Егор Уланов
Синий камень
Линия леса заканчивалась, отчётливо обрываясь впереди. Каменистый берег Енисея был усеян какими-то корягами, выброшенными во время паводка. И сейчас вода стояла бурная, тёмная, только что спустившаяся с гор и пробежавшая по оранжевым как верблюжья шерсть степям, а затем меж серебристых искрящихся Саян; несущаяся на север, хватая валуны и брёвна. В самой воде пребывали мириады древесных щепок, влекомых с лесопилки выше по течению.
Николка глубоко вдохнул грузный воздух. Мальчик ощутил всё величие стихии, выражающееся в одном лишь запахе: остром и холодном; одновременно напоминающем запах моря, и полностью разнящимся с ним. «Быть может, так пахнет вечность» – сказал бы поэт, вдохнувший аромат весеннего Енисея. Николка же без размышлений схватил плоский камушек и ловко швырнул его по водной глади так, что тот отскочил пять раз.
Енисей, напитавшийся горными стоками, был полноводен. Весной снежные шапки гор тают, возбуждая в нём могучие волны и большую воду. Глубина становится мутной, а берег размывает.
– Ну, что? Давайте проверим, кто больше блинчиков пустит, – заблажил Николка.
И началось соревнование. Каждый бегал по берегу в поисках более плоского камня, а после все по очереди, кряхтя и извиваясь, старались как можно ловчее кинуть камень о воду. Продолжалось это долго и на той стороне реки сосны уже начинали покрываться изумрудными отблесками, освещаемые тонким вечерним светом.
Но вновь стало скучно. В безделье человек редко помнит себя и после соревнований, когда ребята опомнились, они разбрелись по сторонам. Хотели уже возвращаться домой, но отчего-то пошли вдоль берега и на глаза им попалась пустая лодка, привязанная верёвкой. Как-то неожиданно и почти бессознательно, подтрунивая друг над другом, дети пробрались к небольшому судёнышку. Словно так и надо, пошли по воде и попрыгали внутрь. Никто не побоялся, не оступился и сердце не ёкнуло.
Дети способны проявлять фантастическую смелость, не давая себе в ней никакого отчёта. Правда, часто она смешивается с безрассудством, но тем не менее, это не повод ей не восхититься. Ведь взрослый десять раз подумает, двадцать представит и при том не единожды не сделает. В то время как ребёнок ничуть не менее гибок и проницателен, но лишен неуверенности, ложных сомнений, кои есть корень многих зол. Не обращайте внимания на это отступление, дорогой читатель. Позвольте автору несколько размять окостеневшее перо, порассуждав о неизведанном предмете. Пусть детская смелость и сильна, но она направляется на бытовые нужды, к примеру, прыжки по горам или развалинам, походы в лес да и невесть какие ещё запрещённые родителями занятия. Вот если бы направить такого рода силу в русло человеческой добродетели… для того чтобы отмести все ненужные или несоблюдаемые обеты, тогда в мире стало бы намного меньше ханжества; или в русло поиска истины – ту сферу, коя более всего полна предрассудков и заблуждений. Словом, детское бесстрашие, продемонстрированное пятью героями нашими, прыгнувшими в лодку, есть одна из важнейших сил, двигающих мир. Посему, читатель, в своём предчувствии не кляни безрассудство юнцов.
Едва уловимые волны покачивали лодку и бежали вперёд, извиваясь тёмно-синей чешуёй. Тамарка и Нинка рассматривали какие-то щепки, гипнотически скользившие по воде. Сашка тем временем хвастался как прошлым летом поймал щуку длиной с пол метра, а Федька недобро ухмылялся рассказу. Николка, развалившись в носовой части судна, шлёпал ладонью по воде и представлял полуметровую щуку.
– А тебе не жалко было? – как-то вдруг спросил Николка.
– Кого? – не понимая отозвался Сашка, желающий непременно ещё похвастаться.
– Рыбу, – отвечал Николка, не раздумывая.
– Она же вот такущая, полуметровая. Чего её жалеть? Её в бочке солить надо или уху варить, или жарить… – тут у маленького Федьки от аппетитного рассказа заурчал живот, и Сашка от этого засмеялся.
– А всё же… – посмотрел Николка пристально – Ведь у неё, наверное, семья была: дети, родители.
– Она же рыба.
– И пусть, что рыба. Почему мы золотую рыбку любим и жалеем, а щуку едим?
Федька прищурил маленькие глазки, сморщил лоб и с заумным видом провозгласил: – Потому, что золотая рыбка маленькая и ухи из неё не выйдет.
