Екатерина Чеузова
Приключения ветеринарного врача
Первый пациент не заставил себя долго ждать. Дверь со скрипом отворилась и вошел дедуля лет эдак под восемьдесят, неся на руках кота. Тот, кажется, был еле живой. И живой ли вообще? Особых признаков жизни визуально не наблюдалось. Тим Тимыч бережно, как ребенка, взял кота на руки и положил на смотровой стол. Дотошно осмотрел пациента и так же не спеша пропальпировал, кажется, каждую его клеточку. Вдруг, замерев, беззвучно зашевелил губами. Подняв взгляд вверх, отстраненно посмотрел на окружающих и вынес наконец вердикт:
– Это селезенка. Увеличена в разы. Но опухоли, по-моему, нет. Надо срочно делать спеленгоэктомию – удалять ее. Еще несколько дней и было бы поздно. Если уже не… Как, дедушка, рискнем? – обратился он к слегка оторопевшему владельцу кота. Старик, немного помолчав, смог выдавить из себя одну единственную сакраментальную фразу:
– Он же мне как сынок…
На что Тим Тимыч отреагировал мгновенно:
– Что ж, девочки, готовим кота к операции. Новенькая, Дарья, будете мне ассистировать вместе с Прасковьей. Что стоим? Чего замерли? Вперед!
Мои руки почему-то не дрожали. Совсем. По «живому», вернее по живому телу в состоянии наркоза, резать уже приходилось. И не только в ТОЙ реальности… Помню свой первый еще студенческий опыт. Это было в конце третьего курса. Я тогда вместе с подругой Ленкой занималась в СНО (Студенческое научное общество). Что это означало? Для меня многое. Даже очень. В то время почти все для моей будущей профессии. При институте было четыре клиники, где студенты могли получать практические навыки будущей профессии ветврача. Одна из них – оперативная хирургия. Животных туда везли не только со всего города, но и с области тоже. Ведущий хирург, он же зав. кафедрой, профессор Валерий Иванович Пономарев, вел там прием больных животных. Это происходило так. После осмотра пациента и постановки диагноза Валерий Иванович назначал дату и время операции. Если она была не слишком сложной, к ней подключались мы, студенты. В противном случае ассистировали, оперировал он сам.
После наркоза, введенного нашим обожаемым боссом, животное фиксировалось, то есть привязывалось к операционному столу тесемками, сбривалось операционное поле – место будущего разреза, затем оно обрабатывалось антисептиком, и дальше в ход шел скальпель. Более опытные студенты делали надрез и работали дальше самостоятельно всю операцию, но под бдительным оком профессора. Вот тогда-то и произошел мой первый практический опыт в хирургии. Мне было девятнадцать лет…
Как сейчас помню маленькую, карамельного цвета собачонку, у которой была огромная опухоль молочной железы. Настолько большая, что при ходьбе животного она касалась пола. Я залигировала все сосуды, избежав в качестве профилактики возможные кровопотери. И дальше все как учили. В общем, полностью самостоятельно провела свою первую в жизни операцию! Валерий Иванович, хмыкнув, оценил мой дебют на «неплохо», а это уже было кое-что.
Учитывая, что гистологический анализ опухоли показал «добро», то есть не злокачественную ее суть, и швы зажили прекрасно, можно считать, я тогда справилась. Единственное «но» – эта бедная собачка после моей операции (я слишком много по незнанию иссекла кожи, не учтя ее натяжение) при первых шагах выглядела паралитиком. Она шла, нелепо и странно подгибая лапы внутрь. Кособоко вихляя то вправо, то влево. Я, конечно, сделала выводы, и при дальнейших подобных операциях старалась учитывать натяжение кожного покрова, но иногда все же попадала впросак.
И вот теперь, спустя всего два года, я вновь у операционного стола. Сейчас чувствую себя намного увереннее, чем тогда. Наверное, потому что я уже не студентка, а полноценный врач с прилагающим к этому слову дипломом. И ответственность тоже другая, хоть я просто ассистирую. Пока… Подобную операцию видела впервые. Конечно, теоретически я представляла, как она должна происходить. Но не на практике.
