bannerbannerbanner
Царская чаша. Главы из Книги 1

Феликс Лиевский
Царская чаша. Главы из Книги 1

Полная версия

Мастеру задумка теперь глянулась, что он немедля засадил своих мальчишек толочь перламутр, мешать щучий клей с льняным маслом и мелом, и сам засел за пробы с другого конца будущей Велесовой плащаницы. Огромные не то цветы, не то огурцы были быстро начертаны мелом по всему синему полю, и одни девицы принялись нашивать на них как бы вязь из простой льняной бечёвки, окрашенной в чернилах, так что выходило издали заметное выпуклое кружево. Другие катали и тут же пекли в печи бусины, катали плотно, из солёной муки, низанные на суровые нити, и готовые снизки, остудив чуть, окунали в мисочку со смесью того же клея с воском и перламутровым порошком, куда для пробы мастер всыпал истолчённого стекла, из мелкого боя, что от фонарей и окон осталось … Высыхая над печью рядами, бусины напоминали снежные переливающиеся ягоды крупного бояршника. Обволокнутые лаком, они не жалили и не кололись. Вышивальщицы тут же окаймляли цепочками из них узорные «огурцы74». Дело пошло ходко. Федька то и дело усылал казавшегося в проёме дверном Сеньку за мёдом ещё, и за пивом, и за орешками всякими… Душно жаром весны стало в той горнице к вечеру. Кликались, точно в лесу, в двух шагах, чтоб дело спорилось, чтоб всё вовремя подавалось и ладилось, а девицы остались и в самом деле умные, соровистые и пригожие… И надо было отыскать чернобурого лиса на воротник, да овчинку серебристую, вывернутую мехом наружу, под «шубу». Да, и бороду Велеса, серебристую опять же, седую и длинную. Но это после, как закончится посеребрение.

Девицы сперва опасались испачкать пальчики в злом клею, но вскоре осмелели, и самая понятливая выпросила у мастера, вкупе со средством очиститься, кисточку беличью, и уже навострилась класть и лак, и серебрянку поверх ровненько и быстро. И тут нужна была прилежность, но совсем не та, что обычно за пяльцами или кружевом. То, что вблизи и под солнцем, может, и грубо выглядело, и шутейно, дёшево, как бы понарошку, чуть издали и при лучинах менялось совершенно. А после все пальчики девицы оказались осеребрёнными, и она смеялась, что вот и руки мыть не станет. Федька, обняв её сзади, вдохнул сладко, и она зарделась, почуяв, помимо объятия весьма тесного, округлость монеток серебряных в своих смелых пальчиках… Она так смеялась, пока Федька ей нашёптывал, что никак нельзя было и прочим не загореться, и стали её оттаскивать, несильно, так, играя, и Федька поддался свалке, увалившись нечаянно с одной, самой бойкой противницей, маленькой, с тугой чёрной косою и красной лентой, вплетённой в неё. Разняли и растащили их, на полу свалившихся, голося и заливаясь хохотом, и крича наперебой, что вот попортят сейчас всё, что за день трудов их непомерных осилено… Девицы сами угощались из принесённой велением их нынешнего работодателя братины светлым мёдом, а потому летело всё само собою, и поцелуи уже был глубже, жарче, а пожатия умных ручек их – мягче и горячее, и даже бесстыднее. Федька обещал самой смелой, что не убоится к Велесу после братчины явиться, райское услаждение. И, как знать, тут же бы не обрела его эта самая смелая, но со двора постоянно окликали их, а в сенях то и дело то кошки прыгали, то вваливались по делам Приказа люди… Да и то не удержало бы прекрасного юного Велеса и подругу его от сладкого поспешного греха, а у всех от предчувствий головы и правда вскружились и дыхания захолонули, если бы не вернулся тут иконописец с подмастерьем и новым клеем для бусин. Чтоб не посыпались и не погорели вдруг в палеве танца-то. Завтра. Разошлись по местам, отдышались едва, все растрёпанные, очумевшие и немного усталые уже.

Когда работа была почти завершена, все они отошли в самый дальний угол, а Федька потянул потяжелевшее полотнище и осторожно, чтоб не испортить ещё не подсохшее, поднял над головой на полном развороте рук. Дружный вздох и прижатые к груди ладони тружениц объявили, что замысел его удался.

