Дмитрий Владимирович Потехин
Призрак
Георгий перевел взгляд на «Мерседес». Теперь он был похож на жалкую подстреленную ворону: изрешеченный пулями, с беспомощно распахнутыми дверьми и валящим из-под капота белым паром. Внутри не было трупов. В машине никто не ехал, кроме тех погибших в кювете.
«Моргенштерн, ясновидящая, личный охранник… Где они?»
Жуткая догадка ослепила его.
– Не-ет… – испуганно прошептал Георгий. – Нет… Суки… Мрази…
Новая пулеметная очередь прошлась по дороге, вздымая фонтаны песка.
Луговой взревел матом и бросился к Гарцевым. За ним, пригнувшись устремился Мицкевич.
Это был уже не мотоцикл. Со стороны аэродрома навстречу группе двигался громадный грязно-серый, тупой как металлический носорог бронетранспортер. Он был еще далеко, и стрелок бил короткими очередями.
– Валим! – крикнул Роман.
Это была ловушка. Никакого Моргенштерна в расстрелянной колонне не было.
Они бежали, как загнанные волки. На броневике и следовавших за ним грузовых машинах прибыла рота егерей в зеленой камуфляжной форме, вооруженных новейшими «штурмгеверами».
Гибель шла по пятам. Однако Роман применил последний имевшийся в рукаве магический козырь: заставил солдат преждевременно выскочить из машин. Пока немцы заходили в лес и рассыпались цепью, группа бежала все дальше, скользя по глине, ломая ветки, скатываясь в овраг и забирая в сторону, чтобы уйти от волны преследования.
Был ли минский агент предателем? Был ли Краузе под наблюдением у начальства? Могла ли ясновидящая все это время следить за ними глазами подвластной ей лесной птицы, так подозрительно метавшейся туда-сюда? Все это уже не имело никакого значения. Операция провалилась. Теперь куда бы они не пошли, им была уготована только одна судьба.
Даша
Леонид Ефимович Зарицкий преподаватель истории отечественной литературы, истории журналистики и к тому же славянского фольклора привычно мерил аудиторию черепашьими шагами, многозначительно поднимал брови, собирая на лбу бесчисленные складки, иногда вяло вздымал вверх морщинистый палец и проникновенно-ироничным тоном сказочника рассказывал про знакомых каждому с детства, но никем никогда не виданных существ.
Лекции по славянскому фольклору закончились еще на первом курсе, и все же Ида не упускала шанса на них бывать, чтобы вновь и вновь возвращаться в завораживающие дебри народных мифов и преданий.
– Начнем с того, что к живущим под водой полудевушкам-полурыбам русалки не имеют никакого отношения. Известных всем хвостатых морских дев вы в наших реках и болотцах, к сожалению, не сыщете. Разве что, может быть, в реке Припять рядом с Чернобылем.
Ида слушала его в пол уха, что-то рассеянно рисуя в блокноте. Она уже неплохо знала наперед, какие остроты задействует Леонид Ефимович в своем монологе. Как и любой настоящий лектор, это был артист, раз за разом исполняющий одну и ту же роль с не иссякающим огоньком в усталых старческих глазах.
– В ночь на Ивана Купалы становятся особенно опасны. Могут затащить под воду или защекотать до смерти. Не знаю, пугает ли вас, добры молодцы, перспектива умереть от щекотки в руках обнаженных красавиц? Ну… двояко, двояко – по глазам вижу! Тех, кому жизнь ценней, на всякий случай предупреждаю: оказавшись в Купальскую ночь в лесу, имейте при себе гребешок для расчесывания волос. Одолжите русалке гребешок – уйдете целы и невредимы.
Леонид Ефимович обратил подслеповатый взор на Иду.
– А чего боятся русалки? Так, так… Ида, вы у нас уже третий год. Не напомните?
– Полыни.
– Правильно!
– Вранье! – шепнула сидевшая рядом Даша Колокольцева. – Русалки боятся страшных пауков.
Она вцепилась ногтями в спину Иды и по-паучьи вскарабкалась вверх до шеи.
– Ай!
Несколько лет назад в гостях у Даши Ида не на шутку испугалась ее домашнего паука-птицееда.
Леонид Ефимович поправил на переносице очки и перешел к полуденнице.
