Елена Станиславская
Любомор

Около лотка толпилась очередь – верный признак того, что здесь можно найти нечто особенное. Готовые драники торговка оборачивала бумагой до середины, следом обмахивала веером и с довольной улыбкой протягивала покупателю: работой своей она явно гордилась.

– Медовый-ягодный! – завидев Мару, воскликнула торговка, но обслужить вне очереди не предложила.

Тут, похоже, царило удивительное равенство между высоко и низкосословными. Тьяна заметила нескольких людей, одетых не менее нарядно, чем они с Мару, хотя простого люда было намного больше. Все стояли бок о бок и ждали драники.

Вскоре Тьяна убедилась, что Медович кое-что понимал в еде, а торговка не напрасно гордилась своей работой. Драник, покрытый сверху хрустящей сырной корочкой, аппетитно затрещал под зубами и наполнил рот вихрем вкусов. Каждый кусок был словно пропитан чем-то добрым, домашним и родным. К дранику полагался стаканчик со сметаной и петрушкой, но Тьяна мигом забыла о нем: так хорош был жареный картофель с привкусом сливочного масла, запеченного сыра и чеснока. Как проглотила – сама не заметила.

Мару с легкой улыбкой протянул ей салфетку.

– А теперь – в клуб? – спросила она, промокнув губы.

Он взглянул на часы и подавил зевок.

– Нет, рано. После драника тетушки Ласки будет кощунством не посмотреть фокусы дядюшки Рукокрюка.

– Только не говори, что вместо руки у него…

– Сама увидишь. Ты не замерзла, Островски?

Тьяна не чувствовала холода, но почему-то кивнула. Мару накрыл ее плечи накидкой и повлек за собой – сумрачными безфонарными тропами, петляющими между кусками старых скал. Несмотря на сгустившуюся тьму, Центральный парк и не думал засыпать. В листве шуршали невидимые звери, над головой проносились птицы и летучие мыши, но и люди не спешили покидать городской оазис. Иногда Тьяна и Мару выныривали из фиолетовой тьмы на освещенные дорожки – и видели тех, кто не торопился домой. Музыкант под дубом наигрывал на гитаре старинные осские мелодии, уличные художники медленно собирали свои холсты, кое-где на просторных лужайках светлели расстеленные одеяла и слышался звон бокалов – жители Вельграда устраивали поздние пикники.

Больше всего, конечно, было парочек. Те держались подальше от молочного света фонарей. На отдаленных скамейках, под деревьями, в каждом укромном закутке кто-то шептался, целовался, а иногда тихо стонал. Тьяна не осуждала их – лишь надеялась, что всё по согласию. По звукам казалось, что именно так.

Покрывало в руках Медовича немного нервировало ее, но Тьяна решила не задавать вопросов. Если он задумал недоброе – что ж, она ударит его раньше, чем договаривались. В голове зазвучал голос Вэла, но Тьяна велела ему заткнуться.

Одна из дорожек привела их под мост. Там на табурете сидел человек, по виду – явный фокусник, проходимец, городской сумасшедший или всё вместе. Его нос походил на грушу, на голове была нахлобучена шляпа с высокой тульей, украшенная десятками разноцветных перьев, а вместо правой кисти торчал крюк. Свет одинокого фонаря, прикрученного к своду, бликовал на металле.

– Здравствуй, любимый сон мой, – прогудел дядюшка Рукокрюк трубным голосом, когда Мару подошел к нему; глаза у фокусника были прикрыты.

– Сон? – шепотом поинтересовалась Тьяна.

– Все люди, звери, рыбы и насекомые – лишь сны, которые я зрю, – заявил Рукокрюк.

– Какой фокус покажешь? – бросив монету в банку, стоящую у ног Рукокрюка, спросил Мару.

– Сегодня два по цене одного. – Он обнажил коричневые зубы. – Оба фокуса – о том, что всё наоборот. – Прокашлявшись, Рукокрюк нараспев произнес: – Звезды будут на земле – фокус раз. Доброе придет во зле – фокус дваз.

