Федор Федорович Метлицкий
Безлюдная земля на рассвете
16
От Майка пришли известия, что на той стороне планеты он тоже создает полис-государство. Там оставшиеся люди пошли по западному пути, проложенному прежней цивилизацией. Пассионарии начали новое освоение Дикого Запада, развернув зеленое знамя индивидуализма.
Майк сообщал, что хочет создать такой политический строй, какой «русские» считали бы нормальным для жизни, куда стремились бы сбежать на «ПМЖ». Во всяком случае, так мы поняли из его дружеских отчетов.
Здесь же, на нашем полушарии, обнаружились в лесах и у рек одичавшие племена, у кого были отнюдь не мирные намерения. Они небольшими волнами накатывались на наш город-полис, но наша добровольная дружина отгоняла нападавших. Граждане называли их «варварами».
Михеев почему-то уверился, что варвары хотят прибрать к рукам нас, потому что мы мягкие, сомневающиеся, не принимающие прямолинейных убеждений, позволяем споры, протесты и внутренние конфликты.
– Враги окружают нас! Мы являемся маяком, который мешает их вождям завоевывать сознание людей и пространства.
Павел вопрошал:
– Почему мы считаем, что они враги? Они такие же, как и мы, остались одиночками в разных регионах земли, в таком же положении. И так же страдают от голода, мерзнут, и ждут помощи и тепла.
– И так же боятся нас, как мы их, – сказал Марк.
Я взмолился:
– Нельзя начинать с недоверия! Надо внушить им, что мы хотим им помочь! Это точка, откуда в начале возникновения человечества началась раскрутка недоверия.
– Чем помочь? – изобразил горечь Михеев. – У нас самих ничего нет.
Юдин усмехнулся:
– Идти против законов природы – сумасбродство.
***
Отбросив писанину недавно принятой Конституции, наши граждане жили неписанными «добавками» к ней, опираясь на свои инстинкты. Это были какие-то другие установки – дохристианские обычаи солидарности племени, расположенность к своим, особенно самкам, и страх перед чужими, заставлявший жаться друг к другу и оборонять свои жизни до последнего.
Кое-кто из граждан нашел себе по белесой женщине в дебрях окрестностей вокруг города, так что семейная жизнь налаживалась.
В моей келье приютилась молодая женщина. Прошлое она не хотела вспоминать, после того как ее семья погибла. Я назвал ее Евой. Она была красивой и опрятной, с длинной ухоженной косой, и покорила меня женской энергией – жить! Во мраке отчаяния в ней была неистребима женская сила, устремленная, как к солнцу, в создание и укрепление семьи. Может быть, я оттаю в новой семье?
Между нами было только притяжение полов. Что такое любовь? Если освободить женщину, как в нашем положении, из романтических излишеств ее обожествления и самомнения, останется лишь стремление к чистой энергии, передающееся новорожденному, который сразу устремляется в рост. А сам оргазм мужчины напоминает последний акт перед смертью нерестующей рыбы, выполнившей свою задачу продолжения рода. После такого акта мы лежали, как чужие.
Это было совсем иное, отрицавшее мою прошлую семейную жизнь. Может быть, так и надо, ибо я действительно умер и реинкарнировался в совершенно другого человека. Но – «И сердце вновь горит и любит, оттого, Что не любить оно не может».
____
Михеев тоже добыл-таки себе белесую женщину в среде «лесных». С радостью отбросил охи и вздохи, которые во времена катастрофы оказались ненужными, да и раньше он не умел искать подходы. Ему хотелось, чтобы при малейшем желании она оказывалась рядом.
А на самом деле возникло промедление, ее мягкое сопротивление, и момент был упущен. Она уперлась неухоженными руками, отбросив его с себя. Тот рычал, как зверь, обнажая свое эго.
– Ты мне противен! – отбивалась она, глядя исподлобья.
Вот так, всю жизнь, женщины почему-то не любили его. У него худое востроносое лицо, на голове плешь, но при нехватке мужчин, считал он, всякая захочет его. А эта брыкается.
– Нельзя же так обнажать свой эгоизм! – сказала белесая.
«Опять нарвался на интеллигентную, – подумал он. – Что ж, они будут попадаться всегда?»
17
Наши позывные «Первозданная заря!» разносились по радио в пределы, где вероятно имелись радиостанции, вернее специалисты. Но отзвука пока не было.