Слушая рассказ о призрачной деве, рождающейся из жаркого летнего марева в сердце бескрайних полей, Ида подумывала спросить у Леонида Ефимовича о похожем существе, виденном ею во сне и наяву.
«Существуют ли в славянской мифологии призраки?»
Ида не помнила, чтобы Леонид Ефимович рассказывал о них и опасалась задать слишком глупый вопрос. Само слово «призрак» совершенно не вязалось с обитателями этого страшноватого, но забавного и родного сердцу мирка домовых, овинников, банников, леших, водяных и прочей веселой нечисти.
– Вы хотите меня о чем-то спросить, Ида? – преподаватель уже прочитал вопрос в ее глазах.
– Да, Леонид Ефимович. Я… скажите, а в нашем фольклоре существуют приведения?
Леонид Ефимыч в очередной раз поднял свои густые брови и почесал небольшую пепельно-серую бородку.
– Вы имеете в виду духи умерших?
– Да.
– М-м… Да, приведения у нас, конечно, тоже есть. Как и все народы, наши предки верили в некий зловещий след, который оставляет на земле умерший человек. Не всякий человек. Чаще всего грешник или самоубийца.
Леонид Ефимович замолчал, многозначительно глядя на Иду: стоит ли продолжать?
Ида улыбнулась.
– Приведение может принимать разные образы. Оно может иметь вид человека, того который умер, либо ребенка, либо зверя. Встретить его можно на открытых пространствах, на перекрестке (помните значение перекрестка в мифологии?), на кладбище или на мосту. Продолжать?
– Да.
– Не доберусь я сегодня до злыдней, ну ладно. Ничего хорошего встреча с призраком не сулит. В лучшем случае напугает или запутает, собьет с пути. В худшем случае может наслать болезнь или отнять разум. А может и указать место клада. Но не по доброте, конечно же, а с умыслом. Не всякий человек может увидеть приведение. Если увидели, ни в коем случае не разговаривайте с ним и не поворачивайтесь спиной. Лучше всего иметь при себе нательный крестик.
У Иды дрогнуло сердце. Она вспомнила, что отдала свой крестик Галке.
– А если ты с ним уже заговорил? И… выполнил его волю?
– Ну… честно сказать, не знаю. Вы имели опыт общения с призраком, Ида?
Ида покачала головой, не желая показаться сумасшедшей.
Леонид Ефимович улыбнулся, сощурив дряблые веки.
– Домашнее задание: найти и сфотографировать живую русалку. Осенью и зимой их практически не встретишь, но в этом и вся сложность. За неделю должны управиться!
Аудитория ответила вялыми смешками и стала складывать тетради в сумки.
– Ты правда встречалась с призраком? – спросила Даша, спускаясь следом за Идой в гардероб.
– Да.
– Ух ты! А как и где?
Даша, как и Ида, предпочитала жить в своем собственном мире, порой играючи уходящем от реальности. Благодаря этому они и стали друзьями. Теперь, когда Ида осознала, как важно сохранять здравый рассудок, ей впервые захотелось серьезно поговорить с Дашей о сверхъестественном, не притворяясь и не играя.
Даша была двумя курсами младше Иды. У нее было необычное немного мальчишеское лицо с вечным выражением какой-то хмурой суровости. Выражение это, впрочем, ни на секунду не отражало ее веселый, энергичный, бесшабашный нрав. В свободное время Даща постоянно чем-то занималась. Она любила рисовать, увлекалась рукоделием, писала стихи и рассказы-страшилки. Ей нравились демоны, монстры и мертвецы, восставшие из могил. Но свою главную, самую причудливую страсть Даша утоляла под землей, забираясь в пещеры, блуждая по древним подвалам и канализационным тоннелям. Она облазала всю гигантскую Сьяновскую систему пещер, исследовала тесные карманы и проточенные водой ходы-шкуродеры, побывала в таинственных подземных церквях и «колонных залах» под стенами Кремля. Любовалась водопадами в ливневых коллекторах.
Раз или два Даша предлагала Иде слазать под землю вместе. Впрочем, далекая от полного грязи и опасностей мира диггеров, Ида едва представляла себя ползущей на четвереньках по узкой каменной кишке навстречу непроглядному вековому мраку.