Все рассмеялись.
– Потому, что мы должны что-нибудь любить, – отозвалась Тамара, не отрывая взгляд от воды, – У нас такая потребность. Если бы её не было, то люди не умели бы ни мечтать, ни доверять, ни плакать. Если бы её не было, мы бы ели всех рыб, всех животных – и собак, и кошек. Однако кого-то человек всё же не ест, потому что ему нужны друзья и любовь.
– То есть человек не хочет быть один? – задумываясь, переспросила Нина.
– Да, наверное, так.
Сашка хотел было продолжить хвастаться, но отчего-то не стал, добавив только: – Может, не хочет, а может, боится.
И дети одновременно вспомнили миг жизни, какой был у каждого, когда маленький оставался в доме один; и тот неизъяснимый страх, давящую тишину, чувство, будто некто смотрит на тебя из-за угла; и шепот собственных неясных мыслей.
Нинка игралась рукой с опилками в воде. – Волны похожи на грусть, а солнце, на счастье. И всё в мире будто уже у нас внутри, и мы его точно ловим, как эти щепки. – напевала она едва слышно.
И здесь, читатель, давайте посмотрим на мир глазами Тамары. Перед ней сидит сестра и с интересом рассматривает волны. Видится её шерстяной платок, небрежно упавший на волосы, юбка, грязь на сапожках. Далее мальчишки развалились по бортам; судачат о своём. Только Федька немного будто ёжится, но старается. Взор проходит лёгкую фуфайку без единой пуговицы и суконные мальчиковые штаны. В носовой части уселся брат и нос у него заострён странной тенью, а глазки блестят. «Не замечала я этот блеск» – думает Тамарка, уже собираясь отворачиваться, но вдруг внимание летит на Федькину широкую улыбку во все 29 зубов. Лик его полон чего-то неизъяснимого. И Тамарка сама не ведает отчего любуется им ещё секунду. Лодка покачивается, убаюкивает, словно колыбель. Девочка зевает.
Слышится надрыв.
Шепот тревоги.
Не понимая откуда донёсся щелчок, Тамара густо оглядывается. Лодочка резко даётся вперёд и ложится носом на волну, так что брызги полетели во все стороны. Моргая, мешкая, смотрит она вправо и видит, что причал уже позади, берег бежит, а на остове болтается обрывок верёвки.
Цвета бледнеют, охватывает оторопь и движения свисают как мокрая одежда с бельевого шнура. Мысли сильно бьют в весок: «Нас несёт», и Нинка хватается за борт лодки мёртвой цепкой. Сашка сваливается с лавки и что-то кричит. Не разобрать. Николка мечется. Волны шумят. Слишком быстро. В голове притом предчувствие родительских наказаний, которое местами сильней страха и опасности.
Вода пошла быстрее. Лодку качнуло. Решение созрело в одном и перешло в призыв. Крик. Всплески. Барахтаются. Суша ускользает. Громкое дыхание стихии. Силы нет! Из последних! Ногой до дна. Глубь. Ещё. Течение сносит от заводи. Быстрее! Ногой! Пусто! Рывками, шлепками, хоть как-то. Ногой. Твёрдо. Пальцами вцепиться в мелкие камни, выползти.
Когда Тамара доплыла до берега лодку уже выносило на большую воду: темнеющую своей глубиной с более резвым течением и высокими волнами. Все обсматривали себя, будто потеряли что, и только потом глядели друг на друга.
– Где Федька? – закричал кто-то.
И взгляды полетели к волнам. Мальчик замешкался толи от ужаса, толи от неожиданности. Он единственный остался в лодке и теперь испуганно метался от края до края.
Ребята остолбенели. Они могли лишь кричать: «Прыгай! Давай, Федька, быстрее». Но Федька не прыгнул, и лодка отскочила уже так, что он вряд ли бы доплыл, даже если б захотел.
«Помогите» – цедил мальчик, будто уже с другого берега.
– Что же… ой будет… ой, – причитала Нина испуганно.
– Николка, ты с краю был, чего Федьку не толкал! – выл Сашка.
Николка хлюпнул, будто сейчас заплачет. – Я что ли виноват! Ты первый сиганул! Да я перепугался! Вас всех в воде увидал… и прыгнул… не думал…
А в это время донёсся ещё один крик. Он был уже слабее от расстояния; течение брало вправо. И Сашка безотчётно рванул вдоль берега, стремясь не отпускать брата. Все бросились за ним.
