Елена Станиславская
Любомор
«Любомор». Это был он. Его действие.
Яд показывал Тьяне, что ее время на исходе.
Она читала, что признаки отравления у всех проявлялись по-разному. Порой «Любомор» насылал кратковременные корчи и видения, но чаще никак не заявлял о себе – просто ждал своего часа. Неподготовленных уничтожал за пару дней, а тем, кто закалял организм, давал отсрочку. Тьяна получила её – и слишком увлеклась. Забылась. Заигралась. Не думала о «Любоморе» несколько часов, а он оказался ревнивцем. Как злой двойник Мару, прижимавший к стойке. «Пьешь за мой счет, а вспоминаешь кого-то другого!».
– Не сейчас, – просипела Тьяна сквозь стиснутые зубы.
Пытаясь вернуть себе ускользающее чувство контроля, она сжала кулаки и глубоко потянула носом. В комнате больше не пахло посторонними: Тьяна уловила слабые ноты дурмана, исходящие от подушки, а еще виноград и осенние листья. Запахи чуть укрепили ее, и Тьяна решила отвоевать у небытия слух: напряглась, потянулась к звукам жизни за окном и уловила удар биты по мячу. Затем – трель свистка, всплеск хохота, шорох крон. И стук.
Громкий, уверенный стук в дверь.
Приподнявшись на локте, Тьяна уставилась на створку. Мрак отступил, но его грязные следы еще мелькали на сетчатке. Комната плавала в темно-сером клочковатом тумане.
Стук повторился. Тьяна хотела сказать что-нибудь, но изо рта вырвалось жалкое сипение. Часть мозга, до одури любящая учиться, отметила: надо записать все симптомы.
Дверь приоткрылась, и в проеме возникло лицо. Туман почти рассеялся, и Тьяна разглядела щегольски подкрученные желтоватые усы, крупный нос и внимательные синие глаза. Крабух.
Она прищурилась, пытаясь понять: видение или нет?
– Что с вами, Островски?
Взгляд мастера упал на приоткрытые коробки с сокровищами, оставленные на полу возле шкафа. Стремительно преодолев расстояние от двери до кровати, Крабух опустился перед Тьяной на колени.
– Вы что-то приняли? – оттянул веки, надавил на щеки, заставив открыть рот, а следом начал считать пульс.
– Нет. Это, – она сглотнула и вяло отстранилась, – нервный срыв.
В глазах Крабуха вспыхнуло недоверие.
– Из-за гибели Велимира Горски, – нашлась Тьяна; удивительно, но после смерти Вэл приносил ей куда больше пользы, чем при жизни. – Он был моим женихом. Вы, наверное, слышали, что он умер. – Она села и оправила юбку.
Крабух поднялся с колен и, отвесив сдержанный поклон, произнес несколько формальных слов соболезнования. Затем, с интересом оглядевшись, сказал:
– Давно не был в Погребе, но, как смотрю, ничего не меняется. Ничегошеньки. Капающие краны и пятна на потолке. Переводчиков сразу приучают к мысли, что мы здесь не элита. А в Склепе у ядовщиков, между прочим, свежий ремонт.
– Простите, что спрашиваю, но… – голос вернулся и окреп, однако сознание по-прежнему сомневалось: не причудился ли Тьяне мастер переводов? – Что вы тут делаете? В моей комнате.
– О, госпожа Островски, мухштапани стогакхе нес. – Это значило «боги послали меня». – Я ни много ни мало пришел вас спасти, – и Крабух улыбнулся так, будто знал все Тьянины секреты.
Глава 18. Ядотека
– Спасти? – повторила Тьяна.
Разряд надежды прошел сквозь сердце, но не зацепил разум. Недавно Тьяна уже получила одно предложение о спасении и не рассчитывала, что второе окажется правдой. К первому, впрочем, тоже были вопросы. Особенно учитывая, что Мару растворился в воздухе. Тьяна пригладила волосы и поправила шляпку – в жалкой попытке унять раздражение и тревогу.
