.
– Месье барон, – произнесла она наконец, – мне очень трудно начать этот разговор. Но я знаю, что вы сделали для меня, поэтому было бы жестоко огорчать вас.
Поль понял все с полуслова, и сердце его мучительно сжалось. Отчаянным усилием воли он отогнал подступившую тоску.
Он думал:
«Она корит себя за то, что пришла сюда. Эта ледяная холодность вызвана ее гордостью».
– Я пришла, – продолжала мадемуазель де Шанма, словно отвечая на незаданный вопрос, – потому, что так велел мне мой долг. Я поступила с вами слишком сурово, месье барон. Я поведала вам о своей ошибке, о своей роковой тайне, которая изменила мою жизнь и определяет мою дальнейшую судьбу. Я призналась вам, что мне не было позволено претендовать на руку человека благородного происхождения… Прошу вас, не прерывайте меня, мне трудно выразить свою мысль… До того момента я была с вами откровенна, но я обманула вас, когда добавила, что смогла бы когда-нибудь полюбить вас.
Поль открыл было рот, чтобы остановить ее, она жестом попросила его помолчать.
– Я обманула вас дважды, месье барон, – заявила она. – Сначала, скрыв от вас тот факт, что есть другой человек, с которым я связана прочными узами.
– Вы любите! – воскликнул Поль.
– Не знаю, люблю ли я, – ответила Изоль хмуро. – Да и какое это имеет сегодня значение! Давно уже этот человек развратил мой разум и мое сердце. Это тот самый, к которому я послала вас, чтобы вы убили его. Он нарушил мой покой, приучая меня к мысли, что я не узурпировала своего положения, а по праву вошла в дом моего отца. Я была гордой, а стала амбициозной. Моей ошибкой было желание расти вне семьи, в которую я вошла, благодаря милосердию одной святой женщины. Не знаю, почему я рассказываю вам о вещах, которые вас не касаются. Кажется, мне необходимо объяснить и другим, как и себе, причины моего падения, объяснить также, почему, несмотря на холодное прощение моего отца, я продолжала скатываться к моей гибели.
– Но вы не погибли! – воскликнул Поль, преисполненный уважения перед этим порывом добровольного признания, достойного, по его мнению, великодушного сердца. – Изоль… Мадемуазель… Ваше раскаяние вернет вам веру в себя!
– Я не раскаиваюсь, – прервала она его холодно, словно ее голос исходил из самых мрачных глубин сердца. – Я люблю и уважаю своего отца. Пребывание в его доме вызывает во мне ужас. Я стала полноправным членом его семьи из милости законной супруги. Я остаюсь в этом доме, благодаря прощению, данному из жалости… Я ненавижу прощение, жалость и милостыни.
Она произнесла последние слова с глухим напряжением, с некоторым вызовом, прозвучавшим в ее голосе. Сквозь бахрому ресниц лихорадочным огнем блестели ее изумительные карие глаза. В этот момент Изоль казалась Полю невероятно красивой. Глядя на нее, он пьянел.
– Я пришла, – продолжала она, – потому что сегодня я узнала о событиях, которые имеют непосредственное отношение к вам и о которых я ничего не знала при нашем последнем свидании. Тогда я думала, что больше никогда вас не увижу.
– Что?! – пробормотал Поль.
– Я страдаю, – сказала она, – пощадите меня. Я преклоняюсь перед вашей молодостью, вашей отвагой и вашей чуткостью. Я испытываю к вам странное, до сих пор мне незнакомое и совершенно новое чувство: повторяю – я преклоняюсь перед вами, жалея вас одновременно.
– О! Вы полюбите меня, мадемуазель… – умоляюще прошептал Поль.
– Никогда! – произнесла она уверенно и очень спокойно.
Нетерпеливым жестом Изоль велела ему молчать, прикоснулась рукой ко лбу, словно голова у нее раскалывалась от боли, и продолжила:
– Я пришла не для беседы. Меня утомляет отвечать на ваши вопросы. Я пришла выполнить долг и сказать вам о том, о чем вам знать необходимо, и я требую выслушать меня.
Она указала Полю на стул, и он безмолвно подчинился ей.