А все-таки швы Тим Тимыч доверил накладывать мне. Проверял, наверное. Но я постаралась сделать это почти ювелирно. И идеально. Хоть и долго, конечно, провозилась, но получилось красиво. В итоге шеф меня даже похвалил, удовлетворительно кхекнув. Или это мне только показалось? Его довольная ухмылка и, наверно, так значимое для меня, медленно-утверждающее «да».
Вечер в новом жилище прошел как-то обыденно и даже без происшествий. А я все же была на страже, ожидая чего-то. На всякий случай. Прасковья казалась замкнутой девицей, в отличие от той… Моей.
Поужинав, она сразу ушла в свою комнату, пожелав мне невозмутимо-вежливо «спокойной ночи». А Кекс… Ну почему ты молчишь? Как никогда мне сейчас нужен друг. А ты молчишь…
Кот смотрел на меня своими зелеными грустными глазами и, казалось что-то говорил, говорил. А я не понимала и не слышала. Или не хотела понять? И услышать? Из прежних его привычек осталась только одна: способность так же неожиданно и ласково падать откуда-то сверху на мою голову. Но, как позже выяснилось, не только на мою…
Уже пройдя в свою комнату, я не обнаружила кота. И только успела подумать о пропавшем друге, как вдруг услышала какой-то непонятный возглас. И шепот. Замерла на мгновение. Потом, не удивляясь заранее, пошла на звук. Он исходил от двери моей соседки. Нехорошо, конечно, подслушивать, но… Знаю, нехорошо. Не люблю этого. Презираю себя. Но… Слушаю:
– Кексик, миленький, где ты был? Я так тебя ждала, так соскучилась. Думала, не увижу тебя больше. А ты…
– Мыр-р-р-р! Мяу! – мой котяра, явно довольный, терся об нос и щеку моей соседки. Ревную отчаянно, но молчу. «Предатель», – несется вдогонку молнией мысль, опережая логику. Но, стоп – откуда они знакомы? Ладно, спрошу позже. Нет, не кота. Он здесь не умеет говорить. Но она… Ее-то уж обязательно спрошу. Вытрясу из нее все, что знает. Но – потом. Все потом. И почему эта Прасковья так не любит меня? За что? Но любит моего спутника?
А следующий день стал для меня показателем того, что лечить мелких животных я, возможно, буду, но больших… Итак, все по порядку. Утром нас с Агриппиной Ивановной отправили на ферму к коровам. Мысленно я была готова и к этому. Я же все-таки ветврач. И должна делать все. И всем. В коровнике мы обязаны были провести вакцинацию молодняка от одной инфекционной болезни. На первый взгляд ничего сложного: подходишь к корове сбоку сзади, втыкаешь шприц, вводишь его содержимое, и все, идешь дальше, к следующей. Два больших сооружения, два коровника, два маленьких сотрудника…
Сначала с опаской, но потом освоившись, я все смелее и смелее втыкала свои иглы в мягкую коровью плоть. Из ста голов осталось провакцинировать всего ничего, какой-то десяток. И вдруг подумалось: а что, если сэкономить время и не обходить каждую буренку? Встала посередине, взяла два шприца и вколола справа и слева одновременно? Новатор! Гений! Время сэкономлю и другим свой метод передам! Почему раньше никто до этого не додумался?
Но при первой же попытке сделать инъекцию второй корове что-то пошло не так. Моя импровизация буренке не понравилась. Она отчего-то взбрыкнула, фыркнула и наступила мне на ногу. Все бы ничего, но я была одета в резиновые сапоги. А в помещении никого больше не наблюдалось. Боль была такая… А она, корова, зараза этакая, наступила, гадина, и стоит, не шелохнувшись, мерно пережевывая свое сено, точно издеваясь. Что, дескать? Я-то стою, а ты? Давай, попробуй, сдвинь меня с места! Слабо?!
Я, конечно, попробовала. И не раз. И не два. Пыталась даже пнуть скотинку оставшейся свободной ногой. Но эта многокилограммовая туша стояла, как вкопанная. Зацементированная, что ли?! Ни с места! Мои пальцы на той ноге, что придавила корова, уже стали неметь. А я орала, кричала, толкала в бок эту толстокожую животину. Дрянь… Последнее, что помню перед тем, как потеряла сознание, мой истошный вопль от невыносимой боли, утонувший в небытие.
