Елена Райдос
Три одиночества. Созидающий башню: книга II
Однако торжествовал он недолго, в следующее мгновение его сознание провалилось в чёрное бесформенное ничто, в котором не было ничего, кроме ощущения безысходности. Судя по той скорости и бескомпромиссности, с которыми Медина изолировал сознание своего носителя, ни о каком сотрудничестве речь больше не шла. Магистр вовсе не собирался воспитывать или припугнуть своего пленника, он тупо от него избавился. Как и в прошлый раз, сознание Семёна, зависло в безвременье при полном отсутствии каких-либо ощущений, но теперь надежды на то, что это состояние продлится недолго, у пленника не было никакой. Он оказался слишком опасным носителем для Медины, чтобы тот рискнул выпустить неподконтрольного его воле бессмертного на свободу.
Самое поганое в данной ситуации было то, что Семён не потерял способности думать и испытывать эмоции. Наверное, ему гораздо легче было бы отключиться вовсе, и предыдущий опыт показывал, что Медина вполне был в состоянии его вырубить, но, похоже, в планы тюремщика подобные альтруистические действия не входили, ему хотелось заставить своего пленника страдать и сходить с ума от ужаса. Что ж, его намерения осуществились в полной мере, Семёна действительно накрыла волна неконтролируемого отчаяния, и он со всей дури рванулся на волю.
Поскольку в его тюрьме не имелось ни стен, ни вообще каких бы то ни было ориентиров и направлений, то энергетический удар, который послал в пространство пленник, распространялся подобно сфере. Наверное, если бы Семён в этот момент был хозяином своего тела, то эта сфера выжгла бы всё живое на расстоянии нескольких метров от источника, но сейчас его смертоносный удар вообще не встретил никакого сопротивления. Окружавшая его сознание невидимая оболочка удовлетворённо чавкнула и всосала в себя энергию удара без остатка.
В отчаянии пленник принялся поносить своего тюремщика в грубой и нецензурной форме, что было совершенно бесполезно, но вроде бы помогло ему немного успокоиться и принять тот неоспоримый факт, что меряться силами с могущественным внеземным разумом было бессмысленно. Оставалось только смириться и послушно ждать конца, каким бы он ни был. Единственное, что ещё позволяло Семёну сохранять рассудок – это надежда на то, что пытка не продлится долго, ведь Медина пообещал, что отправит мятежника на расправу к его бывшему хозяину. Какую бы казнь ни уготовил Ксантипа обманувшему его ожидания бессмертному, это в любом случае будет лучше, чем медленное погружение в безумие.
Реплика искателя
Тот, кто создал для нас концепт тела, обладал воистину извращённым чувством юмора. Это ж надо было сделать инструмент по форматированию реальности важнее самой реальности. Боюсь, заценить юмор этого шутника я не в силах, но давайте всё же попробуем разобраться с его мотивами и понять, зачем ему понадобилось так издеваться над людьми. Может быть, он просто мизантроп, и ему доставляет удовольствие наблюдать, как мы, подобно нелепым гусеницам, ползаем по внутренней стенке скорлупы созданного им концепта, будучи не в силах выбраться за её пределы? Или скорлупа появилась в результате его ошибки?
Смею вас заверить, что дело тут не в дурном характере нашего шутника и не в его невежестве. Ограничивающий нас концепт был разработан им намеренно с очень конкретной целью. Без него существование нашего материального мира было бы невозможно. Если моё утверждение звучит для вас парадоксально, то спросите себя, что делает наш мир материальным. Отчего мы не парим в небесах, как ангелы, а ходим по твёрдой земле? Что конкретно определяет формат проявленной реальности? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нам необходимо немного углубиться в механизм её формирования.
