Евгения Чепенко
Вера в сказке про любовь
Роман дописывать надо, меня читатели скушают, но так же не ответишь. Если так ответишь, то есть вероятность, что в пятницу и выходные буду и впрямь роман дописывать, а не делать что-то, что уже там без меня запланировано. Надо теперь исхитриться и ответить как-то очень подходяще, очень умно. И чтоб пригласил, и чтоб не подумал, что бездельница:
– Ну…
– Поехали с нами вокруг Ладоги?
Я так-то потерянная была, а после его поспешного вопроса и вовсе замерла без движения.
В его деле (то бишь приглашении дамы на продолжительный пикник) главное – решительность и внезапность. В моем деле (выдаче достойного истинной леди ответа) главное – вдумчивость. Надо уточнить детали, не соглашаться сразу, побыть недоступной.
– Поехали, – радостно кивнула я, понимая, что с недоступностью у меня проблемы возникли.
– Ты только пару теплых вещей не забудь, а с остальным мы сами.
– Хорошо.
Я заулыбалась. Чувство неповторимое, когда тебя стараются заведомо лишить проблем. В общем, мне понравилось, что тут еще скажешь больше? Но пару минут спустя поняла, что можно сказать и больше. Точнее, ощутить. Свет доел, поднялся и пошел посуду мыть. Не так, как это обычно мужчины делают. «А чем мыть?» «Куда складывать?» «А вытирать?» «Это от чего?» Не так. Он просто тихо поднялся и помыл свою тарелку, потом еще одну, потом вилки и так далее. И весь его вид не говорил: прерви меня, я просто в рыцаря играю. Напротив, когда я рот открыла, он на меня сурово так взглянул, что прерывать его перехотелось на корню. А потом моя сказка на сегодня закончилась: младшему пора было спать.
Уходили они забавно. Один сытый и счастливый сжимал в руке стебель с тремя фиолетовыми соцветиями. Второй сытый и несчастный не сводил с меня взгляда печальных синих глаз. И я любовалась ими обоими, пока двери лифта не скрыли их от моего взора.
Впрочем, положение сохранялось в таком виде недолго. Каких-то полчаса спустя Свет позвонил:
– Привет, – не удержалась я от неприлично нежного и ласкового тона.
Он помедлил, собираясь с отвагой и наконец начал говорить то, что, полагаю, хотел сказать весь вечер.
– Кошечка, – почти умоляюще пробормотал он.
Я и сама не поняла, что вопросительное промямлила в ответ. Когда он так называет, да еще таким тоном – это свихнуться можно.
– Ты придешь? – теперь тон его сделался виноватым.
И замечу, не напрасно. Настолько нахальным со мной не был пока никто, это в сочетании с общей беспомощностью подкупало. Хотелось уже бежать к нему со всех ног, но сдаваться вот так сразу тоже не дело.
– Зачем? – еще более ласково и нежно проговорила я.
Свет нервно засмеялся.
– Чтобы…
– Чтобы что? – побыть безжалостной всегда упоительно, особенно, если речь заходит о сексе.
– Иди сюда, – его голос стал ниже и немного жестче.
Игра хороша, но, судя по неожиданно изменившемуся настрою собеседника, пора было сдаваться.
– Иду.
Двери лифта в «Пандоре» с тихим шуршанием отъехали в сторону, и я оказалась прямиком в теплых объятиях.
– Пришла, – прошептал он мне в губы, прежде чем продолжить целовать, и, прежде чем настойчиво уводить за собой в квартиру.
Прижатая к стене в его спальне, остро ощущая его желание сильнее, чем свое, чувствуя его спешку и удовлетворение от каждой мелочи во мне, я вдруг осознала, почему никак не могла понять его поведение. Свет сильный, умный, ответственный, он абсолютный, но он ребенок. Очень рано повзрослевший ребенок. Непредсказуемый, безгранично обаятельный сорванец. И именно со мной этот сорванец высовывает нос постоянно. А разве можно предугадать поведение первого на деревне хулигана? Сложно. Вот и я не справилась.
– Вера, – пробормотал он с исступлением, и я послушно извернулась, позволяя раздеть себя.
