Екатерина Абдуллова
Вовка Ясный Сокол
– «Я пришёл к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало.»
А сам так и вижу, будто захожу к маме в спальню, приветствую её и говорю, что солнце уж встало, вижу как на листиках свет горячий трепещет.
– Круто! – выдохнул я. – А дальше?
Мама прочитала:
– «Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой…»
– Ага, – подхватил я. – Значит, я продолжаю тебе рассказывать. Говорю, что даже лес проснулся… Весь! Смотрю сверху на зелёную лесную громадину, а она глаза открывает и зевает. Я приближаюсь и вижу, как ветки и птицы встрепенулись… Так смешно, – я расхохотался. – Мама, а ты видишь? Лес зевает, а ветки дёргаются, а на них птицы трепещут… Ха-ха-ха! Дальше-то как?
– «И весенней полон жаждой…» – напомнила мама. Она тоже посмеивалась, но мне показалось, что не над трепещущим лесом, а надо мной. Ну и пускай. Весело же!
Над последней строкой я подзавис. Ну «полон жаждой» – это понятно. Вот лес от зимней спячки проснулся, сок по стволам-веточкам побежал, почки будут распускаться, вот лес и хочет пить. Воды жаждет! А весенней-то как представить? Это ж не предмет, а определение.
Тут я хлопнул себя по лбу. Вот дурень! Сам же решил, что лес от зимней спячки проснулся. То есть весной!
– Повторить? – спросила мама.
– Подожди, – остановил я её. – Кажется, я и так запомнил. Слушайте…
И я рассказал оба четверостишия без единой ошибки. Всё представил: и солнце с его горячим светом, трепещущим на листьях, и проснувшийся лес, в котором встрепенулись каждая ветка и птица и то, как он корнями тянет из земли воду, то есть «весенней полон жажды».
И так хорошо всё представил, что даже самому пить захотелось. Я налил кружку молока и залпом выпил. Потом поставил кружку на стол и сказал:
– Мама, я пошёл!
– Куда? – удивилась мама.
– Там человек один хороший мучается. Надо помочь!
Как быстро выучить стихотворение
Наш мозг «думает» образами, картинками. Поэтому из стихотворения мы сделаем цепочку образов.
Итак, пять ступенек:
1. Прочитайте стихотворение целиком, поймите о чём рассказывает поэт.
2. Учите по четверостишию. Не пытайтесь запомнить всё стихотворение разом.
3. Каждую строчку мысленно представляйте в виде картинки и три раза повторяйте её вслух. Громко, выразительно!
4. Следующую строчку, также в виде картинки, прикрепляйте к предыдущей, чтобы у вас получилась цепочка и вы не запутались. Впрочем, цепочка может и не понадобиться, если вы хорошо поняли, о чём речь в стихотворении, и представляете последовательность событий или описаний.
5. Выучив все четверостишия, повторите стихотворение целиком несколько раз (см. совет «Как запомнить слова навсегда»).
Айда, прокатимся!
Прошло две недели после того, как я помог Артёму со стихами, и вот в одно прекрасное солнечное утро он позвал меня гулять. Я очень обрадовался, потому что до этого Артём целыми днями сидел дома, а если и выходил, то обязательно со своей пачкой стихов. Выйдет с ними и давай улицу шагами мерить. А сам декламирует:
– Мороз и солнце, день чудесный!
Или:
– Унылая пора! Очей очарованье!
Я как услышу, так сразу мне и уныло, и холодно становится. Вот как хорошо он читал! С выражением!
А сегодня Артём, наконец, вышел гулять. Выбежал я за калитку, а он там стоит и велосипед держит. Новенький, так и сверкающий на солнце. И бутылка с водой – в специальном держателе. И тоже сверкает.
– Привет, Вовка, – сказал Артём. – Глянь, чего я стихами заработал. – Он с гордостью погладил раму велосипеда. – Крутой, правда?
– Крутой, – согласился я. – Ты чего же, все тридцать стихов выучил?
– Все тридцать.
– А как же компьютер? Не купили родители?