– У меня есть любовник, – сообщила она бесстрастно, как будто ей нравилось убивать жестокостью слов ту рыцарскую нежность и преданность, которые Поль испытывал к ней. – Я была любовницей самозванца, а теперь я усомнилась в честности моего нового любовника.
Поль вздрогнул.
– Хватит, мадемуазель, ради Бога, хватит, – прошептал он. Ему было очень стыдно, он испытывал крайнее смущение, слушая ее слова. – Для того, чтобы доказать ваше желание освободиться от моей любви, нет необходимости так жестоко оговаривать себя!
Она грустно улыбнулась и взяла его за руку. Но Поль отдернул руку.
– Я не хочу, чтобы вы любили меня, это правда, – сказала она, – но я не солгала вам. Человек, о котором я рассказала вам, мой хозяин. Моя ненависть бросила меняв его объятия. Мы разделяем одну ненависть, и это чувство объединяет нас. Поэтому, когда он сказал: «Барон д'Арси любит вас, как любили рыцари прошлого, пойдите и укажите ему того, кого следует покарать. И он его покарает…», я пришла.
На этот раз Поль промолчал. От этих признаний кровь стыла в жилах.
– И я сказала вам: «Покарайте!», – продолжала мадемуазель де Шанма все более глухим голосом. – Вы поступили так, как велела вам ваша совесть. Вы – само благородство. Вы прилюдно оскорбили принца, тем самым спровоцировали его на новый обман. Но вы подвергли свою жизнь опасности умереть не от шпаги, а стать жертвой закона, а я не хочу, не желаю и не допущу такой развязки. Я сказала об этом тому, кто послал меня к вам. Он тоже этого не захотел, потому что вы ему безразличны, а всей душой он ненавидит вашего противника. Он сказал мне: «Возвращайся к барону д'Арси и передай ему, что месье Николя, хозяин Шато-Неф-Горэ, тот, которого называют принцем, сыном несчастного Людовика и так далее, у него ведь много разных имен, – словом, этот человек и есть убийца Жана Лабра».
– Моего брата! – воскликнул Поль, подскочив от неожиданности.
– В подтверждение всего сказанного здесь, – говорила мадемуазель де Шанма с бесстрастным выражением лица, – мой новый любовник, заклятый враг принца, просил меня предупредить вас о том, что принц заманил вас в ловушку, окутал, как паутиной, сетью улик и доказательств, из которых вам, месье барон, не удастся вырваться без моей помощи. Николя сделал все, чтобы барон д'Арси не нашел убийцу своего брата. Николя станет защищаться; никто не увидел бы в этом ничего плохого, если бы принц не мешал другим. Сегодня мой любовник и Николя помирились, так что самое время нанести принцу удар. Я сообщаю вам продуманный принцем план его собственной защиты: сегодня утром по его приказу была убита женщина, Тереза Сула, – при этом имени голос Изоль слегка дрогнул, – а обвинят в этом преступлении вас, месье барон д'Арси.
– Мне уже сказали об этом! – прошептал Поль, вставая со стула и нервно меряя комнату большими шагами.
Он тщетно пытался привести в порядок свои мысли. Шагая по комнате взад-вперед, он повторял имя брата, но ненависть и гнев остались где-то в прошлом. Им владела лишь всепоглощающая, всепобеждающая, губительная и жгучая страсть – любовь к Изоль. Но эта любовь не имела будущего, и Поля, как и раньше, охватило желание покончить с собой, но и на этот раз ему не доставало решимости.
Изоль была рядом, он мог прикоснуться к ней, заключить в объятия…
Дойдя до противоположного угла комнаты, Поль повернулся, чтобы еще раз взглянуть на нее, и замер. Она сидела, уронив голову на руки. Эта поза, которую случайно приняла Изоль, напомнила Полю излюбленную позу Блондетты.
Внезапная мысль, неожиданная догадка становилась реальностью. Поль вдруг понял, что скорее Изоль напоминает Блондетту, чем наоборот, и что девушки похожи, как могут быть похожи только сестры.
Несколько минут Изоль молчала, потом снова заговорила:
– Тереза Сула! Я ни разу не сказала ей, да, ни разу не сказала ей, что верю, что она – моя мать. Если Бог есть, он жестоко покарает бессердечных!
