Федор Федорович Метлицкий
Путь Сизифа
6
Магистр продолжал:
– А теперь поговорим об инсайте, или озарении.
Лицо его стало вдохновенным.
– Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел.
– Научные изыскания говорят о том, что озарение приходит, когда подавляется логическое, трезвое мышление в лобных долях мозга. Подопытный освобождается от опутывающих сознание привычных трезвых мыслей, и открывается широкий квантовый мир возможностей, и поставленная задача вдруг легко уясняется. И психология, изучающая деятельность мозга, тоже недалеко уходит от аналитического, нейро-фрейдистского, гуманистического, социально-когнитивного, инперсонального подхода. Но все это механистически-биологический взгляд науки. Что же такое озарение на самом деле?
Я раздраженно сказал:
– Мы это и так знаем. А как "озариться", чтобы открыть что-то нужное всем?
– Я как раз об этом. У меня подход "эмоционально-энергийный". Знаете энергийную антропологию? Или онтологическую? Человек не безвольно плывет по течению, а ищет чего-то лучшего. Он – часть космической энергии, в его генах играют все четыре фундаментальных взаимодействия – основная причина движения материи. Это выражается в интеллектуальной энергии, психической, эмоциональной, соматической… Энергия – неустойчива, стремится уйти в состояние термодинамического равновесия. Энергия человека, ее неравновесное состояние создает в нем эмоцию неблагополучия, побуждающую искать выход. Она может скапливаться у заторов. И прорывается через внезапно распахнувшиеся шлюзы, ликуя и разливаясь счастьем. Человек не застывает в благоговении перед временем и вечностью, а находится в поисках иных состояний, чем и не жил.
И внимательно посмотрел на нас – поняли?
Мы с Марком почувствовали эмоцию в его словесах, она прошлась по нутру.
Бухгалтер Петр слушал по обыкновению внимательно, хотя все это было ему чуждо.
– Черт-те что, – ворчал Матвей.
Юдин записывал, словно коллекционировал заявляемые ценности, для него все было относительным, пост-правдой.
Мне показалось, Магистр стал прозрачным, словно растворился в эмоциональной энергии.
– Природа вроде бы рождает все живое без какой-либо цели. Говорят, нет в природе (времени) цели. В библейском раю двое голых людей испытывали самое большое на земле бесцельное счастье, в полном изобилии, и ничего не делая. Но вот что интересно!
Он выразил на лице удивление.
– Человек был изгнан из Эдема из-за мечты об иной жизни. Или желания бурь, как будто в бурях есть покой. И стал испытывать страдания, питаться полевою травою, и в поте лица возделывать землю и есть хлеб. Демоны превратились во множество богов, от милости которых зависела его жизнь. Он поднял глаза к небу, и увидел спасение в первопричине – едином милосердном боге. И впал в христианство, по-иному глядящее на природу, полную любви. Но в период Ренессанса люди снова разошлись с природой, это уже была «мастерская» для ее покорения. Эта рационализация духа, не видящего внутреннего мира человека, привела к двум самым страшным войнам в истории. Сейчас, в новую эпоху человечество уже старается слиться не только с земной природой – маленькой частицей космоса, а с самой вселенной.
Какое-то отвлеченное представление об истории. Марк спросил:
– Вы все про духовное. А где борьба за справедливость?
– А разве борьба за справедливость – не духовное? Это мечта о том времени, «когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся». Почему продолжается нашествие толп на художественные выставки? Зачем человеку полеты из своего времени в иное? В каждом таится нечто, ищущее исцеления, но забитое насилием общества и бытовыми заботами. Человек живет для бессмертия.
– Теперь можно не бояться окочуриться, – обрадовался Матвей.
Магистр был невозмутим.
– Люди всегда смутно предчувствуют все, даже пути вселенной. В древности предчувствовали электричество, ковер-самолет, скатерть-самобранку, жизнь на звездах. И потому нет ничего пустого неведомого, и люди не так далеки во временах.
– Значит, мы все знаем? – как будто издевался Матвей.
– Дорога постижения мира не уходит во что-то не бывшее, мы идем по ней, раздвигая ограниченность, путем аналогий, подобий, сравнением знаний мириад других людей, накопленными веками. В диалоге с людьми, их одиночествами, взрывающимися в действия – поступки, жесты, слова. С их пронзительными желаниями счастья и близости, потерянными в сером существовании. Или во всеобщем страхе перед возможной гибелью.
