Дмитрий Федорович Капустин
50 книг с моей полки
Поколение Fun kids
(«Возможность острова»[249] М. Уэльбек)
Начну сразу с того, что, несмотря на мою любовь к творчеству М. Уэльбека, особенно к его философским взглядам, книга по темпу, смыслу и стержневым идеям очень похожа на предыдущую работу автора – роман «Элементарные частицы»[250], написанный им за семь лет до романа «Возможность острова», о котором и пойдет речь. Несмотря на это, хотелось бы рассмотреть именно корпус философских идей и мыслей автора, которые он ставит в своем романе, и о которых в меньшей мере говориться в его предыдущих работах, так как, по мнению самого М. Уэльбека именно роман «Возможность острова» является одним из лучших его произведений.
«Что нас действительно волнует, это обстоятельства нашей смерти; обстоятельства рождения – вопрос второй»[251]. Обязательное условие литературного построения романов Уэльбека – это присутствие рефлексирующего главного героя, который имеет предрасположенность мыслить критически, выходя за рамки сознания обывателя, которым является рядовой член общества потребления. Направленность на наслаждение и самоудовлетворение, при минимизации трудовых ресурсов, адептами современной действительности выступает секс и молодость. Так подруга главного героя романа Изабель, которая является главным редактором журнала «Лолита», предназначенный, аудитории несовершеннолетних девушек, говорит ему: «[…] мы пытаемся создать ненастоящее, легковесное человечество, которое уже никогда не будет понимать ни серьезных вещей, ни юмора и вся жизнь которого, до самой смерти, уйдет на отчаянные поиски fun и секса; это поколение вечных kids»[252]. Поколение вечных kids, которых не может заинтересовать ничего, кроме fun и секса, не к этому ли горизонту двигается современное общество сегодня? Далее автор раскрывает тенденцию к разрушению авторитета родителя, а, следовательно, нежелания становиться ими у молодого поколения, так как им не хочется связывать себя какими-либо узами и брать на себя ответственность, которая априори предполагается в результате появление детей. «Теперь же молодые, образованные, достигшие высокого социально-экономического статуса люди впервые публично заявляли, что не хотят иметь детей, не желают выполнять хлопотные обязанности, связанные с воспитанием потомства»[253]. А лучшим решением проблем со своими престарелыми родителями, для современного поколения УЖЕ является помещение их в дом престарелых, чтобы они не докучали им и не мешали искать бесконечный Fun и секс, то есть иметь промискуитет. А в случае, даже намека на неизлечимое заболевание своего родственника, есть «прекрасное» решение – эвтаназия. «[…] эвтаназия принудительная и добровольная; последняя получала все более широкое распространение»[254]. Разрушение традиционного уважения к старшим, происходит в результате поклонения культу молодости, так как именно молодость может дать возможность насладиться полностью Fun и сексом, когда как культура, стремление к красоте, справедливости и т.д. не нуждается лишь в молодом поколении. Но современного человека не интересует культура, справедливость и даже любовь, безграничное желание наслаждения захлестывает его на виражах и ускоряет на коротких прямых его жизненного пути. «Жизнь становится похожа на комедию, начатую людьми и доигрываемую автоматами, одетыми в их платье»[255], как метко по этому поводу писал Шопенгауэр, в эпоху, когда человек старел и утрачивал свою телесную возможность непрестанно развлекаться и предаваться сексуальным утехам. В романе Уэльбека меняется сама сущность человека, в результате научных разработок секты Элохимизма, человек перестает стареть в принципе. Значит, он завладевает безлимитным телесным ресурсом, который позволит ему Fun и секс, следовательно, для чего взрослеть в принципе, человек просто остается вечным kids, в дальнейшем Fun kids. Тем самым Уэльбек подводит читателя к мысли о том; не является ли лишение сентиментальности и любви сексуального акта (что происходит и сегодня в результате утилитарного удовлетворения себя, в результате просмотра порнографии), крахом человечества как такового. Да именно данный факт, то есть именно появление Fun kids, рисует большую вероятность исчезновения человека, как такового в результате потери им духовных качеств, моральных норм и традиционных ценностей. По сравнению с таким концом человечества, обычное истребление общества, в результате ядерной войны или допустим попадания огромного астероида в планету, то есть физическое исчезновение, а не духовное, кажется нам менее вероятным, потому что современное общество своими тенденциями показывает, что мы движемся именно к первому сценарию, а именно появлению Fun kids.