Мастер, сказавши, что оценит опыт на деле завтра, откланялся, и забрал своих мальчишек. Поймал косой шальной выпроваживающий взгляд кравчего, и не стал забирать вапницы с отсатним серебром и кисточки… А девки попрыгали тут в свои расшитые валенцы, заворачиваться в платки стали, заспешили, спохватившись на темноту, по домам, а одна, та, что всех бойчее, что по лицу наглого кравчего оходила сперва, плат свой шерстяный на пол уронила, и сама в его руки пала… Махнул он, чтоб уходили все, зацеловывая её уже безо всякого приличия, а она на лёгкий полуплач, и серьёзный и шуточный, поражённых подружек своих тоже махнула, шубку, белкою подбитую, уронила… И всё бы хорошо, да тут стукнули в окно.

Прибытие гонца из Москвы в один миг грохнуло его оземь. Сенька крикнул через дверь, что им срочно бежать.

Государь был у себя в кабинетной комнате, Вяземский, Зайцев и Юрьев тут же, и минутой позднее явился Алексей Данилыч. Гонец, Константин Поливанов, видно, только-только испил с дороги чего-то и переводил дух. Федька оправил кафтан и волосы, мягко быстро обошёл комнату по краю и стал подле государева кресла.

Но ничего, как видно, страшного не происходило. Более того, по мере расспросов и ответов государь светлел, первое оцепенение ожидания сменялось деловитой энергией. То, чего сейчас больше прочего опасались они, не случилось. Думное боярство выжидало, не решаясь ничего предпринимать, и только недоумевая по-прежнему о странности отъезда царя, а патриаршее духовенство, как и было договорено, устранилось до поры, и не выносило вовсе никаких суждений, кроме одного – строжайшего пожелания всем без исключения соблюдать мир и тишину. Ну, разумеется, Шуйские и Старицкие кричали, как водится, о грядущих новых кознях, что это всё неспроста, и царь Иоанн недоброе затевает с приспешниками своими, попирательства чинит, а прочие слушали и ждали. На это у государя и его советников имелся свой ответ, да только не боярству сомневающемуся. Всем полковым воеводам на местах по граничным крепостям приказ был дан, ещё с месяц назад с вестовыми, быть в готовности полной вступиться за государя и вверенную землю по первому сигналу. А поутру в Москву обратно отправлены были пятеро надёжных посланцев с грузом государевой печатью заверенных грамот, кои приказано было раздать и рассовать повсюду на людных местах в Москве, каждому чтобы жителю, без относительно положения и звания его, донесены были настоящие намерения их великого государя… Тайные люди имели поручения те бумаги читать слух повсюду всем желающим, и разъяснять непонятливым суть их. Решали какое-то время, быть этим грамотам рукописными, или, для пущего к ним уважения, отпечатанными в государевой печатной мастерской, на Никитской, у Фёдорова. Доселе никто не видал ни одного печатного послания, кроме церковных книг, и появление царского слова в таком вот виде могло быть понято и принято народом не так, как рассчитывалось. Решили заготовить всё же рукописи, как привычнее. Это могло бы и не пригодиться, сложись всё сейчас по-другому, в худшую сторону. Но – пригодилось. Не передав ни слова Думе, кроме поздравления с завтрашним чествованием Святителя Николая и благословения обозные цены на хлеб последних торгов держать, государь втайне от боярства обратился напрямую к своему народу. А говорилось в грамотах тех о том, как расстроен царь несносными беззакониями и несогласием среди боярства своего, как удручён он их нежеланием к его словам прислушиваться и сообща во благо делать дела, а токмо одни подлости да стяжательства от них видит, да местничество, да лень и глупость, а всем от того плохо… Что, уставши в одиночку биться, поддержки от знати не имея, радениям своим дороги-пути не видя, уехал он на богомолье, испросить у Всевышнего, как им всем дальше быть. И что может Господь указать ему, горемычному, отказаться от царства своего вовсе, и пусть те, кто поумнее и посильнее его, на себя сие бремя воспримут и правят лучше, чем он. Коварство это было неслыханное, конечно. Седьмого днём надо начинать ждать ответного хода. И седьмого же государь намеревался отправиться далее, со всеми ближними и войсковой верной тысячей, через Сергиево-Троицкую лавру, к Александрову, к Слободе.

6 декабря 1564 года.