– А! – Артём пренебрежительно махнул рукой. – На что мне компьютер, когда всё лето впереди? Я велик попросил… А ты чем занимался?
Я смутился. Хоть я и понял, как учить стихи, но поленился. Вместо учебы я читал книжки, рыбачил и ходил в гости к дяде Ване. У него очень много книг. Мне даже кажется, что он мог бы открыть в нашей деревне целую библиотеку. Ещё я немного играл с Ленкой и Веркой, полол грядки и поливал огород.
Но по сравнению с тридцатью стихотворениями это выглядело такой ерундой, что я пожал плечами и сказал:
– А я флюгер сделал.
Мы посмотрели на крышу бабушкиного дома. Там неподвижно замер жестяной кораблик из банки от краски. Тогда мы посмотрели на флюгер Артёма. Тот тоже не шевелился.
– Штиль, – сказал я.
– Штиль, – согласился Артём.
Помолчал и добавил:
– «Ветер тучи гонит,
Ветер в трубах стонет,
Дождь косой, холодный
По стеклу стучит.»
– Почему ветер? – не понял я.
– Просто нет его, вот я и вспомнил. Ладно, – встрепенулся Артём и тренькнул велосипедным звонком, – айда, прокатимся!
Мы проехали по всей деревне и остановились у кромки поля.
Поле зеленело нежными всходами, вдалеке темнел лес, и все это: дорогу, лес, деревню и нас с Артёмом – обнимало летнее безмятежное небо. Оно играло голубыми отблесками в речке, и казалось, будто в ней перекатывается не вода, а бусинки разных оттенков синего.
Артём отвёл руку в сторону и сказал:
– «Чудный день! Пройдут века —
Так же будут, в вечном строе,
Течь и искриться река
И поля дышать на зное.»
Я с подозрением посмотрел на него и спросил:
– Ты сейчас всё время стихами говорить будешь?
– Если подходит, отчего же не говорить? – проворчал Артём, и покатил дальше по полевой дороге.
Я подумал, что он, наверное, обиделся из-за того, что я не оценил как здорово он читает стихи и, вообще, как много он их знает. А я оценил. Ещё как оценил! Просто мне завидно стало и досадно, что сам я их не выучил.
Я поехал за Артёмом. Он поднажал. Я тоже ускорился. Он пригнулся к рулю, привстал, как заправский гонщик, и ещё быстрее закрутил педали. Ну а я же не мог отстать! Я тоже втопил со всей мочи. Совсем скоро я догнал его, но обойти не смог. Вцепившись в рули и вперив взгляды каждый в свою колею, мы бешено крутили педали.
На истерзанной тракторами дороге нас трясло и подкидывало, как на гигантской тёрке. Велосипеды дребезжали, а зубы клацали так сильно, что я сжал их покрепче, боясь откусить себе язык.
Мы уже не видели ни поля, ни речки, ни неба. Только бугристую пыльную дорогу и неистово крутящиеся передние колеса.
Так и домчались до самого леса.
Тут дорога нырнула в ельник, и мы остановились. Тяжело дыша, уставились друг на друга. Артём был красным, будто его в малиновое варенье окунули, его мокрые волосы торчали в разные стороны, а с висков стекали капли пота. И ещё он отдувался, как паровоз.
Глядя на него, я хихикнул:
– Ты похож на помидор! Синьор Помидор!
– Сам-то! – фыркнул Артём и добавил: – Два синьора Помидора улетели с косогора.
Мы с ухмылками переглянулись.
Передохнув, решили не возвращаться пока в деревню, а то больно уж скорая поездка получится. Вместо этого я предложил Артёму добраться до старой заброшенной церкви. Я видел её, когда мы с папой колесили по этим местам в поисках грибов и ягод. Правда, мы ездили на машине, но всё равно, я был уверен, что церковь недалеко, за лесом.
Мы вошли в еловую прохладу. Велосипеды катили рядом, потому что дорога забирала в гору, да и просто хотели пройтись не спеша, надышаться лесной свежестью, послушать звонкие голоса птиц.