После прочтения сжечь
(«Эстетика»[256] Г. Гегель)
DANGER – это рецензия в чистом виде философская.
Если не интересно, лучше пропустить[257]
Г. Гегель в своем труде «Эстетика» открывает перед нами величественные образы мировой культуры, освещая и проникая глубоко внутрь искусства. Своей мыслью он препарирует нутро, освобождая искусство от всяких предрассудков и суждений, показывает объективный взгляд на культуру в целом. Гегель считает неблагоприятным исторический период своей эпохи для понимания искусства. Со временем как мы видим, в нашем современном мире понятие и развитие искусства претерпевает еще больший кризис, связанный с онаучиванием во всех сферах деятельности человека, глобальными проблемами современности и прочим.
«Мысль и рефлексия (в восприятии произведений искусства) обогнали художественное творчество, по этому наше время по своему общему состоянию неблагоприятно для искусства»[258]. Показывая в своем труде культуру во всей ее широте Гегель отступает от научной строгости ее исследования, обосновывая это тем, что искусство содержит помимо объективного, внутреннюю природу, достойную и необходимую для изучения и понимания. «Но задача философии искусства – не предписывать художникам, как им творить, а выяснить, что такое прекрасное и как оно появилось в существующих произведениях искусства; она не имеет никакого желания давать правила для художников».[259] Гегель создает собственную символику, основанную на понятиях идеи, абсолютного духа, истины и идеала, характеризуя всю культуру, именно как «идею прекрасного». Он берет за основу «Платоновскую идею», расширяя и освобождая ее от абстракции. Гегель осуществляет исследование идеи, как исходного пункта прекрасного и искусства в целом, он совершает объединение эмпирического подхода к искусству с точки зрения идей.
Рассуждая о мотивах, заставляющих человека творить и создавать художественные произведения, он выделяет главную идею, которая является объективной для всех временных этапов развития человечества, рассматривая ее, как присущую индивиду изначально: «Человек делает это для того, что бы в качестве свободного субъекта лишить этот мир неподатливой чуждости…».[260] Человек творит изначально внутри, но его творение необходимо выплеснуть наружу, то есть превратить в объект. Одним из помощников, ведущих к этому выражению, есть истина, которой необходимо вырваться из субъекта и воплотить себя в объект. Конечно, соответствие внутренней мысли лишь ради воплощения внешнего объекта ограничено с некоторой стороны, но такой взгляд на истину необходим, ведь благодаря такому подходу мы откидываем мифологические представления и встаем на путь научного прогресса. «Наша физическая жизнь и в еще большей мере мир наших духовных целей и интересов покоится на требовании, что бы мы объективно воплотили то, что сначала существует лишь объективно и внутренне, и что бы лишь в этом полном существовании мы нашли свое удовлетворение. Так содержание интересов и целей сначала существует лишь в односторонней форме субъективно, а односторонность есть ограничивающий предел, то этот недостаток обнаруживается как некое беспокойство, как боль, как нечто отрицательное, которое в качестве отрицательного должно снять с себя и тем самым устранить ощущаемый недостаток, преступить знаемый, мыслимый субъектом предел»[261].
Исследуя искусство, Гегель огромную роль уделяет идеалу, не идиллии, а именно идеалу в полном и самом высоком его проявлении, он приводит примеры. В искусстве голландских художников средних веков изображены люди, внешний вид которых непосредственно говорит об их тяжелой судьбе и жизненном пути, но они в этих картинах совершают абсолютно обыденный действия с чистой душой, которая просвечивается через их глаза. «Субъект остается верным самому себе: он отказывается от того чего его лишают; ему не только не дают достигнуть, преследуемых им целей, но он и сам отказывается от них и благодаря этому не теряет самого себя. Человек, потерпевший поражение от судьбы, может потерять свою жизнь, но не свободу. Эта внутренняя независимость и делает возможным для трагического героя сохранять и проявлять безмятежную ясность даже в самом страдании»[262]. Анализируя проблему «века героев», Гегель затрагивает проблематичные струны нашего современного общества, показывая отсутствие ответственности человека за общие поступки. Человек в современном обществе старается скинуть с себя как можно больше ответственности, оставляя себе лишь принцип, каждый сам за себя.
Характеризуя настоящее искусство, Гегель говорит о том изобилии разных внешних факторов для творчества, но малом количестве настоящих душевных драм, именно в их раскрытии стоит главная задача творца: «Главным является не внешний ход и смена событий, которые в качестве событий и историй исчерпывали бы собой содержание художественного произведения, а нравственное и духовное формирование и те великие движения души и характера, которые развиваются и развертываются через этот процесс формирования»[263].