Очнувшись, не сразу поняла и вспомнила, что произошло. Почему я лежу на кушетке, а испуганная Агриппина Ивановна неистово бьет по моим щекам. Сдурела, что ли? Лишь немного спустя узнала, что она раньше меня закончила процедуры коровам и пошла помогать молодому доктору. Как нельзя вовремя… Войдя в коровник, она меня не увидела, что показалось ей весьма странным. С нарастающей тревогой пошла дальше. И обнаружила новоиспеченного ветврача, лежащего возле двух буренок. Хорошо, хоть не затоптали. Не успели. Повезло…
Кстати, когда я начала падать, моя мучительница в последний момент ногу все-таки убрала. Совесть проснулась, что ли? Это и спасло молодую Дашкину жизнь. С тех пор я коров боюсь. А вдруг опять произойдет непредвиденное? Вечно вляпаюсь во что-нибудь.
Забегая вперед, расскажу еще одну историю, связанную с коровами, предопределяющую мою окончательную и бесповоротную на всю жизнь боязнь к последним. Спустя месяца два после того, как эпизод с моей ногой и коровой забылся и я совсем освоилась со своей миссией врачевателя, произошел еще один случай. Проходила плановая проверка на мастит у коров. Исследовали один новый тестовый препарат для диагностики этого коварного для буренок заболевания. В целом, это дело простое. Подойти к корове, выдавить из ее молочных желез несколько капель молока на бумажную тест-полоску. Далее следующая. Показатели записать в журнал. Всего-то!
Пройдя уже почти всех тестуемых, мы с помощником, трактористом Василием, решили немного развлечься – нацепить его прикольную ковбойскую шляпу на рога одной из подопечных коров и сфотографировать эту картинку. Забавный кадр должен был получиться! Фотографом выступил Василий. А я, конечно, экспериментатором и фотомоделью. Подошла к корове, нахлобучила эту шляпу на ее рог, сама же в залихватской позе слегка приобняла «подружку». Вспышка, кадр…
А я вдруг отчего-то лечу, перевернувшись через транспортер (то место, где перемещался коровий навоз) в кульбите, на другую сторону. Прямо под ноги коровам, стоящим напротив. В общей сложности пролетела метров пять.
Говорят, неплохо отделалась. Шишки и синяки на лбу, руке и на обеих ногах, кратковременная потеря сознания. Всего лишь…
А фотография все же занятная получилась! Успел-таки Василий в последний перед моим полетом момент щелкнуть затвором фотоаппарата! Но с тех пор я боюсь коров. Особенно их рогатых отростков. Наверное, потому, что в последнем случае корова подняла меня на эти самые рога и сбросила на противоположную сторону, очевидно, протестуя против непрошенной фотосессии и моей глупости.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Какое утро! Боже, какое утро! Солнце алым заревом наполовину покрыло дымку просыпающегося неба. И его лучи льются, льются во все стороны, озаряя каждую травинку, цветок, дерево, облако – все, что встретилось на пути. Этот восторг первооткрывателя живет внутри меня, медленно впуская Его Величество наступивший день. А затем, созрев, мой мозг взрывается многочисленными искрами счастья: новый день! Привет, утро!
Я бегу по еще влажной от утренней росы траве, не в силах обуздать этот первобытный восторг в себе. Я живу! Как здорово! Я есть! И вдруг, словно с небес на землю, неожиданное: «Мур-р-р!» По еще сохранившейся привычке непроизвольно жду голосового продолжения в своей голове. Его нет. Через мгновение каким-то нутром понимаю, что его не будет, и спускаюсь окончательно на грешную землю. А на земле стоит взъерошенный кот и укоризненно смотрит на меня, словно вопрошая: «Ты что, сдурела, Дашка?! Сколько тебе лет, чтоб так вести себя? Обалдела? Да?»
– Мне 22, – отвечаю вслух, – А тебе, мой милый друг?
«А мне 2200! Ну и что? Мыр-р-р!» – как будто отвечает он.
– Как что?!