Вы же не станете утверждать, что наш мир представляет из себя суп из вибраций? Но ведь именно их и порождает наше сознание. Откуда же тогда в нём берутся привычные нам объекты? Оказывается, всё это не более, чем те самые ментальные концепты, о которых мы говорили ранее. Эти концепты представляют из себя интерпретации вибраций нашего сознания, которые создаёт наш ум. Это он переводит проявленные формы с языка спектральных характеристик на язык зрительных образов, звуков, запахов, вкусовых и тактильных ощущений, а также эмоций и мыслей. На основе своих интерпретаций ум строит для нас некую иллюзорную реальность. Иначе говоря, всё, что мы видим, слышим, ощущаем и даже думаем – это вовсе не исходные вибрации нашего сознания, а иллюзии, создаваемые умом.
Свою работу наш хитрый волшебник-ум начинает с того, что создаёт концепт нашего тела, вокруг которого и строит всю остальную реальность, используя тело в качестве фильтра вибраций сознания. Как вы, наверное, уже догадались, под термином «тело» я подразумеваю не только физическую оболочку, но и его тонкие составляющие, которые обеспечивают нам возможность испытывать эмоции, думать и общаться с высшими планами бытия. Так что фильтр, который ум использует для создания нашего иллюзорного мира, обладает значимой пропускной способностью в широком диапазоне вибрационных частот.
Образно говоря, наше тело можно уподобить резцу скульптора, вырезающего из бесформенного куска камня Венеру Милосскую. В данной аллегории куском камня являются все вибрации той капли океана сознания, которой мы являемся, а Венерой – лишь часть этих вибраций, которую мы способны уловить с помощью нашего тела. Если хорошенько подумать, то становится очевидно, что наш мир – это вовсе не то, что проявляет наше сознание, а то, что воспринимает ТЕЛО и интерпретирует УМ. Те вибрации, которые никак не воспринимаются телом, для нас просто не существуют. Как ни фантастично это прозвучит, но формат проявленного нашим сознанием мира действительно определяется параметрами нашего тела.
Отсюда вытекает тривиальный вывод: материальный мир, содержащий грубые вибрации, можно создать только с помощью физического тела, которое в состоянии эти вибрации улавливать. Какое-нибудь эфирное существо не сможет поддерживать концепт материальности, поскольку в его теле отсутствуют необходимые для этого грубые вибрации. Проявленный его сознанием мир будет текучим и изменчивым, как и его эфирное тело. Чтобы создать фиксированный материальный мир, нужны существа, обладающие, помимо эфирных, ещё и физическими телами. Вот мы как раз и являемся такими существами.
Но причём тут концепт субъектности тела? Само по себе наличие у нас физических тел никак не объясняет причину его внедрения в нашу жизнь. Зачем нужно было прятать от нас тот факт, что мы являемся проявленной формой источника? Пусть мы – формы, в вибрационном спектре которых присутствуют низкие частоты, но что же в этом плохого? Напротив, понимая, кто мы есть на самом деле, мы могли бы осознанно поддерживать концепт материальности нашего мира. Так ведь даже проще. Зачем же нас заставили забыть свою истинную природу и привязали наше существование к существованию наших физических тел? Похоже, кое-какие аспекты этой самой природы не позволяли превратить нас в тупые машинки по воплощению материального мира. Будем разбираться дальше.
Глава 19
Маслянистая жидкость грязно-жёлтого цвета лениво бултыхнулась в стакане, когда Рис неаккуратно махнул рукой. Пахнуло откровенной сивухой, и охотник брезгливо поморщился, но всё же сделал солидный глоток из своей посудины. В последнее время он что-то зачастил в гости к своему приятелю Кейтилю, и запасы этого мерзкого пойла, которое экспериментатор гнал из всего, что мог нарыть на алатских складах, начали ощутимо таять.
Собственно, Кейтиль не имел ничего против гостей, напротив, он частенько использовал свою лабораторию в качестве исповедальни для облегчения душевных страданий жителей Алата, в том числе с помощью своей фирменной мутной жижи, которая, несмотря на жуткую вонь, обладала непревзойдёнными анестезирующими свойствами. Однако Рис явно начал злоупотреблять гостеприимством хозяина исповедальни, отвлекая его своим нытьём от работы над созданием защитного купола. Да и необходимость ударными темпами восполнять запасы вонючего анестетика тоже не добавляла радости нашему самопальному психоаналитику. Так что жалобы Риса, вместо сочувствия, уже начали вызывать у Кейтиля откровенное раздражение.