– Благодарю, дядюшка. Славных снов тебе.

Рукокрюк с важностью кивнул, и Мару повел Тьяну дальше.

– Думала, он хотя бы достанет голубя из шляпы. Рукой, – уточнила она, – не крюком. Это было бы слишком жестоко.

– Нет, фокусы Рукокрюка – другие.

– Несуществующие? – фыркнула Тьяна.

Вынырнув из-под моста, они вышли к пологому холму с кедрами на вершине. Медович огляделся и вдруг, положив руки Тьяне за плечи, развернул ее влево – к лужайке у подножья холма.

– Смотри, Островски, – прошептал он.

Тьяна так опешила, что не скинула его ладони – впрочем, Мару быстро убрал их. Ее взгляд скользнул по траве, привлеченный короткой вспышкой. Она повторилась. Потом еще раз, и еще. Неоново-желтые огоньки мерцали на темной лужайке: загорались, гасли, поднимались и оседали. Тьяна знала, на что смотрит: светлячки, обыкновенные светлячки. Вот только их сезон уже прошел. Все они должны были умереть.

– Вот и звезды на земле, – сказал Мару.

Тьяне внезапно стало не по себе. Она словно раздвоилась: одной хотелось остаться и узнать про второй фокус, а другой – сорваться с места и убежать без оглядки. Неясное предчувствие надвинулось на Тьяну.

– Скоро сядет роса, ее тоже можно выдать за звезды, – она старалась, чтобы голос звучал насмешливо, но всё портила странная хрипотца. – Нам не пора в клуб?

– Рано. Пойдем, покажу тебе свой любимый вид на город.

Медович, бесцеремонно взяв ее за руку, помог подняться на холм и расстелил покрывало под высоким кедром. Тьяна села. Мару устроился рядом. От него шло, действуя как магнит, притягательное тепло. Тьяна повела плечами, но не отстранилась. Застыла. Посмотрела на город.

Силуэты колоколен, башен и куполов казались чуть расплывчатыми, иномирными, словно фантомы. Горящие окна небоскребов, выглядывая из-за скал, мерцали и плыли перед глазами – и парковые светлячки тоже мерцали и плыли. Неживое смешивалось с живым, сверкая во тьме, и Тьяна вдруг подумала, что у всего, абсолютно у всего есть душа. Вон дома – и у них есть. Вот дерево – и у него тоже есть. И у покрывала, сотканного мастерицей из пряжи. И у пряжи, созданной из шерсти. И у шерсти, взятой у овцы. И у той овцы… Она провела ладонью по ткани, такой мягко-шершавой, и ее рука мимолетно наткнулась на пальцы Мару. Тьяна повернулась к нему.

Пока она смотрела на огни и размышляла, Медович успел растянуться на покрывале и смежить веки. Его лицо было расслабленным, почти нежным, а дыхание – глубоким и мирным. В кудрях вспыхнул светлячок – и улетел.

– Ты не мог поспать дома? – мягко усмехнулась Тьяна, разглядывая Мару.

– Дом моей матери – для долгих ужинов и долгих снов, а мне надо всего полчаса, – пробормотал Медович. – Последи за временем, Островски.

Тьяна молча кивнула. Она чувствовала себя всё страннее и не могла понять: нравится ей это или нет. Плыли-пылали огни. Покачивались, словно мачты, далекие шпили. Согревающе пахло хвоей. У Тьяны чуть кружилась голова, а тело превратилось в воздушную ярмарочную вату. Медович что-то сделал с ней. Опоил, но без вина. Одурманил, но без дыма мистерианских трав. Охмелил городом.

Одурманил.

Тьяна сама не заметила, как достала флакон. Парфюмерное облачко вырвалось из стеклянного цветка и медленно осело на них с Мару. Аромат дурмана разлился в воздухе.