Зачем тут Гегель, спросите вы? Я отвечу. Во-первых, книга «Эстетика» давно стояла на моей полке, раз так, нужно же было ее прочитать. Во-вторых в жизни всегда необходима некоторая доля абсурда, таким образом, и закралось совершенно философское произведение между литературных. А если быть откровенным до конца, то хотелось бы сказать, что, по моему мнению, Гегель – самый зубодробительный философ в истории человечества, в то же время самый гениальный (единственный философ, который представил абсолютно законченное учение). Видимо от того и гениальный, что понятный лишь единицам, поэтому если уж и читать Гегеля, то лучше с докторской степенью по философии и на немецком☺.
Правда, в поэзии Шаламова
(«Колымские тетради (1937–1956)»[264] В. Шаламов)
Я уже писал о прозе В. Т. Шаламова и его месте в русской литературе относительно Солженицына. В данной рецензии я хочу совершить касание корпуса поэтического наследия Шаламова, а именно его сборника стихотворений «Колымские тетради» (1937–1956). Ведь к Шаламову относятся в основном как к прозаику, хотя свои первые поэтические пробы он начал еще в школе, в возрасте семи лет. Он писал стихи всегда, но не в лагере, потому что писать в лагере не представлялось возможным. Лишь фельдшерские курсы, которые спасли ему жизнь, вновь подарили ему возможность писать, только там его закоченевшая душа, сознание и тело немного «оттаяли». С самых первых строк Шаламов дает понять читателю, какой пробы его стихи, в каких условиях они были написаны и какой ценой.
«Пещерной пылью, синей плесенью
Мои испачканы стихи»[265]
Стихи Шаламова – уникальны. Он прошел ГУЛАГ, в общей сложности, провел в заключение девятнадцать лет. Такой жизненный опыт не мог не оказать влияние на творчество и личность писателя и поэта. Его стихи своеобразны, лишены романтизма и аллюзий, символизм заменяется наблюдением и пониманием природы (которое в свою очередь сформировалось у Шаламова в результате его многолетнего пребывания среди тайги и условий крайнего севера). Его природа – она не для человека – это истинная природа «в-себе», которую он пытался изобличить в слова не для понимания человека, а для создания ее собственного бытия. Которое она осуществляет непосредственно в строках его стихотворений.
«Может, нет ни городов,
Ни садов зеленых
И жива лишь сила льдов
И морей соленых»[266]
Для поэта нет другого мира в данных условиях, возможно там, на материке уже ничего нет. А если даже и есть, то сам Шаламов, его герой, возможно, никогда его больше не увидит.
«Бог был еще ребенком, и украдкой
От взрослых Он выдумал тайгу:
Он рисовал ее в своей тетрадке,
Чертил пером деревья на снегу […]
И надоевшее таежное творенье
Небрежно снегом закидав,
Ушел варить лимонное варенье
В приморских расписных садах.
Он был жесток, как все жестоки дети:
Нам жить велел на этом детском свете»[267]
Шаламов здесь и сейчас, измученный морозом, голодный, истощенный, он, который совершенно не знает, увидит ли он день завтрашний.
«И я стонал в клещах мороза,
Что ногти с мясом вырвал мне,
Рукой обламывал я слезы,
И это было не во сне»[268]
Или
«Кому-то нынче день погожий,
Кому – томящая жара,
А я, наверно, проморожен
Тайгой до самого нутра»[269]
«Я видел все: песок и снег,
Пургу и зной.
Что может вынесть человек —
Все пережито мной»[270]
Герой Шаламова – это он сам. Человек, который видел ледяной карцер, смерть и страдания, прочувствовал на самом себе голод и боль. Для меня остается загадкой, как пройдя сквозь ад, можно сохранить в себе человека и не погубить творческий потенциал. Ведь он сам пишет:
«Он сменит без людей, без книг,
Одной природе веря,
Свой человеческий язык
На междометья зверя»[271]
Как не стать зверем, не потерять в себе человеческое, в таких страшных условиях, которые совершенно не совместимы с жизнью. Не зря Шаламов писал о том, что человек – это самое сильное животное, даже лошади в условиях крайнего севера могли погибнуть всего в течение двух недель.
Несмотря на то, что в его стихах так много боли, именно личной, которую читатель пропускает через себя.