После молебна и малой ярмарки, устроенной тут же жителями с особенной броской простой красочностью, прямо на половиках снегу, или настилах дощатых, где продавали и обменивали всякие разности, от мёда в сегодняшний сбитень до ярких лент и сухих соцветий в будущие святочные машкеры и наряды, Федька сопровождал государя с семейством до трапезы. Иоанн уединился с сыновьями, беседовал всю дорогу до столовой палаты с Иваном, а маленький Фёдор рядом с ними шёл, и смотрел на отца-государя благоговейно, и немного робел. Царевичу Ивану обещана была соколиная охота, о коей он мечтал страстно. Но не здесь, подалее, в Александрове. А отсюда, как справим Николу, так с напутствием святым в путь и тронемся. «Бог на дорогу! Никола в путь» – так подорожные75 зимние говорят, и нам отступать не след.

 

Так рассуждал государь.

А царевичи радовались, ведь докучные учители их оставили, и батюшка был ласков с ними и сулил настоящие веселья, была бы погодка. Вот только одни собаки обозные по пути, иной живности не встречалось, а волки выли далеко, ничуть не страшно. Иван, охочий до лихих забав и проказ, и тем напоминавший очень государя в бытность, скучать начал было, ему и тут верхом разъезжать не позволяли, а только с дядьками в возке, но вот началось сбираться веселье по Николе-Зимнику, вечернее застолье… Детям и молоди боярской-дворянской также раздавались шкуры звериные, и Иван взял себе волчью, добротную и с проседью, и велел клыки из дерева приладить большие, раз не нашлось шкуры целой, с головой. Девицы же и прилаживали, и вплетали в те шкуры цветастые ленточки и шнурки, и бубенцы. Ведь не взаправду, не для страха, а для сущности полноты мироздания они одеваются и наряжаются, славя всё то, что вокруг. А вот пока государь с царицею беседовал в её покоях, праздник затевался как бы сам собою.

Ходили ходатаи и гласили глашатаи, громкими слаженными призывами мимо всех изб, и с косогоров доносилось, что всех честных мирян нынче зовёт праздник, Никола Святой и лес густой, брага честная да стужа лесная, и угощение государево, мёд стоялый, славный. И костёр царский главный!

Все сходились, сбегались, сумерки теснили к общему огню и общему говору, и длинные столы сияли, пусты вначале, только льняными серыми дорожками покрытые… А костры пылали-разгорались, и бубны и барабаны раздавались, издали как бы, перекатистым эхом, отовсюду, из ниоткуда выходили скоморошьи морды с этими бубнами и барабанами, свирелями и сопелками, факелами малыми, и надрывали душу нарастанием предчувствий, и синели сумерки всё ярче… А костры пылали всё жарче, и к ним бочёночки подкатывались, да туесочки поднашивались.

А трудно замкнуть круг, если дорога столовая в лесной чаще теряется… Громче и ладнее барабаны, ярче огонь, и темнее ночь морозная, но не холодно никому. Все смотрят, слушают и ждут. Государь во главе стола, и вокруг него – сам мир весь… И лезвия секир, и лезвия взоров, и пламя огнёвок-лисиц на шапках, и в руках детей разношёрстные пушные хвосты и перья трепещутся, и пламя улыбок могучих его воинов, вкруг его с царицею места. А перед ним – дорогой накатанной – стол богатый, как мост, до лесу самого синего мрачного ледяного расстеленный! А во всю дорогу его – пламя факелов, и улыбок и костров, и нарядов, толчеи людской и чаяний и жажды… И – сладкого страха!

А ну шагнёшь от всего жара в сторону, и мороз скуёт и оставит тебя в западне…

Громче и чаще барабаны, как сердце в беге, слитно дробно гудят бубны, и нет уже просвета, и голоса непрерывно поют духу о вечном и страстном, и все спешат вокруг.

Жалейки надсадные ещё последние лучи Ярилы провожают, бордовые сполохи, и самых нерадивых, точно оклики пастухов стадо своё, ближе сгоняют… Сюда, к поляне во лесу, к делу общему.

Уже ночь вокруг внизу сплетается, слетается, а народу прибавляется, как жизни приживается, и барабаны всё громче и яснее, и свирели, как в бою, ритмом единым идут и зовут всех. Выходите, смелые, выходите, сильные, Зиме биться, с Марой самой сразиться! Выходите, добрые, выходите и хворые, морозца хлебнути, смертушку отпугнути, жаждушки залити, волюшки изволити! Сегодня – веселье до упаду.

И грохнули тарели медные во всю мочь. И эхом долгим перекатным их разнесло, а всё чаще тоже били бубны и барабаны, и сердце всякое бы зашлось в бое беспрерывном и сладостном, танце битвы, и гибели, и жизни… И вышел Велес.

И разом стихло всё.