Глава 11. Свинское поведение под звуки жаса

«Что я делаю?» – флакон выскользнул из пальцев и упал на дно сумочки. Тьяна мотнула головой, словно в попытке отогнать недоброе видение. От ее поступка тянуло холодом, тьмой, ночной канавой, куда падают в подпитии и больше не выбираются. Неужели она, действительно, решила влюбить в себя Медовича – и убить его? Или влюбить – и не убивать? Даже под дулом пистолета Тьяна не ответила бы на эти вопросы. Она редко действовала по наитию и старалась думать наперед, но сегодня был необычный день. Впрочем, каждый день теперь, после укола иглы с «Любомором», был необычным. Все обыденное, нормальное и предсказуемое ушло из Тьяниной жизни.

Мару не проснулся, когда она распылила духи – лишь глубже вдохнул, двинул туда-сюда глазными яблоками и протянул сквозь сомкнутые губы: «М-м». Возможно, он узнал аромат. В конце концов, дурманным парфюмом пользовалась его мать. Интересно, слышала ли она легенду искусниц? Верила ли в нее? Тьяна – нет. Что не помешало ей применить духи, когда она на секунду, всего на секунду допустила мысль, что Медович может стать ее спасением.

Она уже думала в подобном ключе – только о Еникае. Увы, он оказался слишком мил, добр и простодушен, так что Тьяна отбросила темные мысли: видят лики, «Любомор» еще не прикончил ее совесть. С Мару все было не так однозначно, хотя убивать его Тьяна, разумеется, не желала. Просто он не был милым. Добрым, вероятно, тоже. И уж точно не отличался простодушием. А еще Медович слегка раздражал Тьяну. При виде его она чувствовала, как внутри что-то ворочается с боку на бок и никак не может улечься. Ей было неспокойно с Мару, но не убивать же его за это?

Возможно, Тьяне действительно следовало поискать кого-то на роль жертвы. Человека, способного влюбиться в нее. Да еще такого, чтобы совесть молчала, когда он умрет. Получалось, что Тьяне нужен очередной подлец, но тут крылась загвоздка. Хорошего парня досадно убивать, зато проще влюбить. А вот всякие негодяи редко способны на нежные чувства, зато и приносить их в жертву не так стыдно. Тьяна глубоко задумалась.

Минут через пятнадцать, когда Мару потянулся и сел, она спросила:

– У тебя случайно нет смертельно больных друзей?

– Ответ зависит от того, зачем ты спрашиваешь.

– Хочу поправить материальное положение, – она полоснула по нему взглядом. – И своей семьи тоже. Брак с Вэлом должен был помочь нам избавиться от долгов.

– Хм. – Медович сделал паузу. – А зачем тебе смертельно больной? В моем круге есть здоровые кандидаты, которые не прочь… – он задумался на мгновение, – познакомиться с девушкой вроде тебя.

– Как я уже говорила: мне хочется учиться, а не рожать детишек.

– Не все высокосословные помешаны на потомках. Есть и такие, кто уважает стремление девушек к знаниям.

– И все же я предпочла бы, кхм, – она приглушенно кашлянула, – скрасить чьи-то последние дни и остаться вдовой.

– Не все смертельно больные умирают быстро.

«О, поверь, я ускорю процесс», – мрачно подумала Тьяна, а вслух сказала:

– На все воля ликов.

Мару поднялся и потянул за покрывало, принуждая ее встать.

– Нам пора. – Внимательно посмотрев на Тьяну, он добавил: – Помни свою роль.

– Я жертва, – кивнула она и не сдержала ядовитой усмешки.

Клуб находился в двух шагах от парка. Скользнув под вывеску «Аромат ночи», Мару и Тьяна спустились по лестнице, оставили в гардеробе покрывало и накидку, а следом прошли в зал. Боковым зрением Тьяна заметила, что Медович тщательно заправил волосы под кепи и надвинул козырек на глаза. Костюм, помятый после сна, придавал ему чуть потасканный вид.