Мы шли, ехали и снова шли, болтая обо всем, что взбредёт в голову, а когда хотели пить, пили воду из бутылки.
Но вот вода закончилась, а лес все не кончался и церковь не появлялась. Мы устали и проголодались.
– Вовка, ты нас куда завёл? – Артём остановился и боязливо всмотрелся в сумрак под ёлками.
– Никуда не завёл, – ответил я, – вон дорога, и из лесу скоро выйдем. – Тут в меня впились сразу два или даже три комара, и я вскочил на велосипед: – Поехали, а то сожрут нас заживо и костей не оставят.
– Кто сожрёт? – глаза у Артёма округлились. Он быстрее закрутил педали и, озираясь по сторонам, зашептал: – Волки, да? Вовка, ты мне честно скажи, тут волки или медведи?
Я чуть с велика не свалился. Какие ещё волки и медведи? Я про них даже не вспоминал и вообще не слыхал, чтоб они в округе были. Но тут я подумал, что в одиночку так далеко я ещё не забирался. Только с папой. А с ним и сам чёрт не страшен.
Я тоже начал коситься в густые заросли. А Артём все шептал:
– Вовка, поехали обратно. У меня бабушка рыбник на обед печёт. У неё знаешь, рыбники какие вкусные?
Я облизнулся, подумав, что и моя бабушка не хуже готовит. Может даже и лучше. И обед, наверное, скоро. Здесь среди высоченных ёлок солнца было не видать, а телефон я с собой не взял. Я про него в деревне вообще забывал. Только маме с папой звонил, а на улицу даже не брал, боясь, что уроню в речку или когда лазаю по деревьям. Я спросил у Артёма:
– У тебя телефон с собой? Сколько ещё до обеда?
Артём остановился и похлопал себя по карманам.
– Забыл… – Лицо его вытянулось и побледнело, а меня снова укусил комар.
Я хлопнул себя по шее и воскликнул:
– Ну точно сожрут!
Артём вообще с лица спал. Задышал часто-часто и начал разворачивать велосипед.
– Чёртовы кровопийцы! – закричал я и замахал руками.
Артём посмотрел на меня, как на сумасшедшего, а потом шумно выдохнул:
– Ну Вовка! Сам ты кровопийца! Я подумал тут звери дикие, а ты каких-то комаров испугался.
Он усмехнулся и, выпрямившись, смело оглядел лес.
– Конечно, – проворчал я, – тебя-то не жрут. Все на меня накинулись… Ты, наверное, невкусный.
– Чего это я невкусный? – обиделся Артём. – Очень даже вкусный. Я, может, ещё и вкуснее тебя буду. Меня знаешь, как комары любят? День и ночь пировать на мне готовы. У меня из-за них фумигатор в комнате постоянно включен, и на улицу я когда выхожу, то брызгаюсь… Я и сейчас набрызгался.
– Значит все твои комары на меня слетелись.
Не сговариваясь, мы поехали дальше. Возвращаться из-за комаров мне казалось недостойным мужчины, а Артём, по-моему, решил показать, что он и вовсе ничего не боялся, просто рыбника захотел.
Через несколько минут Артём сказал:
– Птицы молчат. Слышишь?
Я навострил уши. И правда, лес стих, будто затаился. Одни комары звенят.
Мы медленно ехали, прислушиваясь к этой звенящей тишине и шёпотом обсуждали, почему птицы замолчали. Может они устали щебетать и отдыхают? А может у птенцов тихий час? Или у них обед? На этой мысли мы дружно сглотнули.
– Давай всё-таки обратно, – предложил Артём.
Я задумался. Мне уже и самому хотелось обратно, но почему-то казалось, что если мы сейчас не доедем до церкви, то уже никогда не соберёмся, и сегодняшняя наша поездка окажется пустой и бесцельной. О чём я вечером папе расскажу? Мол, ехали-ехали, а потом развернулись – и домой, к бабушкиным пирогам?
Вдруг я заметил, что впереди посветлело.
– Выехали! – закричал я. – Кончился лес!
