Евгения Мулева
Небо молчаливое
II
Дом был большой, громадный оказался дом. Эмма прижимала к груди синюю папку с документами, документами на по-настоящему свою квартиру в этом громадном синем доме.
«В синем доме с изломанной геометрией», – уточнила Эмма, второй рукой, рукой с зонтиком нащупывая в кармане телефон. Она запуталась в собственном графическом пароле: левой рукой вырисовывать квадрат всегда сложнее, опустить документы она не могла, не могла зажать их локтем, не могла. Наконец, квадрат поддался. Эмма быстро сфотографировала дом, всего его треугольные балконы, все синие перекрестия этажей. Дом действительно выглядел очень странно. Как бы его описать? Но Эмма решила, что не будет описывать дом, просто скинет нерезкую фотку сестре, просто скажет, всё хорошо. Да, мне так удобнее. Нет, жить с твоим мужем я не хочу. Ну не с мужем, ну с тобой. Да, не хочу. Послушает о том, какая она не молодец, дважды послушает. Маме ведь тоже захочется об этом напомнить. А потом купит лаванду. Любую. В цветочном. И горшок к ней любой. И на её подоконнике, в её квартире, будет расти её лаванда. А потом назло или просто, зла особого Эмма ни на кого не держала, не держала, ей просто хотелось сделать что-то мрачное, резкое, социально и религиозно не одобряемое – обустроить настоящий ведьминский алтарь с бутафорским воробьиным черепом, а может не бутафорским, а вырезанным из какого-нибудь камня, из розовато-коричного родонита или зелёной яшмы. Постелить на какой-нибудь столик чёрную ткань, выставить толстые свечи, ракушки с холодного побережья, бестолковый полумрамор-полугранит с перевала. Зачем-то же она его тащила в и без того тяжелом рюкзаке? За этим. И постельное бельё купить какое-нибудь тёмное – густо-бордовое или мшисто-зелёное или вообще чёрное. Почему бы и нет? И закрыть дверь. На два оборота закрыть. Больше всего это напоминало свободу.
«Тебе не будет там одиноко?», «там пустая квартира», «как ты одна?» – летело, сыпалось, звенело. «Мне будет замечательно!», – сказала Эмма, сказала вслух осенней листве, прицепившейся к высоким ботинкам.
Эмма посмотрела на свои высокие ботинки: никакой листвы там, конечно, не было, немного клокастой пыли и только, и сами ботинки другие.
Что в этой жизни у неё было, было её, Эммино? Чего она добилась? Что создала сама и чем владела? Кораблём, записанный на её имя, просто потому что больше не на кого было записать.? Чужой корабль, такой огромный и такой бесполезный! Небо молчаливое! Ну ха. Ха-ха. Незаконченное исследование, труды всей жизни. Тебе самой-то не смешно? Смешно. Не весело, но очень-очень смешно, аж плакать хочется. Кучка файлов в облаке и кучку «колдовского» барахла. Ничего существенного, ничего по-настоящему стоящего. Ни корабль, ни собственные труды она не могла применить как следует. Никакой пользы, одни потуги и порывы, и куча промахов. А вот Эва!.. На душе стало гадостно. Сестра во всем была лучше. Успешная и везучая, красивая той самой продающей женственной красотой, прелестная в суждениях и делах, и не пустышка к тому же. Такую дочь мама и хотела, такую воспитала, а вторая вот не вышла. Какая жалость. Почему бы тебе Эмма не вести тебя так же? Скольким девочкам это помогло? Потому что я так не умею. Эмма вздохнула. Жизнь подобная Эвиной была бы для неё сплошной ложью, долгой и мерзкой игрой. Она уже пробовала жить так. Правда, пробовала. Делала как делают все люди. Была послушной и милой, позволяла себя любить и трогать, улыбалась, когда все улыбались, смеялась, выбривала волосы, чтобы тело уподобилось гладкому телу ребёнка. Такая жизнь, правильная «женская» жизнь не для неё скроена. «Может я и есть на самом деле безумная ведьма?» – Эмма вздохнула. Ведьмовать куда проще. С ведьм никто не спрашивает за их странность.
