Евгений Николаевич Гусляров
Пётр Великий в жизни. Том первый
Предсказание голландского дипломата
[Посланник] Келлер писал [Голландским] Генеральным Штатам 25 апреля 1682 года: «В случае кончины его величества, без сомнения, тотчас же будет отправлен курьер к Матвееву с приглашением без замедления приехать в столицу для отвращения смут, беспорядков и несчастий, которые могли бы произойти при борьбе родственников царя между собой. Намедни прибыли сюда отец и сын Нарышкины, а другого Нарышкина, ещё более обвиняемого, ожидают на днях; таким образом, все здешние обстоятельства принимают совершенно иной вид». Предсказания Келлера сбылись. Через несколко дней царь уже был при смерти, и в Лух поскакал гонец за Матвеевым.
Брикнер А. Г. История Петра Великого: В 2 т. Т. 1. – М.: ТЕРРА, 1996. C.33
Пустоозерский воевода, Тухачевский, провожал Матвеева с большой почестию, от Мезени до Холмогор; оттуда, до самой Москвы, везде боярин принимаем был жителями с великою радостию и с хлебом-солью, а воеводы выезжали к нему за город и провожали с народом. В некоторых городах выходило к нему на встречу духовенство, со святыми крестами и хоругвями.
Терещенко А. Опыт обозрения жизни сановников… С. 103
Когда он [Артамон Матвеев] приближался из ссылки к Москве, партия его снова стала подниматься в гору.
Дневник зверского избиения московских бояр в столице в 1682 году… С. 12
«В 1638 г. был он пожалован в житьё (смотри «Опыт обозрения жизни сановников, управлявших иностранными делами») за заслуги отца тридцати лет от роду» – значит, в 1682 году ему было не больше 58 лет.
Щебальский П. Правление царевны Софьи. М., 1856. С. 31
И в Московском государстве время было лихое, и шатание великое, и в людях смута.
Желябужский И. А. Дневные записки. Цитируется по изданию: Рождение империи. М. Фонд Сергея Дубова. 1997. С. 263
Бунтовое ж то время человекоугодники придворные скрывая называли «смутным временем».
Матвеев А.А. Записки. В сборнике: Рождение империи. М. Фонд Сергея Дубова. 1997. С. 389
Известно, что Милославский при царе Феодоре Алексеевиче на Нарышкиных уже великую злобу имел и причиною его ссылки оных почитал, особенно же Артемон Сергеевич Матфеев, сын убогого попа, в царство царя Алексея Михайловича чрез помощь Нарышкиных высоко возведён и сильный, но тайный временщик у его величества был и во многих тайных розысках и следствиях употреблялся. Того ради Милославский ко отмщению той злобы всегда способа искал, сначала оному Матвееву многие тайные досады и обиды изъявил, но, не довольствуясь оным, сыскали незнамо какого человека, который извещал, якобы Нарышкин Иван Кириллович знакомцу своему Сумарокову (которому прозвание было Орёл) говорил: «Ты де орёл, да не промышлен, а есть ныне молодой орлёнок, надобно бы его подщипать». И оный Сумароков якобы сказал: «Если де его не избыть, то де вам пропадать». И притом якобы оный Сумароков обещался нечто против государя предпринять. По которому извету немедленно Нарышкины, Матфеев и Сумароков взяты под караул. И хотя Сумароков так жестоко пытан, что в застенке, ни в чем не винясь, умер, однако ж Нарышкины и Матфеев по разным дальним местам в ссылки разосланы, только в Москве у свойственников оставлены были Лев и Мартемьян Кирилловичи. Потом, как скоро царя Фёдора Алексеевича не стало, и избрали царя Петра Алексеевича на царство, тогда немедленно Нарышкиных и Матфеева в Москву взять повелено. Сие Милославского, без сомнения, весьма обеспокоивало, и нужно было ему думать, что та Сумарокова кровь невинная и обида Нарышкиных на нём взыщется. Того ради он прилежал, как бы прежде, нежели оные прибудут и силу возымеют, в смятение стрельцов привести и их побить. Которое действительно и учинил, о чём нечто обстоятельное в истории, писанной графом Матвеевым, изъявлено.