От моего крика ёлки словно проснулись. Зашумели, закачались.
– Вовка, а Вовка, – позвал Артём напряженным голосом, – ветер поднимается. Буря будет или гроза. Говорят же «затишье перед бурей». Похоже, это оно и было… Ещё у Рубцова есть такое:
«Внезапно небо прорвалось
С холодным пламенем и громом!
И ветер начал вкривь и вкось
Качать сады за нашим домом.»
Звучало зловеще или просто похолодало, но я отчего-то поёжился.
– А возвращаться-то далеко… – сказал я. – Давай в церкви переждём. Она прямо здесь, за лесом, я помню.
Артём посмотрел назад, вперёд и с сомнением протянул:
– Ну, если помнишь…
Ветер точно услышал наши планы: налетел ледяным порывом, бросил мусором. Деревья застонали, заскрипели, потянули к нам свои ветки…
Мы рванули к просвету.
Дорога выскочила на заросшее поле и пропала, зато невдалеке мы увидели облупившуюся каменную церковь. Среди свиста ветра и раскачивающихся трав, под тревожным небом с бегущими чёрными тучами, она выглядела настоящей твердыней.
Ветер сыпанул ледяными каплями. Они подстегнули нас не хуже плетки, и мы побежали к церкви, волоча велосипеды за собой. Трава металась, как живая, мешала смотреть, и оттого я два раза запнулся и чуть не упал. Под ноги будто сами бросались какие-то булыжники. Вдруг я понял – это могильные плиты!
Я замер.
– Ты чего?! Бежим! – крикнул Артём сквозь ветер.
А я, как ненормальный, завертелся на месте, с нарастающим ужасом подмечая всё новые и новые доказательства того, что мы пробираемся прямо по старому кладбищу. В полусгнивших валяющихся деревяшках угадывались кресты, прямо за спиной Артёма торчал вросший в землю надгробный памятник, а сам я только что чуть не растянулся на мраморной плите, со всех сторон затянутой молодым вьюнком.
Я хотел крикнуть Артёму, что мы на кладбище, но тут вдруг как сверкнуло, а следом как грохнуло. Мы аж присели. А потом подскочили и, вопя дурниной, бросились к церкви. Бежали мы не разбирая дороги, и я только зажмуривался, перепрыгивая через подозрительные кочки и деревяшки. Велосипеды мы тащили чуть ли не на себе.
Несколько секунд бешеной гонки, и перед нами – заколоченная, почерневшая от времени дверь. Я притормозил, но Артём, похоже, дверь даже и не заметил. Он всем телом врезался в неё, и она распахнулась, сыпля гнилушками.
Мы ввалились в тёмное пыльное нутро. Большое помещение встретило нас пустотой и запахом прелой листвы. Шум дождя и ветра резко изменился. Капли теперь не шлёпали с шелестом по траве и земле, а оглушительно барабанили по куполу, теряющемуся во тьме высоко над нами. Ветер же свистел в щели заколоченных окон и стучал в стену чем-то жестяным. Было жутковато, но всё равно лучше, чем снаружи.
Мы оставили велосипеды у входа и отошли подальше от разрушенной двери.
Сырая холодная одежда липла к телу, и целые стада мурашек бегали по коже. Я стянул футболку, хорошенько отжал её и надел снова. Стало чуточку теплее и не так мокро. Артём, глядя на меня, сделал то же самое.
Странно было: на улице день, и даже с грозой все видать, а тут – мрак, как ночью. Или как в погребе у бабы Тони. Только у неё можно было лампочку включить, а здесь лишь у двери пятачок света.
– Как думаешь, – спросил я Артёма, – остались здесь свечки?
Звук моего голоса разлетелся по всей церкви и заглох у неразличимых в темноте стен. Мурашки побежали снова, но на этот раз не от холода, а от жуткого ощущения, что кто-то стоит там и прислушивается.
– З-з-зачем тебе с-с-свечки? – Артём начал заикаться. Мне и самому было страшновато, но я с видом бывалого туриста сказал:
– Как зачем? Свет, тепло!