Один Рогач был добр к ней. Но Эмма так чинно держала дистанцию, и старый профессор, который вполне бы мог стать ей другом, остался профессором. Она определённо не умеет сближаться с людьми, если только для этого нет острой нужды, как с Фетом. Она бы свихнулась, если б не подружилась с Фетом. Если б не свихнулась, не подружилась. «Проклятие!» – выругалась Эмма. На экране мелькали хвосты далёких молний. Где-то стороной гремела буря, но рулевой упрямо вёл их прочь. Кто в рубке Эмма не помнила. Программа, составляющая расписание, давно перестала занимать её мысли, как и прочие удавшиеся дела. Что сложного в том, чтобы настроить простую сортировку на четыре имени, на пять позиций: рубка, буфет, уборка, машинное, свободное время, где под «сводным временем» понималось время, в которое Фет проводил в своем лекарском кабинете, перебирая медикаменты и заметки, и журналы, составляя отчеты в «облако»; в которое Луи возился с бухгалтерией Неба, Эмма торчала в лаборатории, а Константин? Да чёрт его знает. Эмме подумалось, что надо бы приставить этого капитана к чему-нибудь полезному. Но боги, ещё и об этом думать сил нет, никаких. Он капитан, так пусть думает самостоятельно, чем занять своё «свободное время». Может хоть выспится в отличие от остальных. Эмма перевернулась на левый бок. Её не то тошнило, не то укачивало, вероятно опять давление.
Последний визит на Южную хороших вестей не принёс. Она не умирала, да, но безнадёжно слабела. Вернский климат, если это вообще можно было климатом назвать, самым что ни на есть поганым образом истощал организм. Боги! Даже собственное тело только мешало ей, отказывалось служить как следует! Жалкое тело. Нет, Эмма не собиралась заводить детей ни сейчас на Верне, ни когда-нибудь ещё. И наступит ли это славное когда-нибудь? Не собиралась, но разве это значит, что нужно вот так? Она беспомощно перекатилась на спину, пытаясь поудобнее устроиться на чертовой койке. Сон не шёл. Снотворное закончилось, а выдавать ещё Фет не спешил, ни то жмотничал, не то побоялся, что она увлечётся и больше не захочет вставать. Последнее было довольно заманчиво, но у Эммы были дела, которые ей непременно нужно закончить, и Луи, и снова корабль. Они стали друг другу тюремщиками. Боже, кто бы мог подумать, что Эмма будет зависеть от корабля, будет так к нему привязана, и не любовью, а стыдом и воистину тупым обещанием. Лучше бы ей наконец заснуть.
III
– Привет.
Эмма вышла из одной двери, а он из другой. Заспанные они не сразу заметили друг друга. Эмма смотрела все так же в пол, боялась ли, или просто хотела встречаться взглядом?
– Привет, – он улыбнулся. – Долгая смена?
– А? Н-нет. Фет за штурвалом. Я спала, – прошептала она виновато, будто сон был преступлением или слабостью. – Кэп? – она подняла голову, закусила губу. Без шалей и подводки с растрёпанным узлом на голове Эмма казалась совсем юной, точно ей пятнадцать, а не двадцать шесть. Она шагнула к нему на встречу и ничего не говоря прижалась к его груди.
«Так можно было?» – подумал Константин. Её трясло.
– Эмм?
Она отрицательно промычала, мотнула головой, мол не говори, не говори, пожалуйста. В глубине что-то грохнуло, грохнуло ещё раз. Эмма подняла руку с часами. Вздохнула, точно осуждая циферблат и так же ничего не говоря, отстранилась.
Грохотало в столовой. Из рубки к своему кабинету шагал Фет. У Константина было ещё полтора часа до дежурства в машинном, как раз чтобы позавтракать с командой. Но команда ещё ни разу, за всё то время, что он провёл на Небе, не завтракала вместе. Кэп отправился в столовую, в надежде застать там хотя бы Луи, а можно и Эмме кофе сварить и принести. Можно же?