– Она словно ускользает от меня,– в очередной раз посетовал охотник, сделав изрядный глоток Кейтилева пойла. – Мне иногда кажется, что Киры в этом теле больше нет. Кит, ну скажи, как мне её вернуть.
– Себя верни,– буркнул исповедник, в очередной раз с досадой отрываясь от чертежей. – Ты ведь до сих пор торчишь на той давней войне, всё пытаешься переиграть прошлое.
– С чего ты это взял? – в голосе Риса послышалась обида, поскольку он ожидал не обвинений, а сочувствия.
– С того, что ты только тем и занят, что ищешь смерти,– обвинитель смерил его гневным взглядом и продолжил свою речь. – Мало тебе перестрелок с боевиками, давай до кучи поэкспериментируем с непроверенными препаратами, а по выходным будем рыскать по долине в поисках чужаков. Небось, когда возникла та проблема с вирусом, ты даже обрадовался, понадеялся, что она-то наконец тебя доконает. Не удивлюсь, если ты до сих пор не можешь простить Кире, что она тебя спасла.
– Не гони,– Рис скорчил недовольную физиономию,– я изменился, Кира меня изменила.
– Да уж, когда Кирюша появилась, ты вцепился в неё как клещ,– Кейтилю уже порядком надоело гладить своего приятеля по шёрстке, и он пошёл в атаку. – Бедная женщина даже не подозревала, что связалась с самоубийцей.
– Тут мы с ней в равном положении,– резонно заметил Рис, сделав ещё один солидный глоток самогона,– ей тоже нужно было за кого-то уцепиться. Нам просто обоим повезло, что мы встретились.
– Вот умора, два утопленника сидят по шейку в болоте и цепляются друг за дружку,– пробурчал Кейтиль. – Ты мужик или где? Не в состоянии обеспечить своей семье твёрдую опору под ногами.
– Теперь всё по-другому,– Рис автоматически снова начал оправдываться,– я больше не зацикливаюсь на искуплении грехов, просто пока толком не научился с ними жить. Но я хотя бы стараюсь, а Кира, наоборот, тонет в своей боли и даже уже не сопротивляется, словно и впрямь решила уйти вслед за Семёном. А ведь у нас семья, дети, в конце концов.
– Это у неё дети,– презрительно фыркнул исповедник, быстренько переквалифицировавшийся в обвинителя,– а для тебя семья – это обуза. Ты боишься снова стать отцом, потому что убедил себя, будто не имеешь права на новую семью, коли уж не смог защитить старую.
– Хорошо тебе говорить,– в голосе Риса зазвучала обида,– ты никого не потерял.
– Ах какие мы нежные,– Кейтиль и не подумал смягчиться. – Восемь лет прошло, а ты всё ещё продолжаешь зализывать старую рану, которая без этого уже давно бы сама затянулась. Рис, ты же, как маньяк, пытаешься вернуть к жизни свою прошлую семью. Неужели ты сам этого не видишь? Тоже мне, некромант нашёлся.
– Ты что такое несёшь?! – Рис вроде бы искренне возмутился, но тут же как-то сник, поскольку в словах приятеля имелась толика правды.
– Ага, видимо, Мартином ты сына назвал просто случайно,– подколол его Кейтиль.
– Тут ты прав,– голос Риса невольно дрогнул,– мне действительно хотелось вернуть погибшего сына, но не вышло. Тот Мартин был нормальным шаловливым ребёнком, а этот – словно инопланетянин, такой серьёзный, рассудительный и говорит как взрослый. Представляешь, он даже не может играть как все дети,– пожаловался обломавшийся с воспитательным процессом родитель,– что-то вечно конструирует, а то и вообще зависает, типа, изучает мир. Я честно пробовал как-то с ним общаться, что-то рассказывать, но всё без толку, ему почти сразу становится скучно. Только про войну он слушает с удовольствием, да ещё и вопросы задаёт, вроде как смакует подробности. Если честно, у меня от этого ребёнка просто мурашки по коже.