– О да, я пришел избавить вас от мучений. – Усы Крабуха приподнялись. – Первой в расписании стояла история Галинской империи, но госпожа Набельчик попросила подменить ее. Преклонный возраст дает о себе знать, сами понимаете. Так что сегодня у вас будут два занятия по переводам. Думаю, звучит довольно соблазнительно. Для человека, которому действительно интересен мистерианский.
– Да, звучит хорошо, – чуть замявшись, подтвердила Тьяна.
– Вы ожидали другого ответа. – Слух Крабуха, похоже, уловил легкую досаду в ее голосе. – Если вам нужна врачебная помощь…
Тьяна встала и покачала головой.
– Всё в порядке, мастер Крабух. Я просто удивилась, что вы сами решили оповестить каждого ученика.
– О нет, не каждого, только вас. – Взгляд мастера снова скользнул по комнате, задержался на коробочках и замер на Тьяне. – Дело в том, что на прошлом занятии я не успел назначить старосту. Так вот, госпожа Островски, эта должность, лишенная всяческих привилегий, но накладывающая дополнительные обязанности, ваша.
Тьяна открыла рот, чтобы вежливо отказаться, но остановила себя. А почему, собственно, она не может быть старостой? Из-за того, что умирает? Паф! Это не повод. Тьяна почувствовала, как расправились плечи, и придушенное желание – стать лучшей ученицей академии – подало признаки жизни.
Мастер переводов выбрал её. Не Кору, не Лику и не заносчивую эраклейку, как-там-её, ворующую чужие ответы. Тьяна вдохнула и позволила себе насладиться этой секундой – несмотря ни на что.
А заодно решила, что будет нелишним втереться к Крабуху в доверие.
– Хотел, чтобы вы обошли Погреб и предупредили студентов, но ваше самочувствие…
– Легкое недомогание. Всё уже прошло.
– Вы сказали «нервный срыв», – напомнил Крабух. – Даже не представляю, каково вам. Потерять жениха. Я мало знал Горски, но он производил впечатление умного, амбициозного и уверенного в себе юноши. Из тех, кто берет от жизни всё.
«Так и было. Он брал. Без спроса», – промелькнуло в голове Тьяны.
– Вы тоже думаете, что он покончил с собой? – она потупила взгляд и изобразила судорожный вздох.
– О нет, я в это не верю.
Тьяна обратилась в слух.
– Скажу прямо: настоятелю выгоднее представить всё, как самоубийство. Очередная смерть по неосторожности, да еще в начале учебного года, может попортить репутацию академии. Горски явно экспериментировал с препаратами. Все ядовщики так или иначе этим занимаются. И не только ядовщики. – Мастер бросил взгляд на коробки.
Сделав вид, что не поняла намека, Тьяна осторожно продолжила:
– Так странно, что Велимира нашли в часовне.
Крабух замешкался – на долю секунды, не больше – и ответил с какой-то непонятной смиренно-ироничной нотой:
– Как по мне, нет места более подходящего, чтобы отойти к ликам. – Вынув из кармашка часы, он качнул головой. – Что ж, госпожа Островски, мне пора, иначе не успею предупредить студентов. Прошу извинить за вторжение. – Крабух повернулся к двери.
– Я сделаю это, – шагнув вперед, Тьяна коснулась его локтя. – Не беспокойтесь. Я в норме. Правда. Тем более, не все ученики сейчас в Погребе, некоторые гуляют, другие на завтраке, а у вас нет с собой писчих принадлежностей, чтобы оставить записки.
Глаза Крабуха блеснули, и Тьяна прочитала в их синеве: «Я в вас не ошибся».
– Если вы уверены, госпожа Островски, то кабо шаба.
– Так тому и быть, – машинально перевела Тьяна.
Поощрив ее улыбкой, мастер шагнул за порог и добавил:
– Чуть не забыл. Занятие пройдет не в корпусе.