К чему было это неловкое утреннее стояние, не то объятия, не то… он не знал. Всё смешалось и спуталось. В коридоре почему-то пахло дождём и терпким Эмминым можжевельником. Он больше не гнал от себя этот густой вездесущий запах, вдыхал и вдыхал с жадностью и тоской. Но запах был просто запахом. Сама же Эмма всё время ускользала. Фет кивком поздоровался. Константин ответил ему добрым утром. Доктор нырнул в полукруглую дверь, ему предстоит ещё разобрать новые лекарства, рассортировать по подписанным идеально круглыми буквами контейнерам. Ампула к ампуле.
В буфете крутился Луи, перекладывая купленные на Южной яблоки из мешков в ящики. Луи откуда знал, что так яблоки простоят дольше. Фет на каждое такое подозрительное знание недовольно цокал, точно уличая Луи во лжи. И между тем Луи каждый раз оказывался прав, а доктор как-то печально качал головой, словно каждый промах что-то у него отбирал. Глядя на их разлад, глядя на их разлад ещё с другой стороны, Константин ещё острее чувствовал, как им всем недостает искренности. «Молчаливое небо, – крутил он скороговоркой, – слишком молчаливое». И тут же Эммин голос насмешливо припоминал «Никольский металлургический». Какое небо, кэп? Здесь Верна. Здесь всё, что за бортом кипящая смерть. Луи напевал что-то тише тихого. Яблоки укладывались в ящик узором, похожим на соты. «Так больше помешается», – пояснял Луи. Время до смены в машинном текло медленно. Константину не сиделось.
– Вы снова с Фетом?..
Зачем он вообще с этим лезет? Луи… Константин, в который раз не то с боязнью, не то с неприязнью, оглядел пацана и ничего отталкивающего не увидел, Луи как Луи. Сидит ссутулившись, волосы точно доктор на затылке собрал. Яблоки вот сортирует. Разве можно его такого не любить?
– Ась? – откликнулся Луи. – Мм… Он… мм, – Луи закусил губу, – Кэп, а можно честно? Ты ответишь?
– Я не вру.
А сейчас вот соврал, но Луи ничего не заметил. Он тряхнул яблочный мешок, проверяя как много там осталось.
– Я что-то делаю не так? – сказал Луи мешку. – Почему Фет злится? И Эмме он верит, а мне почему нет? Разве сложно представить, что кроме Верны где-то ещё жизнь?
Это было смешно и очень-очень больно.
– Фет никогда не был?..
Не был – понял Константин, не успев договорить. Как вообще из этого ада без помощи извне сбежишь? Луи покачал головой.
– Он родился здесь, и его родители, и родители родителей, и ну и так далее. Ну ты понял, да? – Время кивнуть. – У него семья хорошая была, квартира в Стрельце. Он в школу ходил, а потом на доктора выучился, девушку встретил, женился. – Глаза у Луи покраснели. – Фет на Стрельце двадцать шесть лет прожил, никуда не выходя. Его там все знают.
– А где этот Стрелец? – нахмурился Константин, – на Эмминых картах такого, кажется, не было? Мелкая типа Тихохода станция?
– Неа, – мотнул головой Луи. – Огромная, почти как Южная. Хотя не, Южная побольше будет.
Он выронил яблоко, чертыхнулся, полез ловить, а руки дрожат.
– Как так?
– Стрелец взорвался, – ответил Луи из-под стола. – Поганое яблоко.
– Гнилое? – не понял Константин. Гибель станции – станции Фета, целой, мать её! станции, не умещалась в его голове.
– Х-хорошее, – пролепетал Луи.
– Дай сюда.
– Он меня не любит. И не полюбит! Я… я…
Константин взял яблоко красное-красное в бардовых прожилках, ароматное, да ещё и с листиком, образцовое просто яблоко.
– Не говори ерунды.
– Это правда, кэп. Он жену свою любит. Мёртвую… Когда… когда станция рванула, там двигатель… газ… не знаю. Когда всё случилось, он был на корабле Ирвинга Краха. Он как Людвиг, но не пират, урод хренов. Собака сутулая.
– Луи…
– Не надо… Он также меня по голове гладил! – Луи вывернулся и сел прямо на пол. – Фету денег пообещали. Много. Крах не хотел огласки. Его люди поймали молоденького доктора и притащили борт. Фет согласился. Пока он работал, Стрелец упал.
– Твою ж…
– Он столько лет себя простить не может. Шесть. Я не хочу, чтобы… чтобы ему больно было. Я люблю его… А он меня?..