Поспел урожай пшеницы, картофеля и капусты на наших делянках. На крупорушках мололи муку, выпекали хлеб. Стали ткать на самодельных ткацких станках, изготовленных по образцу найденной в селе прялки. Из кусков ткани кроили квадратные куски, из которых соображали нечто вроде туники.
Люди почувствовали сытость, жить стало действительно лучше и веселее.
____
В воспитании учеников появились успехи, хотя определить это можно было только по их поступкам.
Наши ученики подросли и восприняли уверенность учителей в новом будущем, в том, что человек по натуре добр, и нельзя решать проблемы голода, первенства в социальной иерархии силой, а только миром, компромиссом и взаимной выручкой, что помогло им благополучно пережить метания подросткового возраста. Это уже было новое поколение, отклонившееся от воззрений дедов и родителей.
Они проникали в леса, разговаривали с «самозанятыми», окопавшимися в своих землянках. Те высовывались из проемов-дверей, глядя со страхом и недоумением, потом с интересом.
Защитник и Мужественный нашли небольшую общину в лесной чаще, и стали убеждать их не терять достоинство, не опускаться в жажде выжить, и присоединиться к полису, который несет новую цивилизацию.
– Какую цивилизацию? – хрипло ворчал в бороду старший. – Ту, что была? Она погибла от собственной скверны. Вы, небось, из мировой элиты, поэтому спаслись.
– А вы-то кем были?
Заросший старший почесал спину.
– Давно уж это было. Я мирно сидел в министерстве, никому не мешал, не участвовал в революциях.
– Значит, способствовал гибели? – дразнил его рисковый Защитник.
Старый леший замахивался на него сучковатой палкой.
– А ну, отыди, пацан еще!
Но высунувшиеся из землянки такие же бородачи заступились:
– Продолжай, пионер.
Наши парни доказывали, что в полисе сплошная демократия, и бояться совершенно нечего – там нет ни авторитарной власти, ни войска, ни суда. Авторитет зависит только от совести гражданина. Все помогают друг другу.
Наконец, договорились отрядить делегацию, помозговать, что и как.
____
Наши юнцы организовали спасательный отряд наподобие пионерской команды Тимура. Отряд уходил в окрестности за городом, обследовал наиболее тяжелых, больных и умирающих с голоду, из них были больше старики. Вспахивали землю на их огородах, сеяли пшеницу, сажали картошку, правда, клубни для посева были маленькие, выкопанные от одичавшей поросли старых посевов. Это была для них увлекательная задача, она вызывала уважение среди граждан.
Девчонки Светик, Сияющая и Желанная стали добровольными санитарками, не брезгующими поворачивать беспомощное пахнущее тело, вынимать из под него грязные тряпки и посудины, выносить горшки. Это была внутренняя насущная необходимость помощи, а не благотворительные компании, проводимые перед концом света.
***
У Михеева все же оказалось много энергии, довольно странной – вдруг стал яростно набрасываться на "интеллигентов», выделяющихся из народа. Это странно, мы вообще-то не мешали ему жить, подшучивали по-доброму. Откуда такая злоба?
Видимо, его всерьез взволновало отсутствие даже кожаного щита перед волосатой мордой варвара. Сейчас Михеев понял, что ценит только то, что защищает его личную безопасность. Действия власти, то есть своих же, разделивших с ним тяготы, он стал бояться – новым опасностям подвергаться не хотелось.
– Как я могу спокойно спать, когда нож у горла? Раньше – никаких забот, Росгвардия защищала! Ракеты по границе стояли.
В его глазках мелькало огоньком некое удовлетворение, и даже гордость за когда-то наши земли, отбитые в истории. Что это за сгусток гордости, которой он сейчас лишился?
Павел пытался усовестить его:
– Перед кем ты трясешься? Это же наши люди – остатки бывшей провинции!
– Быстро же они одичали! – оскалился Юдин. – И полвека не прошло.
Павел твердо сказал:
– Отгораживаться не будем. – И посмотрел на меня. – Так, духовный?
Мне было тяжело отвечать.
– Мы стоим на распутье, на котором неизбежно стоит начало новой истории. Зарыться за мощными стенами, отгородившись от варваров? Или попытаться наладить с ними связь, торговлю, обмен знаниями? Ведь все понимают – прошлое не вернется, и нельзя снова начинать с отъема чужого. Нужно думать о больших общих проектах, выйти из своих убежищ.
Марк был мрачен.
– Тогда мне придется превратиться в тряпку, а я не могу.
– Человеческий эгоизм – в естестве человека, – продолжал ухмыляться Юдин. – Мы животные.
