Егор Уланов
Синий камень
Сейчас, ёрзая на колкой траве, мальчик вдруг вспомнил одно из своих мечтаний…
Его брат Сашка тем временем вертел во рту травинку и рассуждал: – А Понт, – речь идёт о местном сорванце Пантелее, – пошёл дрова рубить и хватанул себе по ноге… на сгибе, где сустав. Три недели со двора не появляется. Я навещал, смотрел, вроде ходить уже может – зажило. Только в ноге курган величиной с коробок. Вмятина осталась, а внутри неё венка синяя пульсирует.
–Ужас, – съёжилась Тамарка, почувствовав, как внутри что-то холодеет.
–Да я знаю, мне говорил Сипыч, – откликалась Нинка, – я сама не пошла к Понту, не хочу рану глядеть.
Николка уже устал от девчачьего трёпа и хотел было прервать его колкой фразой, но тут в голове у него возник вопрос, который он не преминул тут же адресовать Сашке: – А если у него всё зажило, чего он гулять не выходит?
–Так родители наказали. Злятся, что рассёкся…
Нинка перебила, не дав закончить: – Не понимаю я этих взрослых, сами же сказали дрова колоть, сами злятся, что поранился. Это ведь с каждым случиться может.
Все на секунду замолчали и по ушам ударила звонкая тишина лугов, наполненная размышлением.
– Если и злятся они, то не на него… – с пониманием сказала Тамарка, хотела продолжить, но не стала. Николка готов был поклясться, что это сказала не она, а кто-то другой.
И опять наступило молчание. Потом дети говорили о школе, об уроках и учителях, о друзьях, о полевых работах, огородах, животных и снах.
– А мне пёс охотничий снился… – мечтательно вздыхал Сашка.
– А мне дом чудной… и будто я летала, – хвасталась Нинка.
– Мне ничего не снилось, – обижался Николка.
Федька шмыгнул красным угольком на месте носа. Маленькие глазки прошлись по небу, отражая его отсвет: – А мне ночью что-то синее снилось… большое такое; вроде камня какого-то… и я бежал быстро…
– Я во сне видела золотую рыбку Марфы Васильевны, – немного грустно начала Тамара.
– Ах, какая она была красивая, – подхватил Федька, – стояла в живом уголке…
– Ага, у ней чешуйки как в сказке блестели и все на неё смотреть ходили, – продолжала Тамара, – только перед каникулами…
– Всплыла брюхом вверх, – выкрикнул Сашка и захохотал, но Тамара взглянула на него и тот смутился.
– Жалко её, – вздыхая, добавил Федька.
– Ага, – согласился кто-то, и все затихли. Послышался шелест сосен вдалеке, и какая-то птица запела в сторонке.
Тамара особенно огорчилась смерти рыбки, потому как доверила ей свою главную мечту. В один из учебных дней, когда она осталась дежурной в классе и, помыв доску да полы, засмотрелась на беззаботные перемещения рыбки в аквариуме; неожиданно девочка начала рассказывать золотистому существу, похожему на лучинку, про свою жизнь: про корову Маньку, Тятю, Мамку, сестру и брата, про деревню и книжку, читанную недавно. А закончила признанием, что мечтает стать учительницей и оберегать маленьких деток.
«Рыбка, а рыбка, – сказала тогда Тамара, склонившись над аквариумом, – я хоть и не наивная и в сказки не верю, но ты бы со своей стороны могла мне хоть немножечко помочь. Ты же золотая, пусть и не волшебная, но исполни желание. Я это так… для себя говорю, рыбка. Не обращай внимания».
Так Тамара раскрыла свою тайную мечту, которой ни с кем не делилась. Это воспоминание слышалось ей сейчас в песне далёкой птицы. Ведь есть дети открытые, словно равнина, а есть закрытые, словно долина средь гор. Тамара была из вторых. Детям бывает трудно сказать, чего они действительно хотят. Быть может, они в глубине души видят, что хотят совсем не этого, а может от того, что думают, будто родители их не поймут. К сожалению, второе суждение не редко является правдой. Вот и родители Тамары – старшего ребёнка в семье, рассчитывали на её дальнейшую помощь по хозяйству, а не на её отъезд в институт, в город, к которому крестьяне всегда относились с недоверием; не на учительскую профессию.
Но общая задумчивость рассеялась.
– Мне скучно, – пожаловалась Нина. Она была ещё совсем юной, чтобы знать, что во всяком деле требуется сноровка: даже в том, чтобы просто лежать и глядеть в небо.
–А пошли на реку, – предложил Сашка, звонко радуясь возникшему замыслу.
Все оживились. Нинка кивнула, Федька тоже. Николка радостно хватанул себя по коленке рукой. И только Тамара как-то странно прищурилась. – На реку? – Повторила она медленно, – нет уж! Мало ли что…
–Да ты чего, боишься? – вскликнула Нинка.