– И он тебя.
– Не утешай, а? Вообще, зря я тебе… Это ж личное. Зря…
– Мы в одной лодке.
«В кастрюле, – хмыкнул про себе Константин, – тефлоновой».
– Не говори Фету, что я…
– Хорошо. Всё? – он указал на ящик. – Не поднимай. Я дотащу. Скажи только, куда.
– Спасибо, кэп. Ты хороший.
– Потому что ящики ношу?
– Поэтому тоже.
IV
Глупо, глупо, бесконечно глупо печалится по тому, чего вроде как никогда и было. Ну какой дом, Луи? Ты всегда жил так. Воришка. В груди пекло да так отчаянно, хотелось прыгнуть в ледяную речку с зелёной ряской у камышей. Хотелось, чтобы все эти сны стали правдой, чтобы Фет поверил. Очень-очень хотелось домой. Он потерялся, среди звёзд потеряться легко.
Может он тоже, как кэп, был героем, вел армию за собой, но злые враги оболгали?.. А может, как Эмма учил и учился, писал диссертацию? Он просто забыл, проснулся однажды пятнадцатилетним и всё сначала. Луи помнил землю, помнил реки с зелёной ряской, спокойные и холодные, заходить в них надо единым махом, а лучше прыгать, тогда быстрее привыкнешь и не будешь глупо визжать. Помнил звёзды – белые искорки, рассыпанные по чёрному бархату небес. Он видел такие картинки в Эммином планшете, значит это правда. Правда?
Дома когда-то была собака, рыжая и ушастая. Луи гулял с ней по лесопарку. Выходил утром, жуя бутерброд с дурацким сыром: кусок себе, кусок собаке. Такой сон стучался к нему часто-часто. Собака неслась, что есть мочи, Луи с трудом поспевал. Солнце только-только поднималось, чаща полнилась кружевом синих теней, дышала туманом, стелющимся от реки по обеим сторонам овражка. В начале лета в пролеске распускались похожие на свечи белые цветы с круглыми глянцевитыми листьями. Это всё не может быть грёзой. Не может, ведь так?
Руки ещё пахли яблоками, а в волосах застыли прикосновения. Ему было и сладко, и стыдно. «Кэп хороший», – думал Луи. В груди сильно-сильно жгло. Он разболтал чужую тайну, он заплакал при кэпе. Ладно ещё при Эмме плакать. Ладно.
Память продолжала подсовывать обманки.
Город, окружённый колючей проволокой, в который невозможно было попасть. Город с цветущими лугами и грохочущими полигонами. Панельные коробки солдатских домов. Генеральские дачи. Подземелья с ракетами. Нет, этого не было. Не было. Что за глупости Луи? Глупости, Фет. Ты прав.
Город закрыли. Здания снесли.
Тихо-тихо он крался по коридору от рубки до лабораторного отсека, не хотел ни с кем видеться. От мысли, что придётся с кем-то здороваться, что придётся с Фетом объясняться или с кэпом шутить или Эмме "доброе утро" сказать, нет, с Эммой он бы мог, а от остального внутри крутило и подташнивало. Луи любил быть среди людей. Одиночество мучило и пугало его чуть ли не больше всего на свете: вдруг всё снова станет как было? Вдруг он вновь останется один побираться и юлить, будет скитаться жалкий и неприкаянный от станции к станции, прячась в топливном древних цепеллинов? Он гнал эти мысли. Гнал. Он ненавидел их. Прочь. Прочь, пожалуйста. Ни к чему. Ни к чему. Ни к чему.
Дверь в лабораторию оказалась не заперта. Эмма редко, когда её закрывала, только на время сеансов. Он зашёл, огляделся украдкой. И на собственном корабле воришка. Что за жизнь? На экране Эмминого компьютера крутилось синее колесо загрузки. Эксперимент, видимо. Луи прошёл дальше, не хватало ещё подпортить что-нибудь. Это совсем плохо будет. Только яблоки перебрал и…
Зачем он всё это помнит? Бумажных карт у Эммы не было, только атлас один, он его видел тысячу раз. Остальные болтались в компьютере. Зелёные панорамы далекого мира, её мира. Звёздные росчерки, белые точки, белая вязь на непроглядном черном. Фет не верил, а Луи знал, это всё правда, это всё так. А ещё знал, что ему туда надо. Непременно, обязательно. Что хочешь делай, но с Верны валить пора.