Ида и Даша зашли в «Макдональдс», и там Ида, не утаивая ничего, рассказала своей подруге об утренней звезде и встрече с мертвым мальчиком. Даша спокойно приняла на веру эту диковатую историю, словно сама не раз сталкивалась с подобной мистикой.
– А тот медальон, шкатулка и кольцо – они все еще у тебя?
– Да. Дома.
– Надо бы их выбросить.
– Я уже подумала об этом. Да, наверно, надо.
Ида вытерла губы салфеткой и внимательно заглянула Даше в глаза, ожидая, что та, наконец, улыбнется и, может быть, эзоповским языком посоветует ей проверить свое психическое здоровье. Но Даша смотрела серьезно и явно заинтриговано.
– Мои друзья-диггеры тоже видели призраков. Там, – Даша многозначительно указала глазами на кафельный пол. – Не таких, конечно, как ты описала. Просто некие странные световые пятна, световые столбы, блики на стенах. И это в тех местах, где света вообще не должно быть. Я сама пыталась выследить этих чуваков, но безуспешно. Да… Но встретить призрак воплоти, да еще поговорить с ним – о таком я пока ни от кого не слышала. А ты уверена, что это был не какой-нибудь розыгрыш?
– Уверена.
– Хм…
– А в каких местах, ты говоришь, под землей встречаются призраки?
– Если б у меня была карта, я бы тебе показала. У нас там особые названия. Но самое жуткое место – это в тоннеле реки Неглинки, неподалеку от Трубной площади. Там есть секретная волшебная дверь, представляешь?
– Что за дверь?
– Очень странная фигня. Кирпичная стенка тоннеля сама по себе отъезжает внутрь, и образуется проход. Без всяких механизмов!
– Ты… это видела?
– Не-ет. Я в тот день как на зло заболела. А трое моих друзей видели. Представляешь, кусок стены просто уехал, оттуда из дыры выскочил человек и убежал по тоннелю в темноту. А стена за ним через некоторое время сама закрылась. Она… как будто плыла, левитировала в воздухе – мои друзья успели заснять на мобильник, правда плохо вышло. Кто был тот тип неизвестно, но он их не заметил.
– Вау…
«Не одна я мучаюсь шизофренией!» – подумала Ида. Она попыталась представить, каким образом может работать такая «дверь», замаскированная под участок сводчатой стены канализационного тоннеля и чуть ли не парящая в воздухе благодаря неведомым чарам.
Из всех возможных аналогий на ум приходили самодвижущиеся театральные декорации.
«Сюрреализм!»
– Я тебе потом скину видео. Офигеешь.
– А вы не пробовали открыть эту дверь?
– Пробовали, конечно. Всю кирпичную кладку обшарили, искали кнопку, какую-нибудь щелочку. Но ничего. Тогда мы нарисовали на стене краской череп с костями и назвали это место вратами в ад.
– А почему в ад?
– Ну не в рай же. Пошли по домам, решили попереписываться с другими командами диггеров. Может, они что-нибудь про это знают. А потом…
– Что?
– Представь: когда мы туда вернулись, наш череп стерли. Мы, к счастью, все равно запомнили это место – там был еще один кое-какой ориентир. Мы нарисовали новый череп с костями, и через неделю он тоже исчез. Мы тогда начали с ними играть: каждый раз рисовали новую картинку и писали под ней вопросы: «Кто вы?» «В чем фокус?» и так далее. А они раз за разом все стирали. Мы даже думали устроить на них как-нибудь засаду, но… среди нас не нашлось таких психов.
Даша поднялась из-за столика, и повесила на плечо сумку.
– Ну пошли? Да, если хочешь, я могу тебя туда сводить.
– Давай. Мне очень интересно.
– Наконец-то согласилась! Только надень перчатки, какие не жалко, и что-нибудь вроде дождевика. Там полно грязи, очень сыро и холодно. Сапоги я тебе достану.
– Окей.
Они вышли из ресторана в темный ноябрьский вечер под бьющую в лицо ледяную пыль.
Ида пыталась представить, как будет идти по сырой зловонной канализации в поисках неведомых «адских врат».
Охота на охотников
К восьми утра стало ясно, что враг потерял след.