А потом я вновь оказалась на его кровати и вновь изнемогала от его любопытного, изучающего взора, от нежных горячих ладоней. Время тянулось патокой. Я чувствовала, твердо знала, сколь сильно он хочет, но он заставлял себя терпеть, позволял себе мучиться желанием, умножая его ежесекундно мной. Странная, сладкая, изощренная пытка для него и бесконечное безумное наслаждение для меня. Разве передашь словами, как потрясающе видеть и чувствовать, что мужчина изнемогает, слышать, как он надрывно стонет от каждого твоего легкого движения и вздоха, знать, что причина тому – ты.
Знание мне понравилось, слишком понравилось.
Я уперлась обеими ладонями ему в грудь и заставила перекатиться на спину. В таком положении могла видеть его лицо, и, судя по выражению, Свет совсем не возражал оказаться подо мной. Больше – в его глазах читались восторг и напряженное ожидание. Он замер, кажется, и дышать глубоко боялся. Теперь к мучениям приступила я. Была его очередь быть моим предметом изучения.
Всего минута. Он выдержал максимум минуту, после которой мне пришлось ловить его руки. Теперь я старалась удержать их, крепко прижав к матрасу, а ласку продолжила губами и языком. Впрочем, так он выдержал еще меньше.
С измученным стоном Свет силой попытался освободить руки. После недолгой борьбы вновь сдался. Получив это маленькое добровольное поражение, я не стала изводить его дальше.
Горячий, сильный, нежный, безумный. Весь мой и весь во мне. Он шептал и выгибался. В почерневших глазах не читалось ничего, кроме дикого напряжения. Он лишь прикрывал их и стискивал зубы в такт моим движениям. Сжимал мои пальцы, уже не замечая, что я по-прежнему удерживаю его руки. Я сама через мгновение потерялась в нем. Все, что слышала – мое имя, которое он с изнеможением шептал снова и снова. Все, что чувствовала – наслаждение, током проходящее по телу от каждого его движения во мне, его стремление быть глубже. Чем лучше ему удавалось последнее, тем острее, ярче становилось наслаждение.
Теперь он сжимал мои пальцы до боли, метался подо мной. Не чувствовал себя, свое тело. Он чувствовал меня, существовал для меня, кончал в меня. Женщина никогда не отдается мужчине настолько, насколько мужчина способен отдаваться ей. Насколько он способен принадлежать ей, насколько беспомощен перед ней. Со всем своим физическим превосходством и природной выносливостью он всегда слаб лишь перед одним созданием – женщиной.
Я неотрывно наблюдала за Светом, стараясь проникнуть в его мысли и чувства. Каждое мое движение, каждый вздох должны были продлить его безумие. Не столь важно получить удовольствие самой, сколь растянуть удовольствие для него. Пусть дольше вот так мечется, пусть дольше растворяется во мне – я приложу максимум усилий. И дело вовсе не в альтруизме или влюбленности, как может показаться на первый взгляд. Нет. Есть в моем характере одна тяжелая черта: я – бесспорная и абсолютная собственница, когда речь заходит о мужчине… моем мужчине. А Свет мой. Он сам так решил.
Стремление обладать целиком, заставить принадлежать только мне – вот истинная цель того, что я делаю, и оно же мое высшее удовольствие. Нет ничего более ценного, чем жить с постоянным осознанием того, что ты нужна. Нужна не потому, что носки найти не могут или ужин приготовить, а потому что обнять никого другого не могут. А такое днем с огнем не сыщешь, вот и стремлюсь я всегда инстинктивно завладеть, не отпустить, и сама же несказанно наслаждаюсь этим процессом. Словно игра в кошки-мышки. Поймаю или не поймаю?
– Кошечка, – едва слышно обессиленно прошептал Свет.
Моя сексуальная, восхитительная дичь пристально изучала меня. Я заулыбалась такому совпадению моих мыслей и его обращения, да еще сказку вспомнила о глупом мышонке. Короче говоря, Свет не представляет, с кем связался.
Он поочередно покосился на свои запястья, которые я все еще удерживала, и с немного смущенной озорной улыбкой вновь взглянул на меня.