И тут в мозговые извилины навязчиво ввинтился раскрутившийся доселе тормоз. Я что, слышу кота, опять слышу?!
Или это слуховые галлюцинации?
– То-то же, – довольно ухмыляется Кекс, и гордо подняв свой белый пушистый хвост вверх, уходит прочь неторопливой поступью, оставив меня в ступоре.
–Эй! – Обалдев, кричу ему вслед. – Эй!
Ошеломленная, бегу за ним, но кота уже рядом нет. Он исчез, будто испарился в воздухе. А передо мной стоит Прасковья, которая по какой-то неведомой причине почему-то недолюбливает Дашку, относясь к ней с недоверием. Почему?
– Доброе утро, – вполне приветливое лицо, изуродованное ужасными шрамами на две ассимитричные половины, добродушно улыбается. И как будто – наверное из-за этих ожогов – скалится, или мне все это просто теперь кажется? Но почему? Мгновенно взяв себя в руки, дружелюбно отзываюсь в ответ:
– А, здравствуйте! Вернее, здравствуй! Какое утро чудное! Какой запах, рассвет, трава! – понимаю, что слова мои звучат как-то фальшиво, но что сказать и сделать в ответ, чтоб сгладить эту появившуюся вдруг между нами неловкость, расщелину, не знаю. Она смотрит в упор, слегка прищурившись от солнца, словно читая эти дурацкие мысли. И я чувствую, что под этим взглядом становлюсь все меньше и меньше, пока не превращаюсь в гнома. Стыдно, ох как стыдно за свои мысли… Но почему мы никак не можем с ней найти общий язык? Ведь ТАМ дружили?! И эта Прасковья, я знаю, такая же, как та… Почему?! Ну почему?
На сегодня у нас с утра опять работа. Конечно, работа, а что еще? Наша задача на целый день по разнарядке Тим Тимыча – кастрация поросят и вакцинация свиноматок. Вот это я еще не умею. Не проходила, так сказать. Да ладно, не сложнее, чем с собаками и котами, наверное. Управлюсь! Но моя самонадеянность оказалась не совсем права. Кастрация поросят —это, надо сказать, процедура не для слабонервных. Там, в параллельной реальности, эту несложную операцию мы неоднократно проводили у котов и собак. Конечно, по обоюдному желанию обеих сторон. У поросят – ни разу. Там все это было проще и, как бы это сказать помягче… эстетичнее, что ли. Делаем укольчик-наркоз. Затем небольшой надрез, удаляем семенники, фиксируем сосуды лигатурой, а кобелям накладываем швы и все! Животинка спит себе, посапывает, не подозревая о том, чего лишается. Видя, наверное, интересные сны. Потом пациент просыпается и потихоньку топает по своим неотложным делам дальше.
Единственной сложностью ТАМ было уговорить подопечного на укольчик. Хозяева всегда были «за». Уколов боятся все. Или почти все. Здесь же все оказалось по-другому. Ну совсем-совсем не так. Никакого наркоза и абсолютно никакой анестезии. Орущих и визжащих маленьких поросят Прасковья уверенным движением зажимала между коленями, не обращая никакого внимания на раздирающий душу визг, делала надрез, извлекала семенники, удаляя их, накладывала лигатуру, обрабатывала антисептиком и отпускала восвояси. Вся процедура в опытных руках фельдшера занимала минуты три!
– Следующий!
Готовый, то есть кастрированный поросенок отправлялся на свежее сено в отдельный бокс зализывать раны, а она брала в руки следующего. В общем, процессом руководила я. Почти… Подавала ей новых пациентов и отправляла затем их в бокс. Визг от поросят стоял такой, что вибрация в ушах заклинивала. Но что делать – это моя работа. И по-другому таких малышей, к сожалению, не кастрируют. Это я помнила еще с института. Так надо… Да. По-другому нельзя. Да и, как оказалось, они буквально минут через десять уже вовсю бегали по загону, довольно похрюкивая. Будто и не было ничего.
Всего этих несчастных было 32. Потом небольшой перерыв. И мы поменялись местами. Теперь Прасковья подавала мне на экзекуцию розовых свинок. А я делала то же самое.