Необходимо было вернуться на базу, однако дорога, пролегавшая на пути группы, оказалась перекрыта.
Они прождали в кустах до самых сумерек. Поздним вечером немцы внезапно погрузились в машины и быстро уехали: видимо командование нашло им более срочное применение в другом месте.
Это была первая удача на фоне наступившей беспросветной полосы. К ночи группа наконец добралась до базы: замаскированного посреди леса схрона, в котором хранилось оружие, медикаменты, запасные документы, деньги и переносная американская радиостанция.
Луговой остался стоять на стреме. Необходимо было забрать все, что хранилось на базе и уничтожить тайник.
Георгий взял две старые противотанковые мины, которые они сняли с поля месяц назад, и начал мастерить из них «подарок» для гостей: мину-ловушку, срабатывающую при попытке открыть крышку лаза.
Мицкевич сложил рацию в чемодан, став вдруг похожим на пассажира, ждущего на перроне поезд.
– У моей тетки Фриды Исааковны был чемодан точь-в-точь как этот, – вяло промолвил он. – Знаете, что она в нем хранила?
– Что? – буркнул Георгий, не поворачивая головы.
Он хотел выдать какую-нибудь обидную колкость, касающуюся евреев, их теток и чемоданов.
В лаз просунулась бородатая голова Лугового:
– Немцы!
Они повыскакивали из схрона, чувствуя, как судьба во второй раз лихо выбила землю из-под их ног.
Прислушиваться не было нужды. Далеким, но отчетливым эхом в лесу отдавался собачий лай и чьи-то короткие команды.
«Дрянь…» – подумал Георгий, нервно сглотнув.
Роман тихо выматерился.
– Идут от дороги, – сообщил Луговой провалившимся голосом. – Загонщики с овчарками. Не меньше взвода.
Они устремились на север, молясь, чтобы враг шел только с одной стороны. Это была жалкая, немощная тень надежды, служившая лишь временным средством от паники.
Очень скоро, минут через пять-семь преследователи найдут схрон и дадут собакам обнюхать вещи. А дальше дело за зверьем. От одной такой мысли у Георгия мутилось в мозгу, а тело начинали щекотать ледяные когти.
«Бежать! Бежать! Бежать к чертовой матери из этого дерьма!»
Продравшись через дебри, бойцы вышли на небольшую, заросшую густым папоротником поляну и в тот же миг застыли. Навстречу им беззвучно приближались, шаря лучами фонарей между черными стволами, немцы. В пятнах света зловеще, по-кладбищенски курился жидкий туман.
– Твою ж… – безнадежно выдохнул Луговой.
Они бросились в сторону. Позади с особой яростью принялись заливаться псы. Слышались довольные, полные охотничьего азарта возгласы загонщиков.
Не прошло и минуты, как до слуха долетел нагоняющий группу паскудный топот и шелест собачьих лап. Друзья встали спина к спине, направив дула автоматов в разные стороны. Им было по силам справиться с одной и даже с двумя овчарками, не открывая огня. Если бы не проклятая ночь.
Из кустов снарядом вылетела невидимая во тьме рычащая псина. Прыгнула на еврея. Почти одновременно сбоку выскочили еще две. Роман и Луговой разрядили в них магазины. Георгий слепо пинал вцепившуюся в локоть Мицкевича овчарку, бил ее автоматом, пока та, жалобно взвизгнув, не отвалилась, испуская дух.
Они приготовились бежать. Раскидистые лапы старой ели уже озарились злобным, мечущимся туда-сюда электрическим светом. За ветвями маячили, то и дело сливаясь с темнотой, черные каски. Они выступали из мрака, будто рождались в нем. Сонм ночных призраков, выстроившийся в неразрывную, неуклонно надвигающуюся цепь.
Вспыхнувший над головой серебристый сноп залил поляну мощным фосфорическим светом. По земле ордой муравьев поползли бесчисленные тени. Несколько касок, не обтянутых материей, вспыхнули яркими бликами.
– Фойа! – взвизгнул чей-то кривой рот.
Что происходило в следующую минуту Георгий не запомнил. Знал только, что Роман, Луговой и Мицкевич уже больше никогда не поднимутся с земли, после того что с ними стало. Сквозь грохот выстрелов не было слышно даже собственного звериного воя.
