Дарья Лисовская
Жнец
– На, держи! – пока Речиц всю первую половину рабочего дня возилась с Михалевичами, Леся Лазарева успела отвезти вещдоки по ее делу и сейчас положила Нике на стол второй экземпляр постановления о назначении судебной геномно-молекулярной экспертизы с отметками эксперта.
– Ой, спасибо, – обрадовалась Ника. – По срокам ничего не говорят?
– Тебе очень повезло. Экспертизу принимал Нифонтов, а мы с ним недавно были вместе на осмотре, он меня запомнил, мы поболтали, я ему объяснила нашу ситуацию, и он пообещал сразу взять в работу. Если он свое обещание выполнит, то завтра у тебя будут предварительные результаты.
– И мы узнаем, при делах ли Бабочкин. Спасибо тебе, – улыбнулась Речиц.
– Да не за что. Не каждый день в отделе есть такое интересное дело, мистическое, – округлила свои и без того большие глаза Леся. – Ты как думаешь, почему у того убийцы, Жнеца, оказалась могила раскопанная?
– Леся, ну ты чего? – возмутилась Ника. – Во-первых, судя по фото, не раскопанная, а просто немного вскопанная, а во-вторых, ты веришь в эту чушь в газете? Что призрак вылез из могилы, зарезал троих человек и обратно сам закопался?
– Ну нет конечно, – перешла на таинственный шепот Лазарева. – Но в мире столько всего непознанного, мистического. Вдруг и правда в этом деле есть что-то паранормальное. Кстати, в ту ночь, когда убили твоих Митрошиных, было полнолуние.
Ника не сразу нашлась что сказать. Она давно знала, что ее подруга и коллега по своим убеждениям была агностиком и верила в непознаваемость вселенной, но не догадывалась, что агностицизм Леси простирается так далеко.
– Надо будет включить вопрос о причастности к убийствам оборотней в следственный план, – наконец ответила она.
– Да ну тебя, – заливисто засмеялась Леся. – Не веришь ты во всякие чудеса, а может быть, и зря.
– Как-то вылезший из могилы призрак мало вяжется у меня со словом «чудо», – парировала Речиц и вернулась к работе. Дел у нее и правда было невпроворот. Но во всей этой следственной круговерти она нашла время еще раз заглянуть в то старое дело, в котором была страница с приклеенной к ней фотографией Анатолия Литовцева. Судя по ней Литовцев обладал абсолютно среднестатистической мужской внешностью: у него были светлые глаза, короткие русые волосы с залысинами надо лбом, оттопыренные уши и приятная обаятельная улыбка. И он производил впечатление человека спокойного, жизнерадостного и абсолютно безобидного.
– Но внешность может быть обманчива, – Ника аккуратно отклеила фотографию от листа, воспользовавшись тем, что клей за долгие годы практически высох, и поставила фото на стол перед собой. Она еще раз пристально посмотрела прямо в глаза Литовцева, пытаясь сквозь разделявшие их года и миры прочесть в них ответ на свой вопрос. Но никакими экстрасенсорными способностями старший следователь Речиц не обладала, поэтому мысленно посмеявшись над своим желанием вступить в контакт с покойным маньяком, она спрятала фото в верхний ящик стола.
Вторую половину дня Ника посвятила визиту в дом, где когда обитало семейство Михалевичей, а сейчас проживала Ганна Игнатьевна в компании четверых внуков. Речиц начала с допросов соседей. Пожилые соседки Ганны Игнатьевны, оказавшиеся в дневное время дома, в целом подтвердили информацию, полученную от Федора Константиновича и его сына. Нрав у учительницы истории был крутой, она очень громко и не стесняясь в выражениях воспитывала и мужа, и детей.
– Муж-то у нее еще лет двадцать назад сбежал. Потом старшие дети съехали. Дочь-то ее, Верка, потом пошла по кривой дорожке, воспитание Ганны что-то не помогло, – злорадно усмехнулась соседка. Детишки Веркины уже лет пять живут тут, у бабки. Детишки очень хорошие, положительные, но Ганна и на них ухитряется орать так, что стены трясутся. У нас тут стены тонкие, слышимость как видимость. Сейчас еще малыши Нюточкины здесь живут.