V
Она оказалась у него в каюте. Как-то. Наверное, через дверь вошла. Стояла у двери, сесть не решалась. А Константин сел на кровать, его всё-таки каюта.
– Привет.
«Привет» она сказала раньше, сначала сказала, он тоже сказал, потом сел. Он был, конечно, рад. Но Эмма здесь? Зачем она здесь? Тогда она сказала что-то вроде:
– У меня минут семь или полчаса, если не есть. Мне надо поговорить с кем-то.
– Со мной? – он вскинул бровь, приятно посмотреть, как она смущается, приятно немного отомстить, вернуть хоть толику её же холодности. «Не заиграйся, – одёрнул себя Константин, – а то уйдёт». Он ведь не хотел, совсем-совсем не хотел, чтобы она уходила.
Эмма нахмурилась.
– Зря я… Чёрт, – она повернулась к двери.
«Зря решила, что могу с тобой говорить», – закончил за неё Константин.
– Эмм?
– Боги, зачем я… Ты сидишь в своей, – выделила она последнее слово, – каюте в одних трусах и полотенце, светишь роскошным торсом, смеёшься. С одной стороны я ни хрена не вовремя, с другой тебе весело, и я не хочу в этом участвовать. Прости.
– У меня роскошный торс? – Конечно, он хотел сказать немного не это.
– Твою мать, – вздохнула Эмма. – Твою мать.
– Значит роскошный, – он усмехнулся широко и нахально. Пора заканчивать, это лишь шутка. – Мне одеться или?..
– Как хочешь. Я…– она развернулась, протянула руку к двери.
– Эмма, стой.
Ведьма дёрнулась.
После Южной его каюта стала уютнее: добавился плед, сшитый из мягких золотисто-красных ромбов, чернила и перьевая ручка, выменянные с ловкой руки Луи на пару сплетен; три маленькие подушки, книга и шесть бокалов с золотым ободком. На кой чёрт ему бокалы Константин пока не придумал. Но раз подарили, чего ж не взять?
– Эмма, стой, пожалуйста.
Обнять её лохматую в широком мягком свитере… Может ли он обнять её? Не оттолкнет? Оттолкнёт. И что?
«Оттолкнёт, – понял Константин. – Оттолкнёт и исчезнет». Почему ему так важно, чтобы она осталась?
– Можно тебя я обниму? – выдохнул Константин почти бесстрашно, почти отважно.
Она кивнула, почти сказала: «Прости, я не придумала, зачем пришла». Будто прийти просто так настолько невозможно, непозволительно даже.
– Насколько всё плохо?
– Неважно.
– Эмм?
– Эта грёбанная планета меня убивает, – она дрожала, она, кажется, плакала или заплачет вот-вот. – Боги, жри не жри витамины… ты видишь? – она провела рукой по волосам, он не увидел. – Я подыхаю. Здесь нельзя жить. А там я теперь не смогу. И боги, Луи! Как он тут будет? А Фет? А ты, в конце концов? Я не могу, кэп, я не могу придумать, что этим делать! Мышцы теряют тонус. – Эмма подняла руку и опустила. Под плотным синим рукавом не видно ничего, то ли она хотела показать, то ли просто… – Я сначала и не поняла, что происходит. Никто из нас не понял. Другой образ жизни. Дома я много гуляла, каждый день часа по три, так лучше думается. В бассейн ходила. Тут корабль – много не походишь. Вроде понятно, другой образ жизни, другая планета. Значения этому поначалу никто из нас не придавал. На Верне живут люди, мы это знали. Сто с лишним лет живут, а значит сменилось где-то пять поколений, если по двадцать лет считать. В общем, нормально всё, в пределах погрешности.
Она плакала так тихо, что, если бы не покрасневшие веки, можно было подумать, что вовсе не плачет.
– У вас был врач?