– Не-а, не отпущу, – с наигранной беспечностью ответила я.
Свет ухватил меня за пальцы, резко и с разочаровывающей легкостью завел наши руки себе за голову так, что я почти упала на него.
– Кто кого не отпустит? – с плохо скрываемым смехом удивился он мне в губы.
– Блин…
Его поцелуи бесподобны, это я уже успела заметить. Они на меня гипнотически действуют. Не отрываясь, он потянул наши руки выше, прижимая меня к себе сильнее таким образом. Теперь я совсем лежала на его груди, потеряв возможность всякого маневра. Да и разве пришло бы мне в голову совершать маневры? Добровольно отказаться от восхитительного молчаливого рассказа, какая я желанная? Никогда. Все его тело, не только губы или язык, даже глубокое сбивчивое дыхание ярче всяких слов говорили обо мне, о его личном восприятии меня.
– Значит, настроение не лиричное? – вдруг прервал поцелуй Свет, в синих глазах затаилась улыбка.
– Что?
– В лиричном настроении ты предпочитаешь быть снизу.
Он это запомнил?
– Ты это запомнил? – растерялась я, в мгновение лишившись как минимум половины прежнего настроя на секс.
Свет вдруг стал серьезным, его взгляд сместился на мои губы:
– Разве такое забудешь?
Вся утерянная половина вернулась обратно. Я напряженно следила за выражением его лица, стараясь не упустить ни единой эмоции.
– Разве забудешь тот свитер, в котором ты по квартире ходишь?
Свитер?
Я прерывисто вздохнула.
Единственный свитер, о котором он мог говорить в таком контексте – мой междустирочный домашний. У женщин частенько имеется такая суперстильная тряпочка, которую и надеть не наденешь, и выкинуть рука не поднимется. Вот у меня такая была. Неприлично модный, неприлично дырявый, дорогой, вязанный, довольно длинный свитер… а может, кофта. Сама терялась, как правильнее это называть. Купила я незаменимую вещь под влиянием двух давящих факторов: Карины, утверждавшей, будто бы мне просто необходимо что-то вызывающее и ужасно сексуальное, и пятидесятипроцентной скидки.
Придя домой, я обнаружила, что даже с джинсами и майкой вещь делает меня не просто сексуальной и вызывающей, вещь записывает меня в штатные порноактрисы. В сердцах я забросила безобразие в дальний угол шкафа и постаралась забыть свою досадную оплошность как страшный сон. Через пару месяцев достала и начала носить в качестве домашнего платья из принципа «все остальное в стирке, а меня никто не видит».
– Разве забудешь, как ты выгибаешь спину, держа руки над головой, и эта шерстяная сетка натягивается на твоей груди? – Свет сжал мои пальцы сильнее, а я задержала дыхание и замерла, всем телом отчетливо ощущая, как он напряжен.
– Кошечка, – прошептал он мне в губы. – Разве можно было потом смотреть на тебя и не видеть, как ты плавно встаешь из-за стола и поправляешь ткань, медленно проводя ладонями по талии и бедрам? – на последних словах он сменил положение наших тел.
Теперь я лежала на спине и во все глаза смотрела на лицо Света, хотя вот так черт его видеть не могла. Он положил обе руки мне на талию и мучительно медленно провел ими вниз до середины бедра.
– Ты ласкала себя так дважды…
Ласкала?!
– А подол той паутины заканчивался здесь. – Он провел пальцами черту намного выше середины бедра.
Я удивленно выдохнула, когда меня неожиданно повернули на бок. Свет прижался к моей спине и вновь скользнул ладонью от талии вниз:
– Я мог бы помочь тебе тогда. – Свет коснулся губами плеча, очертил языком мочку уха. + Или сейчас…
Будто пытки ради, проводил теперь пальцами вверх-вниз по внутренней стороне моих бедер.
– Позови, – напряженно попросил он.
Я выгнулась и едва слышно застонала.
Свет прижался ко мне сильнее:
– Позови, – прошептал он над моим виском, – как могла бы позвать тогда.