– На них тоже орет? – поинтересовалась Ника.
– Нет, она на самых маленьких никогда не орала. У нее такое воспитание начитается лет с десяти, когда слушаться перестают. На своих детей в их нежном возрасте она тоже не орала. Я ей сколько раз говорила, что, мол, с маленькими можешь же себя в руках держать, что ты так на подростков кричишь. А она мне в ответ: отстань, не мешай, это такие педагогические приемы. Да видели мы уже последствия этих педагогических приемов: одна дочь в тюрьме, вторая в могиле, а сынуля нос не кажет.
– В ваших словах о Константине я слышу какой-то скепсис. Он вам не нравится? – решила расспросить соседку Ника.
– Себе на уме всегда был мальчонка. Во всем искал свою выгоду. Представляете, в школе еще учился, спер у матери ответы на задания, которые были в контрольных, и торговал ими. Ганна как узнала, ремнем его отходила. И в этой ситуации я ее полностью поддерживаю. А, что правда, что по поселку банда душегубов ходит с серпами и косами и людей режет? И что Митя с Нютой не одни такие пострадавшие? – начала сыпать вопросами старушка. – Мне вчера соседи сказали, что убийств уже больше десятка, и у нас тут, и в городе, и что милиция все скрывает…
Поговорив с бабушками-соседками, Ника созрела для общения с самой Ганной Игнатьевой. Она позвонила в ее дверь, и через несколько минут уже сидела за столом на крошечной кухоньке. Напротив нее сидела старая учительница Михалевич в скромном черном платье. Даже дома эта строгая дама не позволяла себе распускаться и, похоже, в отличие от соседок домашних халатов не признавала. Выглядела Ганна Игнатьевна уже не так сурово, как в кабинете у Речиц, и общалась со следователем довольно миролюбиво.
– У вас еще какие-то вопросы возникли? – мягко спросила она. Из-за закрытой двери кухни доносились детские голоса.
– У вас теперь полна горница детей, – сказала Ника.
– Да, четверо. Для трехкомнатной хрущевки тесновато, конечно, но в тесноте, да не в обиде. Как вы думаете, Ника Станиславовна, мне Анечкиных детей отдадут? – спросила Михалевич, и в ее голосе Речиц уловила неприкрытую тревогу. – Мне Костя сказал, что он хочет всех детей забрать, я на него по своему обыкновению наорала, да что-то мало помогло. Большой уже вырос, не слушает мать.
Ника пожала плечами:
– Не знаю, Ганна Игнатьевна, я же в органах опеки не работаю. У них там свои причины, кому передавать детей. Думаю, что детей Веры у вас точно не заберут, вы же справляетесь с их воспитанием. А как с малышами решат вопрос, я не знаю.
– Схожу к юристу, посоветуюсь, – вздохнула Михалевич. – Не отдам их Косте, пусть не мечтает. Дети Веры и Ани, считай, у меня на руках все выросли, а Костя даже не знает, как их зовут. Он их забрать хочет, чтобы мне насолить.
– У вас конфликт с сыном? – Ника решила повернуть разговор в интересующее ее русло.
– Да, еще какой конфликт, – не стала возражать Ганна Игнатьевна, и следователь в очередной раз поразилась случившейся с ее собеседницей метаморфозой: из агрессивно настроенной старухи Михалевич преобразилась в милую пожилую леди. Похоже, опасность утратить контроль над внуками заставила пожилую учительницу искать союзников везде, где только можно.
– Что это с ней? – подумала Ника. – Неужели действительно так боится потерять внуков?
– Костя – это худшее, что я породила на свет, – доверительно прошептала Михалевич. Вера и Нюта просто были своевольными девчонками, а Костя – он просто исчадие ада, весь в своего отца.
– Тоже педераст? – непроизвольно вырвалось у Речиц.
– Нет, хуже, – не уловила сарказма Ганна Игнатьевна. Костя с детства был полон пороков.
