Дарья Лисовская
Жнец
Визит в больницу прошел неудачно, мама потерпевшей чувствовала себя очень плохо, говорила что-то бессвязное и допросить ее не удалось. В отдел Ника вернулась без настроения. В ее отсутствие полицейские привезли вещдоки, изъятые по убийству Митрошиных, и рядом с ее рабочим столом громоздилась гора коробок и мешков с бирками, а рядом с горой стоял крайне недовольный Максим Николаевич Преображенский, старший следователь Бродского межрайонного следственного отдела и ее сосед по кабинету.
– Ника Станиславовна, ты где опять так нагрешила? – поинтересовался он. – Ты что тут такое наизымала? Почему это все так сильно пахнет?
– Трупы лежали с пятницы в квартире, начали разлагаться, – ответила Ника, пристраивая следственный чемодан на полку. – Там убийство жуткое, Макс, мужа с женой зарезали в квартире. Горло обоим перерезали.
– Ничего себе, – присвистнул Макс. – А кто?
– А непонятно кто. Будем сейчас искать. А ты что в воскресенье на работе?
– А я дело доделываю, которое мы типа прокурору направили апрелем, – хохотнул Макс. Осталось обвинительное и карточки заполнить. Завтра надо будет в прокуратуру отнести.
– Понятно. Может, чаю попьем? – предложила Ника. – А то что-то настроения сегодня нет, а после чая вдруг появится.
– Ты чего такая смурная? Я тебя не узнаю. Где старая Ника, у которой от убийства горели глаза и руки чесались всех подряд задерживать?
– Не знаю, где старая Ника. Уж насколько я всегда старалась абстрагироваться от сочувствия потерпевшим, сегодняшних мне очень жалко. А как представлю, что у них дети могли дома быть, вообще тошно становится. Малыши чудом не пострадали, они их в пятницу отвели к бабушке.
– Ничего себе, – призадумался Преображенский, но тут же тряхнул головой. – Думаю, что мы все раскроем, и все будет в лучшем виде.
Ника молча усмехнулась в ответ. Сколько лет она знала Макса, столько лет видела, по какой синусоиде скачет его настроение: от позитивного «все будет в лучшем виде» до отчаянного «все пропало, пора увольняться» после очередной взбучки от их вспыльчивого, но отходчивого руководителя Бориса Борисовича. Бывали дни, когда Макс собирался увольняться дважды: и утром, и вечером, а примерно в обеденное время после плотной и основательной трапезы у него снова все было «в лучшем виде».
После чая Ника действительно почувствовала себя бодрее и приступила к изучению видеозаписи. И вот уже к вечеру перед ней лежал список из десяти силуэтов, которые показались ей подозрительными, в отдельном столбце Ника указывала время их появления в кадре. Особенном заинтересовал ее ночной гость – примерно в три часа ночи камера зафиксировала, как в подъезд, где жили Митрошины, зашел какой-то человек, а через полтора часа кто-то из подъезда вышел. Запись была неважного качества, на глазок было непонятно, один и тот же это человек или нет. Но и у вошедшего, и у вышедшего из квартиры человека при себе был рюкзак.
– А теперь его как-то надо установить! Надо бы допросить соседей, может, человек с рюкзаком приходил к кому-то в гости. А может, это и есть наш таинственный убийца, – вздохнула Ника. – Если бы Ганна Игнатьевна, мать покойной Митрошиной, к завтрашнему дню немного пришла в себя, надо будет проверить, не пропало ли что-то из квартиры. Интересно, все ли на месте? И что же искал убийца в детском сундучке?
За компанию с Максом Ника провела на работе почти все воскресенье. Она назначила экспертизы по свежевозбужденному делу, развесила одежду с трупов и окровавленное постельное белье на просушку в камере хранения вещественных доказательств, созвонилась с Колей Ткачуком и рассказала ему о таинственном ночном госте с записи камеры видеонаблюдения.
– Экий на тебя работун напал, – удивился Преображенский.
– Сама в шоке, – улыбнулась ему в ответ Ника. Домой, в пустую квартиру она не торопилась. С прошлой пятницы ей не к кому больше было спешить и возвращаться в пустую квартиру никакого желания не было. А в следственном отделе в любой день недели жизнь бьет ключом: шуршат по кабинетам коллеги, пахнет кофе, шаурмой и развешанными на просушку вещдоками, стучат клавиши клавиатур и гудят принтеры, распечатывая бесконечные «возбужденки», «привлеченки» и «обвинзаки».
И эта бумажная карусель, эта нескончаемая следственная рутина становится и целью, и средством, и смыслом жизни.
Но домой возвращаться все-таки пришлось. Уставшая Речиц поднялась к себе на седьмой этаж, открыла дверь квартиры, присела на банкетку, стоящую в прихожей, и уныло оглядела свое заброшенное жилище. Ведением домашнего хозяйства Ника не злоупотребляла, в редкие выходные дни она пыталась немного прибраться, распихивая все валяющиеся не на своих местах вещи по шкафам и без фанатизма протирая пол. Поэтому ее квартира выглядела как перевалочный пункт, где уставшая Ника спала, принимала душ, переодевалась и завтракала, в доме был минимум мебели, посуды, и вообще залы ожидания вокзалов и аэропортов выглядят уютнее, чем жилище одинокого следователя.