Я положила свою ладонь поверх его, направляя и разменивая пытку на наслаждение. Он не сопротивлялся, только дыхание стало тяжелым, прерывистым. Я твердо знала, что Свет следит за мной, ловит каждый стон, наслаждается происходящим и ждет. И чем сильнее я выгибалась, чем протяжнее стонала, тем сильнее прижимался он ко мне, и тем отчетливее я чувствовала его болезненное напряжение. Пока наконец не решила, что не выдержу сама:
– Иди ко мне…
Этого хватило, чтобы Свет мгновенно с надрывным вздохом исполнил просьбу. И он вовсе не отдавался мне, как это было несколько минут назад. Совсем нет. Словно месть за то мгновение, когда видел меня и не мог получить. Лежа под ним на животе, я не имела возможности пошевелиться. Не имела, да и не хотела. Свет сжимал мои волосы и осторожно, но ощутимо тянул их на себя, вынуждая запрокидывать голову. От этого каждое движение его бедер отзывалось болезненным, бесконечным наслаждением. Сильнее, дольше, глубже – это все, о чем я могла думать, все, что могла беззвучно шептать. Побыть чьей-то собственностью не менее потрясающе, чем обладать кем-то. Чувствовать, как обладают тобой, как мягко подчиняют себе – сладкое и безумное удовольствие.
Он произносил мое имя снова и снова, иногда едва различимо, иногда отчетливо, всегда с разной интонацией. Заговор или заклинание. Языческий обряд. Знающий имя твое обладает властью над тобой…
Вновь, как вчера, Свет лег на спину и, подтянув меня к себе, прижал к груди. Я чувствовала на виске его теплое дыхание и совершенно осознанно старалась свернуться так, чтобы поместиться в его руках вся. Сумасшествие – вот что означал мой порыв. Я добровольно доверилась другому человеку. Самая безрассудная, самая опасная авантюра в мире – доверять всецело кому-то, кроме себя. И я пустилась в эту авантюру.
Досадуя на себя и свою слабость, решила немного отвлечься на в целом несущественную, но весьма интересующую меня тему.
– Свет, – как можно ласковее позвала я.
Он издал хрипловатый неразборчивый звук, в задумке призванный, видимо, быть вопросительным.
– Ты когда меня видел?
– В понедельник, сразу после каруселей.
Судьбоносный день я припомнила быстро. Именно тогда встретила Тихомира и действительно полночи провела на кухне за ноутбуком с кофе в своем междустирочном одеянии. И шторы, очевидно, задвигать до конца не трудилась – так коситься на окна соседа было удобнее. Повезло еще, что за зюк не хваталась. В ту ночь у него свет не загорался, зюк и не был нужен. И да…
– А как ты…
– Бинокль у сына одолжил, – сонно проговорил Свет.
Я запрокинула голову, вглядываясь в его лицо. Он блаженно улыбнулся и нажал указательным пальцем мне на кончик носа.
– Тебе разве не должно сейчас быть стыдно? – со смехом удивилась я.
Он лениво поморщился:
– Мне стыдно.
При этом лицо его осталось ангельски безмятежным. С таким лицом не говорят «мне стыдно», с таким лицом вопрошают, что такое стыд.
Я все продолжала улыбаться, рассматривая его закрытые глаза. Как и вчера, Свет мгновенно начал засыпать. Была бы помоложе, поглупее, может, и обиделась бы на такое на первый взгляд очевидное пренебрежение своей персоной. Но поскольку время глупостей давно осталось в прошлом, я ничего кроме безмерного удовлетворения своим достижением не ощутила. Нет большего чуда, чем быть источником тепла и покоя для уставшего одинокого человека. Не я одна доверилась ему, он только что сделал то же самое. Хотя, вру. Он еще вчера это сделал. А может, и раньше, просто я под натиском своих впечатлений и страхов не заметила.
Мысли вновь прыгнули на сногсшибательное признание. Я вдруг осознала, почему поведение Света в последующую субботу у мамы показалось мне таким странным. Эта его подозрительная радостная взволнованность при виде меня, и неожиданное подтверждение Рудольфу, что подружились. Теперь, когда ключевое звено получено, все вставало на свои места. Цепь событий выстроилась в логичный и стройный ряд.