Стоило войти в зал, как жар толпы, полумрак, сотни звуков и запахов окружили Тьяну. Вдохнув дым трубок и сигарет, пары парфюмов, смешанные с алкоголем, и стойкий дух старого истоптанного паркета, она едва не закашлялась. Впрочем, Тьяна быстро привыкла к здешнему воздуху. Куда больше ее поразил звук.

На маленькой сцене, декорированной черными и золотыми тканями, играли музыканты. Стонали духовые, убегали куда-то клавишные, истомно вибрировал контрабас. Голоса инструментов не пребывали в гармонии. Они вламывались в пространство и, не помня себя, оголтело и оголенно носились под низким потолком. Музыка, словно смятая в порыве страсти постель, вызывала чувство неловкости, интереса и возбуждения. Сердце Тьяны разогналось и неровно забилось в ритме жаса.

Мару, цепко ухватив ее за локоть, повел к бару. Мерцали и множились, отражаясь в зеркалах за стойкой, цветные бутылки. Два барщика выхватывали то одну, то другую, и наполняли разномастные бокалы. Иногда первый начинал готовить напиток, а второй подхватывал – и это тоже напоминало жас. Мару, навалившись на стойку, шепнул что-то подскочившему барщику – и тот кивнул. Пока он смешивал коктейли, Тьяна оглядывала публику.

Люди здесь словно стремились обогнать моду. Кто-то – за счет вложенных в образ денег, но большинство – с помощью фантазии. В стиле главенствовала творческая непринужденность. Мужчины предпочитали узкие брюки и бабочки, из-под расстегнутых пиджаков мелькали яркие подтяжки, а на плечах лежали небрежно накинутые шарфы. Женщины дополняли платья шалями, крупными ожерельями, а главное – своими движениями, свободными и лишенными всякой робости. Они качали длинными серьгами, взмахивали перьями на ободах, поводили обнаженными плечами. Их руки и ноги, запястья и щиколотки, мелькали в танце.

Были здесь и те, кто не относился к «шлепкам», не задавал моду, а жил по своим правилам. Одевался – причудливо, вел себя – сумасбродно. Тьяна заметила девушку в длинном платье-балахоне с мистерианскими узорами. Распущенные белые волосы, легкими волнами стекая по плечам и груди, доставали до бедер. Девушка кружилась на одном месте, воздев руки с десятками золотых, серебряных и деревянных браслетов. В ее сторону бросали заинтригованные взгляды, но никто не глазел на нее, как на сумасшедшую.

Устия, оказавшись тут, схватилась бы за сердце и побледнела, точно поганка. Представив настоятельницу в клубе, Тьяна громко фыркнула.

Мару резко повернулся к ней, прошил взглядом и спросил:

– Что смешного?

– Ничего, – Тьяна опешила, – я просто вспомнила кое-кого.

– Кое-кого, – с непонятной злобой повторил Медович и, пригубив коктейль, бросил: – Пей.

Он сунул ей бокал – перевернутую пирамидку на длинной ножке – и напиток плеснул через край. Ледяная, липкая жидкость попала Тьяне на руку, и она охнула от неожиданности.

– Пей, – повторил Мару, тяжело уставившись на нее.

Тьяна сделала глоток, и обжигающее пойло, отдающее морозным металлом, пронеслось по горлу. Словно гиря трубочиста по забитому дымоходу – так оно ощущалось. Обрушившись в желудок, напиток вызвал дрожь во всем теле. Тьяна судорожно вдохнула и сразу поняла: зря! Воздух словно разжег внутри пламя.

– Вот, значит, как. – Медович повысил голос. – Пьешь за мой счет, а вспоминаешь кого-то другого!

Тьяна и моргнуть не успела, как его рука стиснула ее запястье, и бокал вывернулся из пальцев. Не разбился – лишь звякнул о стойку и откатился в сторону. Пойло разлилось озерцом. Люди вокруг, заказывающие напитки, отпрянули и недоуменно переглянулись. Скандалы в клубе, похоже, случались редко.