После обеденного перерыва мы пошли проводить вакцинацию взрослым свиноматкам и самцам, полноценным хрякам-осеменителям. А эти представители свиного поголовья весили уже с полтонны, а то и больше. Прасковья продемонстрировала, как нужно правильно и безопасно делать укол, с какой стороны лучше подойти, и я пошла вперед, «на амбразуру». Первых десять хрюшек провакцинировала весьма успешно. А что тут сложного?
Я осмелела, воодушевившись изначальными успехами. Приходишь в загон, за решетку, и в шею делаешь внутримышечную инъекцию вакцины. Потом резво отскакиваешь в сторону, быстро закрываешь калиточку, пока свинка не опомнилась. Уверенно вхожу в помещение к очередной свиноматке. Та своим огромным задом одним движением легко сметает меня в сторону. Не падаю. А мой вес намного меньше ее! Осознаю… Устояла. Вновь пошла на штурм. Всем своим туловищем из последних сил удерживаю напор. И тут, изловчившись, делаю вкол иглы. Ура! Попала! Чувствую себя укротителем. Ну и пусть не тигров. Но все же. Вторая, третья свинка метко повержена моей иглой. А вот на одиннадцатом…
Свин, который оказался огромным хряком, вместо того, чтоб услужливо подставить мне свой зад и замереть в этой позе, предоставив возможность спокойно дотянуться до шеи, вдруг замер и внезапно развернувшись, попер на меня. Словно на таран. Никогда не думала, что свиньи могут быть такими резвыми, да и я тоже…
В одно мгновение молодая докторша перепрыгнула (как, не понимаю и не помню до сих пор) через полутораметровую загородку и ринулась по проходу в сторону выхода. Хрюн (это был не хряк, а настоящая скаковая лошадь) в одном прыжке проделал тот же путь и ринулся стремглав за мной. Я улепетывала как могла. Последнее, что зафиксировала память, – это двери свинарника, которые на лету, в последнее мгновение перед клыкастой мордой, я как-то умудрилась захлопнуть за своими пятками. Последнее потому, что в предпоследнее галоша с моего левого валенка, зависшая перед мордой преследователя, была благополучно схвачена хряком. Это и дало мне фору. Этого-то мгновения с галошей мне и хватило, чтоб закрыть дверь. С галошей в пасти свин рылом уперся в нее. Без последствий для моей конечности.
Целая и невредимая, пусть и без полного комплекта обуви, я спиной со всей силы налегла на этот запор. Хорошо, что успел моментально среагировать и примчаться на помощь мужичок, ухаживающий за свиньями, Петрович. Помог. Отстоял мое будущее существование и жизнь без потерь. Навалился на дверь рядом со мной и быстро задвинул засов. Вовремя.
В следующую секунду хряк, очевидно, поняв, что обманут, выплюнул несъедобную галошу и с разбегу возвестил мощным ударом с той стороны двери нам о том, что мы не правы! Ох, как не правы… До сих пор помню это оскаленное, с торчащими огромными клыками наружу, разъяренное рыло.
«А почему ты в галошах?» – спросите вы. Очень просто. Всему виной случай и моя рассеянность. Придя на свинарник, я вдруг обнаружила, что резиновые сапоги забыла дома. А в босоножках работать в грязи как-то не очень. Что делать? Не возвращаться же домой по такому пустяку. Других сапог моего размера не нашлось, и все тот же сердобольный Петрович предложил валенки. Я не отказалась. Они были великоваты, ну так что ж! Все не в босоножках! Да и галоша с них впоследствии пригодилась. И даже очень.
С тех пор и хрюшек боюсь тоже. Но всегда помню, что я все же доктор. И, когда надо, пересилив свою боязнь, делаю то, что положено, что должна, и с буренками, и с хрюшами. Выкинув страх, отложив его на потом.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В тот вечер мы с Прасковьей, изначально будучи в напряженных отношениях, видимо, благодаря перенесенному стрессу неожиданно для обоих сблизились. Почему соседка относилась ко мне настороженно, держась постоянно на расстоянии, я тогда не понимала. Не могла взять в толк и того, отчего, не подпуская меня близко к себе, Кекса же она с первой минуты приняла и полюбила сразу и безоговорочно.