Татищев В.Н. История Российская. Часть 5. С. 42–43
Осмелимся ли высказать здесь наше мнение об этом муже, прославленном историками, воспетом поэтами?.. Нам кажется, что Матвеев был решительно ниже роли, которую ему указывали надежды его друзей и важность настоящих обстоятельств. Что он мог быть, и был хорошим министром при царе Алексее, во времена порядка и мира, – признаём вполне; но в минуту столкновения партий, при ниспровержении порядка, предводительствовать одною из этих партий он был не в состоянии. Для начальника партии нужно более быстроты и энергии, чем спокойной мудрости; более смелости, чем правоты чувства, а этих именно свойств ему не доставало. Человек, рождённый для действования посреди политических бурь, не стал бы дожидаться приказания ехать в Москву…
Щебальский П. Правление царевны Софьи. М., 1856. С. 30
Невозможно есть между сих печальных действий и сего гораздо знаменитого и памяти достойного случая о мужественном его боярском великодушии молчанием обойтить. И когда он, боярин Матвеев, путь свой до Москвы правил, на дороге той встретил семь человек из московских стрельцов, как бы подорожные люди сошлися, <…> и его, боярина, остерегали о стрелецком их умысле к бунту на высших особ, и что хотят, конечно, и его убить, затем и бунтом мешкают, ожидая его в Москву. И сказали ещё: что они, стрельцы, для того оставя домы свои, от того случая уклоняяся, идут в дальние места; но он, боярин, их словам нетрепетно внимал, и, не бояся смерти, угрожаемой себе, в Москву ехал с тем намерением, и словом своим сказал тако: что «до последней минуты своей или тот их бунт пресечёт, или живот свой за своего природного государя отдаст, токмо чтоб его глаза, при его притруждённой старости, большего злополучия не увидали».
Матвеев А.А. Записки. С. 374
Матвееву, медлившему возвратиться в город, пока всё не успокоится, послана была на встречу карета….
Розенбуш фон Бутенант. Верное объявление скорбной и страшной трагедии, которая здесь в Москве приключилась в понедельник, вторник и среду, 15-го, 16-го и 17-го мая нынешняго 1682-го года. Напечатано в: Семнадцать первых лет в жизни императора Петра Великаго. Исследования. 1672–1789. Сочинение М.П. Погодина. М. 1875. С. 42
В Троицком монастыре и на дороге оттуда Матвеева ждали почётные встречи. 12 мая вечером он приехал в Москву; на другой день представился царю и царице, причём была «радость неизреченная, что никакое человеческое писало по достоянию исписати не возможет». 13 числа Матвеев ездил к патриарху и долго разговаривал с ним во внутренней келии, ездил навестить и старого приятеля своего, больного князя Юрия Алексеевича Долгорукова, и с ним долго разговаривал; а между тем вся знать спешила побывать в доме у Матвеева, в руках которого теперь должно было сосредоточиться правление; были и выборные стрельцы из всех полков с хлебом и солью, с просьбою о заступничестве, потому что заслуги их ему больше других бояр известны. Не был один Иван Михайлович Милославский, сказываясь больным.
Соловьев С.М. История России с древнейших времён. М.: «Мысль». 1988. Т. XIII. С. 235
Милославский, чтобы прикрыть ложную свою болезнь, разнёс в народе молву, что у него распухли ноги и не может ни на одну из них ступить. Он делал припарки из отрубей и грел кирпичами свои ноги, но внутренне «горел львиною яростию», – так говорит современный летописец.
Терещенко А. Опыт обозрения жизни сановников… С. 103
«Куриозная авантура»
Артамон Сергеевич, возвратясь в Москву, с первого же разу высказал неодобрение последних действий правительства. Он был недоволен уже и тем, что братьев царицы Натальи слишком рано по их летам возвели в высшее достоинство: один из них, Иван, был сделан боярином и оружничим, достигнувши едва 23-летнего возраста. Но ещё более порицал Матвеев крайнюю слабость, выказанную по отношению к стрельцам, и говорил: «Они таковы, что если им хоть немного попустить узду, то они дойдут до крайнего бесчинства…». Слова эти тотчас стали известны между стрельцами, и Матвеев сделался у них врагом.
Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей. Глава 13. Царевна Софья. С. 398
Он выразил своё неодобрение быстраго возвышения Нарышкиных и потворства стрельцам, на которых-де чем посвободнее оставлять узду, то тем склоннее они делаются ко всяким неистовствам, что вскоре и последовало.