– А Кира что по этому поводу думает? – поинтересовался Кейтиль.
– А у Киры никаких проблем с Мартином нет,– Рис раздражённо фыркнул,– ей он кажется нормальным. Кстати, и сам Мартин липнет к маме как репей, не оттащишь.
– Ну ладно, взаимоотношения со слишком умным сыном у тебя не задались,– констатировал Кейтиль,– а Тиночка чем тебе не угодила? Девчонка ходит за тобой хвостиком, а ты от неё отмахиваешься, как от назойливой мухи.
– Я о ней забочусь,– Рис тут же возмутился, но его порыв быстренько сдулся, ведь обвинения Кейтиля были обоснованы. – Понимаешь, она даже не называет меня папой, ведь папа у неё уже есть. Вернее, был,– смутился кающийся грешник,– только она пока об этом не знает.
– Забо-о-очусь,– передразнил его обличитель,– детей любить надо, а не тупо исполнять свой отцовский долг. Хватит юлить и прятаться за словами, Рис. Никакая семья тебе на фиг не сдалась, тебе нужна только Кира, потому что, кроме неё, никто не станет вытаскивать тебя из твоего любимого болота. Так и сгинешь ни за что.
– Ты ошибаешься,– теперь голос Риса окреп, в нём зазвучала уверенность. – Возможно, поначалу так и было, но теперь Кира перестала быть для меня только спасительной соломинкой, я люблю её по-настоящему. Знаешь, в последнее время я частенько себя спрашиваю, как бы сложилась моя семейная жизнь, если бы мы встретились с Кирой до того, как Рина погибла.
Наверное, впервые Рис признался самому себе, что новая любовь вытеснила из его сердца образ женщины, ради которой он когда-то готов был пожертвовать буквально всем. Вернее, так ему казалось, а когда дошло до выбора между близкими людьми и идеалами, то внезапно выяснилось, что на компромисс со своей совестью Рис пойти не готов, а потому его жене и сыну пришлось умереть. С тех пор чувство вины за их гибель не позволяло ему наслаждаться жизнью в полной мере, оно постоянно требовало платы за каждый радостный момент, даже просто за минуты покоя.
И Рис платил, чтобы хоть ненадолго забыть про то, что натворил. Он постоянно рисковал жизнью, но не потому, что этого требовала обстановка военного времени, причина была в другом. Каждый раз, подставляя голову под пули, он как бы давал очередной шанс судьбе уровнять счёт и забрать жизнь, которой, по мнению Риса, он пользовался не по праву. И всё же Кейтиль напрасно обвинял своего приятеля в пристрастии к некромантии, Рис ни за что бы не согласился променять Киру даже на возвращение своей погибшей семьи, хотя до сих пор не мог простить себе смерть Рины и Мартина.
– Ух ты, неужто изменил бы Рине? – Кейтиль недоверчиво покачал головой. – Кто бы мог подумать, что ты излечишься от тоски по любимой женщине после всех безумств, которые ты тут творил?
– То, что виню себя в её смерти, не делает меня бесчувственным и неспособным любить чурбаном,– назидательно заявил Рис. – И знаешь что, я вовсе не пытаюсь заменить Рину, если ты так подумал. Кира – вовсе не запасная батарейка, она единственная женщина, которая мне нужна.
– Думаешь, Кира тоже видит в тебе своего единственного мужчину,– голос Кейтиля был полон скепсиса,– а не удачно подвернувшийся стульчик, на который она приземлилась, когда земля ушла из-под ног?