Я на кухне пыталась соорудить что-нибудь на ужин. «Что-нибудь» – это, конечно, громко сказано, учитывая то, что готовить я тогда в общем-то не умела. Почти. Яичницу поджарить, картошку отварить, селедку порезать… И все. Ну не научилась как-то еще! Жизнь не приказала и не заставила. Стою у плиты, жарю уже начинающую надоедать яичницу. Как вдруг непонятно откуда взявшиеся языки пламени взвиваются вверх, прихватывая в свое жадное огненное чрево и верх моей блузки. От неожиданности впадаю в ступор и тупо смотрю на пожирающий меня огонь, не в силах сдвинуться с места и закричать. Вдруг откуда-то, словно почувствовав неладное, врывается Прасковья и в одном прыжке падает на меня всем телом, прикрывая пламя. Все обошлось, к счастью, без последствий – на моей коже даже покраснений после огня не было. Только блузка испортилась безвозвратно. Да небольшой стресс, который после истории с хряком казался сущим пустяком.
Но Прасковья… Она трясла меня с безумным видом и прижимала к себе, неистово бормоча:
– Все хорошо. Хорошо. Хорошо.
Теперь наступил мой черед хоть как-то привести ее в чувство. Ведь я-то знала, почему у нее, а не у меня такая истерика от только что пережитой ситуации. Пожар из детства не прошел бесследно, оставив, видимо навсегда шрамы не только на ее теле, но и в душе. Я молча встряхнула девушку и, обняв, прижала к себе, гладя, как ребенка по голове, тихо приговаривая:
– Все уже позади, ничего, ничего. Никто не пострадал и дом уцелел. Ничего, ничего… И тебе уже не пять лет, выросла. Все плохое давно в прошлом. С тобой уже никогда ничего плохого не случится. Ничего, ничего…
Постепенно она пришла в себя. Замерла. Успокоилась. И вдруг, словно вспомнив что-то, неожиданно отскочила от меня и испуганно произнесла:
– Ты… Откуда ты знаешь про мое прошлое? – и, как-то разом сникнув, продолжила: – А, Агриппина проболталась… Зачем? Ну зачем она? Зачем?!
Мне бы согласиться, соврав «Да, Агриппина». Но почему-то сейчас врать этой мужественной девушке не хотелось. Совсем. Да и не умею, в общем-то, этого делать. И я рассказала ей все. Наверное, потому, что интуитивно понимала, что она должна это знать. Да и непонятная история ее знакомства с Кексом ставила меня в тупик. Пока я рассказывала о своих приключениях, мне иногда казалось, что эта Прасковья, как и та, тоже попадала в подобную историю. Она была ТАМ.
Но, к моему разочарованию, услышанный рассказ произвел на нее необычное, совсем непредсказуемое впечатление. Она слушала с большим интересом и волнением, иногда переспрашивая или уточняя какие-нибудь детали. Сначала с явным недоверием, но затем, вместе со мной снова и снова погружаясь в те приключения, сопереживала и сочувствовала, смеялась и огорчалась вместе со мной. Доверяя и поверив мне, несмотря на невероятные события, бесповоротно и окончательно. При этом она напрочь забыла о еще совсем недавней истории, связанной с небольшим пожаром, который случайно был спровоцирован мной. Что ж, хоть какой-то результат.
Ее глаза горели, руки беспрестанно жестикулировали. Как она была красива в тот момент! Когда мое повествование завершилось, Прасковья еще долго изумленно смотрела на меня и молчала. Ее огромные голубые глаза излучали такой свет и жизнь, что я невольно залюбовалась ею. Но долго я молчать не люблю. И я тихо спросила:
– Прасковья, скажи, а откуда ты знаешь Кекса и как он пропал? Давно ли?
Немного помолчав, она недоуменно пожала плечами и задумчиво произнесла:
– Хорошо. Только ты тоже не очень удивляйся.
В знак согласия я лишь молча кивнула головой. Боялась, что мой голос спугнет ее, и она вновь замкнется.
– Года два назад я приехала в Кузьминку устраиваться на работу и поселилась в этом доме.