Легкое опьянение сняло контроль, он играл со мной в переглядки за столом, подмигнул. И такси…
«А грешник давно надеется, что она все-таки ненадолго слетит к нему».
Я не удержалась от самодовольной улыбки. Эта его фраза тоже обрела смысл.
И телефонный диалог. Вот почему он хотел сцену из книги вживую и на себе. Я с тихим вздохом осознала, что он сцену читал и при этом ведь точно не постороннюю девушку на месте героини представлял, а вполне конкретного автора во вполне конкретном одеянии.
Догадка мне понравилась. Очень!
Я вновь взглянула на лицо Света. Он спал. Обнимал меня и спал.
Безумно хотелось побыть любопытной, расспросить, узнать подробности, но увы… Терпение – добродетель.
Я осторожно провела пальцами по его уже колючей щеке и протяжно вздохнула, сожалея о том, что не могу забрать часть его усталости и боли на себя. Сегодня оставалось не тревожить чужой сон и найти свой.
Глава 12
Пятница
– Кошечка, – шептал сексуальный голос надо мной. – Вера…
Я шевелилась, но так вяло, что наверняка не производила впечатления человека пробудившегося.
– Кошечка. – Теперь меня погладили по шее и груди, отчего я протяжно вздохнула и выгнулась.
Потом ощутила его губы на плече, ключицах, животе. И его руки, его теплые нежные пальцы. Я вздохнула и застонала. Сон и явь слились воедино, порождая причудливое состояние транса.
Сквозь приоткрытые веки увидела его сосредоточенное лицо. Он снова изучал, снова наслаждался лаской, только, кажется, на этот раз намеревался провести меня по этой блаженной дороге одну. Сделав это маленькое открытие, я испуганно замерла.
– Вера, – предупреждающе шепнул он мне на ухо и начал свою игру заново.
Позволять мужчине изучать себя при свете дня настолько тщательно – дикость, но я с легкостью пошла на эту дикость, только бы не останавливался он в своем любопытстве. Он и не останавливался.
На сей раз Свет желал понять, как и отчего Вера с ума сходит. И понимал ведь, искал и находил, а я только вздыхала в голос да ногтями по простыне скрипела. Вот такая счастливая подопытная.
– Проснулась? – с улыбкой спросил он, когда я немного успокоилась и дыхание выровняла.
– Издеваешься?
Он засмеялся.
– Кто над кем сейчас издевался – это еще посмотреть. У тебя десять минут. Не управишься – отнесу в машину, в чем застану.
Я прекратила нежиться, распахнула глаза и уставилась на Света:
– А сколько времени?
– Двенадцатый час.
– Двенадцатый?! – я завернулась в одеяло, села и оглянулась в поисках одежды и полотенца. – Мне же вещи собрать надо…
– Уже.
Я непонимающе взглянула на Пересвета.
– Что значит «уже»?
– Мы с сыном с утра сходили и все нужное тебе собрали. – Он поднялся с кровати и потянул замершую меня следом. Потом задорно, по-мальчишески улыбнулся, легко поцеловал меня в лоб и направился к двери. – Десять минут!
Бинокль, тщательно упрятанный в кухонном шкафу, перестал казаться хоть сколько-нибудь весомым преступлением.
Целеустремленный мальчик, ничего не скажешь.
Я подтянула одеяло и, найдя-таки вещи, отправилась в ванную укладываться в выделенное время. А дальше, как в информатике с черным ящиком. Свет впоследствии с ним порой будет сравнивать мою голову. Мы не знаем, как он, ящик, работает, но знаем, что будет, если воздействовать на него определённым образом. Итак, параметры на входе: блаженное ощущение, что Вера – выспавшаяся, удовлетворенная женщина, и пара минут под струями теплой воды. Черный ящик, то бишь Вера, сработал, и от параметров на выходе включилась сигнализация.