Тьяна вопросительно взглянула на него.
– Встретимся у дверей ядотеки.
Получив то, на что и рассчитывал – изумленный взгляд новоявленной старосты – Крабух хмыкнул и растворился в пыльно-сером коридорном свете.
Закрыв дверь, Тьяна привалилась к косяку и позволила себе еще одну секунду ученического восторга. Сколько раз она представляла себе ядотеку – не перечесть. Тьяна помнила, что в Старике собрана самая обширная коллекция магических ядов, но одно дело – знать или воображать, а другое – увидеть собственными глазами. Сколько там комнат? Шкафов? Пузырьков? Подробности были недоступны. Ни перечня бесунов, ни изображений ядотеки не встречалось ни в одной книге или газетной вырезке. Над местом витал дух тайны, и это еще больше подогревало интерес.
В первую ночь, за чаем, Еникай обмолвился, что переводчиков-первокружников не допускают в ядотеку одних – исключительно с мастером и лишь тогда, когда он решит. «Нас Крабух отвел только к концу года, но ожидание того стоило», – поделился Еникай. А когда Тьяна жадно спросила, какая она, ядотека, усмехнулся: «Ну нет, дикарка. Не хочу испортить тебе впечатление!». Она едва не ляпнула в ответ, что не доживет до конца года и Лже-Хитвику стоит утолить любопытство умирающей.
Убрав коробки с сокровищами, Тьяна наспех умылась, подготовила несколько записок и отправилась исполнять обязанности старосты. Для начала спустилась на первый этаж: заглянула в книгу учета проживающих, выписала в блокнот комнаты сокружников и оставила одну записку на общем столе. Следом начала обход. Как она и предполагала, Погреб вовсе не кишел студентами. Кора и Лика еще не вернулись с завтрака, юноши, встреченные на холме, тоже отсутствовали, но писклявая эраклейка, как назло, оказалась на месте. Выслушав Тьяну, она раздула ноздри и скривила медную бровь.
– Не пытайся.
– Не пытаться – что?
– Пудрить мне мозги, – пропищала эраклейка: она старалась звучать надменно, но тембр не позволял.
– Было бы что пудрить, – буркнула Тьяна.
Ноздри сокружницы раздулись еще шире, но она быстро взяла эмоции под контроль. Окатив Тьяну холодным взглядом, эраклейка произнесла:
– Знаю, чего ты добиваешься, но твои потуги бездарны. Первое занятие – история, и я собираюсь отправиться на нее. А фантазии о том, что мастер Крабух назначил тебя старостой, оставь при себе, девка из Девы.
Пожав плечами, Тьяна развернулась и ушла. То, что казалось эраклейке оскорблением, для Тьяны звучало почти как комплимент. Да, она училась в Деве, но выбралась из нее, перевелась, прыгнула вверх через десять ступеней. Без Девы поступление в Старика не было бы таким сладостным.
А у эраклейки, похоже, действительно проблемы с головой.
Обойдя все комнаты сокружников, Тьяна взглянула на часы и застыла на лестнице. До занятия оставалось полчаса, минус десятиминутная дорога до ядотеки. К пирсу никак не успеть, а она ведь хотела вернуться и поискать Мару. В груди вновь зашевелилось волнение, но его спугнул хлопок входной двери. Громко хохоча, в пансион ввалилась ватага юношей. Тьяна, мысленно обозвав их беспечными щенками, побежала вверх. Чтобы не погрязнуть в мыслях о Мару и «Любоморе», она постучалась к Еникаю.
Из-за двери раздался грохот, следом ругательство и шуршание бумаги. Еникай словно пробирался сквозь залежи листов. Так и оказалось: когда он открыл дверь, Тьяна увидела, что пол комнаты устлан газетами, журналами и машинописными страницами.
– Ты занят?