Мару подтянул Тьяну к себе и резко подался вперед. Его лицо оказалось так близко, что она, даже сквозь полумрак, заметила легкую россыпь веснушек на высокородно-приподнятых скулах.

– Сейчас, Островски, я буду вести себя по-свински, – быстрый шепот пощекотал ухо. – Потерпи.

Тьяна с досадой поняла: она сплоховала. Не догадалась, что представление уже началось, и приняла странные нападки Медовича за чистую монету. Правда, он вошел в роль раньше, чем обещал. Скорее всего, особа, которую Мару хотел привлечь, находилась где-то поблизости. Не та ли это девушка в платье-балахоне? Размышлять было некогда – настала пора включаться в игру. Мару, слегка отстранившись, что-то злобно выговаривал ей в лицо. Тьяна страдальчески наморщилась и попыталась высвободить руку.

– Пусти! – голос звучал яростно и жалко: то что надо. – Я не твоя собственность. Могу думать, о ком пожелаю!

– О ком пожелаешь? – протянул Мару. – Не раньше, чем заплатишь мне за коктейль. За всё, что я на тебя потратил!

Тьяна отметила, что у Медовича неплохо получалось изображать мелочного, заносчивого и гадкого мальчишку, а следом все мысли выскочили из головы. Мару предупредил, что будет вести себя по-свински – и не обманул. Одним рывком он повалил Тьяну на стойку. Лопатки стукнули о полированное дерево, спина вмиг намокла от разлитого алкоголя и холодного пота. Полетели бокалы, отхлынули посетители. Барщик сурово окликнул Медовича: «Эй, парень! Убери руки!». Не обращая на него внимания, Мару придавил Тьяну к стойке и бросил в лицо:

– Потаскуха!

По коже пронеслись колкие мурашки, словно ругательство разбилось над ней и осыпало осколками. Кровь ударила в голову, пересохло в горле. Тьяне пришлось напомнить себе, что надо отыгрывать роль.

Взвизгнув, она заметалась под Медовичем. Он нарочно ослабил хватку, и Тьяна не упустила момент: резким движением впечатала ладонь в щеку Мару. Его голова дернулась в сторону, на лице остался пылающий след. Кожа на руке Тьяны тоже вспыхнула, будто она снова, как в детстве, на спор коснулась раскаленного песка. Тогда Тьяна победила и получила медяк. А сейчас – что? Вероятно, свою свободу. Она хорошо отыграла роль, а значит, Мару не сдаст ее сыщикам.

Впрочем, спектакль еще не окончен.

Барщик, выскочив из-за стойки, схватил Медовича за плечи и поволок к выходу. Тот и не думал сопротивляться, лишь сыпал ругательствами и угрозами в адрес Тьяны. Вяло огрызнувшись в ответ, она сползла со стойки и оправила платье. Что делать дальше? Прикрыв лицо ладонью, Тьяна медленно отошла в угол за баром, куда едва дотягивался свет ламп. Останься она у стойки, «особе» проще было бы отыскать ее, но какая девушка будет торчать у всех на виду после такого? Обхватив себя руками, Тьяна вжалась в потертое кожаное кресло и застыла в ожидании.

Музыканты продолжали играть, а посетители – танцевать, пить и перекрикивать друг дружку. Тьяна стеклянным взглядом смотрела в пол, теребила бахрому на подоле и считала минуты. На одиннадцатой закралось сомнение: подойдет ли «особа»? На двенадцатой в поле зрения возникли остроносые туфли.

– Ты как? – голос напоминал перезвон колокольчиков на ветру.

Как Тьяна и предполагала, перед ней стояла девушка в балахоне.

– А ты как думаешь? – бросила Тьяна и тотчас, изобразив раскаяние, пробормотала: – Простите, я не хотела. Это все нервы… – она тяжело вздохнула, потупила взгляд и мысленно похвалила себя.