Розенбуш фон Бутенант. Верное объявление скорбной и страшной трагедии… С. 42
Между стрельцами к тому времени уже был распространён список изменников, которых следовало истребить, но Милославские ждали ещё приезда в Москву опаснейшего своего противника Матвеева, чтобы истребить и его, и потому удерживали стрельцов от решительных действий. Матвеев приехал 11 мая и, хотя был предупреждён о волнениях стрельцов, но не придал им большого значения и не принял предосторожностей.
С. Ф. Платонов. Полный курс по истории. Часть третья. С. 176
После приезда Матвеева стрельцы только о том и говорили, что Боярская дума решила захватить зачинщиков того, что они называли между собою «добрым делом», казнить их, а большую часть остальных разослать в отдалённые города. Дерзкое поведение Ивана Кирилловича Нарышкина окончательно озлобило умы. Это был молодой повеса, который не щадил самых старых вельмож и даже дергал их за бороды, что было в те времена крайним оскорблением. И многие из них жаловались на это в своих разговорах со стрельцами.
Ломоносов М.В. Описание стрелецких бунтов… Т. 6. С. 138–139
Возвратившийся в столицу Артемон находит Государя уже больным; принимает поздравления от Милославского, Одоевского, Долгорукого, а тётки и сёстры Феодора и Иоанна, с неудовольствием посматривая на него, явно на него негодовали. Государь, ослабевший от усилившейся болезни, умирал… Артемон не отлучался ни на минуту от одра больного
Повествование о московских происшествиях… С. 75
В четверг вечером, 11-го мая, он приехал в свой дом, для него исправленный; на другой день явился ко двору, был принят Царём, Царицей и всеми боярами с великими почестями. Все звания и имения, холопы ему возвращены. 12-го, 13-го, 14-го являлись к нему все великие и малые, навезли всяких припасов, так что класть было некуда. Стрельцы принесли ему хлеб-соль по русскому обычаю. Всех принимал он с кротостию и плакал. Все были рады, даже недовольные, и надеялись, что он положит конец всем безпорядкам стрельцев и предотвратит грозящия безпокойства.
Розенбуш фон Бутенант. Верное объявление скорбной и страшной трагедии… С. 42
И одна авантура курьёзная сделалась: помянутой Артамон Матвеев посылал одного из своих знакомцев к Ивану Милославскому говорить, чтоб возвратил его добрые [добро], конфискованные. А ежели добродетельно не возвратит, что может произойтить от того ему, Милославскому, неприятнаго – которой тогда притворно лежал, не хотя присягу чинить царю Петру Алексеевичу и все интриги к бунту приуготовливал. На что он, Милославской, ответствовал в кратких терминах, но сими фактивы, что «де я того и ожидаю», сиречь бунту. И на завтрие тех разговоров бунт сделался.
Куракин Б.И. Гистория о Петре I и ближних к нему людях. С. 229
Находившийся в ссылке Артамон [Матвеев] приехал вместе с отцом овдовевшей царицы и тремя братьями Нарышкиными снова в Москву и, наконец, все те, кто в годы правления покойного царя был в опале, оказались снова возведёнными в прежнее достоинство. Затем для Артамона Сергеевича была учреждена должность великого опекуна. Другие же бояре, в особенности старик Одоевский, как цейхгофмейстер [судья приказа Большого Дворца], были сильно принижены по той причине, что в былые времена к нему [Матвееву] относились настолько враждебно, что оказалось возможным нанести ему ряд очевидных оскорблений. Отсюда следует, что, судя по всему, пришло его время брать реванш у своих противников.
Горн Гильдебранд фон. Донесения королю Дании. // Вопросы истории. № 3, 1986. С. 86
Почему бы и им не попробовать излить такую же злобу на своих недругов, какую изливали когда-то на них те?
Таннер, Бернгард Леопольд Франциск. Описание путешествия польского посольства в Москву в1678 году / Перевод с латинского, примечания и приложения И. Ивакина. – Москва: Университетская тип., 1891. С. 126
Таким образом, положение царевен, дочерей Милославской, и представительницы их Софьи становилось отчаянное: в начале царствования Феодора они воспользовались своим торжеством и не пощадили мачехи, её родных и воспитателя: чего же ждать им теперь хорошего от торжества царицы Натальи, Нарышкиных, Матвеева? Софья и человек, которого интересы были сильно связаны с её интересами, боярин Иван Михайлович Милославский, действуют по инстинкту самосохранения. Орудиями их являются родственники и люди молодые, т. е. незначительные: стольники Александр Милославский, братья Толстые – Иван и Пётр Андреевичи (племянники Ив. Милославскому), два стрелецкие подполковника, Иван Цыклер из иноземцев и Иван Озеров, да выборные стрельцы: Борис Одинцов, Абросим Петров, Кузьма Чермный. Деньгами, богатыми обещаниями им удалось набрать толпу людей, готовых отстаивать права старшего царевича [Ивана Алексеевича] на престол.
