Евгения Мулева
Небо молчаливое
V
– Два часа минимум, – заключил Фет.
– Долго, – отметила Эмма, голос у неё был усталый и безучастный – Сегодня не много, даже ремонт не отбили. В таких местах не густо с желающими вызнать будущее, – она широко зевнула. – Могу вам погадать, для своих скидка пятнадцать процентов.
Луи заговорщиски подмигнул ей.
– У меня есть пирог! Подарили, – выдал он быстро, обиженно поглядывая на Фета. – Меня здесь помнят.
– И даже не хотят спровадить, – хмыкнул Фет.
– Что с тобой такое? – возмутился Луи.
– Устал, – обронил доктор. – Далеко ещё?
– Пойдём, пойдём! – подбадривал его Луи. – Я знаю, где тут потише.
Эмма просто пожала плечами и отправилась вслед за ним. Константину тоже, впрочем, без разницы здесь есть или где-то ещё, главное от корабля подальше. Пусть ремонтируется. Один лишь доктор застыл с укоризной.
– Фет! – окликнул Луи. – Все хорошо будет. Ничего с кораблём не сделается. Тут воров не держат, – он усмехнулся, – меня через вахту выкинули!
Эмма прыснула.
– Было б чем гордиться, – пожурил его Фет и всё же поплёлся, всем видом выказывая своё многогранное недовольство.
– Тут в глубине есть садик, – объяснял Луи. – Первый директор был эстет. Сейчас он заброшен. Там есть фонтан… то есть прудик. Там хорошо.
Константин не спорил, и просто тащился в хвосте. На пиратский коммуникатор написали, и он понятие не имел, что с этим делать.
– Чем бы его…– Луи огляделся и трагично вздохнул. Ничего хоть сколько то похожего на нож под рукой не было. – Так ломать? – он растерянно глянул на Фета. Доктор хмурился, грязные руки и пирог в его сознание плохо стыковались.
– Сейчас всё будет, – сказала Эмма и вытянула из волос тонкий ножик, сантиметров десяти в длину, с россыпью зелёных камушков на рукояти. – На.
– Ты хоть протри его, боги! – возмутился Фет.
– Антисептика нет, есть спиртовая настойка валерьяны. – Эмма запустила руку в поясной мешочек.
Доктор болезненно поморщился.
– Ой, да не хмурься, Фет! Хочешь, отвернись, – весело предложил Луи.
– Нет, спасибо.
Константин прыснул. Где-то в глубине рюкзака у него был нож.
– Почему вы… – начал Фет, – почему я с вами живу?
– Потому что! – объяснил Луи.
– А ты всегда закалываешь волосы ножом?
– Это не нож, это атам. Для алтаря. Лежит красивый на столике, кверенты думают, что надо так. Он тупой.
– Тупой, – подтвердил Луи, натружено круша пирог, – только в заднице ковырять. – Луи выставил пирог на середину и взял кусок. – В общем, что будет красиво, я не обещал.
– Куда дальше отправимся? – спросил Фет, когда пирог закончился. – Припасы у нас есть, Небо починят. Мы свободны в кои-то веки. Что у тебя по курсу, Эмм?
– Пока, – усмехнулась Эмма, – у меня свободный курс. Хочу кое-что проверить. Если выйдет, будет очень и очень… Хорошо будет. И нам заплатят.
– Луи на тебя плохо влияет, – хмыкнул Фет.
– Не правда! – возмутился Луи. – Ничего я не влияю.
Эмма прыснула.
– В Портовую, – как бы невзначай вставил Константин. Карман обожгло. – Мне нужно кое-что закончить.
– Хочешь посмотреть на кораблики Старого мира? – усмехнулся Фет.
Константин покачал головой.
– Ну значит в Портовую! – объявил Луи. – Можно форму патента оформить как раз.
– Можно, – кивнула Эмма. – Рано правда ещё…
– Ой, да они сто лет рассматривать будут. Ты ещё радаров… как раз закончишь.
Эмма покачала головой, но возражать не стала.
– Тогда решено, – заключил доктор. – Луи пойдём. Думаю, у рабочих перерыв тоже закончился.
– Да они и без нас…
– Пойдём.
Луи неохотно поднялся.