Не то, чтобы я вдруг записала Света в маньяки. Нет. Но, в конце концов, какая женщина не допустит хотя бы мимолетной тревоги, что в ее личное пространство вот так без спросу вторглись? И неважно, что я сама в этом вопросе – не ангел, вторгалась в его пространство не раз, что изучил он меня ближе некуда уже буквально, что засыпаю третьи сутки подряд в его кровати, что вчера даже домой заходить не стала. Неважно! Все меркнет перед вполне конкретными, приземленными фактами. У меня зюк на кухне, хоть и спрятанный! Кавардак в нижнем белье, кровать не заправлена, схемы по роману по всей гостиной разложены. Там Эдуард в тумбочке! Особенно пугала встреча Света с Эдуардом. Я покраснела, пулей выскочила из ванной и тут же столкнулась с субъектом своего беспокойства.
– Ты чего? – мгновенно уловил неладное субъект.
– А где вещи?
Он окинул меня быстрым удивленным взглядом, проверяя, видимо, все ли на месте. Все было на месте.
– Какие?
– Которые вы мне собрали.
– А! – обрадовался Свет и снова по-мальчишески заулыбался. – На кухне. Пошли.
И вот повторенная эта его улыбка заронила в мысли некоторое подозрение, что я что-то упускаю. Что-то очень важное…
Пофиг распластался посреди кухни в обнимку с куском мяса вполовину него самого, самозабвенно чавкал и тихо, но вполне впечатляюще рычал. Тём сидел рядом и уточнял параметры связи между расположением его ладошки в пространстве и громкостью звука, издаваемого котом.
– Это все мои вещи? – догадалась я.
Свет окончательно стал похож на довольного своей находчивостью мальчишку.
– А тебе еще что-то нужно?
Я как-то неопределенно нервно хихикнула.
– Не смешно, да? – поник мальчишка и тут же начал оправдываться. – Тебя же дома вчера не было, мы с Тёмом и решили, что зверя покормить надо.
Мне захотелось подойти, обнять и убедить, что шутка ну очень смешная. Просто невероятно смешная! Но никакая мужская гордость не выживет в такой откровенной жалости. В общем, ничего мне не оставалось, кроме как продолжать диалог.
– И давно зверь кормится?
Свет задумчиво почесал щеку, глядя на Феофана.
– Не очень. Это второй кусок. Я не знал, что коты столько кушают.
Я бы не сказала, что Поф кушал, скорее, откровенно жрал. Потому что родная хозяйка в жизни ему столько сырого мяса не давала, да еще такими кусками.
– Поверь, он тоже не знал, что столько кушает.
– Да? – Свет перевел озадаченный взгляд на меня.
Я засмеялась. Сознанием владела удивительная легкость. Снова с этим мужчиной жизнь меня носом тычет в мою глупую упрямую уверенность, будто опыт, набранный с годами, никогда не подводит. Кто сказал, Вера, что его фраза «все нужное тебе собрали» не шутка? Почему, будучи неоднократным свидетелем его привычки шутить странно и с серьезной миной, ты доверилась своим страхам и домыслам, а не знаниям о нем? Разве так поступает умная женщина?
Пока я сама себя отчитывала, Свет меня обнял и к виску губами прижался:
– Хочешь, правда соберу схожу все, что нужно? Только скажи, где и что лежит.
– Нет, – я отрицательно покачала головой и, снедаемая виной, вжалась в него посильнее. – Я сама быстро.
Благодаря моей глупости он теперь считать будет, что на самом деле должен был сумку организовать.
– Спасибо, – ласково добавила я.
– За что?
– За то, что про кота вспомнили.
Над моей макушкой прозвучал удивленный смешок:
– Не за что. Так мы едем?
– Да! – гонимая чувством вины, я сознательно пропустила мимо ушей его очевидный приказ и нетерпимость к проволочкам.
Впрочем, даже если бы не допустила сейчас ошибки, все равно не обратила бы внимание на тон вопроса. Если речь заходит о мужчине, никогда не стоит ожидать, что он стопроцентно разделит рабочее и домашнее. Какова его ступень на лестнице управления там, в его стихии, где он добытчик, такие наклонности он и будет выдавать семье и друзьям. Обижаться, да и вообще хоть как-то реагировать по факту бесполезно, можно только сесть и мягко объяснить, если уж совсем начальственные наклонности удручают. Меня пока не удручали.
Час спустя я сидела на переднем сиденье, наблюдала, как Свет пристегивает сына, и перебирала в уме, все ли пункты плана по отъезду из дома выполнила.