И вышел Велес, тёмен и страшен, в крылатой шубе синей ночи снежной, в бороде инеистой до колен, а за ним, над-вокруг помостом, что из лесу тянулся, костёр разгорался, медленно и тяжко, как во сне, как бы плыл он по реке, лентами ровного огня по берегам горящей.

Несёт Велес на плечах Ночь-Дочь и Сумеречь-Туман,

Морене-Зиме путь снежный правит,

из Нави людям во плоти является.

Тёмным и строгим близился, высок и велик, лика не разглядеть. Величава поступь летящая, синие крыла колышатся вокруг него.

А снежное поле – всё яснеет рыжими кострами-факелами.

Ступил Велес на помост белый, подошёл к краю круга людского, вблизь совсем,

и стал Светилом.

Полыхнула его мантия дивными Кувшинками Зимы, сверканием ледяным невиданным. На руке, на рукавице расшитой, сокол белый сидел, за загривок другою держал Велес бурого медведя, в рост выше его вставшего, а по сторонам опасной свитой верной выступили Волк и Лис. Бык, возвышаясь чёрными рогами, вышагивал за Велесом, словно оберегая. Волк нёс посох Велесов, Лис – чашу полную заветную. Миг висела ещё тишь, и грохнули все барабаны разом, и прокатился всеобщий крик протяжный: "Велес! Велес! Велес!!! Гой! Велесе!!!"

А девицы, давеча своими руками одеяние Велесово сотворившие, смотрели и не верили, и оно и не оно это чудо было, и от причастности тайне задыхалось и заходилось в них всё. И хоть почти все осведомлены были, что старика-Велеса юный кравчий изображать будет, но от увиденного об этом вовсе не думалось больше. Было священнодейство, и все теперь, кто тут был, в нём замешаны и заверчены оказались, и ждали таинства с детской страстью… Голоса подручных Велеса, богатые и раскатистые, проговаривали положенное, ведя от имени его повествование вновь повторяющейся вечной легенды, и под дружные крики первого приветствия Велес отпустил сокола, очертившего плавный круг над собранием и усевшегося на руку своего сокольника, неподалёку ото всех бывшего, возле кресла царского… Передавая Велесу посох и чашу, Волк и Лис вещали, перекрывая мерными глубокими голосами гомон нетерпеливого соучастия всех всему:

– Во шубе сивой лохматой, как в ночи звёздной серебряной, во шапке красной золотой – приходит Велес-Мороз о сию пору к людям! В деснице Его – посох Волховской, исполненный зимней силой, ледяной. Во шуйце Его – Чарка Серебряна, с Яр-Буйным Хмелем.

– Чарка та благодатна, яко Лоно Самой Великой Матери Макоши – супруги Вещего Бога. А в ней, яко Солнце красное в ледяном Марином терему, сам Ярило Веселич, Яр-Буйный Хмель!

– Настанет срок – придёт на Землю Дева Весна-Красна, и придёт в ту пору Ярило-Весень в обличье человечьем на белом коне, принесёт жита колос и от Солнца добрую весть. Ныне же скрыт Он от взоров людских в Напитке Священном, обрядовом: Хмелю, хмелися, Хмелю, ярися! Кому пити – тому добру быти! Гой!

– На всю стылую зиму людям честным от Вещего – Вещий Дар: Яр-Буен Хмель – Коловрата Сердца Суряный Жар!

– Мудрым – Пламя Прозрения, честным – Сердца Горение, всем Велесово веление – питие во исцеление!

– Ну а дурням – только посрамление!

И тут уж начали наливать хмель повсюду, и подымать выше, и кричали все заздравие Велесово, пока он медленно отпивал из своей тяжёлой Чарки. А после приблизился со всей своей свитою к столу государя, бывшему во главе всего как бы на малом возвышении, и поклонился ему с царицей, сидевшей рядом. Принимая от Велеса чашу, государь поднялся тоже. И слегка поклонился ему в ответ, и пил стоя. А после вернул Велесу в руки его Чарку, чтоб мог разносить дальше благодать свою по кругу, по столам, по всякому, кто ему глянется. Никогда ещё такого собравшиеся не видали. Праздник начался вовсю.

Охлябинин, бывший подле государя сегодня за кравчего, кивнул Федьке, что за всем последит. У царицы и царевичей были свои кравчие, как водится.

Ладные звонкие сильные голоса свиты вели веселье, и всюду со смехом делились своим хмельным, и пирогами постными, и всем, что наготовили горячего, так что сходу и про мороз забыли.