– А мы? – Константину тоже не хотелось возвращаться на корабль. Здесь было тихо и хорошо.
– Они справятся, – махнула рукой ведьма.
– А ты? – спросил он.
– Я уже всё. Сегодня немного. Не думала, что кто-то вообще придёт. Кэп…
Если она спросит, зачем в Портовую…
– Как давно ты гадаешь? – выпалил Константин. – Ты же физик, да? И ведьма. Это странно как минимум. Или ты только на Верне?
– На Верне, – Эмма потупилась. – Я… никогда не брала за это деньги. Карты да… Мне просто нравилось… Мне нравилось считать себя ведьмой ещё до Верны, до краха, – она хмыкнула и дёрнулась, и снова натянула рукав до самых пальцев, затем поправила: – до закрытия нашей экспедиции, ну в общем до того, как Луи предложить на этом заработать. Из нас троих, в смысле меня, его и Фета, он единственный ориентируется… чувствует, на чём можно. Я вот не умею, – она будто оправдывалась, но не оправдывалась, смотрела вскользь, смотрела сквозь, смотрела в сторону. – Могу считать. Я хорошо считаю. Могу раскладывать пыльные травы, обмахиваться таро, могу…
Ей было жутко и было стыдно, Константин чувствовал это и чувствовал, что это надо как-то закончить.
– А мне ты так и не погадала, – вспомнил он.
– А хочешь? Даже теперь?
– Хочу, – он легко пожал плечами. – Почему бы и нет. – Знать хоть немного наперёд заманчиво, даже если это игра. – А как с таро начала? – спросил он, не особо ожидая ответ, но ответила и сразу.
– У сестры была книга по психоанализу про коллективное бессознательное и метафорические карты с птицами. Она показывала их пациентам, те говорили, что видят, чувствуют, а она говорила на сколько они в жопе. С таро так же можно.
– Про жопу можно и без карт понять.
– Можно, – улыбнулась Эмма, это должны были быть её слова. – Подожди, я попробую их найти, – она подняла сумку к себе на колени и принялась наощупь рыться в ней. Константин не раз подмечал за Эммой эту привычку: рыться в ящичках и сумках, не заглядывая внутрь. – Хрен что найдёшь.
Из сумки очень-очень пахло пряной сухой травой вовсе не пыльной вопреки её словам. «Лаванда», – догадался Константин.
– Лаванда? – переспросил.
Эмма кивнула:
– Домашняя. Росла в горшке на кухне. Надеюсь, Дэвид, хотя бы изредка её поливает или Эве отдал. А впрочем, уже плевать. Это давно не моя лаванда, – она вздохнула, но больше задумчиво, чем грустно. – Дома лет семь прошло. Загоны, – Эмма хмыкнула, – небесной механики, – объяснила она, яснее не стало. – Нашла! – Из сумки выкатилась та самая чёрная коробочка с каратами, которую трогать нельзя. – На что гадаем? – прозвучало как «на что поспорим?».
– На… – он замялся, банально и как-то по-девчоночьи будет сказать «на любовь».
– Хочешь путь героя разложу?
«Я не герой», – подумал Константин.
– Путь…
– Ты бледный кстати, – она точно впервые посмотрела в его сторону. Впервые.
– Ты тоже, – отмахнулся Константин.
– Я всегда такая. И не мне вчера рожу набили. Ты нормально?
– Да, – то ли соврал, то ли нет. Он не знал, а если не знаешь, разве это ложь? И если так, то правду тоже не скажешь.
Мутноватая поверхность пруда слегка рябила, посеребрённая светом купольных ламп. У разбухшего мшистого причала покачивалась лодчонка на четверть полная воды. «Так куда пошёл Фет?» – подумал мельком Константин, но спрашивать не стал, не так уж это и важно. «Ушёл присматривать за Луи, который присматривает за кораблём, в котором…» – нашёлся ответ. Зачем ему это? Доктор не любит оставлять Небо без присмотра, даже на оплаченных парковках. Будто кто-то мог бы спереть огромный дирижабль. Луи бы смог. Константин прыснул по себя: ну вот он уже смеётся сам с собой. Насколько же он стал похож на молчаливых обитателей Неба?