Михеев вспылил:
– Нас передушат, как котят, прежде чем выйдем на ваши грандиозные проекты.
18
Леса жили и дышали. «Глубинные» люди снова начинали с маргинальной стези независимых «самозанятых» единоличников. Они жили, как будто на земле ничего не произошло, просто оглянулись и увидели, что их почему-то горсточка.
Большинство оставшихся людей за пределами нашего полиса не видели ничего другого, как повторять привычный старый путь. Может, оттого, что они были продуктами погибшей цивилизации, когда мораль обесценилась, – разочарованным людям уже нравилось быть плохими, утрачивался престиж ума, таланта, сложности, благородства и чести, оставалась только страсть к материальным благам и власти над людьми. Что нового могла дать та почва?
Все пошло по старому руслу. Шла усиленная консолидация одиноких неумех, не могущих приспособиться к первобытной жизни. И тут, как всегда, огромную роль играли пассионарии. Это обычно люди, знающие, как обустроить жизнь, и предлагающие свой способ одолеть природу и эгоистическую натуру человека. Часто действующие как партизаны, пуская под откос поезда, не зная, что все давно закончилось.
Снова где-то появились вожди, которые начали командовать и собирать налоги, якобы, на общее дело. Уже просматривалась аналогия ушедшей эры междоусобиц.
Начался захват пространства, правда, пока не у других собственников, которых еще не было. Это скорее были пути первопроходцев.
Исконному человеческому хватательному свойству владеть материальными благами был предоставлен простор – исчезли все сдерживающие законы, остались только внутренние ограничения морали и совести, – не от религии, а присущие коллективному существу. Душа перестала быть христианкой.
– Разве это возможно – вернуться к старому? – увещевал философ Павел. – Ведь мы люди из вершины цивилизации!
– Правила, мораль исчезли, – нагло говорил Михеев.
– Даже химера совести? – смотрел на него в упор Марк.
– Совесть – это границы, но за этими границами нет никаких наказаний, ни от богов, ни от власти.
В его сознании тоже было смятение. Он жил своими настроениями, не вникая в настроения других, и поэтому они были посторонними, кого надо опасаться. В его черепной коробке как бы висели занавеси, закрывающие огромную часть познанного мира. И знал он только то, что раньше само легко шло в его уши из "ящика", от официальных пропагандистов. Иного даже не хотел знать, потому что стать на вершину знаний человечества требует тяжкого труда, а у него не было потребности таких усилий. Даже не приходила в голову что-то изучать насильно. Но теперь надо было отвечать за свою жизнь самому, и непривычные мысли лезли в голову.
____
«Варвары» приходили поодиночке, ели у нас и тихо сидели, ощущая, что попали в теплую, хотя и чужую семью, со своими заботами и переживаниями, недоступными чужаку.
К нам повадились воры, разоряли наши делянки, крали еду. Тогда наша охрана отгоняла их.
Но нападали и организованные группы. Пост, высматривающий врага, пугал их стрельбой из автоматов, найденных в пустой воинской части. Был строгий наказ – стрелять поверх голов голодных собратьев.
К нам пришел из провинции посланец от большой общины «варваров», заросший волосом, даже на шее, в накинутом на плечо одеяле, но в модных блестящих туфлях «от Гуччи». Говорил он нагловато, не как проситель.
– Ваш город богатый. Хотим, чтобы вы поделились хотя бы хлебом. Наши запасы оскудели. Мы обшарили уже большую территорию, все магазины и склады, но там ничего нет. Кто-то припрятал огромные запасы города.
– А сами производить не хотите? – спросил Павел.
– У нас нет ничего, чем могли бы производить. Зато есть оружие. Кинжалами царапаем землю, чтобы бросить зерно. Да и зерна уже нет, съели. У нас нет выхода, пойдем на все, чтобы добыть еду.
Он сглотнул. Во мне возникла тревога:
– Давайте начнем сначала. Кто вы, откуда? Сколько вас?
Волосатый недовольно взглянул из-под заросших бровей.
– Мы глубинный народ, из глубинки. Собрались из окрестных деревень, кто остался. Нас теперь сотня, и все мы на конях, они в нашем регионе одичали и расплодились. Я помощник атамана. Хотим восстановить из хаоса прежнюю стабильную систему. Наш атаман предлагает присоединиться к нам, объединить имущество.
Мы были встревожены. Павел приветливо пригласил:
– А давайте вы к нам, вливайтесь! У нас уже есть система демократии, каждый гражданин свободен.
– А у нас порядок, – внушающим тоном сказал волосатый.