«Я хотел бы так немного!
Я хотел бы быть обрубком,
Человеческим обрубком…
Отмороженные руки,
Отмороженные ноги…
Жить бы стало очень смело
Укороченное тело.
Я б собрал слюну во рту,
Я бы плюнул в красоту,
В омерзительную рожу.
На ее подобье Божье
Не молился б человек, помнящий лицо калек…»[272]
Читатель чувствуют в его поэзии правду. Правду, которую ценой своих лишений донес до нас В. Т. Шаламов, через свое творчество. Искусство – это писать правду, а не выдумку, как один графоман Солженицын. Несмотря ни на что, Шаламов выжил, он нашел в себе силы, как писатель передать эту правду читателю, а, следовательно, всему поколению.
«До чего же примитивен
Инструмент нехитрый наш:
Десть бумаги в десять гривен,
Торопливый карандаш —
Вот и все, – что людям нужно,
Чтобы выстроить любой
Замок, истинно воздушный,
Над житейскою судьбой»[273]
Шаламов построил не воздушный замок, потому что это было невозможно, он показал правду, а это гораздо важнее. Я не буду употреблять примитивную фразу о том, что поэзия перестала существовать после холокоста, или ГУЛАГ – это конец литературы, потому что это совсем не так. Природа человеческого зла настолько всеобъемлюща, что и до холокоста и до ГУЛАГА, были кровавые войны, великая инквизиция, преследования неверных, массовые казни и убийства, несмотря на это литература и искусство существует не один век, от этого факта отмахнуться невозможно. Проблема зла – кроется в самом человеке как таковом. Об этом и пишет Шаламов. Существует ли дружба, конечно, только зародиться она должна до лагеря, как пишет Шаламов, любовь не сыграла большой роли в его жизни, из-за обстоятельств тяжелой судьбы писателя. Но он не отрицает ни любви, ни дружбы, так как только они и могут спасти человека и противостоять, той природе зла, которая в нем находится. Такой конкретной установки и мысли нет в творчестве В. Т. Шаламова, но мы ее улавливаем и понимаем. Нет прямой отсылки к филантропии, он сам утверждает: «Мизантропического склада моя натура»[274]. Но оставаться в таких обстоятельствах, которые выпали на долю Шаламова филантропом, наверное, невозможно, для этого нужно быть святым, а В. Т. Шаламов – истинный гений русской литературы и этого достаточно!
«Приговор» как стержневая идея произведений Кафки
(«Приговор»[275] Ф. Кафка)
Жизнь коротка и печальна.
Ты заметил, чем она вообще кончается?[276]
Да, да как это неудивительно, но именно небольшой рассказ «Приговор», Ф. Кафки попал мне в руки, когда писатель уже был одним из моих любимых, вернее нет, наиболее загадочным и необъяснимым для меня. Его психологизм завораживает, переплетение снов с явью пугают и заставляют оглянуться вокруг, собственно реален ли этот мир и существую я в нем или он существует меня. Не зря прозу Кафки причисляют к философскому течению экзистенциализма, так как через свои литературные произведения он пропускает существование сквозь жернова сознания, бесконечных аллюзий, гиперболических трансформаций и снов. А то, что получается на выходе и есть его проза. Действительно, а какая она, проза Ф. Кафки? Можно ответить на этот вопрос – восхитительная (но для многих и это надо объективно признать, мягко говоря, на любителя), наверное, на этом можно и закончить размышление над творчеством писателя, но тут как раз я и наткнулся на рассказ «Приговор», который вооружил меня сколь какой-то объяснительной силой, подарил мне маленький медный ключ к прозе Кафки. Возможно этот ключ совсем не от тех дверей, но, тем не менее, он у меня есть, поэтому я попытаюсь хотя бы очертить, собрать воедино множество интонаций, сюжетов, ту полифонию смыслов, которую, как мне кажется, проясняет рассказ «Приговор».