Соловьев С.М. История России с древнейших времён. Т. XIII. С. 235–236
Обида прошла по семье, и добра не будет.
С.М. Соловьев. Публичные чтения о Петре Великом. 1872. С. 353
Царь Феодор приближался уже ко гробу. За несколько времени до кончины его, Голицын советовал Царевне Софии: принять на себя ближайший надзор за больным братом своим Иоанном, вместо супруги его Царицы Прасковии, которая не могла одна присматривать за ним. София охотно последовала совету своего любимца. Оставив уединённый девический терем, она поселилась во дворце. Здесь остротою своего ума, впервые обратила на себя, общее внимание приближённых бояр.
Терещенко А. Опыт обозрения жизни сановников… С. 147–148
Книга вторая. Русская Лукреция Борджиа
Глава III. «Третье зазорное лицо…»
Из дневника читателя
Заграничные свидетели прошедших наших дней окрестили её однозначно «Макиавелием в юбке». Не слишком они, однако, потрудились, чтобы дать тому объяснение на примерах. Потому приходится собирать нужные детали самому.
Конечно, книгу знаменитого флорентинца она не читала. Однако природа, создавая политика, видно, заведомо вкладывает в него особые качества.
Софья была хитра. В политике это качество вовсе не отрицательное. Хитрым бывает фокусник, который поддельное чудо умеет выдать за настоящее. Его за это не осуждают. Наоборот, его мастерству удивляются, им восхищаются. Мастерством политического фокуса Софья владела в совершенстве.
Вот как, например, были обставлены её частые, в основном пешие, походы по окрестным Москве монастырям.
Режиссура этих походов, вероятно, так же принадлежала ей. Всё было выстроено так, что она была центром этого шикарного действа. Хотя ешё её отец, царь Алексей Михайлович, не смел затмевать собой величие божьего воплощения на земле – патриарха. Он, царь, почтительно придерживал стремя, когда первый господень слуга садился на коня, отправляясь в дальний поход. Софья уже не боялась своим блеском унизить небесный свет, исходящий от первого божьего слуги. Золотые кресты, самоцветные оклады почтенных икон, благолепие шественного обряда – всё это уже при ней становилось необычайным по роскоши обрамлением именно её персоны, неземной её сути. И в этом было видно, что тогдашняя Русь, как златокрылый медоносный рой вокруг матки, лепился около неё, слепо и покорно доверяясь ей как судьбе, как божьему предопределению.
В какой-нибудь недальней деревушке полагался первый привал. И тут же начинался первый фокус. Софья, перед тем как благословиться на сон грядущий, требовала на рзбор неотложные государственные и частные дела. Думные бояре и прочие приказные умники и многоопытные крючкотворы, поседевшие в разборах державных дел и поместных склок, впадали в оторопь, тихо шалели от молниеносных и незапятнанно непогрешимых экспромтов правительницы. Где им было знать, что эти избранные случайные дела за неделю до того были тайным образом отобраны и тщательно изучены ею, вместе с мудрейшим и начитанным первым министром Васильем Голициным и грешной любовью её свет Васенькой. Экспромты эти, как всякое дерзкое жульничество, призванное ошеломить, готовилось тщательно и не сразу. Потому и отдавали неподдельною мудростью.
Вот ещё как было. Во время походов являлись в экзальтированной толпе одержимые бесами девки и бабы – вещали потусторонним басом непотребные слова, корчила их неведомая невидимая сила.
Издаля прислушивалась к этим воплям Софья. Порывалась узнать, в чём дело. Доверенные затевали новую игру – не пускали её глядеть на бесовское, оскорбительное честному взору, действо.