Петр спросил удивленно:
– Неужели все у вас думают одинаково?
– А не думают – так заставим. У нас такой порядок.
Павел смотрел на пришельца с негодованием.
– Мы не подходим друг к другу. Эстетически. Давайте мирно разойдемся.
Волосатый тяжело насупился.
– Как знаете, наше дело предложить. Потом не пеняйте.
Это похоже на угрозу силового отъема нашей собственности. Вдруг выскочил Михеев:
– Подождите! Нужны переговоры. Мы поделимся, чем сможем, а они пусть организуют защиту.
Мы воззрились на него.
Волосатый помедлил.
– Так что, будем договариваться?
Павел махнул рукой.
– Уходите.
Михеев погнался вслед за ним, и скоро вернулся, загадочно улыбаясь.
Мы молчали, обдумывая, что делать.
Я вспоминал провинцию, более девственную и невинную, чем в большом меркантильном городе, на ком испокон держалась земля. Те, кого мы назвали "варварами", простые люди, со слежавшейся веками покорностью власти, которую смешивали с судьбой. Могут ли они превратиться в орду? А Пугачев, Степан Разин? Но мы же не средневековая деспотия!
Петр недоумевал.
– Тут что-то не то. Не могут все из окрестных сел отнимать у других. Не все же лодыри.
– Я подозреваю, – взглянул на меня Марк, – что и первобытные люди, и твои латиняне, как и наши современные неучи, такие же троглодиты, способные на поножовщину, когда просыпаются с мыслью, что поесть, а еды не предвидится.
– Опасны одинокие волки, – сказал Петр. – А простой народ трудяга. Да, он выживает своим трудом, лишь бы ему не мешали.
– Он традиционалист, – добавил Юдин. – Не хочет перемен, к чему зовут либералы.
Марк возразил:
– Традиционалист, пока власть заботится о нем, ежегодно добавляя к зарплате и пенсии сто рублей. А смутьянов лишает заработка разными хитрыми путями, отравляет жизнь непомерными штрафами за неповиновение, делает подсудными мирные протесты, сажает, правда, ненадолго, чтобы замарать имя протестующего и не позорить себя перед миром. И пластичный человек пытается приспособиться.
– Он мирный, пока не допечет вожжа, – проворчал Петр.
– А вот кто такой этот атаман?
Почему-то мысль о нем не оставляла меня.
– Надо поехать к ним и выяснить, что там происходит. Провести беседу с народом.
Возьми меня! – сказал Петр. – Не может быть, чтобы не приняли своего.
– И меня! – вызвался Михеев.
19
Поселок «глубинных» «Новая заря» состоял из широкой просеки, по сторонам землянки, хижины-шалаши с невысокими крышами из осоки. На завалинках изнеможенно возлежали худые голодные люди. Странно, в поселке нет кошек и собак. Говорят, было много, но всех выловили и съели. Куда девалась любовь «к кошечкам»?
На просеке бродили разношерстно одетые люди: в потертых лапсердаках, шерстяных одеялах через плечо и модных башмаках от итальянских фирм (видимо, совершили налет на большой иностранный магазин обуви), и просто с соломой вокруг бедер, полуголые, босые и пьяные доходяги. Они не стеснялись, хотя так не ходили и древние люди. С древних времен было разное отношение к моде, когда ходили и в шкурах, и с гульфиком, и со скроенными костюмами «от Версачи». А эти быстро забыли не только европейскую, но и русскую посконную одежду времен голодомора. Не считалось зазорным, если «сдвинутый на голову» пьяница теряет свою набедренную повязку, а там он голый с причиндалами.
На тропе раздавались голоса:
– Вы доколя идете?
По пояс голый – орет:
– Ча добавлять-то? Поллитру дай да пожрать что-нибудь и все, е… ть ее"…
Кто-то утверждал свой гастрономический вкус:
– Пироги с конятником делают, ел? Не ешь! А вот с лебедой и крапивой – вкусно.
По пояс голый жарко обнял бородатого "казака", и они заорали:
– Собирайтесь на дармоедов из города! Они присвоили все оставшиеся богатства цивилизации, отобрали наше, и не хотят делиться!
Мы вошли в первую попавшуюся землянку. В ней было людно, пьяные полуголые люди с картами в руках сидели вокруг толстого бородача в грязной майке, на его коленях чемодан, где разбросаны карты. В углу лежала гора пустых бутылок.