– Да, с ассистенткой. Они тоже улетели. И правильно сделали. Я решила, что мне плевать, что будет, что будет. Мне незачем возвращаться домой. Даже тогда, мне было ещё нормально. Хуже стало после. Наверно, я просто не замечала. Я вообще плохо чувствую тело, будто оно лишнее, не моё какое-то. Я стала быстро уставать. Похудела. В нашей культуре, не знаю, на Трихе такая ж культура, это, напротив, хорошо. Девушки должны быть тонкими и сладкими как бабочки. Временами мне кажется, что я просто медленно исчезаю. Это страшно на самом деле. Не в смысле, что я сдохну, это как раз нестрашно, это понятно. Но я ещё лет тридцать, ну сколько нужно, хотела бы побыть. Мерзкая культура. Стольким плохо от неё.
Константин прыснул, и Эмма глянула на него грозно, впервые за вечер посмотрела в упор. Пришлось объясняться, но он бы и так объяснился.
– Нет, не подумай. Ты всё это время, когда о себе говорила, точно рецепт читала. – Она помрачнела. Очень, очень. Сейчас встанет. – Нет, Эмм! Я не прав. Я просто удивился немного, ну тебе трудно, даже тебе трудно, ты с большой силой готова защищать других.
Она покачала головой.
– Нет. Нет. Кэп, – протянула она. – По-твоему это хорошо? Ведь ни черта. Я перевожу тему, сбегаю. И я до сих пор не знаю, почему сижу тут и говорю.– Она пригладила край свитера. Ткань натянулась, узоры встали ровно. Там на чёрном раскрывали крылья серебристо-синие птицы с коротенькими хвостами, с длинными клювами. – Я, видишь, привыкла надо всем…– она не сказала «шутить», покачала головой. – Но это страшно. Ты сам как?
– Да нормально, – не успев подумать, ответил Константин. Птицы на свитере, казалось, двигались, оживлённые её прикосновением. Нормально это было весьма условным. – Фет мне какие-то витамины выдал, – Константин улыбнулся, – под расписку. Целый мешок.
– Помогает?
– Не знаю, – он снова улыбнулся. – Меня трудно убить. Сколько народу пыталось и фронте и на гражданке, даже в суде, даже пираты! И чтобы какой-то планетке это удалось? Да чёрта с два!
Он наклонился, он наклонился и очень быстро щёлкнул её по носу. Эмма даже не сообразила, что произошло.
– Хочешь я… – он ничего не мог ей предложить. Он сам не знал, и даже не задумывался, что можно поменять. Разжалованный герой, генерал в изгнание. Что бы сказал отец? А ничего он теперь не скажет. – Придумаем что-нибудь, – пообещал Константин, он пододвинулся ближе в нерешимости. Боги, откуда в нём это чувство? Как он великий вдруг стал бояться? Колючая или просто сильная она не смотрела ему в глаза, при том всегда шагала напролом, была всесильна и умна и плакала тут, не таясь.
Эмма подняла голову, волосы прилипли к её лицу, волосы тёмным неряшливым окружали ведьму, то ли пряча, то ли храня. Ничего не говоря, ни о чём не спрашивая, она сама подвинулась к нему, падая на руки, как ребёнок лёгкая, полупрозрачная и стальная внутри.
– Всё будет хорошо.
– Знаю, – хрипло ответила Эмма, её потряхивало.
Они замерли, прижавшись друг к другу, живые и надломленные. «Зачем с нами так? – думал Константин. – Несправедливо. На Тирхе она была бы счастлива». А была бы? А он сам был? Жизнь геройская хороша и легка, особенно когда папа в генералах и штрафы за быструю езду не приходят и барах смотрят с обожанием, и место в будущем ждёт его славное, папино место. Что ж ты, герой, не справился?
– Кэп, – прошептала она. – Кэп? У меня нога затекла.
Эмма выскользнула, и вся магия растаяла. Она отвернулась закапать нос.
– Иногда, – прошептала Эмма, – раньше чаще, – сказала, зажмурившись. – Мне кажется или казалось, что это не жизнь, а моя извращённая память о жизни. Как сон. Сны у меня всегда были абсурдные.
– Эмм, а ты собираешься возвращаться? – он покачал головой. – Нет.– Не так, не это он хотел спросить. – Ты можешь вернуться? – А он может? Есть ли вообще способ отсюда сбежать?