– А с-с-спички у тебя есть?
Об этом я не подумал, и раз Артём спрашивает, то и у него спичек нет. Досадно. Вот тебе и бывалый турист!
Мы молчали, слушая разыгравшуюся за стенами непогоду. Шум, свист, а потом плеснёт ярко в дверь и следом оглушительный грохот, как гигантская кувалда по крыше. В такие моменты мы смотрели вверх, боясь, что крыша не выдержит напора и рухнет прямо на нас.
Мне вдруг показалось, что гроза никогда не закончится и мы останемся здесь навсегда. Никто не знает, куда мы уехали, и никто нас не найдет.
– А если молния сюда ударит? – спросил внезапно Артём.
На короткое мгновение у меня перехватило дыхание и волосы встали дыбом. Будто в меня уже ударила молния.
Но я тут же опомнился и с нарочитой небрежностью сказал:
– А чего ей сюда ударять? Не громоотвод же! Да если и ударит, гореть тут нечему: стены каменные, крыша железом закрыта… И вообще, столько лет эта церковь стоит, ничего не ударяло, а тут вдруг ударит. Ха!
Артём промолчал, но слышно было как он сопит, словно не решаясь что-то спросить. Я и не хотел, чтоб он чего-то спрашивал, у меня своих переживаний хватало. Но он все же спросил:
– А вдруг тут… призраки?
– Какие ещё призраки? – От удивления я даже позабыл, что в тенях мне и самому мерещился кто-то невидимый. Но не призраки же! Я так и заявил Артёму: – Призраков не бывает!
– Ну а вдруг? – он ещё посопел, а потом добавил: – Ты видел, мы по кладбищу бежали?
– Ну, видел, – проворчал я. – И что? Всё равно, не бывает ни призраков, ни привидений… Меньше ужастиков смотри.
– Да я их вообще не смотрю, – признался Артём. – Я после них спать не могу.
Мы опять замолчали. Шум снаружи не затихал, а в дверь виднелось загроможденное тучами небо.
Меня начало потрясывать от холода. Пробежит крупная дрожь по телу, зубы клацнут, сожмутся в судороге, а дрожь обратно бежит. И так волнами. Неприятное ощущение.
Я помахал руками, разгоняя кровь, а потом и вовсе начал приседать.
– Ты чего это? – спросил Артём и отодвинулся от меня.
– Греюсь.
– А-а-а… – он неуверенно потоптался рядом и вскоре тоже начал приседать.
После пятого десятка мне стало жарко и я остановился. Остановился и Артём.
– Давай осмотримся, – предложил я. – Глаза уж привыкли… А то стоим тут, как слюнтяи какие.
Мы, храбрясь друг перед другом, двинулись вглубь, в пугающий сумрак.
На полу валялись обломки кирпичей, сухие ветки, куски штукатурки, пахло сырой землей, а обшарпанные стены выглядели так, будто их кто-то драл. От всего этого веяло заброшенностью и жутью. Так и казалось, что выплывет из стены какой-нибудь печальный призрак и будет душераздирающе вздыхать. Или откроется ниша, а там – вампир! С торчащими клыками и красными глазами…
Но я же знал, что их не бывает!
И всё равно, сердце ёкало и замирало при каждом ударе грома.
А ещё из арочного проёма, который вёл в соседнее помещение, шёл слабый таинственный свет и изредка сверкало. Не знаю как Артёму, а мне вдруг вспомнился фильм про Алису из будущего, когда она возвращалась в своё время и уходила в прямоугольник света. Зашла туда, а за ней стена кирпичная задвинулась. Каждый раз, как смотрю, оторопь меня берет. Но Алиса-то ладно, она к себе вернулась. А если с нами так? Мы, что, там и останемся?
Я покосился на Артёма. Тот крался на цыпочках. Вот чудик! Как будто его шаги можно расслышать! В крышу так барабанило, что мы и друг друга-то слышали только если громко говорили. Я хотел сказать об этом Артёму, но тут поймал себя на том, что крадусь точно так же, ещё и пригнулся зачем-то.