Он уползал как червь от приближавшихся к нему егерей, кажется, решивших взять его живьем. Потом вскочил на ноги и бросился бежать, спиной чувствуя направленные на него и плюющиеся огнем дула карабинов. Пуля обожгла ему ухо, но боль разбилась о страх.
На какое-то время Георгий стал не умнее любого животного, которое преследует смерть. Он ни о чем не думал, ничего не помнил и не понимал. Он только бежал, уже не крича, а только всхлипывая от разрывающего душу на части всесильного ужаса.
Пылающий серебром как в страшной сказке лес вновь заволокся тьмой, став непроглядным царством рогов и когтей.
Георгий помнил, как расшиб себе лицо, как куда-то полз и где-то спрятался, боясь выпустить из легких застрявший там комок воздуха. Помнил рутинно прозвучавшую над ухом немецкую речь и проплывший в паре метров оранжевый огонек сигареты.
– Куда делся этот шайзкерль?
– Я его зацепил.
– Где собаки?
Потом он в очередной раз услышал нестерпимый лай где-то вдалеке. Выполз из ямы и снова бросился бежать, ни то инстинктом ни то чудом минуя острые сучья и корявые стволы.
Позади вновь стреляли, но уже скорее наугад. К счастью, собак больше не было.
Георгий пришел в себя, осознав, что не бежит, а идет, и ноги его вязнут. Мгла вокруг перестала быть кромешной. В ней проступали тщедушные стволы березок, лишенные ветвей, и такие же ободранные палки мертвых сосен. Впереди раскинулась бугристая пустошь, с торчащими тут и там косматыми пучками растений.
Георгий понял, что попал в смертельную ловушку, но продолжал, судорожно ловя ртом воздух и размахивая руками, лезть вперед, забыв обо всем, кроме жадных до его плоти пуль. Под сапогами хлюпала и плескалась вода. Вязкая мякоть поглотила его ноги, позволяя выдергивать их ценой больших усилий. Он не заметил, как потерял оба сапога. Жадные жирные объятия болота подбирались все выше.
У него не было смелости оглянуться, но он почувствовал, как позади на безопасной твердой земле столпились немцы, обшаривая фонарями поросшую махровым мхом и клочьями травы гниль.
Он полз почти на четвереньках. А может уже и не полз, а просто ерзал в грязи, как муха, угодившая в блюдце с медом.
Немцы открыли огонь, на удачу прошивая тьму болота. Георгий увидел трассеры: эти почти не существующие тончайшие иглы огня. Они мелькали над головой, уносясь в черноту и там замирая крохотными светлячками, с шипящим чмоканьем вонзались в водянистую жижу. На каждый трассер приходились две обычные незаметные глазу пули. Георгий знал это.
Когда стрельба смолкла, уткнувшийся лицом в сырой мох Георгий неожиданно услышал долгий, знакомый еще из детства, пронзительный свист.
Два или три немца что-то весело кричали ему, словно разгоряченные зрители, наблюдающие в цирке французскую борьбу.
– Эй, Иван! Иван! Дафай!
Георгий вспомнил, как давным-давно в Шварцкольме он со своими тогдашними друзьями закидывал камешками бездомную собаку, которая, хныча, убегала от них, пожав хвост. Тогда они тоже свистели. И было весело…
Прощальный свинцовый град обрушился на болото, обдавая Георгия грязными брызгами. Он чувствовал, что опускается все глубже. Болото не затягивало, оно обманчиво уходило из-под ног, делая вид, что все еще держит. Единственной надеждой был какой-то чахлый куст, торчащий из кочки, но Георгий не мог до него дотянуться.
Сзади никто уже больше не стрелял и не кричал. Немцы решили, что прикончили его. Будь у них хоть малейшие сомнения, они бы продолжали палить до последнего патрона.
Георгий подался вперед. Коварная жижа мгновенно забралась под самую грудь. Затхлая вонь природного брожения била в ноздри, смешиваясь с другим запахом – похуже. Пот, слезы и грязь застилали глаза.
Он мог бы подумать о трупах, похороненных в трясине, если бы сама мысль об этом не лишала его сил, грозя превратить в одного из них.
Уже почти по шею. Пальцы едва касались обвислых усов полумертвого куста. Куст-спаситель, куст-надежда… насмешка дьявола и не более!