– Могу. Хочешь спровадить меня и забрать корабль?
– Непременно, – он, кажется, стал перенимать Эммины интонации. Забавно. Забавно. – Эмм? – А вдруг сейчас время рассказать последний кусочек правды. Она доверилась, и он… – Я, – начал Константин. Эмма сидела отрешённая на краешке кровати, сидела и засыпала. – Я, – признание осталось беззвучным выдохом у него на губах.
– Давай завтра – она устало потёрла глаз, ещё больше размазывая растёкшуюся подводку, – договорим? – Эмма встала и пошатнулась, протянула дрожащую руку к двери. – Мне нужно поспать хотя бы эти жалкие три часа до смены. И тебе нужно, – она зевнула, но наконец ухватилась за ручку.
А Константин сидел всё в той же позе, будто сдвинуться значит разрушить. Ему хотелось бы дотянуться, а лучше попросить её остаться, но это глупость, ведь так? Дома было проще, определённо, там он был кем-то другим, кем-то настоящим, а здесь точно тень прошлого себя.
– Устала?
– Всё настолько плохо? – она усмехнулась. Разумнее будет промолчать.
Жизнь на Верне выматывала точно кросс, который никогда не закончится, а бежать и в начале не было сил. Усадили их всех в эту чёртову тефлоновую кастрюлину и скинули в ядовитые облака.
– Ну как… Я думаю, не лучше.
Эмма пожала плечами.
– Поспи, кэп, – прошептала почти ласково. Лишь бы ласково, лишь бы ласково. – Полегчает.
– У меня с «поспи»… не очень. Бессонница, – сказал он отрывисто. Константин никогда не любил жаловаться, за это и от отца получить можно. Он сжался весь, того не чувствуя, а Эмма всё так же тихо добавила:
– Сходи к Фету, у него пустырник был. Луи помогает.
– Да, – он закивал, и стало легче: тревогу растопила нежность, откуда ей взяться?
Фет торчал у себя в кабинете, Эмма определила ему выходной. Выходные доктор по обыкновению посвящал чтению и разбору немногочисленных лекарств. После посещения Южной лекарские припасы заметно обогатились. Всё одно на пиратов пойдёт.
Константин и сам не знал, что за порыв привёл его к доктору, то ли злой совет Эммы так подействовал, то ли простое любопытство. Стучать не пришлось, кабинет доктор не запирал. Константин просто пнул дверь и, не сказав ни слова, упал в «пациентское» кресло.
– Да? – доктор неохотно поднял голову. Он читал. – Что-то болит?
«Душа», – подумал Константин.
– Не, я так. – Он протянул руку и заграбастал себе какую-то круглую резиновую штуку, то ли ластик, то ли мячик, с каким коты играют. На кой он доктору?
– Может позже зайдёшь? – поинтересовался Фет.
– Может, – отрешённо кивнул Константин. – А ты дреды давно делал?
– Давно, – доктор потёр лоб. – Лет в пять назад. Так проще. Мыть меньше. Я, знаешь ли, по таким кораблям скитался, что них и умыться негде. А врачу чистоту блюсти положено.
– Так подстригся бы? – предложил Константин самое просто, что могло прийти на ум.
– Не люблю, – покачал головой доктор. – Короткие ещё чаще мыть.– Грустно глянул на книгу, подложил закладку, захлопнул и отложил. – Так зачем ты пришёл?
– Не знаю, – признался Константин.
Теперь, когда злости в нём больше не было, когда ревность схлынула, он увидел доктора ровно таким, каким Фет был. И был он старым. «А ведь ему лет тридцать. Не так и много», – подумал Константин. Но между тем выглядел доктор сухим и усталым, холодный и суровый взгляд, тонкие губы, морщины и полуседая голова, на русых волосах не так и видно, а дредах почти не заметно, и всё же. «Что я надумал себе?» – Константин усмехнулся, вернул резиновый шарик на стол. А ведь раньше он прекрасно разбирался в людях, читал их безо всякого труда. Стоит только заговорить! Но и с Эммой, и с доктором ерунда какая-то получилась. «А с Тирхой? А с карьерой твоей?» – Константин стукнул кулаком по колену, доктор, благополучно уткнувшийся в книгу, вновь поднял голову, вопросительно посмотрел на него. Из всех своих талантов этот он ценил превыше прочих. Он был умён, о, несомненно, глупцу военачальником не стать; силён, красив и удачлив, что этому миру нужно ещё? Особенно, когда ты сын такого отца. Всегда будешь хуже него. Будешь. Как не пытайся. Вот Константин и перестал, и жил себе в удовольствие.