Далее Ника услышала уже известную ей историю про продажу правильных ответов в школе. Кроме того, маленький Костя ставил на «счетчик» младших детей во дворе, начал курить и употреблять спиртные напитки с двенадцати лет, увел девушку у лучшего друга, по мелочи воровал что-то из дома.
– И главное, что его отец на это никак не реагировал. Мне одной приходилось за него краснеть, извиняться, пытаться искоренять его дурные наклонности. Вот я и лупцевала его ремнем, пока он не вырос, не вырвал ремень у меня из рук, и сам меня не избил.
– Господи, ну и семейка, – пронеслось в голове у Ники. – Я начинаю понимать, почему Вера стала пить. Если бы у меня была такая родня, я бы тоже начала злоупотреблять алкоголем.
– Ганна Игнатьевна, давайте вернемся к вопросу про опеку над детьми Веры? Она не пыталась вернуть своих детей?
– Как не пыталась, пыталась, – в пылу обличения своих отпрысков потерпевшая не уловила, что вопрос Ники вообще никак не касался убийства Митрошиных. – И Верка ко мне приходила, и этот ее Мамонт. Он вообще за два дня до смерти приходил, даже трезвый был. Говорит, верните Вере детей, а то ей без них плохо. Да ей от водки плохо, она про Васю и Петю только в краткие минуты просветления вспоминает.
– А Константин с отцом не соврали. Хотя скорее всего они и сами этот факт узнали от Ганны Игнатьевны на похоронах, – подумала Ника.
– Мне еще в ходе допросов стало известно, что у вас с Анной тоже произошел конфликт незадолго до ее смерти. Связанный с предполагаемым отъездом ее семьи.
– Да, и такое было, – снова не стала отрицать Михалевич. – Я этой дуре говорю… Ой, простите, – она густо покраснела, осознав, что увлеклась. – Я Нюте так и сказала: не дури, какой переезд. Наорала на нее, конечно. До сих пор совесть мучает, это же был один из последних наших разговоров.
– А про причины переезда Анна вам что-то говорила?
– Говорила, как не говорить. У нас эта причина уже много основной повод для ссор с Нютой. Она в юности сдуру влюбилась в одноклассника Веры и Кости, вбила себе в голову, что это любовь всей ее жизни. А он на нее ноль внимания, фунт презрения. Она же из-за него травиться пыталась. Но слава богу, какое-то время он ей на глаза не попадался, переехал он, что ли. Моя успокоилась немного, замуж вышла, детей родила, я хоть перекрестилась. А тут иду месяц назад по поселку, смотрю, стоит этот красавчик. И моя дура его на улице встретила, вижу, снова уши развесила.
– А что за одноклассник? Как зовут? – заинтересовалась Речиц.
– Да Сашка Малинкин. Дурак дураком, прости господи, одно хорошее, – рожа больно смазливая. Тьфу! – разошлась Ганна Игнатьевна. – Я же их всех учила, знаю, что там постучи по лбу этому Сашке – и раздастся звон его пустой головы. Мне даже иногда казалось, что он немного умственно отсталый. Но вот, герой-любовник. Хорошо, что ума хватило не обрюхатить мою дурочку. Она же к нему домой ходила в пятнадцать лет, себя предлагала. Так он ее на смех поднял, она и побежала домой травиться. На счастье, я домой пришла, нашла ее…
– Вот это страсти, – подумала Ника. – Кстати, Ганна Игнатьевна, я вас во время нашей первой встречи попросила расспросить внуков о том, что пропало из их комнаты. Вы поговорили с детьми? – она решила вернуться к обсуждению обстоятельств убийства Митрошиных.
– Да, поговорила, – кивнула Михалевич. – Я расспросила Гришу и Аришу, показала ваши фотографии. Гриша говорит, что у него из коробки жнец пропал.
– Кто пропал? – переспросила Ника.
– Жнец, – развела руками Ганна Игнатьевна. – Это робот такой здоровенный. Страшный, господи прости. Гриша сказал, что он летает по галактике и убивает всяких злодеев. Ну и игрушки пошли, вот в наше время таких не было, – снова пустился в свои нравоучительные рассуждения пожилой педагог.