– Нет, проходи. – Сдвинув ногой ворох бумаг, Еникай сделал приглашающий жест.
– Если громишь комнату, могу помочь.
– Не сомневаюсь, – он фыркнул, – но нет. Тут у меня произошло, так сказать, сражение писателя и музы.
– Кто выиграл?
– Сон. – Еникай развел руками.
Он, похоже, печатал всю ночь и заснул за работой. Из блестящей черной машинки «Дровек и Ко» торчал лист, а рядом высились горные хребты, сложенные из словарей, блокнотов и страниц с напечатанным текстом. Еникай выглядел сонным: под глазами пролегли тени, на брюках и жилетке появились заломы. Косы распушились, из-за чего казалось, что его голову окружает облако мыслей.
– Сделать тебе чай? – спросила Тьяна. – Могу сходить за горелкой.
– Мне вчера доставили новую, но если я выпью еще хоть чашку, меня стошнит. – Плюхнувшись в кресло, Еникай закинул ноги на стопку книг. – Завтра последний день, когда можно податься на стажировку в «Вельградские времена». Надо отправить свою лучшую работу, а я вдруг понял, что все мои тексты – полное дерьмо. Никуда не годятся. Нужно что-то острое, новое, чтобы зацепить редакторов. А у меня… вот, послушай. – Подхватив один из листов, он начал читать: – «На выставке «Старь и новь» можно будет не просто увидеть впечатляющие экспонаты, но и почувствовать, как рождается современное искусство. Куратор выставки, Осслава Медович, подготовила для публики павильон-сюрприз, где каждому желающему представится возможность пообщаться с художниками». Нет, не могу. Какая гадость! – Еникай скомкал лист и бросил под стол.
«Думаю, тебе надо знать. Для твоей же безопасности. Марувий дважды покидал академию из-за болезни. Из-за душевной болезни», – прозвучало в голове Тьяны. Отогнав воспоминание, она сказала:
– По-моему, совсем неплохо. О выставках так и пишут.
– Вот именно. Так и пишут. А чтобы тебя заметили, надо делать иначе!
– Возьми другую тему. Что-то более, м-м, эмоциональное.
– Например?
– Смерть Велимира и Млады, – неожиданно вырвалось у Тьяны.
Еникай округлил глаза.
– Двойное самоубийство студентов? В целом, интересно, но…
– Копни глубже. Мастер Крабух думает, что Велимир экспериментировал с ядами.
– А ты? – Еникай подался вперед.
– А я думаю, их убили, – призналась Тьяна. – Обоих.
– Удивляешь, дикарка. Это самая невыгодная для тебя версия. Тень подозрения сразу… – он пресекся, еще больше округлил глаза и произнес: – Твоя сумка. Почему ты просила забрать ее? Это как-то связано…
Тьяна тяжело вздохнула.
– Ты же не делала этого? – понизив голос, спросил Еникай; черные глаза впились ей в лицо.
– Нет. Честное слово.
– Верю, – он с облегчением выдохнул. – Конечно, статья с чистосердечным признанием убийцы обеспечила бы мне попадание во «Времена», но я рад, что ты тут ни при чем. А тема и впрямь хорошая. Только ты не обидишься, если я напишу о Горски правду?
– Он это заслужил.
Еникай медленно кивнул.
– Ответишь на пару вопросов о нем?
– Мне пора, но можем встретиться вечером. Гнев устраивает вечеринку. В десять, в цуньгском павильоне. Приходи и поговорим.
– Прекрасно! – следы усталости мигом слетели с лица Еникая. – Тогда на обеде побеседую с сестрой Млады, а вечером с тобой. Заодно пропустим по стаканчику.
– Будь с Требух-младшей полюбезнее, но не перестарайся, чтобы она в тебя не влюбилась. – Тьяна погрозила ему пальцем, и Еникай расплылся в очаровательной улыбке. – Я серьезно.