– Идёт Вещий Бог по полям пустым, по лесам густым – Морене-Зиме путь снежный правит, а за то всякий Родович76 честной Вещего славит, возрады Велесовы воспевает, Имя Велесово величает! Егда кто Велеса любит, егда кто Велесу служит, с тем Щедрый Велес повсегда вместе! Велесе! Гой!

– Егда кто к Нему прибегает, кто в помощь призывает, с тем всегда Велес пребывает, тому всегда помогает! Велесе! Гой! Велесе! Имя Твоё победой знаменито: Кривду оно побеждает, Правду в Родах утверждает!

– Пастырю небесного стада, веди меня до Высшего Лада! Велеси! Гой! А мы будем Тя прославляти, Имя Твоё величати! Побеждай неправду повсюду, помози честному люду! А мы будем Тя воспевати, Твоё Имя величати! Велеси! Гой!

Набесившись поначалу, первым хмелем взбодрясь, да подзакусив как следует, пусть и постно, но сытно, услыхали все новый протяжный зов дудок и свирелей, и уверенный гром барабанов, созывающих к дальнейшему действу, к помосту долгому, надо всеми другими столами и кострами возвышенному, и прямо к государеву столу ведущему.

– А что ж! Рано нам радоваться, честные родовичи, рано беспечными быть да хмель пить, ведь пока Зима-Мара красотами своими Велеса заманивала, забот ему с нами, мирянами, в Яви примножала, выбрался снова наверх из царства подгорного тёмного Великий Царь Змеиный, добрым молодцем прикинулся да Весну нашу вниз к себе сманил! Увидала Весна, за кем увлеклась, кому доверилась, да поздно плакать, глядит: нет ей сил из каменной ледяной обители Змеиного Царя вырваться. Испила Красна-Девица из ручья Змеева мёртвой водицы и уснула. Воли его не достанется, так рассудила, раз уж на Землю не вернуться ей больше. Торжествует Змей со своей женою Марою, что и в Яви они теперь вечно будут царствовать, никогда теперь Зима не кончится, и Смерть попирует надо всеми и каждым…

Завыли-застонали надрывно жалейки, а по полотну помоста тем временем, склонив голову под тонкой, как облачко, паволокой, шла медленно печальная девица, в одну лишь до полу рубаху пышную одетая. Шла, как во сне, белая вся, руки уронив, очи закрыв. Пробудись-очнись, Весна! Но не слышит никого она, сном крепким, как смерть сама, околдована. И тут прямо перед нею, из льняного сугроба посреди помоста отверзается нечто, и подымается оттуда, из глубины как бы, сам Змеиный Царь, высокой главой в личине чудовищной и короне как бы огненной, и шубе чёрной, ручищи протягивает и закутывает девицу в дорогие снежные меха, и с нею вместе снова под помост опускается, под таинственный грохот бубна, и аханье изумлённых зрителей. Тотчас начали гадать, как тот лаз утроен, и куда потащил Змей Весну, то есть Прасковью нашу, но весёлых гуляк не похвалили за их остроумие, настучали по шапкам и натыкали локтями в бока тут же. Хоть и смеялись многие, но больше – жарко сопереживали, и даже кричали не знамо кому «А что ж делать-то?!». Бабам с девками было боязно и жутко и хотелось чудесного, они тоже наорали шёпотом дружно на охальников. Подруги завидовали девке, отважившейся этак выступить. Ясно, кравчий-чёрт её надоумил, и как родичи не противились, а всё равно ведь пошла на игрище. Но ослушание тут было показное, скорей… Ведь сам Государь на забаве этой сидит и на всё смотрит! И сказ извечный слушает со всеми заодно.

– Узнал про то Велес, очнулся от чар Мары-прелести, да и помчался через лес прямо ко входу в Змеиное Царство. Только путь туда труден, всяки преграждения суровые встают перед Вещим Богом… И вот всё, допрежь ему служившее, против него яриться начало!

Велес в своей невиданной мантии, с посохом, выпрямившись во гневе и блеске, стал на путь, ведущий к месту, где пропали Змей с Весной. А зверьё его отступило вдруг и ощерилось, и Медведь навстречу вышел вразвалку, широко расставив лапищи.