Георгий понял, что болото больше не намерено играть с ним, как сытый кот с мышью. Ему оставалось дышать еще от силы минуту. А потом серая тина сомкнется над головой, вздыбливаясь и булькая от предсмертных пузырей. Его будет тянуть все ниже и ниже. Туда, где нет ничего, кроме черноты. Где топь хранит свою древнюю коллекцию костей и мумий. Туда…
И вдруг, не веря самому себе, Георгий понял, что схватился за что-то прочное. Это был корень, неизвестно откуда взявшийся посреди болота. Георгий оперся на него как на брус, кое-как подтянулся и, через силу мучительно медленно подаваясь вперед, добрался до злосчастного куста.
Он провел на крохотном островке остаток ночи, зажав в руках дексиаскоп и без надежды посылая товарищам мысленные сигналы. На рассвете после долгих колебаний двинулся в сторону от топи, огибая болото. Трясина больше не пыталась его сожрать, хоть и продолжала выкидывать подлые шутки. Немцы ушли уже давно.
Он шел по голубоватому сумеречному лесу с головы до ног покрытый болотной слизью, без автомата и без сапог. За поясом еще оставался «Люгер», однако веры в его безотказность после болота не было.
Георгий думал о брате. Без него все стало гораздо хуже, страшнее. Роман был единственный, кому Георгий безгранично доверял, хоть в былые времена нередко ненавидел его и питал к нему зависть.
Он и теперь завидовал ему. Мертвому. Быть может, даже не успевшему почувствовать боль с дважды пробитой грудной клеткой.
Разумнее всего сейчас было бы достать пистолет и, спустив курок, улететь счастливым светлячком вслед за всеми. Он бы так и сделал, если б не знал наверняка: смерть перечеркивает все: характер, память, мысли, чувства. Есть еще эти призраки… Вредные отбросы, как, кажется, называл их в прошлом учитель, а ныне серый кардинал Аненербе оберштурмбаннфюрер СС доктор Моргенштерн.
Утомившись, Георгий опустился на землю под сухим деревом, в который раз проклял недостающее курево и начал пытаться выстроить из обломков какой-то план. Никакого плана не выходило. У него был второй паспорт, с которым он мог хоть сейчас отправиться в город. Паспорт хранился в резиновом мешке и не пострадал от воды. Пробраться в город, затеряться там, выждать время… Найти работенку, жить где-нибудь в подвале в вечном ожидании ареста. Опять вспомнился этот драный интеллигент.
«Или попробовать примкнуть к партизанам? Правда им меня пришить как комара прихлопнуть».
Он провалился в сон. Очнулся через час и снова двинулся в путь, изумляясь всему что произошло и особенно тому, что остался жив, а брата уже нет. Мицкевич и Луговой тоже не имели шансов. Будь кто-то из них ранен, его бы точно схватили или добили подошедшие немцы.
Георгий вынул из нагрудного кармана дексиаскоп. В насмешку над собой в сотый раз попробовал установить с кем-то из членов группы ментальную связь. Молчание.
«Что?!»
Не веря себе, Георгий почувствовал сигнал. Это был сигнал от Мицкевича.
Первый луч надежды неуверенно прорезал мрак.
Через час они встретились на поляне. Георгий с минуту наблюдал за евреем из зарослей, пытаясь понять: не играет ли тот роль приманки в западне.
Судя по осторожности, с которой вел себя Мицкевич, их терзал один и тот же страх.
Мицкевич невольно усмехнулся, увидев Георгия, выходящего из леса без сапог, с ног до головы покрытого высохшей грязью.
– Ты в болоте что ли был?
– Да.
Георгий заметил, что его друг не только цел и невредим, но и несильно запылился, спасаясь от немцев.
– Твоего брата и Юрку… – Мицкевич сделал скорбный жест.
– А ты-то сам как в ящик не сыграл?
Друг неуверенно пожал плечами и вдруг замешкался, словно чего-то боясь или стесняясь.
– Я… В общем… чудом спасся. Упал на землю, притворился мертвым.
– И? – Георгий мрачно поднял бровь.
– Все.
– Как? – ледяным голосом уже почти с ненавистью повторил Георгий. – Как ты от них ушел?