– Понял, понял. Спасибо за идею, дикарка. Кстати, у меня для тебя хорошая новость. Птичка на хвосте принесла, что Зорьки весь день не будет в академии. У вас с ним вроде не заладилось. Сегодня можешь не ждать, что он выскочит из-за угла и потащит тебя в свою коморку.
– Вам бы тщательнее проверять источники, господин журналист. Я столкнулась с Зоричем пару часов назад.
– Да ладно! Где?
– На причале.
– Так он как раз отбывал.
– В Вельград? На пароме?
– Ну да, не пешком же по воде, – Еникай фыркнул.
Еще не спокойствие, но что-то похожее растеклось по телу: подугасло напряжение в плечах, чуть расслабились ноги. Да и в голове посветлело. Как Тьяне не пришло на ум, что Зорич и Мару поднялись на борт? Старший мастер просто-напросто решил убить двух зайцев: совместить поездку в Вельград и разговор с «проблемным» студентом. Вероятно, Медович вернется уже на следующем пароме.
Приободрившись, Тьяна попрощалась с Еникаем и отправилась на занятие. Она хотела прийти первой, но на каменных ступенях ядотеки уже топтались «щенки». Тьяна окинула взглядом здание – четыре этажа, декоративные колонны, узкие окна в каменных наличниках – и встала слева у лестницы, не слишком близко, но и не далеко от сокружников. Юноши взбудоражено обсуждали самые опасные магические яды, и речь то и дело заходила о «Любоморе». Что-то в их разговоре раздражало Тьяну, и вскоре она поняла: в рассуждениях и даже в шутках парней звучал страх. Негромко, но отчетливо. Они боялись бесунов, и чем дольше Тьяна слушала их, тем сильнее ощущала презрение. Юнцы не понимали: страшны не отравы, а те, кто их применяет. Магические яды были искусством, не хуже любого другого: изящным мраморным бюстом тоже можно проломить голову. «Любомор» тек по венам Тьяны, но она не боялась его. Ненавидела – да, но к этой ненависти примешивалась изрядная доля благоговения. «Любомор» был тонкой работой. Настоящим шедевром, сотканным из красавки, полыни и мистерианских слов. «Щенки» не понимали этого. Тьяна едва не ввязалась с ними в спор, но тут подошли Кора с Ликой и отвлекли рассказом о завтраке.
Первокружники все прибывали, заполняя лестницу, и другим студентам приходилось расталкивать их локтями – им-то не требовалось сопровождение мастера. Тьяна то и дело ловила насмешливые взгляды старшекружников и не сомневалась: она также смотрела бы на первогодков, если бы перешла на второй круг. Если бы.
Крабух возник на горизонте за минуту до урока. Уверенная неспешная походка и грива волос, золоченых солнцем, придавали мастеру сходство со львом. Ему не надо гнаться за добычей – вот она, топчется в нетерпении и ждет, когда он приступит к трапезе. По Тьяниным прикидкам, на урок пришли все, кроме эраклейки. Это доставило крохотное удовольствие.
– Если кто-то из вас умрет в ядотеке, – мастер переводов обвел студентов довольным взглядом, – так и знайте, я не понесу никакой ответственности. За этим порогом, – он толкнул величественную дверь, украшенную чугунными узорами, – перестают действовать привычные правила. Если вы разобьете какой-либо флакон и вдохнете пары или случайно выльете на себя один из ядов, жалеть вас никто не будет. Вы уничтожите ценное имущество Галинской империи и будете признаны преступниками – посмертно, разумеется. Ну как, все еще хотите зайти?
Лика вжала голову в плечи и попятилась, но остальные хлынули к двери. Подхваченная волной однокружников, она послушно засеменила вперед.
– Не бойся, – шепнула ей Тьяна. – Крабух шутит. – Она не была уверена в этом, но голос прозвучал достаточно убедительно, и Лика слабо улыбнулась в ответ.