Тогда я выпрямился и смело шагнул в светящийся проём. Никого. Те же голые стены, только в центре – винтовая лестница, ведущая на колокольню. Окна наверху не были заколочены, и оттуда шёл свет. А ещё дождь. Тяжелые струи залетали и с силой били в мокрые облезлые стены. Эхо дробило, усиливало звук, на полу собрались лужицы, а сырой воздух пах грозовой свежестью и травой. И здесь было холоднее.
Артём прокричал мне прямо в ухо:
– Давай наверх залезем! Вдруг деревню разглядим.
Я с сомнением подёргал ветхие перила. Целый кусок оторвался от них и остался у меня в руке. Я показал его Артёму и кивнул на ступеньки. Они были деревянными. Весь мой опыт лазанья по деревьям просто кричал, что деревяшки давно сгнили и развалятся под нами. Но видимо, у Артёма такого опыта не было. Он упрямо насупился, сам подёргал перила, оторвал ещё кусок и поднялся на ступеньку. Та затрещала. Хорошо так затрещала, даже сквозь шум дождя мы расслышали её угрожающий хруст.
Но Артём вцепился в стену и шагнул на вторую ступеньку. Я только хотел сказать, чтоб он не дурил и слезал, как вдруг ступенька не выдержала и развалилась на две трухлявые половинки. Они упали, а вместе с ними свалился и Артём. Он посидел на полу, посмотрел как подбирается к нему дождевая лужа, а потом встал и сказал:
– У меня стих подходящий есть. Хочешь, расскажу?
И не дожидаясь ответа, он принялся громко читать:
– Мы ходили в темноте
И искали выход.
Пусто было в животе,
А вокруг так тихо…
– Ерунда какая-то! – возмутился я. – Это кто же такой глупый стих придумал?
– Я придумал, – сказал Артём. – И ничего он не глупый! Он подходящий!
– Что же в нем подходящего? Есть, конечно, охота, но выход – вон он, и не тихо тут вовсе… Не, давай, что-нибудь красивое. Пушкина давай!
– Ладно. Только сначала я ещё одно своё расскажу. Вот прям сейчас придумалось… Жалко, забуду ведь… А потом Пушкина, Лукоморье. Согласен?
– Согласен, – кивнул я. Лукоморье мне нравилось, и ради него я даже Артёмкино творчество готов был выслушать.
Мы вернулись обратно под купол. Там Артём остановился и, громко, с подвываниями прочёл:
– В заброшенной церкви —
Двое мальчишек.
Надежда померкла —
Ни свеч, ни дровишек,
Никто не найдет их,
Гроза все гремит,
В могилах – пустоты,
Еды – дефицит!
– Тьфу ты! – в сердцах я даже чуть не плюнул на пол, но воспитание не позволило. – Какой ещё дефицит?
– Не хватает, значит, чего-то, – пояснил Артём и грустно добавил: – А у бабушки рыбник…
От упоминания еды у меня внутри заурчало и желудок скрутило болью. Ещё и пить с новой силой захотелось. Я потер живот и попросил:
– Артём, давай лучше Пушкина.
– Ну Пушкина, так Пушкина… «Выпьем с горя; где же кружка?»
– Постой! Разве у Пушкина есть про кружку?
– Есть!
– Не, это не надо. Ты лучше про Лукоморье…
– А там зато леший с Бабой Ягой! – Артём вдруг развеселился.
– Ну и пускай! – мне тоже стало весело. – У Пушкина не страшно. У него волшебно…
И Артём начал читать Лукоморье. Он прочитал его, а потом все остальные двадцать девять выученных стихотворений. И было так непривычно слушать стихи под сверкание молний и шум дождя. Совсем по-другому, не как в классе.
Я подумал, что надо обязательно выучить все-все стихи по программе и даже можно захватить несколько за четвёртый класс. Пусть будут.
А ещё я подумал, как здорово, что Артём приехал к своим бабушке с дедушкой и будет жить здесь всё лето.