Ника быстро загуглила, что же за зверь такой робот-жнец. На экране появилось изображение трансформера, в руке которого красовалась какая-то загогулина, очень отдаленно напоминающая серп. Речиц позвала из соседней комнаты маленького Гришу, показала ему фото, и малец подтвердил, что из его коробки пропало именно такое чудище.
– Что же, у нашего убийцы какая-то тяга к изображениям жнецов, – рассуждала про себя Ника, спускаясь по лестнице. – Странно, я почему-то у себя в голове уже объединила старые и новые убийства, а есть ли для этого основания? – задумалась она. – Или все это лишь случайные совпадения?
Эти размышления не давали ей уснуть. Сначала Ника угрюмо пила чай на кухне в компании винного паука, закрасить которого все не доходили руки.
Потом примерно час она вертелась в постели, но сон к ней все не шел. Зато к ней пришли какие-то новые страхи. Она трижды вставала и проверяла, закрыта ли входная дверь, прислушивалась к звукам с улицы, все они казались крайне подозрительными. Потом Речиц стало казаться, что во входную дверь кто-то скребется, она снова встала, посмотрела в дверной глазок. И увидела, что на площадке что-то лежит.
Встревоженная всей этой историей со жнецом, но все еще любопытная Ника осмотрелась в прихожей и, вооружившись на всякий случай длинным зонтиком, открыла дверь и выглянула в подъезд.
Перед ее входной дверью стояла огромная корзина с цветами и запиской: «Прости меня».
Ника узнала почерк Погорельцева, затащила корзину в дом, закрыла дверь на оба замка и рухнула в постель.
– Надеюсь, что сегодня Жнец не придет по мою душу, – подумала она. – Тьфу, вот и я поддалась этому коллективному неврозу, – возмутилась она своим собственным мыслям и как-то внезапно уснула.
На следующее утро по дороге на заслушивание по «темному» убийству Ника рефлексировала на тему, почему она не обрадовалась букету от Сергея, и пришла к выводу, что просто устала от неопределенности своего загадочного возлюбленного. Иногда ей даже начинало казаться, что у Погорельцева биполярное расстройство личности. Он то рассуждал на тему брака и детей, то говорил, что ему нужна свобода и полет. Что со всем этим делать, Ника не знала. И если в начале их отношений такие ситуации вызывали у нее затяжную депрессию, слезы и приступы отчаяния, то по прошествии почти двух лет ей это все уже приелось до какого-то тоскливого равнодушия.
– Нужны мне эти качели или нет? – задавала сама себе вопросы Ника, и пока не могла на них ответить.
На заслушивании Речиц и Борису Борисовичу, как всегда, влетело. Руководитель следственного управления приказал им действовать наступательнее и раскрыть убийство Митрошиных в кратчайшие сроки. Ника кратко доложила по основным версиям, упомянув, что к преступлениям может быть причастно лицо, восемнадцать лет совершившее в Красном молоте аналогичные преступления, и существует вероятность, что много лет назад к уголовной ответственности был привлечен невиновный.
Тут генерал-майор юстиции Василий Иванович Поленов одобрительно кивнул и дал указания тщательно проверить информацию из средств массовой информации.
– Какую информацию? – нахмурилась Ника. – Что убийство совершил призрак, вылезший из разрытой могилы?
В этот же момент она ощутила пинок по ноге от Бориса Борисовича.
– Не могу понять, чем ББ недоволен, – пронеслось в голове у Ники. – У меня вполне резонный вопрос. В статье про Жнеца, кроме сомнительных фото перекопанной могилы и пафосных фраз, что приход под чьи-то души, ничего дельного нет.
Генерал Поленов укоризненно посмотрел на Речиц и Бориса Борисовича.
– Вот как можно проявлять такую несознательность? – вопросом на вопрос ответил он. – Ведь в средствах массовой информации указано множество фактов подлежащих проверке: раскопана могила гражданина Литовцева – налицо состав преступления, предусмотренного статьей 244 Уголовного кодекса, – осквернение места захоронения. Необходимо разобраться.