Эмма закончила тасовать колоду и даже успела постелить между ними чёрный шёлковый платок. Платок как пруд слегка дрожал и серебрился, и оттого ткань казалась водой, а вода шёлком, но не чёрным, а зеленовато-голубым. Эмма придавила платок шкатулкой и прошептала, и приказала:
– Тяни шесть карт.
Карты были плотные, прохладные и густо пахнущие можжевельником, он точно за руку её взял, её, её. Но Эмма сидела рядом, на той стороне платка, смотрела, неподвижна.
– Тут это… задом наперёд.
– Оставь, – сказала она тихо, и Константин одёрнул руку. – Не бойся карт.
– Там херь какая-то, – он указал на третью.
– Сейчас, сейчас, – улыбнулась ведьма. – Оставшиеся три под ними.
Рядом коротко стриженная седая женщина вытащила из портфельчика маленькую серебристую фляжку, блеснула глазками, потупилась, поймав взгляд Константина, и отвернувшись отпила.
Её тонкие пальцы порхали над картами. Карты складывались веером, павлиньим хвостом, уходили спиралью в пространство.
– Ловко ты…
– А-а, – протянула Эмма, – ага. Луи научил. Он круче умеет. Он, – карты остановились. Эмма вздохнула. – Он фокусы может. В смысле умеет. Показывать, – закончила она смято. – Попроси как-нибудь.
«Попрошу, – подумал Константин, – как-нибудь. Почему бы не попросить?».
– И жульничать в дурака? – он улыбнулся. Луи как-то надурил их с Фетом, и пташекк тогда тоже надурил.
– И в покер, – кивнула Эмма. Карты вновь запорхали, ожили ведомые фарфоровыми пальцами. – У меня долго не получалось. И так здорово как у него вряд ли выйдет.
– Эмм, – промычал Константин, он это манеру ведь тоже подхватил от Луи. Эмм это не имя, одно мычание. Что в него вложишь? Как её уверить, что всё верно, что здорово, что твоих пальцев уже хватает, хватит, чтобы… только дай коснуться, коснись меня.
«Один поцелуй», – подумал Константин и ужаснулся, раньше бы он не думал, а наклонился и поцеловал. Но раньше он не целовал ведьм, он не ведьм раньше целовал, а славных девочек, полупрозрачных девочек, поблёскивающих в ночном неясном свете девочек с пухлыми сладковатыми губами. Губы у Эммы были сухие и красные после только что выпитого горячего кофе из термоса.
– Так какой вопрос, кэп? Удастся ли свалить с Верны?
– Два, – сказал он. – Можно два? – уточнил. Эмма кивнула. – Второй будет. Давай стандартно. Любовь и власть.
– Можно и три, но чуть точнее. Так будет не проще, но как это… ёмко. Так я смогу ответить прицельно.
– Я не знаю, как точно. Не знаю, – признался Константин.
Глава 10
пираты и патрульные
I
Господин без имени обещал явиться на площадь с фонтаном не позже половины восьмого. Площадь в Портовой была только рыночная и без фонтана. Константин не до конца понимал, как сможет его найти: незнакомая, ну почти незнакомая, станция, не существующий фонтан и человек, не пожелавший назваться. Писал он как лицо должностное сухо, без угроз, но явно потряхивая казенным оружием по ту сторону экранчика пиратского, ну для него не пиратского, конечно, коммуникатора. Пираты, которые патрульные. Боже, что за планетка? Захочешь полетать себе на дирижабле с сабелькой в своё удовольствие, так нельзя же. Покажи разрешение на ношение сабельки.
Щека, кстати говоря, ещё ноет. Манипуляции Фет помогли сохранить зуб, он прирастает обратно, но, как помнил Константин, просто выбитый зуб заживает быстрей, а может просто регенерация тканей на Верне оставляет желать обезболивающего. Тупой удар выбил его из жизни на непозволительно вялые три дня. Разобраться с этим господином, будь он неладен по ту свою сторону экрана, стоило раньше. Были бы силы, Константин бы ринулся к нему разбираться в тот же день. Или то ночь была? Ну не важно. Надо с Эммой поговорить. Пират недвусмысленно дал понять, что с Константином желают переговорить законники и сунул, сунул же после взаимного мордобоя этот чертов коммуникатор, любовно пригладив карман. Артефакт жизни, к которой не хочется возвращаться.