Вслед за остальными они вошли в ядотеку, и у Тьяны перехватило дыхание. Она словно попала в сокровищницу сказочного трехглавого змея.
Нет, лучше.
Взгляду предстали бесконечные ряды стеллажей, на которых, озаренные светом ламп, сверкали пузырьки. В одном курилась тьма, в другом помигивали розовые искры, в третьем тяжело лежала густая зеленая масса, в четвертом плавали маслянистые алые пузыри, а в пятый, казалось, по ошибке налили обычную воду. Тьяна не могла оторвать глаз от флаконов. Впрочем, в ядотеке нечего было разглядывать, кроме стеллажей. Ни книг, ни бюстов учёных, ни каких-либо украшений. Только яды, студенты и лестницы, связывающие одних с другими.
Пузырьки стояли не впритык, у каждого была своя ячейка, а под ней – выдвижной ящик, похожий на библиотечный. Изящные медные ручки были выполнены в форме разных растений – очевидно, тех, что входили в состав бесунов. У сапфирно-синего «Сномара», к которому подошел Крабух, она выглядела как веточка карвинскии с ягодами. Растение вызывало паралич, а магический яд обездвиживал и погружал в бесконечный сон, полный кошмаров. Выдвинув узкий длинный ящик, разделенный на секции с карточками, мастер сказал:
– Здесь всё, что известно о «Сномаре» на данный момент. В первом отсеке – общее описание, действие, растительный состав и заговор. Заметьте, с транскрипцией. Далее – научные статьи с упоминаниями. И под конец – реальные случаи применения. Вот, например, – он вытянул одну из карточек и прочел: – «Использован в экспериментальных целях студентом третьего круга Олахием Кавичем в попытке вызвать подавленное воспоминание о детской травме. Результат эксперимента: неизвестен».
– Почему «неизвестен»? – удивился один из «щенков».
– Очевидно же, тупица, – проворчал другой, – этот Олохий так и не проснулся.
– Совершенно верно, господин Воржак. А теперь назовите противоядие от «Сномара».
– Слезы, – Воржак не растерялся.
– Какие? – уточнил Крабух.
– Ну, его. Олохия.
– Слезы Олахия Кавича? – в голосе Крабуха зазвучала знакомая остренькая интонация. – Как же вы их добудете, если он умер?
– Ну, нет, не его. В смысле, слезы Олахия – для него самого. Для меня – мои, а для вас – ваши.
– Это всё?
– Да, – Воржак неуверенно кивнул.
– Если бы мы были на экзамене, я отпустил бы вас с миром и неудом. – Крабух сверкнул глазами, и они на секунду приобрели оттенок «Сномара». – Повторяю вопрос: какие слезы?
Часть студентов принялась изучать пол, другие недоуменными взглядами заскользили по лицам сокружников. Если бы мысли вдруг обрели звучание, по залу пронесся бы ропот: «Откуда нам знать, мы переводчики, а не ядовщики!». Тьяна и Кора, посмотрев друг на друга, одновременно пожали плечами. Воржак ответил правильно. Что не устроило Крабуха?
– Жаль, что госпожа Рогоз не почтила нас вниманием. Возможно, она дала бы ответ.
В тоне мастера Тьяна уловила ироничную ноту и подумала: не ей ли адресована подначка? Память подсказала: Рогоз – так зовут писклявую эраклейку. Запомнить было непросто: внешность не сочеталась с фамилией – первое, вероятно, досталось девушке от матери, а второе от отца. Фамилии эраклейцев звучали иначе и обычно заканчивались на «иго», «ани» или «ци».
Тьяна, не желая прятать глаза, прямо посмотрела на мастера – и тут заметила за его плечом Гнев. Она стояла у стеллажа, чуть поодаль, и с интересом наблюдала за первокружниками. Перехватив взгляд Тьяны, Гнев ухмыльнулась и показала сценку: закрыла глаза, скрестила руки на груди и беззвучно всхлипнула.