– Я упал, они прошли мимо, погнались за тобой. Я вскочил и бросился бежать. Их там было не так много, человек тридцать. А те, что сзади шли с собаками…
– Ты этот бред пионерам втирай!
– Господи! – вздохнул еврей, растерянно обежав глазами лес. – Ну сказал же тебе… Повезло! Бывает! Ты тоже спасся, я же тебя ни в чем не упрекаю! Не время сейчас, Жора, понимаешь? Не время. Нужно что-то решать!
Георгий видел, что никакой засады нет: немцы сто раз успели бы напасть, будь они рядом. А главное: окажись Мицкевич подсадной уткой, он бы уж точно вымазался в грязи и придумал себе оправдание получше.
Но ярость продолжала расти, рыча и царапаясь в сердце, как запертый тигр.
– Они тебе должны были башку разнести. В упор. И обыскать тебя всего!
– Слушай…
Георгий начал приближаться к Мицкевичу, держа руку на ремне, и следя, чтобы тот не смел дернуться.
– Я Розенкройцер, ясно! – выпалил еврей, с вызовом уставившись в глаза. – Я умею кое-что, чего ты и Роман… чего вы не могли! Это называется хронокинез. Представь, что ты знаешь наперед куда полетит каждая пуля, что твое время… твое восприятие времени ускорилось в десять раз.
– А-а, значит, у тебя есть талант быстро сматываться! – Георгий хищно облизнул сухие губы. – Так бы сразу и сказал. А что-нибудь еще умеешь делать такое… общественно полезное?
Мицкевич оскорбленно скривил рот и с презрением чисто по-еврейски закатил глаза под веки.
– Устроим драку? Два идиота под носом у немцев!
– Что ты еще умеешь делать? – повторил Георгий, чувствуя, что совершает ошибку, но уже не в силах овладеть собой. – Жидовская харя?
– Козел! – фыркнул Мицкевич.
– У тебя есть пистолет?
– Хм-хм!
– Давай его сюда. Хоть какая-то польза от тебя!
Георгий нацелил «Люгер» своему вчерашнему товарищу в грудь.
– Идиот! – процедил Мицкевич сквозь зубы. – Тупой, безнадежный кретин!
Тем не менее он вынул пистолет и двумя пальцами, точно брезгуя, протянул его Георгию. Георгий злорадно осклабился, упиваясь ненавистью и не желая думать ни о чем. Мицкевич, и правда, был конченый трус и тряпка: отдал без колебаний, без борьбы. Сейчас заноет что-нибудь про фронтовое братство, про взаимовыручку, про недопустимость распрей в тяжелый час…
Он повалился на землю не в силах пошевелиться и слыша звуки словно через толщу воды.
Несмотря на почти полное онемение, Георгий почувствовал, как Мицкевич вынимает из его неподвижных ватных пальцев оба пистолета.
– А ты как думал… Шут гороховый!
Уходя, он бросил на Георгия последний ледяной взгляд из-под густых бровей.
– Баба!
Ветви сомкнулись у него за спиной.
Через несколько минут придя в себя, Георгий в бешенстве сжимал кулаки, бил по стволам, проклинал Мицкевича и собственную дурость.
«Захотел два пистолета – остался без оружия! Даже ножа нету! Мицкевич – черт с ним, все равно бы продал, падла… Но пистолет!»
Потешаясь над его бедой, в ветвях мерзко стрекотали довольные жизнью сороки. Свободные, плевать хотевшие на бедных, убивающих друг друга двуногих. Мирно шумел лесной океан.
За дверью
Ида вышла из лифта, подошла к двери и нажала кнопку звонка. Прошло десять, двадцать секунд. Андрей не открывал. Она достала ключ и вставила в замочную скважину. Повернуть не удавалось. Дернула за ручку и убедилась, что дверь заперта на задвижку.
Она позвонила еще раз. Десять, двадцать секунд…
«Наверное, в ванной или слушает музыку?»
Снова вдавила кнопку. И вновь и вновь. За дверью царила мертвая тишина. Лишь на первом этаже глухо хлопнула входная дверь.