– Меня зовут Лука. – Девушка присела на корточки; от нее пахло спелыми грушами. – А тебя?

– Власта, – выскочило у Тьяны; пожалуй, стоило заранее выдумать имя.

– Ты не похожа на Власту, – Лука тонко улыбнулась, – девушки с таким именем обычно, несмотря на корень «власт», слабы и податливы. Ты не такая. Надломленная, несчастная, но я чувствую в тебе силу. Стержень. Скажи мне, что случилось?

– Он… – Тьяна кивнула в сторону выхода и сокрушенно помотала головой. – Тот парень считает, что я его вещь. Считает, что все девушки – вещи.

– Это не редкость, и все же тут, в «Аромате ночи», нечасто встретишь таких мужчин. Здесь безопасно. И, поверь, его больше сюда не пустят. – Лука вгляделась Тьяне в лицо, взяла за руки и проникновенно добавила: – Я вижу, что ты лжешь мне. В чем-то, в мелочах. Но в главном – нет.

Сглотнув ком, Тьяна заставила себя посмотреть на Луку.

– Я привыкла не доверять людям. Особенно, если они добры. Он, – Тьяна зажмурилась на мгновение, словно от вспышки боли, – тоже поначалу был добр…

– Нет, не был. Всего лишь изображал. Они всегда притворяются. Не только мужчины, женщины тоже. Все, кто отравлен гордыней, и считает себя лучше других.

Лука выпустила Тьянины руки и выпрямилась. Высокая, грозная, она напоминала статую неведомой богини. От сумасбродки, кружащейся под жас, не осталось и следа.

– Я помогу тебе. Мы поможем. Просто скажи, чего ты хочешь? – глаза сверкнули сверху, точно молнии из туч. – Отомстить?

Тьяна моргнула и почувствовала, как по щеке скользнула слеза. Это вышло само собой – без подготовки и желания. Смахнув одинокую каплю, она уставилась на сгиб руки: след от иглы давно исчез, но Тьяна помнила, где он был. Чуть выше родинки, на полупрозрачной дуге вены.

– Начать жить заново. Вот что я хочу. – Ответ выпорхнул изо рта, точно бабочка, которой уготована скорая смерть: легкий и безнадежный.

– Это можно, – кивнула Лука и, перехватив Тьянин взгляд, тихо рассмеялась. – Не смотри так. Это правда. Я и сама в каком-то смысле проживаю вторую жизнь.

– Тоже из-за мужчины? – поинтересовалась Тьяна.

– Можно сказать и так. Сейчас это мужчина, раньше была женщина, а до нее другой мужчина. Не спрашивай. Эта история уходит корнями к Хозяину последнего пира. – Она задумчиво поглядела вдаль и, наклонившись, прошептала то, ради чего затевался весь спектакль. – Дойди до северного конца парка, отыщи калитку в частоколе, позвони в колокольчик ровно три раза и скажи, что пришла от Луки. Тебе помогут.

Тьяна кивнула, и Лука добавила:

– Никому не рассказывай об этом. Ни единой душе. Поняла меня? Если узнаю, что ты выдала секрет, найду и перережу горло. Вместо второй жизни у тебя не будет ни одной.

Лицо собеседницы вдруг изменилось, всего на секунду, но этого хватило, чтобы Тьяна вцепилась пальцами в подлокотники и перестала дышать. Сквозь светлые глаза Луки проступили другие – темные, сквозь плавные линии лица – резкие черты, а сквозь белые локоны – черные патлы.

Тьяна зажмурилась, не понимая, что происходит. Сердце рвануло вверх и заколотилось в горле. С трудом протолкнув его обратно, Тьяна открыла глаза. Лука вновь стала Лукой. Мягко улыбнувшись, она развернулась, бряцнула браслетами и сказала через плечо:

– Ты же не упустишь свой шанс, правда, Тьяна?