Марк удивился:
– Но вы сами говорите, что мы стремимся туда, где и не жили.
– Стремимся к наиболее возможному, что человек может помыслить. Человечество – а его можно ощутить как единый организм – болезненно ищет чего-то в безграничном, тревожном и чудесном. Только в детстве этой проблемы нет – ребенок блаженствует в защищенном мире, окруженный любовью и заботой.
– Да вы, профессор, сами живете иллюзией! – изобразил радость Марк. Я добавил язвительно:
– Один писатель в воображении нашел то, «чем и не жил», изобразил в романе всю силу своей любви к миру, воспел гимн жизни, – и, завершив, ощутил такое опустошение, что… застрелился.
Тот кротко глянул на нас.
– Разве может порыв в единство со всем миром быть иллюзией? Это взгляд на "сейчас" как единство прошлого, настоящего и будущего. Мечта не исчезает, пока человек дышит. Она помогает жить. Это происходит в любом проявлении, сопровождающем нашу жизнь.
– И в быту? – поморщился Марк.
– В том числе в отношении к любому пустяку в быту. Это и отношение его к разным блюдам, например, каждый француз воображает себя хранителем бабушкиных единственных рецептов. И в дизайне одежды, везде. В обычном разговоре – есть бытовой мир, раздвинутый в безграничное. На этом основывается любое творчество.
Магистр перешел от разговора к заклинаниям. Поднял руки, остатки его волос по бокам лысины поднялись ореолом. Потолок словно исчез.
– Отриньте старые беды и ошибки в вашем пути! Вообразите, что наше время – начало новой грандиозной эпохи. Мистического движения в узнаваемое небывалое, что отменит вашу тяжелую историю, изнуряющую дух.
Во мне бродили посторонние мысли. В Исламе нет образов бога или людей. Вера вспыхивает от слов, это вера слова. Там даже картины не имеют человечьих образов – только узорчатые слова. Они воздействуют так же сильно, как полотна христианских художников. И верующие, переставая думать об уничтожении неверных, падают ниц в экстазе, веря в слова-метафоры, как в истину, прямолинейно. В христианстве же метафоры всего лишь угадывают истину, углубляя ее осознание, вплоть до окончательного слияния с ней.
В меня все вливались, вливались слова Магистра о прорыве из одиночества в некие безграничные близости. Но это похоже не на доказательства, а на внушения. Скорее звук, похожий на камлание кришнаитов: оооммм… Во мне волшебным образом они превратились в сильное чувство, вызванное неким душевным озарением.
Все тупые стены нашей классной комнаты исчезли, все поплыло перед глазами. Сначала я стоял, бездомный, в гулком вокзале, откуда меня унесут поезда в небывалые края. Потом перед глазами возникла даль в утренней заре, а за горизонтом ощутил какую-то раннюю-раннюю страну, может быть, Древнюю Грецию. В ее первозданном голубом пространстве не было косности жизни, а только обещание невиданного развития, отчего во всем существе щемила боль и нежность.
Открылось то, что за горизонтом. Это было не конкретное место, а светящееся стороннее, откуда стала видна суть земных перевоплощений. Я увидел там темный корень природы, за который цепляются люди. Чего они хотят – в жажде найти иные просторы своего расцвета? Что ждет человека, в его готовности жертвы и саморазрушения?
Закрыл глаза и увидел как бы напечатанное на белой странице журнала стихотворение. Оно читалось ясно, хотя черные буковки, когда вглядывался в них, то и дело исчезали.
Какое счастье – новизны истоки
В нас вечны, лишь ступи за край забот,
И весь наш гнев скудеющей эпохи
Вдруг оборвет неведомый полет.
Это было состояние вдохновения, полное счастливых вспышек озарений, и все легко удается, за что ни возьмусь.
Во мне исчез надрыв, поверил в нечто хорошее впереди. Казалось, за гибридными войнами, даже за приближающейся неотвратимо ядерной войной, – мир не кончится, наступит небывалая нормальная жизнь.
…Я очнулся. Заклинания имеют свойство девальвироваться. На меня снова нахлынуло тупое состояние безмыслия, похожее на сонливость духа. Исчезли обостренные неприятия боли от толчков под дых враждебных локтей. Короче, потерял ощущение объема, свежести и простора, воспоминаний.