– Василий Иванович, это же дознанческая статья, при чем тут Следственный комитет? – сделала еще одну попытку откреститься от странного задания Ника, получив очередной незаметный тычок от ББ.
– А вот вы сделайте осмотр могилы, допросите журналиста, разберитесь в ситуации и потом уже решайте, наша это подследственность или нет. Почему вы так поверхностно относитесь к своим обязанностям? – снова стал строжиться Поленов.
– Мы все сделаем в лучшем виде, Василий Иванович, – отрапортовал шеф.
– Да, прямо сегодня все сделайте и мне доложите, – сделал пометку в своем ежедневнике Поленов.
Как только за спинами Речиц и ББ захлопнулась дверь приемной генерала, Борис Борисович налетел на Нику как коршун.
– Ника Станиславовна, ты что ведешь себя как пятилетняя? Нашла где и с кем спорить! Сказали тебе ехать могилу осматривать, вот и будешь осматривать отсюда и до обеда, – процитировал известный анекдот про службу в армии Борис Борисович.
– Хорошо, – не стала спорить Ника. – А темным убийством мне когда заниматься?
– А убийством ты будешь заниматься в свободное от осмотра могилы этого Литовцева время. Чем скорее осмотришь, тем скорее займешься.
– Еще погода, как назло, сегодня ужасная, – по инерции ворчала недовольная Речиц, понимая, что от поездки на кладбище, бесполезной с точки зрения продвижения вперед расследования, ей сегодня явно не отвертеться.
– Заодно проветришься, а то все в кабинете и в кабинете, – постарался найти что-то хорошее жизнерадостный ББ.
– Проветриться на кладбище – это просто мечта всей жизни, – пробурчала Ника, забираясь в машину. Ей и ББ еще предстоял путь до Бродска. По дороге Речиц поделилась с шефом своими подозрениями по поводу того, что убийство Вити Мамонта совершил тот же человек, что и убийство Митрошиных. Она не стала озвучивать эту версию на заслушивании, потому что примерно представляла, какой объем непонятных и бессмысленных следственных действий поручит ей генерал Поленов, услышав о таком.
– Блин, это что же у нас, «незаконник» может быть, – опечалился шеф. – Может, все-таки эта баба Мамонта зарезала, а? Давай там сильно не умничай, проведи очную ставку со свидетелем, может, она все-таки поколется? – с надеждой произнес Борис Борисович, переживая из-за возможного появления в отчетах негативного показателя деятельности следственного отдела.
– Завтра планирую провести, доложу о результате, – пожала плечами Ника. – Вот предупредила вас, чтобы потом не было сюрпризов.
На кладбище было тихо, сыро и сумрачно. Низкие тучки летели на землей, моросил дождь, а Ника, поленившись переодеться после заслушивания и захватить с собой зонтик, шлепала по грунтовым дорожкам старого деревенского кладбища с максимально возможной скоростью, чтобы сильно не намочить форменные китель и юбку. Ей не терпелось поскорее отделаться от странного осмотра и сделать за день хотя бы что-то полезное.
– Здравствуйте, – поприветствовала она угрюмого мужика в телогрейке, сидевшего в сторожке. Мужик отвлекся от просмотра телевизора и обратил свой взор на Нику.
– Добрый день! – угрюмый сторож, увидев сияние золотых следовательских погон, по непонятной для Речиц причине просиял. – Вы – новая участковая? А я вас уже второй день жду!
– Нет, я – не участковая, – Ника показала сторожу удостоверение. – А что у вас тут случилось, что участковый нужен?
– Да оградку опять сперли, – махнул рукой сторож. – Повадились тащить на металлолом, уже третья оградка за неделю.
– А, ясно, – коротко сказала Ника, которую украденные оградки абсолютно не интересовали. – Где-то у вас тут могилу раскопали? – спросила она сторожа, показав ему фото могилы Литовцева из статьи.
– Ой, вы из-за этого, что ли, пришли? – разочарованно махнул рукой ее собеседник. – Видел я это фото, тут просто ракурс такой, кажется, что ого-го-го как раскопано, а там просто какой-то засранец землю на могиле взрыхлил. Пойдемте, я вам все покажу и сами все увидите!