– Ах, как вы немилосердны, – выговаривала им Софья. – Разве можно попустить, чтобы нечистая сила так мучила христианскую душу…
Тут она бросалась в самую гущу событий – с крестом, с молитвой и, заодно, с языческим заговором:
– Посреди Окиян-моря выходила туча грозная с буйными ветрами, что ветрами северными, поднималась метель со снегами… Вы, звери лютые, выходите, вы, гады, выбегайте, вы, недобрые люди, отбегайте, изыдите демоны-мучители…
Глядь, порченая баба уже пришла в себя, стыдливо одёргивала сарафан, обретала осмысленный вид, трясла от дорожной пыли цветастый подол. И вот порхало уже по расцвеченной, по разморённой солнцем толпе:
– Гляди-ко, никак андели святые государыне-матушке службой угождают. Святая… Святая…
Крестились богомольцы и богомолки уже прямо на Софью, помимо иконописных образов. И кто-нибудь, подученный, обязательно – твёрдо и со вздохом говорил:
– А младшего-то царя немцы на Кукуе совсем с ума споили. Бесам на сопелях, да на цитрах музыку служат, табашный чёртов ладан воскуряют…
Историк Татищев, чуть ли ни современник Софьи, так сплетничал в своей правдивой летописи об этой новой её уловке:
«Можно себе представить, как удивлён был не проницающий в коварство сие народ чудом сим: он почёл царевну чудотворицею, а великого брата её и всех приверженных к нему охуждал с негодованием, за малое уважение их к толико святой царевне. Несколько же сему подобных после чудотворений её утвердили паче ещё народ в расположении сём, как в отношении к царевне, так и к монарху».
Французский дипломат Де ла Невиль твёрдо заявляет, что Софья знала главный секрет успешной политики – нет такого преступления, которое нельзя совершить ради власти. Это безотказное средство она первая употребила на русской почве. Ленин, позже действовавший по принципу – «в политике морально всё, что целесообразно», только до конца оформил то, что нутром своим чуяла уже царевна Софья.
Дважды горел при ней деревянный летний дворец младшего царя Петра. Начинал гореть он, странным образом, именно с того закутья, в котором он, царевич и избранный уже царь, ночевал.
Неостановимый, как всякий прежний московский пожар, стрелецкий бунт начался с великой же лжи. Было пущено в народ, что старшего царя Ивана зарезали. Слух был пущен 5-го июня, в годовщину смерти святого отрока Дмитрия Иоанновича. «Чем больше ложь, тем легче в неё поверить», говаривал тот же Сатана от политики Владимир Ленин. Ложь Софьи была именно такой величины, при которой не может быть сомнений. Ложь овладела массой и её, массу, уже было не остановить.
Впрочем, составлять достоверную летопись Софьиного царствования дело затруднительное. Странно, что о ней, современнице Петра Великого, нет элементарных сведений. Мы даже не можем представить её внешности. В то время как всякая черта в облике Петра передана выпукло и ясно, всякий его шаг разобран по мельчайшим деталям.
Мне хочется, чтобы она была красивой. Так будет легче понять отношение к ней некоторых выдающихся мужчин из её окружения. Князя Василия Голицина, например, или плебея Фёдора Шакловитого, того же монаха Сильвестра Медведева. Они упорно шли за нею до самого её конца с необъяснимою обречённостью и самоотвержением. И в этом было нечто более тайное и притягательное, чем авантюрный азарт, чем призрак дальних великих личных выгод.
Более или менее достоверным можно считать запись о её внешности, сделанную иностранцем, опять же Де ла Невилем. Она, к сожалению, противоречит легендарным представлениям о заведомой прелести русских царевен. Голова, как пивной котёл, толстовата. «Но насколько её талия коротка, широка и груба, настолько же ум её тонок, проницателен и искусен».
Впрочем, как говорил обидевшийся за Софью русский историк Костомаров, каноны русской красоты не обязаны совпадать с иностранными о них представлениями. В этом смысле мы немок тоже не шибко жаловали. «Иностранцам она (Софья) казалась вовсе не красивою и отличалась тучностью; но последняя на Руси считалась красотою в женщине»
Приятное для себя прочитал я в свидетельствах известного в Европе историка Левека: «Деятельная, предприимчивая, она соединяла с грациею и прелестями телесной красоты ум, способный к совершению великих дел, и честолюбие, которое преодолевало все препятствия к предположенной цели».