Тогда, ещё на Южной, Константин сам напросился на этот бал, достал художника, он правда хотел, тогда хотел, теперь не хочет ни здесь служить, ни в прокураторские лапы возвращаться. Надо с Эммой обсудить и с остальными тоже не помешает. Но с Эммой нужно объясниться. «Я вроде б не сделал ничего, – мысли крутились тревожные, – ничего что было предательством. Пока. Ещё. Надо поговорить».
Он беспокойно слонялся по коридорам нижний палубы. Здесь было темно и землисто и затхло пахло картошкой, как в настоящем подвале. Константин не часто бывал в подвалах, в отцовском доме был погреб с элитной алкашкой, куда обычно отец спускался сам, желая пустить пыли в глаза не менее элитным гостям, либо дворецкий. Константина туда не пускали, отец уж слишком дорожил своей коллекцией сухих вин со всех берегов Старого мира. «Старого мира, – покрутил Константин с удивлением, – я стал говорить как Эмма». Подростком он влез туда и утащил две бутылки и первый раз напился, нажрался. Домашние не заметили. Отцу по большей части было всё равно, он замечал Константина в конце учебных четвертей и во время смотров. Он растил себе приемника, а всё что не касалось этого самого «приемничества»: отличных оценок, успехов на стрельбище и на олимпиадах по праву, его волновало мало. Даже серебряная медаль с борцовского состязания его не впечатлила. «Это потому, что она серебряная», – думал тринадцатилетний Константин, в четырнадцать он принёс золотую, а в пятнадцать понял, что дело не в позолоте железной плашки, а в том что отцу на него плевать. На него как на него. Ему важно лишь собственное отражение, которое так криво преломилось в сыновьем лице. Константин ещё трижды таскал бутылки с драгоценным игристым. Казалось, отец при все его педантичности счёт запасам не ведет. Протаскивал в кампус, на тусах уходило всё. Пацаны такое не очень любили, им, да и самому Константину, больше по вкусу что-то крепкое и убойное.
Он остановился. «Хватит», – собственный голос в темноте показался громом. Может поэтому Эмма так тихо разговаривает? Часы показывали что-то около полуночи. Константин зачем-то натянул на них рукав. Достаточно ещё времени, чтобы ни черта не сделать, но выспаться. Достаточно, и чтобы досмотреть Тирхские документы. Тоже ещё подарочек следователя. Константин хмыкнул, хотелось сплюнуть, но самому ж придётся мыть. Уборка у него значилась через две вахты. Внутри жгло. Выбросить, выкинуть к чёрту эти бумажки и всю Тирхскую память. Константин оправил кофту, взглянул на часы ещё раз, прикрыл люк ведущий к картошке и понял, что ему просто необходимо сейчас переговорить с Эммой.
Он поменялся сменами с Луи и получилось, что не спал почти сутки. Голова сделалась чугунной точно старая кастрюля, а ещё в ней что-то плескалось и кипело, да норовило вылиться за край. Константин шёл медленно, сжимая в ладони плашку фетовых таблеток. Выпьет две, а потом кофе. И ещё часов пять протянет. Корабль не спешно подгребал к Портовой. На душе было мерзко. Константин предпочёл бы ветер и проливной дождище на палубе настоящего корабля. Но кругом было лишь небо, бесконечное и злонравное. По пути к буфету он набрёл на Эммину каюту, сложно было в прямом коридоре на неё не набрести. Ему ужасно хотелось переговорить об этом с Эммой, не то попросить совета, не то объясняться. Сколько же он врал ей? Врал Эмме и всему Небу… Или не врал, но просто не договаривал. И они ведь тоже играют в молчанку: Константин видел, как Луи тайком пробирается в лабораторию, как шарит в Эммином компьютере; видел и как доктор шептался с пиратами, встречался с накрахмаленным пареньком у края рынка, а Эмма? У Эммы тайн больше чем браслетов. Её дверь оказалась не заперта. Константин постучал и вошёл, не дождавшись ответа. Его время ускользало. Как медленно сегодня идёт корабль! За штурвалом Фет.