Он сам пришел. Откуда, не знаю. Но было такое ощущение… Я подумала тогда… Мне показалось, что кот здесь жил и до меня. Я потом спросила у соседей, чей он? А они ответили, что таких белых котов в деревне никогда не бывало. Здесь живут больше рыжие, черные и серые. Я предположила, что, может, кто к деревенским в гости приезжал и привез его. Может, потерял? Опять у деревенских поинтересовалась. Но нет! Знаешь, он пришел как будто бы из ниоткуда. К себе домой. В общем, так мы и стали с ним жить вдвоем. А месяца три назад он вдруг внезапно куда-то исчез. Я долго искала его, звала. И в конце концов решила, что он погиб. Даже как-то успела потихоньку смириться с этой потерей.
И вдруг она, словно неожиданно вспомнив что-то, встрепенулась:
– А правда, что Кекс умеет разговаривать?
– Правда. А почему ты назвала его Кексом? – невольно вырвалось у меня в ответ.
Прасковья на минуту задумалась, видимо, вспоминая первое появление моего друга в своей жизни, и как-то неуверенно произнесла:
– А знаешь, я посмотрела на него и спросила: «Как же тебя зовут, бродяга? Васька, Мурзик, Пушистик… Кекс! Да,тебя зовут Кекс! Правда?» Не знаю почему, но в моем сознании выплыла именно эта кличка. Теперь-то я понимаю, почему… – Почему?!
– Наверное, он все-таки действительно умеет разговаривать. Даже здесь, в нашем времени. И каким-то образом сообщил мне свое имя. Телепатически, наверное, как тебе.
Что ж, это было похоже на истину и многое объясняло. А утром следующего дня, совершенно неожиданно, произошло изменение моего статуса. Расскажу все сначала.
С самого начала день, казалось, не предвещал ничего необычного. Уже ставшая привычной обыденная работа. Прием очередного страдальца, постановка диагноза, лечение. Ближе к полудню после небольшого затишья, когда наплыв пациентов временно иссяк, мы решили немного отдохнуть, попив кофейку. Я едва пригубила горячий терпкий напиток и, прикрыв глаза, представила себя на золотистом побережье южного моря… Тишина. Мягкие волны нежно ласкают искрящийся на солнце песок. Вечернее светило медленно щекочет угасающими лучами мои мокрые от соленой воды пятки… И вдруг прямо над головой раскатисто раздалось басистое:
– Разрешите войти?
От неожиданности поперхнувшись еще не остывшим кофе, я едва удержалась на стуле, чуть не свалившись на пол. Возмущена до предела! И было отчего: этот «басистый» без приглашения вперся, пройдя через смотровую, в нашу комнатенку «релакса»! Без стука! Еще и нагло просит разрешения войти после того, как уже вошел.
Недовольно взглянув на вошедшего, жестом приглашаю его пройти в соседнее помещение. Немного смутившись, посетитель молча последовал за мной. Я разместилась в кресле за рабочим столом, а он суетливо уселся напротив, и первая же фраза торопливого посетителя моментально вывела меня из боевого настроя:
– Дарья Григорьевна, извините, что так вломился, но…
«Что?! Кто?! Я?! Дарья Григорьевна?!» ВПЕРВЫЕ мои имя и отчество на официальном уровне прилипли друг к другу! Я уже не просто Дашка, Дашутка, Дашик, доктор, я – Дарья Григорьевна! Странное это было ощущение. Будто из крошечной девочки в секунду я сразу выросла до потолка. По-прежнему продолжая сидеть в кресле, машинально посмотрела вверх, боясь увидеть свою голову, вмятую в этот самый потолок.
Но вдруг резкий взлет моей самооценки прервала жирная муха, назойливо спикировавшая со светильника на мой нос. Пикировка вредного насекомого тут же вернула взрослого доктора в действительность. Машинально смахнув ее, я невозмутимо ответила:
– Слушаю, что у вас случилось?
И тут этот бугай, откинув полу широкой джинсовки, извлек на свет божий общипанного попугая. До этого момента я и предположить не могла наличие у посетителя какой-либо живности. Ахнув от неожиданности, я машинально поднесла руку к когда-то вызывающе красивому пернатому существу. И вдруг скрипучий голос, принадлежащий птичке, отчетливо произнес:
– Куда лезешь? Знакомиться давай! Гоша умный! Гоша умный!