Толстый хлопал картой по чемодану, называя собутыльников майорами, генералами и адмиралами флота. Рассказывал, как летел на АН, плохо одетый, а в самолете мороз до 40 градусов, так из "термоска" чай с коньяком. "Хватало?" – спрашивали. "А у меня за пазухой еще бутылка была. Веселая командировка получилась!"
Он, видимо, жил в прежнем времени, не осознавая глобальной перемены. Встретил нас, опустив ноги с диким мясом на икрах в ведро с водой, обтер углом простыни.
– Мы из города. Хотим узнать вас ближе, все же соседи.
Тот воззрился на нас с недоумением.
– Значит, оттуда вы, из богатого города. И не боитесь к нам заходить?
– А чего нам бояться? – спросил Петр. – Братья по несчастью.
– Сидите на награбленных мешках, а делиться не хотите.
– Мы так же бедствуем, – мирно сказал Петр. – Своим трудом тащимся.
Тот пьяно мотнул головой.
– И мы не куркули. Один приблудившийся доходяга продавал пальто за горсть зерна. Я не смог пойти на такой обмен, чтобы потом не было стыдно, отдал ему горсть зерна даром. Такой уж у меня характер! А вы, как начальник, который себе в первую очередь квартиру достает. А почему не войти в положение того, кто обивает пороги?
– Ты-то на его месте то же самое сделал бы, – усмехнулся Петр.
– Нет, я насчет этого характер имею, честное слово, отдал бы хату нуждающемуся, а сам бы в своей землянке прожил. Не люблю обманом тянуть к себе. Зачем мне добро? Человек живет одним днем, хорошо прошел – и ладно.
И стал пить из горлышка бутылки, кадык его ходил ходуном.
– Наш человек! – восхитился Михеев. Петр насупился.
– Зачем же угрожаешь нам?
– Вы буржуи, – утерся он голой внешней стороной кисти. – Как были такие, так и остались. А у нас голод, как в блокадном Ленинграде. Зато водки навалом – недавно нашли склад, полный спиртного.
– Какие мы буржуи? – суетился Михеев. – Мы же братья.
Хозяйка ворчала, подметая на утрамбованном полу остатки пахучей еды.
– Напьются, сволочи, и жуют кобылятник, сорят травой изо всех сил!
Толстый в майке, совсем опьяневший, вышел вместе с нами проводить, еле ворочал языком.
– Чт-т скаж-жут, то и бу…делл-ть. – И заревел: – Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!..
И упал в кустах.
В другой землянке мы встретили тихую семью.
В углу сидели на кровати интеллигентного вида старик в изношенном пиджаке и старушка в кроличьей шубке, приехали к его брату, мужу хозяйки Кати, который умирал от рака почки. Да так и остались, словно оглушенные безмолвием вокруг.
Полная Катя, с растрепанными волосами, охотно рассказывала:
– Как живем? А садом и огородом. Не, я не удобряю сад-то. Рядом – чернозему много, а зачем мне. У меня почва низменная, торфяная. Помидоры были с килограмм один, как зараженные радиацией. На весах кило обычно две штуки.
– А куда деваете излишки?
– Куда деваю? Нынче трудно с семенами. Что вырастим – почти все забирает власть – она недавно тут объявилась. Говорит, на общие нужды.
– А вы как?
– Кое-что прячем, чтобы с голодухи не помереть. У меня два петушка и десять молодок. Кормить их – тяжело. Зерна не найти, сами находят, прячутся в кустах. Они привыкли ко мне – куда я, туда и они. Я уж их в ящик сажаю, и ухожу.
Она быстро спроворила еду.
– Вот яйцо припрятала, ешьте, ешьте.
Мы деликатно отказались. Она вздохнула:
– Скоро про кур прознают, и отнимут.
– К нам присоединитесь?
– Что ж не присоединиться? Атаман, вишь, позволит…
В углу на кровати интеллигентный старик и старушка переговаривались тихо.
– Когда в этих местах немец был, такого разора не было.
Действительно, запах в землянке застарелый вокзальный, как будто от войны еще, запах трудной жизни всех этих людей. Больше сотни лет прошли с войны, а люди здесь, в первобытных землянках, еще вспоминают ее тяготы.
Старушка сказала:
– Бесы снова пошли гулять по обезлюдевшему свету. Снова раскулачивают, то есть совершают бандитские налеты и делят между собой отобранное. Или сводят личные счеты.
Мы зашли еще в несколько землянок. Там оказалось много больных, в основном опухших от голода, с желудочной болью, кровавым поносом, отравлением «затирухой» – едой из диких трав. Умирают, как они говорят, «от голодовки».