– Что ж Мишка делает?! Зачем Велеса задрать хочет?! – возмущались из толпы дети, принимавшие действо взаправду, конечно. Право слово, не каждый взрослый мог бы попросту пояснить это чадам. Отчего это добрый прежде Скотий Бог77 сейчас сражается со всеми своими зверями, точно с врагами… Велес – он же всё в себе соединяет, и людское, и скотское, и зверское, и потому Богом этому является, что прославляет собой вечную битву и вечную свою победу над низменным в себе же самом. Над тем, что есть зверь неразумный…

 

– Кто Медведь? Не Афоня ли? – спросил государь у Охлябинина, ловко подливающего ему подогретого вина.

– Да куда ему против меня! – добродушно отозвался Вяземский, оказавшийся тут же возле государева кресла со своим кубком. – Зелен ещё. В минуту завалю. Захарка, конечно! Тот Федьку полапать завсегда не прочь! – и заржал, отходя поближе к месту действа.

Поочерёдно по традиции сражался Велес и с Быком (вот тут было особенно много охальства, покуда бой их мужики обсуждали), и с Волком и Лисом, обоими сразу (здесь Велесу дали против ожидаемого обычного посоха ещё и длинную деревянную саблю, и сражение получилось красивым, и многопознавательным, так что хитрые приёмы его после ещё осуждались юным воинством).

По всем сторонам вокруг помоста все, кто желал, сцеплялись и боролись тоже, кто «за человечье», кто «за звериное». И под «Велесе! Гой! Гой!!!» не забывали мёдом угощаться.

Наконец, свободна дорога к пещере, в недра Нави ведущей. Устал Велес, просит добрых людей и ему мёду поднести, его Чарку наполнить снова. Пока пьёт неторопливо, вокруг народ начинает голосить и указывать на нечто позади него. То из пещеры Нави выползать начал трёхглавый Змей, телесное воплощение Царя Подземного. Громаден он был, колыхался весь, невесть из чего зрелищно собранный, лапы-ноги и лапы-руки с топорами и когтищами аршинными перебирали помост и воздух, и надвигалось чудище на как будто бы сперва оробевшего Велеса.

Битва эта прошла под непрерывный ор и визги, и гром всей музыки сразу. Многожды порывались особо доблестные взобраться на помост и навалять чудовищу, в порыве защитить любимого всеми Велеса, то есть правое дело. Их со смехом стаскивали, и иногда и с руганью.

Наконец, и с трёхглавом было покончено. Когда последнюю страшную пасть придавил сапогом белым могучий, но выбивающийся уже из сил Велес, и шапка свалилась с его седой кучерявой головы, и гадина издохла в судорогах, всем снова в честь этого велено было наливать и пить. Все кричали «Слава!», а детвора предвкушала главный подарок этого дня – большой костёр. Побеждённого дракона палками и вилами сволокли вниз и потащили в неподдельном восторге к месту сожжения, к середине поляны.

Но рано было ещё праздновать. Только подумал Велес, что одолел Змея, и вошёл в царство Нави, искать и звать там Весну, как из тайного лаза поднялся могучий и красивый Змеиный Царь в своём истинном облике, сейчас – человеческом. Убил Велес плотскость, а не сущность противника своего. Был это сам Повелитель Смерти. Никто и ничто на свете не бывает сильнее его, и не может избегать воли его. Никто и ничто, ни зверь, ни человек… Приблизился он к Велесу, заглянул в душу Бога, и странное случилось – поклонился Велес Змеиному Царю, оставил и посох свой, и чарку, снял медленно плащаницу, упала она грудой драгоценной к ногам Велесовым.

– Ты победил, Царь! Нет у меня силы Смерти самой противиться, – над притихшими зрителями прозвучал ясный звучный молодой голос Велеса. – Но не спеши радоваться победе надо мной. Вызвал я свою жену, Великую Макошь, одолей Её сперва.

Раскатисто захохотал Змеиный Царь:

– Вот спасибо, скотий Бог, коровий Сын! Думал я давно с женою твоей поладить, а она сама, видишь, меня нашла. Ну что ж! Смотри, как мы с Макошей поженимся, а после исчезнешь ты! – сказавши это, вонзил Змеиный Царь в грудь Велесу, под кудрявой седой бородой скрытую, отравленный клинок свой. – Покуда же кинжал в сердце твоём, не жив не мёртв ты будешь. Лежать тут будешь и видеть всё! А я Великой Макоши врата Нави отворяю! Войди, повесели меня!

Борода Велеса залилась кровью, и он опустился под ноги Владыке Смерти, скрылся в складках своего синего одеяния.

Нежданный поворот несколько обескуражил смотрящих, вид крови, совсем настоящий, испугал, даже государь подался вперёд, в напряжении странноватой смеси вдумчивости и нетерпения.