Это похоже на мое отупение душным летом в саду.
И нирвана порой убивает.
День, и сад – как в грядущем, вольны.
Только в одури сонного рая
нет ни чтенья, ни дум, ни вины.
Отдыхает нутро примитивно.
Так живем мы в нашем раю —
новизна ли окраины дивной,
то ль беспамятства страшный уют?
Слушатели сидели неподвижно, словно загипнотизированные. Увидел моих товарищей иначе, чем раньше. В них открылись бездны, мимо которых проходил равнодушно. Они сражались до конца, дыша, но подчинились бытия движенью…
Что это было? Сквозь туман услышал голос Магистра:
– Вы заметили, что за множеством фраз-внушений скрыто одно и то же: стремление возбудить вдохновение, отчего исчезает будничная жизнь? Итак, расскажите, что вы испытали?
Матвей заворочался, стесняясь.
– Как будто в молодости шел в окружении молодых девок в степь, покрытую ковром из ярких цветов, и мы пели протяжные песни…
Он вернулся в свой обычный вид, хотя уже не тем морщинистым площадным остряком, не унывающим в любых положениях. Всю жизнь, балагуря, переносил тяготы, а сейчас его остановила глубокая грусть существования. Что-то с ним случилось, но странная народная крепь в душе не позволяла сдаться. Зачем тревожить душу? Лучше не знать.
Марк только хмурился. Раньше летел на романтической метле, как маг и волшебник. И не мог даже предположить, что будет умирать в истерике, потеряв иллюзию. А теперь он с испугом подумал, что, в сущности, еще и не жил, и, может быть, так будет до самой смерти.
Я тоже не мог ничего сказать.
Мы отрезвели. На нас надвинулась прежняя тревога за будущее, засевшая во всех нас, как эта предзимняя слякоть за окном.
– На этом второй урок закончим, – сказал Магистр. – Думаю, от посетившего вас озарения что-то осталось. "Ищи родину, – говорил Есенин. – Найдешь – пан, не найдешь – пропал".
– У нас и так возникают озарения от книг великих людей, – пробовал доспорить Марк.
– Попробуйте вечером разворошить внутри точку экзистенциального одиночества, откуда исходит энергия любви.
С этого времени Магистра мы стали называть коротко Магом.
Маг попросил меня задержаться.
– Вас можно выделить из учащихся высоким интеллектом. Вы много читали. Но вас убивает время, с которым вы не находите контакта. Вам надо преодолеть не отчужденное время, а отношение к нему, убивающее вашу душу. Вы убиваете себя своей отчужденностью перед жизнью.
– Я это понимаю. Но как измениться?
– Казалось бы – тупик: умер близкий человек, оболгали, выгнали, нечем жить. Но за этим – огромный мир, ощущение космоса, изначальные порывы души, которые вроде бы исчезли. Но они не исчезают.
– Это я понимаю, умом. Но как по-настоящему выйти из тупика?
– Попробуем изменить ваш настрой, – похлопал он меня по плечу.
После этого разговора мы ощутили близость друг к другу.
***
Вечером мы поели в столовой, где каждый голосом заказал себе еду, и роботы ловко лавируя, поставили на стол блюда. Мы воспринимали их, как само собой разумеющееся, а Матвей шарахался и извинялся перед каждой железякой.
Потом лестница-транспортер увлекла нас в уютную спальню. Невидимые кондиционеры в механической ласке освежали воздух.
Перед сном в туалете что-то мягкое влажно подтерло и высушило меня, и пахнуло лесной свежестью.
Мы, лежа на металлических кроватях, похожих на медицинские, издевались над Магистром.
Я говорил Марку:
– По-моему, у него непомерное самомнение. Зачем лезет в душу? Что хочет в нас разбудить? То, что покрыто пеплом? Не дай бог разворошить!
– Думает, что может изменить наше кондовое мышление, – ответствовал Марк. – Вместо дела грузит цитатами. И вообще, мы все наелись слов. Слова, слова… А жизнь бьет по голове не словами.
– Бессилие гуманизма. Думает, что этим можно решить наши проблемы.
– Нет, не решишь, – втерся в наш разговор журналист Юдин. – Сейчас все стало пост-правдой. Абсолютных истин в новом столетии нет.