– Слезы спящего, – догадалась Тьяна. – Противоядие появляется, когда яд уже действует.
Крабух вернул карточку на место, задвинул ящик и только тогда сказал:
– Верно, госпожа Островски.
Тьяна посмотрела ему за спину, чтобы хотя бы взглядом поблагодарить Гнев, но та уже переключила внимание на карточки. Конечно, Тьяна предпочла бы справиться без подсказок, но с другой стороны: не каждый студент разгадал бы сценку Гнев.
– Представьте, каково это: ты принимаешь «Сномар», отправляешься в мир кошмаров, а твое возвращение зависит сразу от двух ненадежных факторов. От того, сможешь ли ты заплакать во сне, и от человека, который должен собрать твои слезы и напоить тебя. Господина Кавича подвел второй фактор. Он договорился с приятелем, но тот то ли струсил, то ли сглупил. Когда Кавича обнаружили, его лицо было мокрым от слез, но сердце уже не билось. – Крабух сделал выразительную паузу и улыбнулся. – А теперь мы с вами расстанемся. Вы пройдетесь вдоль стеллажей, выберете любой яд и прочитаете, как его применяли. Одну-две истории, больше не нужно. Как будущим переводчикам и заговорщикам зелий, вам надо понимать, какую ответственность вы несете. Что происходит дальше: когда слово сказано и яд готов. – Он обвел рукой пространство. – Прошу. Выбирайте на свой вкус. А я подожду вас там. – И мастер указал на ряд столов у дальней стены, где студенты переписывали содержимое карточек в свои тетради.
Тьяна сделала вид, что размышляет, к какому яду подойти – и неспеша отправилась на поиски «Любомора». Бесуны располагались в алфавитном порядке, но начиная с конца. На первых стеллажах темнела буква «Т», далее шла «С». Окинув ядотеку взглядом, Тьяна предположила, что «Л» находится на втором этаже.
Боковая лестница привела ее к нужному стеллажу, но пузырек с «Любомором» оказался под самым потолком. Подтащив тяжелую деревянную стремянку, Тьяна полезла наверх. Ступени уютно поскрипывали под ногами, мимо глаз проплывали разноцветные пузырьки. Достигнув «Любомора», Тьяна посмотрела на него и тоскливо усмехнулась: «Так вот ты какой». Ярко-красный и густой, точно сладкий ягодный взвар на Дне урожая. Во время праздника часто делали предложения руки и сердца, а потому взвар в шутку называли «любовным зельем». Какая насмешка, что «Любомор» оказался похож на него.
Тьяна протянула руку к ящику и вдруг поймала приступ нерешительности. Что она почувствует, когда прочитает истории отравленных? Как поведет себя, если не обнаружит ни одного счастливого финала? Возможно, стоило выбрать другой яд? Замешкавшись, Тьяна глянула вниз. Как там остальные? Кора, Лика? Наверное, вовсю шуршат карточками.
Сверху отлично просматривался первый этаж. Тьяна увидела мастера переводов, исподтишка наблюдающего за студентами, обнаружила Кору возле «Праховея», а следом нашла и Лику. Она стояла у самого выхода и безуспешно пыталась выдвинуть ящик. Тьяна не видела, какой яд заинтересовал младшую Требух, но дела у нее шли неважно. Лика с отчаянием дергала за ручку, вцепившись в нее всеми пальцами, но ящик не поддавался. Шляпа сползла на глаза, щеки раскраснелись. Рядом, как назло, пристроился Воржак. Делая вид, что листает карточки, он глумливо ухмылялся и наверняка отпускал колкости.
Тьяна нахмурилась. Она уже решила, что спустится, поможет Требух и приструнит Воржака, но тут раздался треск. Выскочив из стеллажа, ящик грохнул о мраморный пол. Лика вскрикнула и в ту же секунду скрылась за серым облаком. Единственное, что поняла Тьяна: это не пыль. Нечто другое. Гуще и страшнее.