С этими словами сторож потащил Нику осматривать безмолвные кладбищенские просторы.
– Вот руки у кого-то не отсохли, могилу портить, – ругался сторож.
– Может, кто-то из родственников жертв этого Литовцева мстит? – предположила Речиц, решив «прощупать» своего проводника на предмет осведомленности о личности и деяниях покойного.
– Да ну, – усомнился сторож. – Тут из этих родственников никто уже не живет, – уверенно сказал он.
Ника удивилась. Похоже, что ее спутник отлично знал ту старую историю.
– Вы знакомы с семьями потерпевших?
– Конечно, я же тут уже много лет работаю, считай, всю жизнь на этом кладбище, – пожал плечами мужик в телогрейке. – А та история была громкая, и могилки тех мальчонок, вон в той стороне, – он показал рукой направление. – Ой, вот тут осторожнее, дорожка осыпалась, надо будет поправить, – тут сторож очень ловко перепрыгнул через яму на дорожке и галантно подал Нике руку.
– Ничего себе. И жертвы, и убийца на одном кладбище похоронены, – начала рассуждать вслух Речиц. – И за столько лет на могиле первый раз напакостили?
– А чему вы удивляетесь? – внезапно остановился и очень внимательно посмотрел на Нику сторож. – Тут все знали, что Литовцев невиновен.
– Вот это да, – пронеслось в голове у следователя. – Поездка на кладбище оказалась не такой уж и бесполезной.
И через пять минут она уже стояла вместе со словоохотливым сторожем, представившимся Никодимом, у могилы Литовцева. Скромный крест с табличкой без фотографии, покрашенная в голубой цвет оградка, маленькая лавочка, в целом, место захоронения учителя физкультуры, записанного в маньяки, выглядело очень ухоженно. Картину портила только перекопанная земля осевшего за столько лет могильного холмика.
– Смотрите сами, тут просто кто-то вскопал землю неглубоко, саму-то могилу никто не раскапывал, – развел руками Никодим. – А для статьи так сфотографировали, будто правда до гроба докопали.
– А как получилось, что тут кто-то без вашего ведома копает? – сурово спросила Ника.
– Дак сельское кладбище, что вы хотите? Ночью приходи со стороны леса и копай что хочешь или оградки тащи, если они тебе больше по нраву, – грустно вздохнул сторож. – А я тут один, за всем не уследишь.
Ника сделала фотографии могилы, заполнила протокол осмотра места происшествия и, покончив с этими формальностями, села на лавочку, чтобы расспросить сторожа Никодима о делах давно минувших дней.
– Так вы говорите, что все знали, что этот Литовцев никого не убивал, – Речиц кивнула в сторону креста. – А с чего все так решили? И кто это – «все»?
– Дак сначала так решила Елена Геннадьевна, это мама одного из убитых мальчонок, а потом она и всех остальных убедила, – начал свой рассказ сторож. – Ох, и хорошая была женщина, жаль умерла год назад…
Дождь закончился, выглянуло солнце, осветило старое деревенское кладбище. На крестах и оградках переливались крохотные капельки влаги, расправляли мокрую хвою статные сосны. Без людей было так спокойно и хорошо, что Ника в какой-то момент в душе немного позавидовала Никодиму, которому не надо было никуда спешить, общаться целыми днями с гражданами и начальниками разной степени адекватности.
Кладбищенский сторож оказался хорошим рассказчиком, герои его истории предстали в воображении Ники почти как живые.
Восемнадцать лет назад ранней весной на Красномолотском кладбище появились три новые могилы. В них похоронили трех зарезанных неизвестным убийцей мальчиков.