От слов приятеля Рис вспыхнул как порох, но не потому, что подобное подозрение показалось ему оскорбительным, а как раз наоборот, потому что он и сам не раз сомневался в чувствах жены, и Кейтиль просто озвучил его сомнения. Как ни стыдно было Рису признаться, но Семён вызывал у него жгучую ревность, хотя ревновать следовало именно бессмертному, ведь это Рис жил с его бывшей женой, а не наоборот. Не сказать, чтобы Кира действительно давала ему повод для ревности, но Рис ведь был эмпатом, а потому чувствовал её тоску по бывшему мужу так же ясно, как если бы она рыдала и билась в истериках, и со временем эта тоска становилась всё глубже. Но хуже всего было то, что, даже сгинув, этот чёртов бессмертный умудрялся тащить за собой в могилу живую женщину.
– С Кирой всё наоборот,– обречённо вздохнул Рис. – Когда я рассказал ей про Гвидо, она вроде бы даже испытала облегчение от того, что Семён перестал быть преградой между нами. Конечно, она не радовалась тому, что его казнили, но и не горевала.
– А чего ты хотел? – Кейтиль насмешливо скривился. – Ты сам разве не чувствовал бы облегчения, если бы тот, кто пытался тебя убить, внезапно отдал концы?
– Дело было не только в этом,– голос Риса сделался жалобным, словно его несправедливо обидели,– она действительно хотела избавиться от Семёна, чтобы мы могли быть вместе. И ведь поначалу всё шло хорошо, три года Кира о нём даже не вспоминала, а потом вдруг начала тосковать. Ты бы видел её глаза, когда она узнала, что Семёна не казнили. На меня она так сроду не смотрела.
– А ты везунчик, Рис,– усмехнулся циничный исповедник. – Получается, судьба уже по второму кругу убирает с твоего пути Кирюшиного бывшего. Ну так не тушуйся, используй её подарочек по полной.
– Это не подарочек, а форменное издевательство,– Рис скрипнул зубами от злости. – Бессмертный даже из могилы умудряется нас доставать, недаром их так называют. Кира ведь точно знает, что Семёна больше нет, но всё равно не желает его отпускать. Говорит, что пока не увидит его мёртвым, не поверит.
– Ты же только вчера мне рассказывал, что Кира соорудила могилу для своего Семёна,– исповедник с недоумением воззрился на путающегося в показаниях грешника. – По-моему, могилы для живых не делают. Не заводись, Рис, твоя жена очень умная женщина, она понимает, что прошлое нужно оставить в прошлом, чтобы оно не убивало настоящее.
– Я сначала тоже так подумал,– вздохнул ревнивец,– но на самом деле то, что она слепила из озёрной гальки, на могилу совсем не похоже. Это скорее, стела или остроконечная пирамида.
– Да какая разница,– Кейтиль беспечно махнул рукой,– главное, чтобы Кира похоронила под этой пирамидой свои надежды на воскрешение покойника. Не торопи её, дай ей время проститься и отпустить.
– Я никому её не отдам,– процедил Рис сквозь зубы,– и уж точно не какому-то покойнику.
– Молодец,– похвалил его Кейтиль,– вот такой настрой мне нравится. Давай, парень, вытаскивай себя из болота, греби к берегу изо всех сил. Твоей жене нужен сильный и надёжный мужчина, на которого она сможет опереться, а опора бедняжке сейчас нужна как никогда.
Совет психоаналитика насчёт терпения был несомненно хорош своей рациональностью, однако он базировался на ошибочной интерпретации фактов, а потому вряд ли мог помочь Рису вернуть свою жену из того беспросветного сумрака, в который она погрузилась, лишившись надежды отыскать Семёна. Созданное Кирой архитектурное сооружение действительно не было могилой, тут Рис не ошибся, оно имело совсем другое назначение. Это был портал для связи с потусторонним миром. Каким бы диким ни казалось сие умозаключение, но именно так Кира воспринимала эту груду озёрной гальки и каждый день, как по расписанию, проводила около неё не меньше часа, беседуя с ушедшим в небытие любимым человеком.
Разумеется, обладая острым рациональным умом, она вполне адекватно оценивала свои действия как полную шизу, но поставленный самой себе диагноз ни капли не смущал самопального медиума. Плевать ей было на то, что подумают случайные свидетели этих мистических манипуляций, да и на состояние собственной психики Кира уже давно забила. Ей просто нужно было любыми средствами удержаться на плаву и не утонуть окончательно в суицидальном омуте, таком соблазнительном, что устоять перед искушением разом избавиться от боли было весьма непросто. Да, Кира без сомнения прекратила бы это бессмысленное существование, если бы ни двое малышей, жизнь и благополучие которых зависели от того, сможет ли их мама справиться с навалившейся бедой.