Начиная с Софьи, русская женщина открыла таки этот неведомый прежде инструмент воздействия на дела, даже и государственные, каким является женское начало, женские чары. Из этого потом, при Екатерине Второй, разовьётся совершенно особая школа воспитания государственных мужей. Фаворитизм русских императриц был вовсе не институтом исключительной похоти, как это было при дворах европейских монархинь. Эротомания той же Екатерины Второй возводила не только на монаршую постель, но посвящала в члены некоего тайного ордена, который, стоя над министерствами, над главами приказов и комиссий, являлся верховной канцелярией монаршей воли. Почти все избранные Екатериной числятся теперь по ведомству русской истории. Эти высшие политические курсы открыла всё-таки Софья. Недаром Екатерина относилась так трепетно к её памяти.
Невиданной гостьей в русский терем вошла Любовь. Это было первое великолепное завоевание на пути духовного раскрепощения русской женщины. Женщина, наконец, получила то, на что имела право по неписанной конституции Божьего замысла, право распоряжаться собственным сердцем. Она так же получала небывалую власть над нечувствительными дотоле мужскими душами. Это произвело в русском быту неслыханное смятение, первое из той серии, которое помогло тем переменам, что известны теперь под именем Петровых. Не все, правда, осознали, что Любовь сохраняет небесный смысл только роядом с Чистотой. Свобода любовного выбора оборачивалась развратом. В староверских хрониках есть глухие свидетельства, что Софья не избегла новых соблазнов. Не только при дворе, но и в теремах явились вдруг песельники и кавалеры неопределённого рода занятий. Царевны и теремные девки, будущие фрейлины, завели вдруг дружков из польских и киевских певчих и грамотеев. Вытравливали плоды тайных собачьих свадеб, отдавали родившихся байстрюков на воспитание в ближние деревни.
Думаю, что украшением наступившего времени стали отношения Софьи и боярина из литовского рода Гедеминовичей Василья Голицина. В этой истории любви есть все возвышенные и низкие детали, которые поднимают её до уровня высочайшей драмы, годной для пера и воображения самых требовательных повествователей, самых изощрённых мастеров слова.
«Наши исторические дилетанты, – скажет по этому поводу русский историк М.П. Погодин, – жалуются на недостаток западных страстей в лицах Русской Истории. Ну, вот вам в утешение София, соглашающаяся на поднятие стрельцов и на убийство поголовное ненавистных ей Нарышкиных с Матвеевым во главе, вешающая образ Божей Матери на шею Ивана Нарышкина, котораго выдать заставляет его родную сестру, Царицу Наталью Кирилловну, решившая без суда казнь Ховансваго, умышлявшая так долго и разнообразно против Петра. Чем в эти моменты уступит она Лукреции Боржиа? А Иван Михайлович Милославский? Это характер шекспировский!».
А ведь, в самом деле, какова картинка! Толпа стрельцов, распалённая кровью и кромешной властью, требует на неминучую расправу Ивана Нарышкина, родного брата вдовствующей царицы Натальи, Софьиной мачехи. «Нельзя его не отдать, – бубнит какой-то насмерть перепуганный думный чин, – не всем же нам пропасть из-за него одного». Софья помогает бывшей царице обрядить в смертный путь родного человека, актёрствует на авансцене жуткой драмы, разыгранной по захватывающему сюжету, которым становится жизнь на крутом изломе. Софья являет собой живое воплощение скорби и жертвенности. И никому не приходит в голову, что она-то и есть главный режиссёр, давший собственное направление этому крутому обороту истории. Только очень уж внимательный зритель может угадать подлинное её место в этом кровавом балагане. Вот в стрелецкой толпе заметно новое движение. В центр мятежа каким-то образом затесался датский посол. Потом окажется, что он задействован в Софьиной постановке в тайной роли подстрекателя. По логике момента ненавистный стрельцам иностранец должен быть изорван в клочья. Но Софья делает еле заметное движение рукой и это оказывает на неукротимую толпу магическое действие, толпа расступается. Посол чудесным образом спасён. Бунт, конечно, беспощадный, но далеко не бессмысленный. Дело только в том, что магия Софьиного присутствия в истории на Нарышкиных не распространяется. С этой минуты они будут убиваемы и унижаемы ещё целых восемь лет. Потом, вместе с Петром, придёт их время. И они отыграются новым кошмаром. Страшный сериал русской жизни продолжится… Сценарий фильма ужасов, каковым стала вся наша история и писать не надо, он готов уже, хотя бы в тех документах, которые все теперь на виду…