– Страшное было время, – вздохнул Никодим. – Похороны каждую неделю, хоронили всей школой. Весь Красный Молот на ушах стоял, да и Бродск тоже был весь в панике. Тут от нас до города рукой подать, но маньяк этот почему-то туда не наведался. А потом слышим, взяли нашего учителя физкультуры – Анатолия Литовцева. Все в шоке, как так, наш красномолотский коренной пацан, тут вырос, выучился, работал. Одна за ним была странность: ему уже за тридцать перевалило, а он все не женат. Как поймали его, так пошел слушок, что он по мальчикам…
– Странный слух, – подумала Ника. – В старом деле нет никаких даже косвенных намеков на гомосексуальные связи Литовцева с убитыми подростками. Мотив убийств был определен как корыстный. Интересно-интересно…
– А потом слышим: Литовцев в камере повесился. А дня через три пришла ко мне его мать, говорит, мол, хочу Толю похоронить. Я ей говорю, что, мол, не дадут местные его, душегуба, здесь похоронить, начнут на могиле пакостить. А она мне: Толя не виноват, и скоро все про это узнают. И что, мол, Елена Геннадьевна ей верит.
– А Елена Геннадьевна – это же директор дома культуры? Мать одного из убитых мальчишек? – уточнила Ника.
– Да, она, – с чувством сказал Никодим. – Ох, какая была женщина. Ее весь поселок уважал. Как она скажет, так и будет. Так и получилось. Елена Геннадьевна сама пришла на похороны Литовцева, подошла к гробу, поцеловала его в лоб и сказал во всеуслышание, что Литовцев – это четвертая безвинная жертва того душегуба и что она жизнь положит, чтобы найти настоящего виновника. Так и повелось с тех пор, что никто Анатолия из местных убийцей не считал.
– Но ведь с его арестом и смертью убийства прекратились. Разве местным это не показалось странным? – удивилась Речиц.
– Ох, Ника Станиславовна, мы все уверены, что Елена Геннадьевна знала больше, чем рассказала всем. Уж очень уверенно она тогда это на похоронах сказала. Я вам больше скажу, как мать Анатолия умерла, именно Елена Геннадьевна ухаживала за его могилой, – сторож кивнул на оградку и крест. – Тут не все могилы такой красотой похвастаться могут.
– Интересно, – задумчиво сказала Ника. От этого разговора на кладбище ее ощущение, что новые убийства как-то связаны со старыми преступлениями, окрепло, и возникло чувство, что она сейчас прикасается к какой-то глубинной, звериной, почти первобытной тайне. Под ложечкой защекотало от желания найти разгадку.
– А хотите, я вам еще могилы мальчиков покажу? – вдруг предложил ей Никодим. – Там их две осталось, одна семья уехала жить в другой город и захоронение перевезла.
– Хорошо, – согласилась следователь Речиц, и она со своим проводником снова побрели по омытому дождем кладбищу.
– Вот здесь была третья могила, – сторож ткнул пальцем в оградку. – Но ее перенесли и здесь потом похоронили старушку. – А Сережа и Илья рядом лежат, вот тут, – Никодим свернул с дорожки и провел Нику к двум могилам, над которыми росла раскидистая сосна.
– Вот здесь Сережа лежит, сын Пафнутьевых, они постоянно в Энске живут, но на могиле часто бывают. А вот тут, – Никодим на мгновение замолчал, вынул из кармана какую-то тряпку и протер от капель фото на надгробии, – лежат Илюша и Елена Геннадьевна. Ее кремировали и к сыну подхоронили.
С портрета на Нику смотрели очень симпатичная интеллигентного вида женщина и вихрастый подросток. И мать, и сын были ясноглазыми и улыбчивыми. Искусственная сосновая веточка венка чуть шевелилась от ветра, и казалось, будто она гладит мальчика по щеке. У Ники снова болезненно сжалось сердце, и чувства, охватившие ее в квартире Митрошиных, вспыхнули вновь.
– Как так можно? – подумала она. – Как у этих нелюдей рука поднимается на безобидных и безответных детей, женщин, да на того же технолога Митрошина, который за всю свою недлинную жизнь и мухи не обидел? Разлучить сына с матерью, отобрать родителей у детей. И, главное, ради чего все это?
Ника опустилась на корточки и чуть отодвинула лежавший на могиле венок. На надгробном памятнике были высечены строки:
Сурова жизнь, и не сбежать с пути,
И не уйти с завещанного круга.