Эмма спала.
Она лежала на самом краешке кровати, свернувшись в тугой комок. Константин думал, что так могут спать только кошки, а потом на ум пришла какая-то муть про одиноких людей и закрытые позы. «Поздно», – пожурил себя Константин, ведь поговорить можно было и до. До смены, которой он поменялся, до того, как Небо причалит, а Эмма уснёт. Он взял плед, валявшийся сиреневой лужей у шкафа, и накрыл свою ведьму, и вышел прочь.
Найти площадь с фонтаном, поговорить, а дальше, как пойдёт. Он обязательно найдёт время всё объяснить. Он же не собирается на самом деле придарить Небо военным? Ну что за бред? Константин взлохматил волосы и не без удивления заметил, что вспотел. Он нервничает? Боже, но почему? Просто разговор с очередным придурком? Скольких придурков ему довелось встретить!
Корабль встал, и дверь отъехала, и лампочка мигнула зелёным, и Константин спрыгнул, и человек в светоотражающем жилете попросил документы, протянул бланк. Константин пожал ему руку и, кажется, испачкался, но в кармане был платок, а в другом кармане антисептик, а голове какая-то муть, молочная каша, сырая мешанина досады и нежности. Разве бывает внутри столько неразделённой нежности? А ещё влечения, и досады, оттого что всё разворачивается так, как разворачивается? Жилет быстро разобрался с документами, махнул напарнику, и Константин ушёл. Площадь с фонтаном оказалась площадкой в ближайшем скверике. Эдакая любезность. Видимо, господин без имени побоялся, что Константин заблудится, и он опоздает на службу.
Снаружи было свежо: вентиляция разгоняла застоявшийся ночной воздух. По тротуару, огибая раскопанные клубы, переваливаясь с щётки на щётку, ползла подметально-уборочная машина. В «предрассветном» полумраке всё виделось медленным и тяжелым. Электроэнергию в Портовой экономили, на ночь освещение приглушали, а рассветом считали семь утра – хорошее время, чтобы встать и отправиться на работу. «Половина седьмого», – отметил Константин. Надо же, он пришёл вовремя, а этот, так просивший не опаздывать, где-то застрял. Машина с её нелепыми синими щётками казалась неповоротливой и пузатой, из приоткрытого на треть бокового окошка вилось облачно табачного дыма – уборщик курил, курила машина. Вся Портовая сонно прикуривала, предчувствуя медленный электрический рассвет. Константин вдохнул чужой холодный табачный воздух и шумно выдохнул, и снова вдохнул. Он не курил, пробовал как-то лет в пятнадцать, в пятнадцать все пробуют – не понравилось. Та, кого он не спас, курила. Марихуану. Она не считала травку наркотиком. Марихуана пахнет слаще, пахнет солнцем, полем, потом, пахнет тусами, её обнажённой не то горячей, не то горячечной розовой кожей, её золотыми кудрями высветленными, плотной пудровой помадой, белым кружевным чокером на шее, и пусть это не запах, но вихрь всего, что осталось – память запахов. На удивительно тонкой бледно-мраморной горячено-горячей шее белый чокер, шлюший ошейник с красным камешком-рубином. Она кутала этим кружевом засосы, твои поцелуи. Мазала тональным кремом, выбеляя лицо и шею до кукольной фарфоровой хрупкости, а сверху повязывала кружево. Засосы сначала бардово-коричневые похожи на продолговато овальные коричные пятна. Корица. Белые булки-улитки и кофе с пенкой, обязательно сладкий, но на обезжиренном молоке, в высоких стаканах в картонных подстаканниках, когда они жили вместе, те пять месяцев Константин таскал эти булки-стаканы. Он пил, она курила, а потом они трахались. Завтрак ценой с хороший стейк. Он тогда не считал деньги.
Машина уехала, оставив две мокрые колеи на асфальте. Включился фонтан. Пришёл господин, откашлялся. Высокий, худой, бородатый.
– Доброе, – сказал он, натягивая маску, – У меня бронхит. Не пугайтесь.
– Привет.
– Сигарету?
– Нет, спасибо.
– Как добрался? – господин с бронхитом тоже перешёл на «ты».