Ида достала мобильник и коснулась надписи «Андрей». Телефон молчал. Она вспомнила, что в подъезде часто не бывает связи. Ида быстро спустилась вниз и вышла во двор. Позвонила Андрею. После долгой тишины безжизненный женский голос объявил, что абонент недоступен.
Она вновь поднялась на свой этаж. С иссякающей надеждой нажала на звонок. Тишина.
А ведь прошло уже минут пять с тех пор, как она позвонила в первый раз. Пять-шесть. Может, даже больше.
«Как же так?»
Иде стало жутко. Сердце беспокойно забилось, горло обожгла внезапная жажда. Она впервые отчетливо представила, что может ждать ее там. Нет… Такие ужасы прежде всерьез еще не наведывались Иде в голову.
Звонки забренчали один за другим. Дверь молчала, мрачно и равнодушно, словно дверь склепа.
Ида выругалась, представив, что сделает с Андреем, когда тот, наконец… если он только откроет.
В квартире кто-то был. Кто-то, кто запер дверь на задвижку и не желал или не мог открыть по одному дьяволу известной причине. Дергая дверь, Ида слышала безнадежные удары железного штыря, вставшего между ней и мучительной разгадкой.
Она медленно отстранилась от двери. В голове роем тараканов ползали и копошились страшные мысли. Хотелось кричать, бить кулаками в дверь.
Еще не зная зачем, Ида заглянула в замочную скважину. В прихожей горел свет. Сквозь приоткрытую дверь комнаты виднелось зашторенное окно. Она ничего не надеялась увидеть, но все же продолжала смотреть, судорожно переводя дыхание.
«Надо задержать дыхание, чтобы успокоиться!» – подумала Ида, вспоминая йогическую практику Кумбхака.
Она закрыла глаза, глубоко вдохнула носом и начала считать.
«Один, два, три…»
Ида не задалась вопросом, почему до сих пор стоит, склонившись над замочной скважиной. Когда она разомкнула веки, в круглом отверстии точно отражение ее собственного глаза, возник, неизвестно откуда взявшийся – Ида отпрянула, словно ей навстречу из скважины выскочила иголка – зрачок. Неподвижный, зияющий, с мутной серо-голубой радужкой.
Ида тихо вскрикнула. Ей показалось, что мир поплыл, раскалываясь на кусочки пылающей мозаикой. Как будто поток обжигающего света ударил в глаза.
Она не могла поверить в то, что увидела. Не хотела, не смела верить.
«Кто смотрит в замок?!»
– Кто там?! – взвизгнула Ида, чувствуя, что вот-вот бросится бежать или упадет в обморок.
Она не бросилась и не упала. Лишь, отступив на два шага, без сил облокотилась спиной на перила, отгораживающие лестничную площадку от пропасти и в ужасе закрыла глаза.
Она попала в кошмарный сон. Иных объяснений не могло быть.
Ида не помнила, что происходило дальше. Кажется, на какой-то миг ее поглотила тьма.
Она очнулась от резкого, бьющего колокольным звоном в уши звука. Поняла, что сидит на полу. Увидела над головой люстру, которая висела у них в прихожей и собственное отражение в настенном зеркале.
В дверь отчаянно звонили… В дверь звонили! А Ида сидела в прихожей на грязном паркете, прислонившись спиной к тумбочке для обуви.
Она машинально встала. Словно замороженная, медленно протянула руку к двери и отперла задвижку.
На пороге стоял Андрей, бледный с дико вытаращенными глазами.
– Ты! Ты что совсем?! Почему не открывала?! – рявкнул он в лицо Иде, яростно подаваясь вперед и сжимая кулаки.
Ида раскрыла рот и только тихо ахнула, чувствуя, что едва стоит на ногах.
– Черт, я уж думал, все! Думал, ты трупом лежишь!
– Я…
– Что с тобой? Звонков не слышишь? – Андрей впервые за несколько лет употребил непечатное слово. – Я полчаса звоню как проклятый, стучу, жду! Почему не брала телефон? Я тебе звонил!
Ида отшатнулась, не в силах даже заплакать. Ее мутило.
Все должно было быть наоборот. Это она звонила в дверь, а он не открывал, издеваясь над ней. А потом возник этот глаз…
Через несколько минут Ида судорожно роняла редкие слезы, сидя на диване, а Андрей давал ей попить и растерянно гладил по волосам.