Зверьё обступило помост замеревшим караулом, всё стихло, кроме треска множества малых костров. Свита поверженного Велеса, коленопреклонённая перед Змеиным Царём, тоже застыла.

Увидев, как в этой затяжной минуте тяжело переменился в лице Иоанн, Охлябинин поспешно наклонился к нему и что-то говорил.

Из-за цветастой большущей кучи общего будущего костра, куда был поверху брошен поверженный прежде Змей, появилась музыка. Она скачками приближалась, задорная и беззаботно-злая, весёлая и очень тёмная, как будто некто, забавляясь, быстро и легко двигался сюда, чтобы убить и смеяться дальше. Сперва возник широкий, точно парус, атласный сарафан, ритмично сверкающий бликами и тенями, и по нему, кружащемуся, хлестали длинные плети тяжёлых женских кос, чёрных и рыжих, в ярких лентах, а вместо лица той высокой стремительной плясуньи белела личина в кокошнике. Удалая распутная и беспечная улыбка Макоши пригвоздила Иоанна к месту, он впился в неё чёрным неподвижным взором, откинувшись, вжавшись даже в высокую спинку накрытого шкурой кресла. Народ, все, конечно же, узнали супругу Велеса, в Её зловещей ипостаси, в облике Хозяйки Судьбы. Макошь остановилась перед большим костром, взяла факел у одного из Волков и, дико, нечеловечески гикнув, ткнула вниз поленницы. Пламя пошло набирать силу. Все точно обезумели, крича имя Макоши на все лады, призывая Её разобраться, и умоляя не крушить их мир, как умоляют почти неуправляемую стихию.

Макошь приказывала всем пить, и отплясывала на помосте бешеную пляску, и, хоть в руках её не было никакого оружия, подойти к этому жуткому вихрю не было возможности. Перескочив одним махом ворох лежащих Велесовых «останков» и гибко обогнув не успевшего схватить её Змеиного Царя, Макошь крутанулась, подол тяжело и высоко взлетел и опал, и она остановилась перед государем, успевшим увидеть под её подолом белые ровные сильные босые ноги. Схватив свою чарку, государь допил глоток, охваченный до того странными и тяжкими переживаниями, что не мог даже понять их сам.

Совершенно безумная боевая музыка потрясала собрание, пока Макошь вилась вокруг завороженного ею Змеиного Царя. Их танец напоминал непристойное действо, притворяясь распутной, уверенная в себе Макошь ловко выворачивалась из хитроумных захватов, но и Царь был не промах, и голые ноги то и дело сверкали из-под так и этак летающей её юбки, все вопили, визжали и хохотали, дети бесились, ритм слился в единый оглушающий гром и свист, пока всё не достигло предела и пика. Змеиный Царь смог сковать поддавшуюся Макошь смертельными объятиями своими, стал клониться с нею, впиваясь поцелуями в открытую её шею, и маска спала, ленты распустились, и вместе с короной и косами упали куда-то вниз… Упала и сама Макошь, под жаркой властью могучего Владыки Смерти, а подоспевшие Бык и Лис укрыли их обоих мантией Велеса.

Иоанн не заметил, когда поднялся, и сквозь звон в ушах всматривался в то, что там сейчас шевелилось на помосте перед ним, под синими складками, лентами и обрывками шутейных одежд.

Шум стал быстро утихать, из хаоса появился, распрямился, начал вставать Хозяин Смерти, с выражением трагического поражения и недоумения на раскрашенном лице и во всём облике. А за руку, невольно помогая подняться вслед за собой, он держал не Великую Богиню Макошь, только что околдовавшую его Любовью, а воскресшего в новой красе и цветущей юности Мудрого Бога Велеса. Обрывки сарафана пали с него, как бусы и серьги, личина и ленты, и он стоял, невредимый, в белоснежной короткой рубахе, с улыбкой на безбородом прекрасном лике, обрамлённом пушистыми тяжёлыми спутанными волнами тёмных волос, ложащихся на его красивые плечи. Велес поднял свой зимний наряд, синий и серебряный, и облачился в него. Поднял свой посох, а кубок ему поднёс послушный снова Медведь.

– Ты обманул меня, скотий Бог!!! – вскричал тут Змеиный Царь, вскинул длань, чтобы вновь пронзить его своим клинком, но не смог. Велес перехватил его запястье и так стиснул, что оружие выпало.