– Без пробок, – бестолково пошутил Константин. Оглядел собеседника, подсовывающего сигарету под маску, запоздало протянул руку. Тот был повыше и похудей, телосложением напоминал Фета, форма сидела на нём неважно. «Пошла бы мне эта форма?», – прикинул Константин и тут же не к месту вспомнил, как Эмма в первую встречу назвала его красивым, красивой агиткартинкой. Какими были бы следы поцелуев на Эмминой коже фарфоровой и без пудры, тонального, перламутровых блёсток, коже, пахнущей ни сладкой потной вожделенной марихуаной, но терпким можжевельником. Какими будут её поцелуи? И почему Эмму лишённой всякой коричной сладости целовать хочется больше? Потому что нельзя? Потому что она недоступная взрослая, далёкая как отец? Не умеет отвечать искренне, не желает смотреть прямо? Не то же ли самое чувствует Луи, вымаливая внимание доктора?
Нет.
«Нет», – отмахнулся Константин.
– Мда. Припозднился я. А вы вовремя, – жамкая сигарету губами, заключил господин. – Не возражаете, если мы пройдём ко мне в кабинет? Ведомство за одно посмотришь. – Он через предложение перескакивал с «ты» на «вы», и Константину уже хотелось взять его за шкирку и встряхнуть. – У нас контора покруче, той, ну куда вас засунуть хотели. Может, ты и прав, что сбежал. И с экипажем Неба познакомиться успел к тому же.
– Не против, – оборвал этот поток Константин. Слушать то, как он говорит о Небе… Какое он вообще право имеет так говорить о корабле?! Но это хотя бы отрезвило. Пора бы как бы уже.
Ведомство, которое контора покруче, всё ещё было конторой – высоким серым зданием по ту сторону фонтана. Непримечательные стены, заурядная дверь, турникет, похрапывающий с ночной смены охранник.
Господин приложил пластиковый пропуск к турникету, тот неохотно пискнул. Вдвоём, прикинул Константин, по одному пропуску они не пройдут.
– Здравствуйте, – рявкнул он, получилось громче, чем он рассчитывал. Охранник дёрнулся. С его колен свалился планшет.
– Здрасьте, – пискнул он почти на тональности турникета.
– Я с ним! – Константина указал на господина, почти прошедшего, почти застрявшего, зацепившегося краем кителя о лапу турникета. Факт очевидный, конечно. – Пропустите?
– Д-д…, – то ли вздохнул, то ли задохнулся охранник. – Документы пожалуйста. Я вас запишу.
– Нет необходимости, – всполошился господин. Он наконец весь вылез вместе с расстёгнутым кителем и сумкой.
«А всё потому, – усмехнулся Константин, – что форма должна быть по размеру – раз, и застёгнута – два».
– Мне не жалко, – улыбнулся Константин, документы он собой не брал. Он явственно ощущал, что тратит ни на что драгоценное время господина. – Куда записываться?
– С-сюда, – охранник уронил ручку на толстый, но пустой журнал посещений. Огромная книжища была открыта где-то на третьей странице.
– Отставить! – приказал господин. – Боже триединый! У нас нет на это времени. Открывай.
Но опоздал сегодня не Константин. Турникет всё также жалобно пиликнул. Константин подавил желание перемахнуть эту хиленькую конструкцию. У него было, что странно, хорошее настроение, настроение подгадить ведомству. Почему-то в охраннике с турникетом, слитым в одно несчастное существо, и в господине, и в этом крепком сером лифте он видел дом: паскудную рожу Августина, ласковое до боли, до визга напутствие прокуратора и все укоры отца, и себя. Эмма права, в двадцать три не становятся генералами, даже такие герои как ты Кесаев. И ты Кесаев не тот Кесаев. Лифт прибыл.
– Прошу вас, – сказал господин. Он ещё не злился, но был близок к тому.
По коридору перед ними семенила девочка в очень узких брюках, в очень. Особенно на…
– Кесаев? – подтолкнул его господин.
– А почему, не знаешь, верх мужской формы, – протянул Константин задумчиво. Девочка закрылась в кабинете. – китель, а женской – приталенный жакет? На женщинах ткань экономят?