– Кота проверять не надо просить? – уточнил Пересвет, располагаясь на водительском месте.
– Да, надо бы, – я отчаянно грызла нижнюю губу.
Слишком много мой зверь съел, чтобы оставлять его на три дня без присмотра.
– Маму?
Я произнесла невнятное «угу» и еще более отчаянно взглянула на Света. Свет в свою очередь озадаченно взглянул на меня.
– Что? – не стал долго ждать он.
И почему бы ему прямо сейчас не побыть проницательным? Я бы была премного благодарна. Вздохнув и понадеявшись на отечественный спасительный «авось», я натянуто улыбнулась и приступила к звонку.
– …А куда ты собралась? – ожидаемо уточнила мама. – И с кем? – добавила она самый сложный для меня вопрос на сегодняшний день.
Причем терять дар речи было нельзя, врать тоже нежелательно. Мамчик такое быстро отлавливает и тогда уж безжалостно выбивает все подробности и нюансы великой тайны. Ох, попал Альбертович! Но это так… Лирическое отступление.
– На Ладогу, – начала я, вспоминая, что точнее не представляю, куда меня везут.
– А конкретнее? – интонация родительницы мгновенно стала подозрительной.
Я прикрыла микрофон и шепотом переадресовала мамин вопрос Свету, затем открыла микрофон и переадресовала ответ Света маме, но, к сожалению, подозрительность была разбужена, а тайна обозначена.
– Это ты с кем едешь и на чем?
– С кем? – пошла я на бессмысленную и очевидную хитрость.
– Да, с кем?
Отчаянно старалась выдумать быстрый и правдоподобный ответ, когда вдруг случилось негаданное. Свет забрал из моих рук телефон. Весь свой последующий короткий и информативный диалог с мамой он не сводил с меня внимательного взгляда. Я под этим взглядом себя не слишком уютно чувствовала.
Вот так и вышла в наших отношениях первая настоящая нестыковка. Я понадеялась, что он сейчас скажет хоть что-то, замечание сделает, к примеру, или пошутит, и тогда у меня появится возможность описать свою точку зрения, но Свет промолчал. Телефон только протянул мне обратно, пристегнулся и двигатель завел.
Я тихо вздохнула.
Откуда же я знать могла, что ты скрывать меня не намерен от родных? Я тебя никогда не стала бы, кабы не страшилась твоей реакции. И как теперь всю эту такую, оказывается, глобальную сложность объяснить молчаливому, слегка угрюмому мужчине?
На ум тут же пришла вчерашняя лекция по запуску речи, имена специалистов и прочая полезная информация для Тёмыча, о которой мне еще предстояло без опасных последствий поведать Пересвету. И как я с такой сложной задачей разбираться буду, если даже мелкую не то, что не предотвратила, но и решить не знаю, как. Я еще раз тихонечко вздохнула и вместо губы погрызла ноготь.
– О чем задумалась? – неожиданно ласково спросил Свет.
Я тут же прекратила рассеянно созерцать вид перекрестка перед собой и взялась созерцать причину своих сложностей.
– Не знаю.
– Совсем? – рассмеялся мой непредсказуемый спутник.
– Совсем, – счастливо выдохнула я.
Свет смерил меня теплым нежным взглядом и обратился к сыну:
– Тём, радио включить?
– Фкутить, – коряво согласился ребенок.
Тихие волны блюза затопили салон. Удивительный жанр музыки, особый, уникальный. Ты молод, но не юнец, ты в возрасте, но не старик. Ты отшельник, но не скит, ты бродяга, но не бездомный. Немного философ, немного мудрец, немного эксцентрик. Ценишь старое, но не цепляешься за прошлое, ищешь новое, но не теряешь себя. Не знаю, есть ли жанр музыки, больше подходящий Питеру в это время года, чем блюз. Сырой, ветреный, жаркий на солнце и ледяной в тени, еще плохо одетый зеленью, он так похож на бродячего музыканта с проседью на висках, в потертой куртке и с гитарой за спиной. Того самого музыканта, что в подвале ближайшего к вам паба в свое удовольствие под кружку пива играет со сцены блюз.