Герой – молодой коммерсант Георг Бендеман, в начале рассказа пишет письмо своему другу юности, его взгляд падает на мост, который виден из его окна, мост – это одна из самых центральных метафор Кафки. «Я был твердый и холодный, я был мост, я висел над бездной. По ту сторону были носки ног, по ту сторону – вкопанные руки, а зубами я вцепился в крошащуюся глину. По бокам развевались на ветру полы моего пиджака. Далеко внизу шумел ледяной горный ручей […] Так я висел и ждал, я должен был ждать. Не обрушившись, ни один когда-либо воздвигнутый мост не может перестать быть мостом»,[277] – из его одноименного рассказа «Мост». Изначально «мост» приговорен к крушению, он приходит к конечной точке существования в результате самой идеи своего бытия, он приговорен к разрушению, в результате ограниченности срока эксплуатации. Как и приговорен главный герой «Приговора» Георг, уже на первых странницах в его размышлениях сквозит одиночество и безысходность, все уже предрешено, приговор скоро приведут в силу. Так и с крушением моста, он не просто обрушается из-за своей обветшалости, его принудительно разрушают, с болью и надрывом, на него прыгнули, желая его уничтожить: «Что это было? Ребенок? Сон? Разбойник с большой дороги? Самоубийца? Искуситель? Истребитель? И я повернулся посмотреть…мост поворачивается! Еще не успев повернуться, я уже обрушился; я обрушился – и уже был разорван и пронзен острыми камнями, которые всегда так приветливо смотрели на меня, выглядывая из бурлящей воды»[278]. Кафка приговаривает себя (что доказывает его собственная жизнь: скоротечная, наполненная внутренними драмами и комплексам), как и всех своих героев, быть «Чужими» (в Смысле Сартра) и «Посторонними» (в смысле Камю). Но, необходимо напомнить, что Кафка, жил гораздо раньше этих двух великих французских философов экзистенциалистов, и именно он дал заряд (безусловно, мы держим в уме Кьеркегора, как родоначальника этого направления и чтим Достоевского, как гения, который подарил миру самую легендарную экзистенциальную прозу, совершенно не подозревая об этом, имеется ввиду направление, как таковое) потенции экзистенциализма как такового. Первая половина XX века, была словно создана для рождения этого течения – революции, две мировые войны, голод, нищета, экзистенциализм не мог родиться в другое время. Кафка выносит ПРИГОВОР всем нам – существование с безысходностью, чувством глубокого одиночества и отчуждения, ПРИГОВОР, который подхватывает вся интеллектуальная элита после него.
Вспомним «Замок». Что говорят окружающие землемеру К.: «Вы не из Замка, вы не из Деревни. Вы ничто. Но, к несчастью, вы все же кто-то, вы чужой, вы всюду лишний, всюду мешаете, из-за вас у всех постоянные неприятности, из-за вас пришлось выселять служанок, нам ваши намерения неизвестны […]»[279]. Вы НИЧТО! Так и герой рассказа «Приговор» является ничем для своего отца, он был таким для него с детства. Отец, главного героя – тиран, который никогда искренне не радовался за успехи сына, никогда с ним не разговаривал по душам и только после смерти матери дал ему возможность самостоятельных действий, которые, кстати, привели к успеху, в их небольшом семейном предприятии. Кто же отец Георга? Конечно это сам отец Кафки, который сформировал те комплексы, чувство вины и страха у писателя, в результате которых появился гений Кафки. Гений, который ждал исполнения приговора, а в его ожидании испытывал мучительные видения и пугающие сны… Рассказ «Приговор» – это литературная трактовка его «Письма отцу»[280] искреннего и душераздирающего. Отец всегда был слишком сильным для него, так и герой Георг побаивается даже больного отца, в тайне мечтая о его смерти: ««Сейчас наклонится вперед, – подумал Георг, – чтоб ему свалиться и размозжиться!» Эти слова пробежали в его голове, как насекомые»[281]. Помните в какое чудовищное насекомое превращается коммивояжер Грегор Замза в повести Кафки «Превращение»[282]? Эти фобии не оставляют писателя в покое до конца жизни, ощущение себя, как чужого и постороннего подавляет и заставляет заниматься Кафку литературой. Литература для него выступает единственным средством утверждения себя в жизни, поиска самого себя, с помощью силы творческой энергии. Давайте вспомним еще и «Процесс»[283] Кафки: «Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К…»[284], а оклеветал ли? Возможно Йозеф приговорен по праву рождения или родителями, а возможно по праву первородного греха как и мы все?
«Приговор», не как рассказ, а как концепт – это собирательная составляющая всего творчества Франца Кафки. А если вернуться к рассказу, где главный герой приводит в исполнение приговор своего отца, мы можем лишь воскликнуть вместе с Георгом: «Милые родители ведь я всегда любил вас»[285], потому что ПРИГОВОРЕНЫ все, жизнь не делает исключений, ни для моста, ни для человека!!!