– Нам сюда, – указал господин. Нет, и сейчас он ещё не сердился. – Не знаю, – вздохнул, – честно не знаю. – А Эмма знала. – Но если примешь моё предложение, сможешь лично разобраться.
– М-м. Но представлять меня охране ты пока не намерен?
– Нет, – отрезал господин.
– И представиться сам не желаешь?
Господин криво улыбнулся, протянул руку, процедил имя. Имя ему не шло, и Константин решил всё так же мысленно считать его просто господином.
– Твоё положение на Верне весьма шаткое. И стало оно таким твоими же усилиями, заметь.
– Ага, – кивнул Константин. – Давай к делу.
– Внутрь. Проходи.
– Нарциссы?
Кабинет господина украшали три одинаковых белых букета в трёх одинаковых белых вазах.
– Ирисы. Не сортовые. Дикие вроде как, насколько это возможно в тепличных условиях.
Константин кивнул и плюхнулся в кресло, не дожидаясь приглашения. Кресел было два, одно поскромнее, Константин выбрал хозяйское.
– Удобно?
– Вполне. Так что тебе нужно?
– Небо, – легко ответил господин. – Всё просто, Кесаев, – его плечи в плохо подобранном кителе дернулись. – нам нужен корабль. Добудь его и получишь кресло. Хочешь моё, хочешь новое прикупи.
Константин сам того не желая окинул взглядом предложенное кресло: просиженное, чёрный, местами протёртый дермантин.
– И на кой чёрт вам корабль?
Господин усмехнулся. Конечно, он ждал этот вопрос. Конечно, он отвечать на него не намерен.
«Нужен, Кесаев. Да не смотри ты так. Не уж то сам все приказы своим солдатиком разжёвывал. Разжёвывал? Нет? А были ли у тебя те солдатики?»
Константин сердито мотнул головой и только потом понял, что собеседник молчал. «Проклятье, – выругался герой, не разжимая губ. Лицо его стало сердитым и точно оледеневшим. Он попытался моргнуть, вышло с трудом, будто мышцы все онемели, будто тело стало чужим. – Что за?!».
– Молчаливое Небо корабль Нового мира, единственный в своём роде. На всей Верне да и у нас на родине не найдётся похожих. Это другие технологии, другие двигатели, материалы корпуса, внутрянка. Я в это плохо разбираюсь, но есть люди готовые глотки грызть лишь бы залезть под подол, – он хрюкнул, – твоему кораблику.
– Хотите украсть?
– Не хочу упустить преимущество в небе. Если кто-то из местных раньше нас получит технологии Неба, наши притязания…
– Понял, – перебил его Константин. – Почему бы тогда не купить? Эмма продаст.
– Продаст? Чокнутая ведьма ненавидит военных, уж не знаю, что мы ей сделали. Не трать время на уговоры. Приведи мне Небо. Не гоже, чтобы такая птичка была в руках шарлатанки, вора и бывшего пирата.
«Пирата?» – не понял Константин, но с этим можно разобраться потом.
– И что мне с этого будет, кроме кресла?
– Придумаем! Ну по рукам тогда, раз согласен?
– Нет, – Константин покачал головой. – Мне просто любопытно, за что вы планировали меня купить. – Он усмехнулся.
– Купить?
– Только про долго не готорие. Все свои долги я отдал. Небо не мой корабль, не мне решать его судьбу. И уж точно не вам.
– А кому тогда? Ведьме? Кесаев, вспомни, твою мать, кто ты. Ты прокуратору служишь, а не какой-то мелкой шлюхе.
Шлюха. Вот как он об Эмме думает! Вот почему Константину хочется раскрасить ему рожу, расквасить к чертям собачьим!
– Зачем ей корабль? Миссию-то свернули.
«Тварь», – подумал Константин.
– Нам он послужит лучше, – закончил тот.
– Прекрасно, – улыбнулся Константин.
– Договорились? – улыбнулся этот.
– Нет, – продолжил он, всё шире ухмыляясь. – Я, как помнится, уже посылал ваших коллег к чёрту. Думаю, и вам туда.
– Кесаев!
– Да что такое? Неужели я не могу спокойно странствовать по Верне? Чего это вы меня всё припахать желаете? Я больше не служу. И Небо вам служить не будет. Так что всего вам доброго, господин.