В начале лета, когда здесь правят белые ночи, температура воздуха никогда не бывает постоянной. Может, на календаре и значится июнь, но это не мешает жителям и гостям добровольно кутаться в пальто или куртку и затягивать капюшон посильнее. А потом, всего через пару часов, те же несчастные уже в майках обмахиваются импровизированными веерами. Если по весне вы здесь, и на улице вам попадается парень в шортах, пуховике и шапке, не спешите смеяться! Этот чудак либо местный, либо из Финляндии его нелегкая в северную столицу занесла. Не суть важно. Просто знайте, он так одет неспроста. В июне ваш нос обгорает и простывает одновременно.
«Это Питер, детка!» – звучит фраза из уст в уста или пишется от стены к стене.
Редкий человек, владеющий русским языком, побывав здесь единожды, покидает город без ощущения знания глубокой молчаливой тайны, без ощущения печали от предстоящей разлуки. Влюбившись в северную столицу, человек проносит эту любовь через всю свою жизнь, куда бы судьба его ни забросила. Может быть, в Париж, что зовут городом любви, или Лондон, что хранит в памяти и недрах своих величие Римской империи, но сны будут о холодном северном граните, о серебряной мутной Неве, о пронизывающем морском ветре. Город, будто мыслящее создание, находит в вашей голове, в вашей душе, что-то очень ценное для себя, что-то очень нужное и больше не отпускает. Вы – кусочек мозаики его составляющей.
– О чем опять мечтаешь? – ворвался в мои субъективные размышления голос Пересвета.
Я с улыбкой пожала плечами:
– Не знаю. Про дорогу думала. ЗСД проехали.
– Давно, – подтвердил мой спутник и тоже улыбнулся, но как-то немного смущенно.
Может, ошибаюсь, но хотел он что-то еще добавить, только передумал. Потом, мгновение спустя, вновь решился и вновь передумал. Я с двояким чувством страха и любопытства следила за этой борьбой. В конце концов, победила отвага.
– Не очень хотела говорить, что с нами едешь.
Вообще, полагаю, в задумке это был вопрос, но прозвучало скорее утвердительно, чем вопросительно. Я как можно незаметнее глубоко вздохнула, сердце от волнения перешло на учащенный ритм. А теперь, дамы и господа, трюк не для слабонервных. Шагаем по лезвию над пропастью.
– Я думала, ты, наверное, не захочешь, чтоб я говорила.
Кажется, короткая фраза, простая, немного нелепая. Верно?
Неверно. За пару секунд я в уме перебрала больше двадцати иных вариантов ответов, пока не пришла к этому смягченному нападению. Оправдание не примет, в правдивом объяснении заподозрит ложь, на более жесткое нападение точно обидится. Нужно было так составить, чтоб и усредняло все пункты, и коротко было. Все нюансы, все оттенки учесть.
Прошла или сорвалась – ждать долго не придется.
Свет озадаченно нахмурился, потом волосы на затылке своем потрепал, обогнал вереницу дальнобойщиков и лишь после этого заговорил:
– С чего ты решила, что не захочу?
Прошла. Вот они: досада на мою глупость, легкая злость на всю ситуацию в целом, раздражение от необходимости обсуждать нашу нестыковку.
– Не знаю, – я беспомощно пожала плечами.
Конечно, знаю. Такие мужчины, как ты, хороший мальчик, – ветер. Разве можно поймать ветер? Любая попытка обернется заведомой неудачей. Только его и видели. Так могла ли я совершить такую ошибку, представляя тебя матери совсем в ином качестве, нежели пасынок? Нет. Ветер приходит сам и остается сам.
Жаль, правду сказать пока не могу.
Свет свирепо посопел, побарабанил пальцами по рулю и тихо пробубнил:
– Нет, я хотел.
Я удержалась от улыбки. Честно говоря, еще бы и поцеловала с удовольствием, не только улыбнулась, уж больно он очаровательно беспомощно выглядел со своей новообразовавшейся обидой. Женщина, которой он доверился, считала его хуже, чем он есть на самом деле – печаль-беда. Он серьезно к ней, а она, видите ли, подозревала, что не совсем.