В поселке едят съедобные растения. Собирают корневища, стебли и пыльцу озерного камыша рогозки (с коричневым соцветием в форме колбаски), который называют «кобылятником». Стебли едят сырыми, а пыльцу смешивают в воде, и получается тесто, которое пекут. В ближайшей реке ловят рыбу острогой. В крайнем случае обдирают лес вокруг и жуют кору. Жуют даже белую глину со сладковатым привкусом.
Мы спрашивали, выращивают ли они пшеницу, охотятся ли. Они махали руками.
– Какое там. Есть делянки, сеем добытым зерном, и охотимся – за белками. Да все отбирает власть. Даже семенное зерно. Попробуй пойти против казаков!
– Правда, удается утаивать, – вставил кто-то, оглянувшись. Честные-то – совсем голодные сидят.
– Зовут совместно работать на общей делянке. Но самозанятые не хотят – обманут.
Тысячелетия начали новый отсчет по-старому. Неужели это предопределение?
Жизнь бесконечно шире идеологий, которых тут нет. Вечно будет обустраивание быта, даже если с нуля, любовь и ревность, страдание и смерть. Так было всегда, и продолжится ли в будущем?
Когда мы вышли, несколько казаков окружили нас.
– Пропагандой занимаетесь? К атаману их!
Мы похолодели.
В просторной землянке с высокой крышей из соломы, сидел огромный усатый человек в зеленом френче и папахе.
Нам рассказали, что когда-то атаман был оппозиционером, предостерегавшим народ, что создана жесткая корпорация аппарата, сомкнувшегося с новыми олигархами, система бюрократизированного рынка. После смены власти стал депутатом парламента, понял, что жизнь сложнее его узких убеждений, и незаметно превратился в защитника новой системы, означающей стабильность, в том числе сохранность его незаметно умножившейся собственности. Чего еще желать? Оказывается, даже побывал мэром города, где мы поселились!
Из нутра атамана вырвался трубный решительный голос, невольно заставляющий поежиться. Даже у Михеева глаза стали испуганными и юлящими.
– Пришли на поклон?
Я сказал:
– У вас люди пухнут с голода.
Атаман насупился.
– Жалеть нас пришли? Захватили мой богатый город, отгородились от нас, голодных…
Наверно, вспомнил былую энергию оппозиционера. У него в глазах сверкнули слезы.
– Знаете ли вы, что делать, когда держишь на руках голодного умирающего ребенка? Да мы за своих людей жизнь положим, а не позволим умереть за так! Если будет голодомор, пойдем на все, но добудем еду для собратьев.
– А не лучше вместе поработать? – спросил я.
Петр сказал:
– Мы готовы помочь, чем можем. Научим пахать, сеять, делать инструменты. Учить детей…
Атаман грузно повернулся.
– Чем вы поможете? Вдохнете энтузиазм в изнеженные души лентяев? Эти «самозанятые» отвыкли работать на общину, а бывшие чиновники, каких у нас много, резолюции писали, не работали. Бездельники!
Помощник, юлящий от гневного рокота атамана, сказал:
– Сколько раньше было балласта в промежутках между необходимым трудом! Вот этот балласт и осел в нашем поселке. Не хотят вкалывать по-черному.
– Вирус очистил мир от никому не нужных людей. Остались настоящие незаменимые, – протрубил атаман, – слесаря, водопроводчики, землекопы…
Гибкий Михеев ввернул:
– Ко мне такой пришел – мастер по компьютеру. Я смотрел ему в рот, как он священнодействует, а потом тот насчитал столько, что я открыл рот в изумлении. А он срубил деньги и убежал. Никакого Гостехнадзора! Всю ночь ворочался в постели, почему сразу отдал деньги – сакральное чувство перед Мастером? Гипноз! Как мог обмишулиться? В результате бессонная ночь, готов был найти и придушить этого молодого засранца, спрятавшего мордочку в куртке с капюшоном.
– Ты чего? – нахмурился Петр.
– Не могу, как вспомню! – еще не остыл Михеев.
Атаман закончил:
– А вы с вашей демократией… Хотите развалить и так установившийся порядок? Не выйдет! Сейчас без строгой дисциплины не соберешь волю каждого в единый кулак. Так что, идите и не пытайтесь нас агитировать.
И грозно встал.
– И я вам не верю. Откуда вы такие взялись, хорошие? Человека не исправишь – каждый за себя. А когда на грани выживания – порвет всех.