– А казачок-то засланный! – приподнявшись на кровати, закричал Матвей, так громко, что разбудил мирно храпящего бухгалтера Петра. – Любит расковырять нутро, как будто в нас гнилая интеллигентская душа. Вот где настоящая пятая колонна!
Юдин охотно откликнулся:
– Да, подозрительный тип. Наверно, агент ЦРУ, впаривает преимущества их святой демократии.
Марк отвлекся от нашего разговора, вдруг зло оборвал их:
– Проповедники кнута, апостолы невежества, поборники обскурантизма и мракобесия, панегиристы татарских нравов – что вы понимаете?
– Ты чего лепишь? – испугался Матвей.
– Это Белинский, надо бы знать классиков.
И нервно стал укутываться в одеяло. Терпеть не мог «святую простоту» завхоза Матвея, и тем более продажного журналюгу.
Я устыдился:
– Видно, человек-то он не вредный.
Когда все закрыли глаза, автоматически потух свет. В темноте мы успокоились, лежали на широких кроватях, в искусственной доброте умного дома, и почему-то вспоминали о счастливых моментах в жизни.
____
Я думал о моей любви. От тоски одинокой молодости могла спасти только Она. И Она пришла, в виде смазливой девчонки из другого факультета.
Занимаясь сексом с ней, я в небывалом блаженстве полностью отключался от себя, был в ином измерении, где исчезало время и пространство.
Правда, после отрезвления она поражала юной жадностью еще к какой-то другой жизни, не удовлетворяясь нашей. И ревновал, чувствуя, что ее томит наделенное природой женское свойство обольщать других. Это мне и нравилось, и казалось опасным недостатком женщины.
Я был у нее «на поводке». Это представлялось мне особенно милым в ней, и радостно подчинялся.
У нас вечно не хватало денег. Это приводило ее в состояние обиды, она винила меня. Из-за отсутствия денег на салон красоты я мыл маленькую голову жены сам, нежно промывая со всех сторон, она ворчала, капризничала. Это было счастье.
Но она была равнодушна к моим мукам творчества. Тем более к их результатам, считая мою писанину баловством. Я, гордясь, возражал:
– Жена Даниила Гранина считала его романы баловством.
Она не могла понять всю горечь переживаний по поводу неумения выразить всю душевную тоску.
Как осознать смысл этого невообразимого бытия? И зачем мне это надо? Никакой Магистр не может мне помочь. Я уверился в своей бездарности.
____
Марк закинул голую руку за голову и с наслаждением думал о своем полном смысла будущем.
Он за эту неделю далеко ушел от того, кем был. Знал, что в обволакивающих словах Мага есть какая-то глубокая истина. Правда, было что-то в его словах такое, что могло поколебать радость полного смысла будущего.
Вспоминал, как хотел выломиться из шаблона учебы в школе. Правоверные родители, переругиваясь друг с другом, привели его в школу, переложив воспитание на учителей.
Наша школа, как и раньше, выпускает школьников в свет с единственно верной установкой: осматривайтесь, как бы чего не вышло. Когда-то в советское время был высокий, хотя и ложный идеал. Теперь, казалось, в школе неразбериха, цель исчезла, не вперед же к капитализму.
Касательно целей обучения ученые приводят 4 к: коллаборация, коммуникация, критическое мышление, креативность. Вот этого и нет в нынешней школе. Только учат считать и писать. На остальное школа не ответит, ответы на свои вопросы ребенку приходится находить самому. В нашей школе списывают все программы с официального образца, спущенного сверху.
В Европе идут учиться, потому что это нужно учащемуся. У нас – потому что это нужно родителям. Чтобы в армию не попасть, или попасть в вуз и пристроиться на теплом местечке. Если идешь, чтобы строить космические корабли – списывать не будешь. А если идешь по инерции – будешь прорываться «для корочки».
Он решил посвятить себя борьбе за счастье народное. Правда, не совсем представлял, как. Ему мерещились уходы с соратниками в народ, пылкие речи о справедливости. И как они дружно ненавидят несогласных.
Марк не хотел заводить семью, которая может помешать борьбе. Женщины, с влекущими широкими бедрами, виделись ему чередой притягательных существ, которые как-то так, без прочной связи, вечно будут давать ему наслаждение.
И вот он стал на путь борьбы с угнетающими шаблонами жизни. Вступил в оппозиционную партию, которая была у всех на слуху: боролась за права общественных образований – обманутых дольщиков, дальнобойщиков, борцов против свалок.