– Ты как вообще, капитан?
– Нормально. А что?
– Да не похоже что-то. Тревожно мне за тебя, капитан. Скверно выглядишь.
– Вздор. Я сегодня даже выспался.
– Да? Помогли таблетки?
– Помогли, – кивнул Константин. Да, он спал, лежал с закрытыми глазами, не думал, не двигался, а на утро всё равно находил себя немного мёртвым. – Наверно, – добавил он, почувствовав, что наврал. – А ты не знаешь… – Спрашивать про Луи и про ну это… как минимум бестактно. И грязно. Неужели после этого маленького откровения он будет ненавидеть пацана? Луи то остался Луи. – Слушай, а чего Эмма ко мне всё время…
– Вы до сих цапаетесь? – удивился доктор. – Ха. Не думал. Почему не скажу. Но знаешь, я давно уже понял, хочешь поссориться с Эммой – отбери у неё толику хотя бы свободы: ограничь в чём-нибудь или наоборот заставь делать, или выбери за неё.
– Мы и так с ней все время ссоримся, – буркнул Константин.
– Вы просто не можете понять друг друга.
– Просто она меня презирает. Почему? Да черт её знает, – он развёл рукам.
– Не думаю, – улыбнулся доктор. – Ваши размолвки – это не конец.
– Можно хуже?
– Можно, – кивнул доктор и задумался о чем-то своём.
– Потом будет полегче, – успокаивать Фет не умел, – обещаю, – а врал ещё хуже.
– С чего ты взял?
– Эмма так же привыкала. Первые месяцы, по её словам, мучалась, а потом организм адаптировался. Это так. Я изучал её карту.
– Она позволила?
– Я врач. А мы с тобой похоже сплетничаем.
– Разве? Мы говорили обо мне.
– Ты все разговоры к себе сводишь. К себе и к Эмме.
– Что? – возмутился Константин. – Вернись лучше…
– Пей побольше, – оборвал его доктор. Фету не нравилось, когда ему приказывали. – И успокоительное. Я дам, – сказал он неохотно. – Одной таблетки на ночь хватит. Не переусердствуй.
– У этой ерунды побочки есть? Это ж… А что это?
– У всего есть, – коротко ответил Фет.
– Я, мать твою, три… две… – Константин замялся, он не мог ни понять, ни вспомнить, сколько времени провёл на этой мерзкой планете, – с Тирхи! – вот и ответ, – с Тирхи не сплю!
Доктор хотел бы ответь, фыркнуть жёстко и однозначно. Не по душе ему всякие проявления чувств. Сам ходит что статуя изо льда: справедливый, трижды праведный. Константин видел, как нарастает в том неприязнь, как белый лоб расчертила складка, как нахмурились жёсткие брови. Что, ну что скажите, в нём подобном острию кинжала привлекло мягкосердечного Луи?
– Фет! – послышалось из коридора, – Фет! – на два голоса.
– Что такое? – отозвался доктор, спешно вытряхивая из шкафчика успокоительное. – Вот.
– Спасибо.
– Там…
Константин без труда различил лепетанье Луи.
– Иду, – Фет стремительно выскочил в коридор, чудом головой о дверь не стукнулся. – Что опять?..
– Сигнал бедствия, – опередила его Эмма. – Хватай аптечку. Луи, на мостик.
– Но…
– Луи!
– Да, Эмм.
– Быстро! – приказала Эмма. Луи ломанулся обратно. Константин отметил, что выглядел тот неважно.
– Вы оставили корабль без пилота? Сейчас? – Фет закипал.
– Там автомат, – отмахнулась Эмма. Доктор пробурчал что-то вроде: «совсем рехнулись» и поспешил вслед за Луи. – Кэп, стой. Поможешь мне в машинном?
– Конечно.
– У нас что-то… в общем, я покажу.