–Нет, – уверенно возражала старшая, – туда ходить на паводки опасно, тем более без взрослых.
– Да мы же с тобой старшие, чего случится? – успокаивала вторая.
– Чего нам на этой реке делать? Лучше пойдём домой и в куклы поиграем. К тому же мне ужин надо приготовить, а вам печь топить, – не отступала Тамарка.
– Да ладно. Успеешь ещё. Сейчас только час или два – вступил Николка.
– Не будь врединой, пошли… – выразил Федька.
Что-то боролось в Тамарке. – А как же скотина? – не выдержала она.
– Заведём по оградам, а сами айда реку смотреть, – уверенно и резко дразнил Сашка, чувствуя победу и подталкивая Николку в бок.
– Ты чего… мы же ничего; аккуратно, к тому же все вместе, – вторил Николка.
– Ну, ладно, – согласилась Тамара и сама внутренне порадовалась, ведь ей тоже было скучно дома и хотелось каких-нибудь приключений.
Дети сбежали по поляне к дороге; вместе с коровой и козой пёстрая компания отправилась обратно в деревню. Манька не хотела уходить и поначалу долго упиралась; потом жалобно взглянула на Николку, тянущего её за верёвку на шее, пожаловалась да пошла.
Сашка разошёлся не на шутку: «Да там чего… вода поднялась, лёд потаил; бурлит, шумит, интересно. Будем камешки бросать блинчиком», – сказав это, мальчик забавно изобразил рукой отскакивающий от воды камень – Я могу так бросить, блинчик семь раз отскочит!
Федька по обыкновению состроил рожицу и осёк брата: – Брешешь, я только пять видал.
– Молчи, дурень, – оскалился тот на брата, – я без тебя на реку ходил!
– Ах вот как, тогда я десять блинов могу.
– Ну, тогда я пятнадцать, – заявила Нинка.
– Да если так, то я двадцать раз смогу, – рассмеялся Николка.
И всю дорогу до дома дети спорили о том, кто сколько бросит блинчиков, а когда развели Маньку и Машку по дворам, Федька вспомнил, будто Старик Ефимыч за раз двадцать пять блинчиков пускает.
Загнали скот. Дальше путь лежал на другую сторону от полян через рощу, отделяющую Красный хутор от берега реки. Дорога, пропахшая полынью, извивалась под ногами, переходила в лес, где величаво нависали сосны и кедры, а затем выходила к берегу.
Нежное зарево сегодняшнего утра, которое наблюдала Тамара, обещало солнечный день. Но небо теперь сделалось серым, словно старый серебряный сервиз, которого не достают из серванта.
Редкие лепестки солнца ещё скользили по поляне в том месте, где недавно отдыхали дети, а вдали летел уже бесцветный ситец облаков. Всё же, несмотря на серость, было не пасмурно. Да и солнце беспрестанно маячило в небе, пускай и бесполезным был его фонарь. Воздух не предвещал ни грозы, ни дождя. И всякий человек в тот миг не имел бы в себе никакого дурного предчувствия.
Замыслы не изменились с переменой природы; они влекли Николку, Тамарку, Нинку, Федьку и Сашку по сужающейся тропинке к чаще; через лесок к берегу. Тропинка скатывалась в небольшой овраг или ложбинку. Дети перебрались через преграду и через секунду стволы сосен и кедров маячили у них за спинами.
Пошли сквозь чащу. Свет солнца в ней больше похож на лунный отсвет – равнодушный и таинственный. К нему всегда липнет влажный хвойный туман.
Они свернули с тропинки, дорога была известна. Под ногами вьются корни деревьев, и шуршит прошлогодняя влажная листва. Они бегут, стараются перекричать эхо и играют в догонялки.
«А я, когда совсем маленький был, думал, что сосны – это великаны страшные, а мох у них, что-то вроде бороды» – кричал Сашка, забегая в гору. Он сам не знал, почему вспомнил об этом, и почему об этом говорит. Ему было весело, он смеялся.
–Дурачок ты был, – гордо выкрикнула Нинка откуда-то из-за дерева – я маленькая сразу знала, что это просто деревья. Я ничего не боялась!
В тайге всегда пахнет мхом и сырым деревом. Солнце пробивается сквозь высокие кедры и задумчивым светом озаряет укрытую травой почву. Ветки сосен колышет легкий ветерок, создавая еле слышный шепот. И этот шепот сбирается с тысяч километров непроходимых лесов и становится единым громогласным пением. Пение висит в воздухе так, что можно принять его за тишину, но это не она. Стоит только выкрикнуть и твой голос, оказавшись частью лесного пения, разнесется на эти непроходимые тысячи километров обильным эхом.