Немного смутившись от беспардонного монолога питомца, хозяин, оправдываясь, виновато произнес:
– Извините, Дарья Григорьевна! Всегда так, болтает все подряд, что хочет…
Какое там «извините»! Я с азартным интересом уже вовсю изучала говоруна. Проблемы пернатого были в его «одежке». Судя по остаткам разноцветных перьев, сиротливо ютившихся на почти голом тельце, Гоша еще совсем недавно был обладателем шикарного наряда. Но… Лучше все же сначала послушать владельца. А тот, с улыбкой поглядывая на птицу, продолжил:
– Понимаете, Дарья Григорьевна, я кок, то есть повар, и часто хожу в море. Гошу дома оставить не с кем, и я беру его с собой. Команда не возражает – рейсы длительные, и по году бывают, а с ним всегда весело!
Тут совершенно некстати в мою голову вклинился мультфильм, где персонажами были нехилого телосложения кок Рома и его любимый попугай по кличке Гоша. Там попугай в отличие от немногословного хозяина на все лады постоянно кричал: «Ром-ма! Ром-ма!» Первые три составляющих с моими посетителями совпадали полностью. Интересно, а как зовут этого увальня? Он даже внешне один в один мультяшный кок! Словно услышав мой вопрос, моряк, смущаясь, произнес:
– Извините, Дарья Григорьевна, забыл представиться – меня Рома зовут.
Почему-то я даже не удивилась! Выслушав с нескрываемой улыбкой рассказ о жизни этой парочки в море и на суше, свой вердикт вынесла весьма уверенно: «Авитаминоз». Во время всего нашего обсуждения Гоша, перебивая, постоянно вклинивался в разговор. То бесцеремонно усевшись на мое плечо заявлял:
– Каша где? Борщ посолил? Компота хочу! Компота!
То, расхотев «компота», уставившись вдаль, явно копируя кого-то, истошно орал:
– Старый дурак! Мель не видит! Мать твою! Гоша умный!
Умный!
Но больше всего мне понравилось это:
– Дылда жареная! Умойся!
Интересно, кто какую дылду пожарил? Тем более, что дылда почему-то грязной оказалась. Но самой интересной была все же песня в исполнении Гоши. Вместо жердочки он садился на указательный палец Ромы и, качаясь из стороны в сторону, самозабвенно пел, практически не фальшивя:
– Море! Синее море…
Когда все дальнейшее лечение Гоши было обговорено и расписано детально, с Ромой мы расстались почти друзьями. От холода и неловкости нашего знакомства не осталось и следа.
Можно лишь добавить, что через месяц перышки у Гоши стали активно отрастать, и он перестал напоминать общипанную неумелыми руками курицу.
В последующей врачебной практике мне приходилось лечить много попугаев: волнистых, карелов, ара и т. д. Кто-то вообще не говорил, кто-то молчал из принципа. Кто-то говорил, но мало, неохотно и не в тему. Но такого лысого общительного говоруна, словно действительно прилетевшего из мультика, я не встречала больше никогда.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Тим Тимыч и здесь чудил. Ну просто дежа-вю какое-то. Он опять внезапно пропал. На поиски начальника и здесь кинулась сердобольная Агриппина Ивановна. А отдуваться, то есть работать за всех отсутствующих спецов, пришлось нам с Прасковьей. Но ничего, она уже к тому времени многое умела, а я быстро осваивалась, приобретая опыт. Тем более, что в «той» жизни он у меня все же какой-то был.
Все чаще я задумывалась над вопросом – а, может, действительно, когда человек умирает, душа его, какое-то время странствуя на просторах Вселенной, поселяется затем в некую сущность? Нет, не обязательно человека, а в какую-нибудь проходящую или пролетающую случайно мимо. Может не случайно, а избирательно? Если это не так, то кто объяснит мне, почему животные, их инстинкты, повадки, характеры, даже внешность очень часто похожи на людские? А люди, наоборот, нередко встречаются с нутром зверя? Хорошо еще, что не часто…