Поль, всем телом опершийся о каминную полку, поднес дрожащие руки к лицу и отчаянно воскликнул:
– Я люблю вас! Я люблю вас, как безумный!
Его голос, казалось, вернул к действительности мадемуазель де Шанма. Она холодно спросила:
Месье барон, почему вы прячете у себя мою сестру? Ответьте, я хочу знать.
Вашу сестру! – произнес Поль, не понимая, о чем спрашивает Изоль. Его воспаленный мозг отказывался что-либо понимать.
– Вот уже три года и несколько месяцев, – продолжала Изоль, – с вами живет Суавита де Шанма.
В глазах Поля мелькнуло удивление.
– Я ее везде искала, – тихо сказала Изоль, словно разговаривая сама с собой, – но давно уже не ищу. Я ее очень любила, но теперь я больше никого и ничего не люблю. Я говорю вам об этом потому, что тот человек, который хочет вас уничтожить, очернил вас в глазах генерала, сказав ему сегодня вечером: «Барон д'Арси убил Терезу Сула за то, что она узнала в нем похитителя младшей из сестер де Шанма».
– Тереза Сула знала вашу сестру? – спросил Поль, и прежде чем Изоль смогла ответить, добавил:
– Все эти три года и несколько месяцев Тереза Сула видела девочку каждый день. Именно Тереза повторяла мне без конца: «Никого не пускайте в дом! Те, кто хотели бы от нее избавиться, будут ее искать. Оберегайте ее, раз уж вы ее спасли!»
– Значит, Суавиту хотели убить! – прошептала в испуге Изоль.
Поль в двух словах рассказал ей обо всем, что произошло, начиная с его появления на островке под Новым мостом той ночью, когда он решил покончить с жизнью.
Изоль рассеянно слушала его.
– Однажды я сказала Терезе Сула, – подумала она вслух, – «Если Суавита вернется домой, меня выгонят!» Тереза очень любила меня! Эти мои слова стали для нее смертным приговором.
Девушка встала с дивана.
– Я сделала все, что должна была сделать, – произнесла она со странным спокойствием, которое за время беседы с Полем почти не покидало ее. – Прощайте!
Поль, преграждая путь к двери, опустился перед ней на колени.
– Как! – воскликнула Изоль, и в ее голосе послышалось изумление. – Даже после того, что я вам рассказала!
– Я не могу вам поверить! – вскричал Поль и схватил ее за руки. – Неужели я не вижу, сколько в вас благородства и гордости?
Она улыбнулась так горько, что он отступил.
– Оставаясь с матерью, я была бы очень хорошей девочкой, – болезненно усмехнулась Изоль, – я бы знала несчастную историю ее жизни и плакала бы вместе с ней. Я бросила бы вызов тем, кто обольщает юных девушек. Пребывая с отцом, я стала плохой, потому что внутренний голос все время напоминал мне: ты пришла издалека и снизу. И я возвращаюсь туда, откуда и пришла, только еще дальше и ниже!
Она сделала шаг к двери, но Поль придержал ее.
– Останьтесь! – умолял он, задыхаясь от волнения. – Неужели вы надеетесь сбежать от меня? Куда бы вы ни пошли, я пойду…
– Вы! – прервала его Изоль.
В этом единственном слове прозвучало столько отчаяния, что Поль опустил руки и поднялся с колен.
– Останьтесь, – вновь, уже более решительно, повторил он. – Я понимаю вашу мать, и я благодарен ей, что в глазах генерала я стал похитителем! Теперь я могу думать только о вас, любить только вас! Суавита вернется к отцу. Бог свидетель, девочка вернется чистой, как ангел, в дом честного человека! Изоль! Моя прекрасная, моя единственная! Разве кто-нибудь решился бы сказать хоть сотую часть того, что вы осмелились поведать мне! Я человек отважный – это вы сами сказали. Между вами и вашими обидами встанет мое сердце; мое сердце станет вашей крепостью, вашим убежищем, где я, ваш верный раб, буду любить вас! Изоль! Я чувствую, что Господь велит мне преклоняться перед вами! Мое и ваше спасение в этой безграничной любви, которая мне уже вернула надежду. Будьте моей! Будьте моей женой, Изоль!.. О, возлюбленная моя! На ваших глазах слезы. Сжальтесь, сжальтесь!