И смерть – судьбы жестокая подруга,
Придет, как от нее ты ни беги.
Богат, здоров иль беден ты и хром,
Обрежет жнец судьбы завязанные нити.
О смерть, прими меня в свою обитель!
Я пал, как колос, под твоим серпом.
– Это стихи Елены Геннадьевны, – тихо сказал Никодим.
– А убийцу стали называть Жнецом еще тогда, восемнадцать лет назад? – спросила Речиц.
– Да, его так первой назвала она, – сторож кивнул в сторону фотографии на памятнике. – На похоронах сына.
– Понятно, что ничего не понятно, – грустно вздохнула Ника, повернулась и побрела в сторону выхода с кладбища. Никодим поправил венок на могиле, тоже вздохнул и пошел вслед за ней. А мать и сын, ничуть не встревоженные приходом к ним живых, со светлой грустью смотрели им вслед с фотографии.
Речиц твердо решила для себя, что выполнит все указания генерала Поленова сегодня и больше не будет на них отвлекаться, поэтому со скоростью света забежала в свой кабинет, также быстро выгнала из кабинета Преображенского, сменила форменные юбку и китель на привычные джинсы и свитер и также стремительно умчалась в редакцию Бродского городского новостного портала, чтобы допросить журналиста Оболенского по поводу вскопанной могилы.
– И сегодня же выделю материал по факту надругательства над местом захоронения и направлю его в полицию, – про себя потирала руки Ника.
В редакции пред светлыми очами Речиц предстал журналист Филипп Оболенский, внешний вид которого мало соответствовал аристократической фамилии. Маленький, кругленький, кудрявый толстячок, на вид примерно ровесник Ники, при виде следователя, пришедшего по его душу, немного растерялся.
– А зачем меня допрашивать? – удивленно спросил он.
– Указания вышестоящего руководства, – мрачно ответила Ника.
– А вы разве не процессуально самостоятельное лицо? – блеснул знаниями уголовно-процессуального законодательства толстячок.
– Мнение руководства по поводу необходимости вашего допроса я процессуально самостоятельно разделяю, – привычно ушла от ответа Речиц. – Откуда вам стало известно о факте надругательства над могилой гражданина Литовцева?
Глаза Оболенского забегали. Воцарилась пауза.
– Я шел по кладбищу и увидел, – наконец выдавил из себя он.
– Откуда и куда шли? – почувствовав в собеседнике слабину, сурово спросила Ника.
– Я просто гулял.
– Откуда и куда гуляли? – продолжила допытываться она.
– Я не помню, просто гулял, – еще сильнее занервничал Оболенский.
– Так это вы все перекопали, чтобы добавить своей статье инфернального шарма? – запустила пробный шар Ника. – Привидение Жнеца вылезло из могилы и всех режет направо и налево, такая у вас была задумка?
– Да, это был я, – внезапно для самой Речиц признался журналист. – Я правда хотел, чтобы в моей статье появилась изюминка. Но я все обратно хочу закопать, честно-честно.
– Вы вообще в своем уме? – произнесла шокированная Ника, глядя Оболенскому прямо в глаза.
– Поймите меня, – жалобно сказал журналист. – Я уже не мальчик, а все сижу в задрипанной редакции этого новостного портала. Я хочу славы, успеха, денег и красивых женщин, а тут этого нет даже близко. Этот материал – мой первый реальный шанс прославиться.
– Вы действительно хотите прославиться статьей про призрака-убийцу, раскопавшего свою могилу? – у Ники от рассуждений собеседника чуть глаза на лоб полезли.
– Я уже прославился! – радостно воскликнул он. – Мой горячий материал перепечатала «Комсомольская правда». Люди любят такие истории, на этом строится популярность «Битвы экстрасенсов».
– Лучше вообще ничего не писать, чем писать такую чушь, – возмутилась Ника. – У вас же теперь будет судимость за эту вскопанную могилу, и все ради чего?
– Вы слишком критично относитесь к моему творчеству, – обиженно сказал журналист. – Обидеть автора может всякий. Вообще я – золотое перо Бродска, у меня даже такая грамота есть.