Он не соглашался со своим другом, когда тот говорил:
– Как можно бороться с другими, когда борешься с самим собой? С другими борются фанатики. Кто не мыслит себя, стремится убедить остальных.
– Только смена системы изменит людей, – твердо отчеканивал он.
Марк боролся против мягкотелых гуманистов, кто считал, что ничего не изменится, пока не изменишь натуру человека. Нет, только изменение социальной обстановки изменит суть человека.
____
Когда-то деревенский парень Мотя, с кепкой набекрень, из-под которой чуб украшала красная роза, вечером после работы на ферме гулял по улице с девками, раздвигая гармонь дугой, и пел:
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Пьяному от радости пересуду нет.
А девки пели и плясали. Одну из них, круглую, с алыми щечками, он прижал во тьме у клуба, она вывертывалась.
– И ня думай, и ня дам! А поженимся, хоть ложкой хлябай.
Мужики обычно скрывают свою сексуальную озабоченность. И он тоже скрывал, думал, один такой. Но услышал разговоры об одном кудрявом парне в городе, на которого вешались бабы: он истощился и обессилел из-за секса. Скромный парень, никогда бы не подумал! Только изредка у других это неизвестное затмение ума и воли выплескивается в мире в виде харрасмента.
Матвей слыл балагуром, остроумным и талантливым. Правда, в чем, он и сам не знал. Талант его выражался в любви к гармошке, а потом к баяну.
Свадьба была обильная, на все село. Гуляли всю неделю, с плясками и мордобоем.
Их отношения в первое время погрузились в жаркий омут природной сексуальной потребности. Он обнимал ее, ощущая женское тело, в сладости открывания таинственного, запретного, и хозяина этого запретного.
– Улетаю, улетаю! – стонала Матрюха. И шептала:
– Когда бросаюсь на тебя, это самый опасный момент.
В промежутках между сексом между ними зияла пустота, сопровождаемая вожделением возможного последующего. Природа придумала сексуальное наслаждение, чтобы неотступно продлевать род всего живого. Но зачем ей это нужно, неужели у нее цель продлевать самое себя?
Когда родился ребенок, она словно забыла о муже, днями и ночами возилась с младенцем. Тем более, что ему было лень.
Но вскоре он стал замечать в ней лишь телку, удовлетворенно жующую солому в хлеву.
Матвей рос вместе со страной. То есть все те же официальные призывы, и та же бытовая выживаемость перекатывались в нем тяжелым и неотвратимым бременем изо дня в день, не меняясь.
Ему хотелось чего-то. И он собрался в столицу, поступать в институт. Она пребывала в недоумении.
Однажды, когда он пришел с работы, она была пьяной, и плакала.
– Ты меня не любишь, я знаю. Тебе противно, да? Только доченька…
Она забилась в кровати. Он переворачивал ее, раздевал, и было жалко и страшно.
– Ничего ты не понимаешь, Матрюха. Нет, ты мне не противна. Обустроюсь, и заберу вас.
В городе Матвей поступил в финансовый институт, но так и не закончил, устроился на работу завхозом, и стал забывать прежнюю семью.
Сейчас он страшился, что Магистр разбередит его рану, посыпанную пеплом совсем другой жизни.
____
Бухгалтер Петр, с толстыми волосистыми руками поверх одеяла, снисходительно вспоминал свою большую суматошную семью в городе, детей, липнувших к нему, отчего было отрадно. Но что-то новое проникло в него разладом – ощущал за спокойным кругом семьи какой-то угрожающий бардак. "Народ распустился, Сталина ему не хватает". Но верил в народную мудрость, и мощь страны, которую потрясают со времен Лжедмитрия смуты и войны. А основа – живет, и будет жить. Может быть, этот непонятный «старап» поможет восстановить равновесие в его душе?
____
А журналист Юдин обдумывал очередную статью в свою газету, предвкушая, как разойдется его статья об эксперименте по научному подъему духа граждан, оказавшемуся каким-то зомбированием мозгов об «оставленности» человека в мире, и зло обдумывал ответ нагло глядящему из тьмы либералу, обвинившему его в "гибком позвоночнике". Он, конечно, не хотел, чтобы замысел его статьи преждевременно раскрыли на «стартапе».
– Нас не разбудишь! – проворчал сонный Матвей.
И мы заснули.