– Разве? Это Мара, жена твоя, обманывает, выдаёт пустоту морока за явь. А Макошь – сама Явь и есть. Ты пожелал быть с Макошей – и ты был с Нею. Я призвал жену свою, что одно целое со мной, и мы нераздельны. Я стал Ею, потому что Она есть Хозяйка Жизни, и она одна только может усмирять тебя и побеждать тебя, Хозяин Смерти… Я призвал Её и стал Ею, чтобы вернуться в Начало Начал, и – вернулся. Старец Велес не справился с твоим Вечным Зовом, очарованный им. Но юный Велес, полный новой жажды Жизни и Яви, тебе неподвластен. Ты обманул сам себя, и теперь, по Великому закону Коловорота, отдавай нам на Землю Весну!

– Отдавай! Отдавай Весну!!! – закричали тут все в восторге. – Закон! Закон! Коловорот свершился!

И напоследок вступили Велесовы дружки:

– Мудрый Велес себя переплавил, душу переновил! Где силой не победить, там хитростью пойти, где прежним знанием не помочь, там новое сотворить, и где, ветхое, ненужное разрушив, возродить счастье заново – там Путь Велеса! Путь Велесов круг кругом замыкает, и Вечный ход во всех мирах порождает! Во славу Велесову, да будет так!

Велес вывел спящую девицу и разбудил её к жизни жарким глубоким поцелуем на виду у всех, как полагается. Тут, откуда не возьмись, с соромными ругательными словесами к мужу-изменщику выскочила толстая кривоногая, обмотанная в старый зипун и затасканную панёву Макошь, с нарумяненными свёклою щеками, свалянными косами из пакли, и седыми пышными усами. Весна с визгом соскочила со стола на руки парней и подружек, предоставив Охлябинину мерзким гнусавым бабьим голосом и метлою гонять всё ещё босоногого Федьку, подхватившего кое-как обширную мантию, по помосту, а затем и по всем столам, на потеху честной компании.

Торжественная часть, впечатлившая всех необычайно, надо сказать, этим завершающим событием перешла в часть совершенно шутейную и лёгкую, и дальше гуляние могло уже идти как угодно всем и каждому. Но пока ещё страсти бушевали, и всем хотелось ещё побратничать вкруг жарко горящего общего кострища.

74«огурцы»– рисунок на ткани, условное обозначение характерного типа узора, перенятого русскими художниками от древнеиндийского традиционного узора на тканях, привозимых оттуда, символизирующего вечное вращательное движение вселенной в бесконечности его разнообразия. Фрактальные узоры, или высшая математика вселенной в визуальной форме, интуитивно понятной каждому существу.
75подорожные – то есть, напутствия на дорогу, под ноги, уходящему, уезжающему. Как и всё в быту наших предков, эти слова имели сакральное и традиционное значение. Дорога – это всегда риск, и сейчас тоже, и от того, что тебе пожелали, как, с какими чувствами, многое иной раз зависит.
76Родович – т.е. последователь Рода, у славян – Бога всего сущего, в частности – всех родов людских.
77Скотий Бог – буквально, покровитель домашнего скота и пастухов. У Велеса вообще полно функций. Он ещё и покровитель торговли, и скоморошества (кстати!), и лесного зверья и птицы, и растений. Но понятие «скотий» гораздо шире, как водится в столь сложных миропостроениях. Велес – Хозяин всего животного в себе, победитель всего низшего (скотского, бессознательного, зверского) в человеке. Путь Велеса в одном из проявлений этапом имеет как раз битву Велеса с внутренним зверинцем в Яви, то есть в обычной земной мирской жизни… То, что показывалось людям на уровне детской и понятной всем забавы, притчи, имеет ещё и глубочайший духовно-философский смысл. Битвы же Велеса со Змеем и Хозяином Смерти происходят уже в Нави – в потустороннем мире, мире духов и мёртвых, иных существ, и там уже происходит переплавка личности Велеса высшего уровня. У скандинавов, и в ирландской мифологии есть аналоги этому. ( Подобная переплавка личности и возрождение в новом высшем качестве произошла с Гендальфом, в ходе битвы с Барлогом в знаменитом творении Дж.Р.Р. Толкина). На Юге аналогом Велеса полноправно можно назвать Шиву, также обитающего на границе миров – Яви(нашей реальности) и Нави(мира потусторонних сил).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41  42  43  44  45  46  47  48  49  50  51  52  53  54  55  56  57  58  59  60  61  62  63  64  65 
Рейтинг@Mail.ru