Так что шизофренические беседы, которые Кира ежедневно вела с уродливой пирамидкой, не были просто капризом, они действительно приносили покой её душе, создавая иллюзию, что Семён, как прежде, находится где-то рядом, просто прячется. Увы, на этот раз бессмертный умудрился спрятаться так талантливо, что ни Атан-кей, ни остальные знакомые Творцы не сумели его обнаружить. Даже остаточных эфирных эманаций мёртвого тела им засечь не удалось, только чёрное пустое ничто. Добровольные помощники постарались избежать обсуждения своих проколов, но Кире их объяснения и не требовались, она отлично знала, что могло означать такое тотальное исчезновение.
Развоплощение – это было даже хуже смерти, гораздо хуже, ведь смерть хотя бы оставляла слабую надежду на встречу либо в лучшем мире, либо в следующем воплощении, в зависимости от нюансов ваших верований. Конечно, эти надежды имели весьма хлипкое основание, но развоплощение не оставляло даже их. Осознав, что случилось, Кира словно зависла в безвременье. Она продолжала механически выполнять какие-то ритуальные действия: готовила завтрак, отводила Тиночку в Школу, потом доставляла Мартина к его приятелю Алику, вроде бы даже поддерживала дружеский трёп со Светланой и Рисом, но при этом как бы отсутствовала, словно все её мысли и чувства кто-то выключил.
Поначалу она даже пыталась убедить себя, что ничего особенного не случилось. В конце концов, последние три года она не видела Семёна, и как-то ведь жила, даже уговорила себя что, оплакав его гибель, сумела отпустить покойного мужа. Так отчего же сейчас её накрыло такое отчаяние? Похоже, в глубине души Кира всё-таки верила, что однажды Семён к ней вернётся, нужно только подождать, и лишь теперь осознала, что этого никогда не случится. «Никогда», какое мрачное, безальтернативное слово, как приговор, который не обжаловать даже в самых высших инстанциях. Это слово теперь крутилось в голове Киры словно мантра и днём, и ночью, не оставляя места прочим мыслям и чувствам. И только рядом с пирамидкой из гальки эта заунывная мелодия стихала, заглушённая Кириным тихим голосом и неясным шёпотом ответов, который она вроде бы слышала в своей голове.
Наверное, ей следовало обратиться за помощью к профессионалам, да вот хотя бы к тому же Кейтилю, как это делала добрая половина алатцев, но мысль поделиться с чужими людьми своей тоской по Семёну показалась Кире кощунственной. Идея с пирамидкой пришла ей в голову далеко не сразу, поначалу, обнаружив пещеру, в которой жил Семён, она попыталась найти какие-нибудь его вещи, чтобы через них попробовать установить связь с их бывшим хозяином. Увы, кроме кучи золы, да чёрной маслянистой копоти на стенах, в пещере ничего больше не было, а от удушливого запаха гари слезились глаза. Вот тогда-то Кира и принялась обследовать маленькую, замкнутую со всех сторон долину, в которую вёл скальный проход, начинавшийся за стеной водопада.
На кладбище бессмертных, которое Семён устроил в дальней рощице, она наткнулась случайно, но это место ей сразу понравилось, может быть, потому, что кладбище было единственным, что осталось от ушедшего в небытие мужчины. Недолго думая, Кира натаскала из озера гладких камней и соорудила в роще свой персональный портал для общения с потусторонним миром. Она специально не стала придавать этому сооружению форму могилы, как бы подчёркивая его иную функциональность. С той поры беседы с пирамидой намертво вписались в её распорядок дня, и хотя сеансы связи не были долгими, они заряжали Киру эдаким субстратом надежды, которого как раз хватало до следующего визита.