А с прошлой пятницы Ника снова пополнила ряды одиночек. В тот вечер она также вернулась домой одна, но ожидала скорого приезда своего бойфренда – следователя по особо важным делам Сергея Погорельцева, который обещался заехать к ней на ужин. Готовить она даже не пыталась, прекрасно зная, что ее кулинарные шедевры могут есть только самые невзыскательные люди. Любивший плотно поесть Погорельцев к таким не относился, поэтому по дороге домой Ника заехала в местную кулинарию и купила запеченное мясо и парочку салатов.
В ожидании своего друга сердца она съела кусок мяса, запила его бутылкой пива, и незаметно для самой себя задремала под бормотание телевизора. Проснулась она уже ночью от стука в дверь.
Она подбежала к двери и посмотрела в дверной глазок. За дверью стоял Погорельцев собственной персоной, и по его крайне расслабленной позе, румяным щекам и блеску в глазах Ника сразу поняла, что ее бойфренд немного пьян.
– Привет, Ника! – буркнул Погорельцев, заходя в квартиру. – Мне надо с тобой серьезно поговорить!
– Что случилось? – сонная Ника зябко повела плечами.
– Очень важный разговор… – Сергей прошел на кухню, бухнулся за стол и достал из своего портфеля бутылку вина.
– Что отмечал? Надеюсь, что ты не за рулем? – уточнила Ника, присаживаясь на свое место.
– Нет, конечно. Ты же знаешь, что я пьяным никогда не езжу. У меня к тебе есть серьезный разговор, но сначала надо выпить, – Погорельцев лихо разлил вино по бокалам и подал один из них Нике.
– За что пьем?
– Неважно! Пей!
Ника пригубила вино. Пить ей особо не хотелось, желания вести серьезный разговор с Погорельцевым у нее тоже не было, ей нестерпимо хотелось только одного – спать.
– Ника! Я уезжаю в Москву! Давно хотел тебе сказать, но не решался! Вот решился! – продекламировал Сергей.
Тут сон у Ники как рукой сняло.
– В смысле? В какую Москву? Ты о чем вообще сейчас?
– Вот я давно тебе говорил, что невежливо вот говорить «в смысле», а у тебя это слово-паразит, – наставительно сказал Погорельцев. – Меня позвали в центральный аппарат, скоро уеду работать туда, – он показал пальцев на потолок. – Мне надо расти!
– Подожди, – недоуменно сказала Ника. – А почему ты мне сразу не сказал? А как же я? А как же мы?
– Думаю, что нам нужно взять паузу и проверить наши чувства, – сурово сказал Сергей.
– В смысле проверить? В смысле паузу? Ты о чем сейчас вообще? – спросила Ника, не обращая внимания на то, что уже задавала собеседнику этот вопрос.
– Ника! – с чувством сказал Погорельцев. – Я уже старый и опытный человек, я многое повидал и могу сказать тебе. Я понял, что не готов пока к семейной жизни. Мне не нужна эта бытовуха, она нас засосет. Да и ты пока не готова к семейной жизни, ты даже готовить и убираться нормально не можешь, постоянно торчишь на своей работе…
– Так! Стоп! – для Ники упоминание о работе в таком контексте всегда было красной тряпкой, от которой она молниеносно приходила в бешенство. – При чем тут моя работа? Ты же говорил мне, что хочешь от меня детей?
– Да, говорил. И не отказываюсь от своих слов. Возможно, потом, когда мы проверим наши чувства…
– Подожди, я не хочу ничего проверять… Я люблю тебя и была до сегодняшнего дня уверена, что ты любишь меня, – глаза Ники налились слезами, она слышала, как дрожит ее голос, она ощутила, как ползут по ее спине противные предательские мурашки и ее всю бьет нервный озноб. – Мы же недавно обсуждали вопрос смены фамилии при женитьбе?
– Обсуждали, – снова не стал спорить Сергей. – Но я подумал и понял, что уже был в браке и мне это не понравилось. И я снова в брак не хочу.
– Что за хрень ты несешь? – тут Ника окончательно вышла из себя, она вскочила со стула и начала ходить туда-сюда по кухне.
– Ника, сядь, у меня от тебя в глазах рябит, – недовольно поморщился Погорельцев.
– Я-то сяду, я-то сяду, – в гневе выкрикнула Ника. – То есть я правильно понимаю, что все, что ты нес эти полгода, чтобы уломать меня на отношения, ты говорил не всерьез?
– Ну что-то я по правде говорил, что-то слегка преувеличил. Ника, пойми, настоящая любовь – это свобода. Как говорила моя бывшая жена, если любишь, то надо отпустить. Если любовь настоящая, то любимый к тебе обязательно вернется, – с чувством сказал Погорельцев. – Отпусти меня, а?
– Да катись ты со своей настоящей любовью, свободой и бывшей женой на все четыре стороны! – Ника от злости схватила со стола бокал и со всей силы запустила его в стену. Раздался жалобный стон разбитого стекла, осколки и капли вина разлетелись по полу, а на стене остался багровый след, напоминающий паука.
– Ты что творишь? – начал психовать Погорельцев.
– Что хочу, то и творю, – Ника схватила второй бокал, и он полетел вслед за первым.
– Ненормальная! – Сергей подскочил со стула, взял свой портфель и двинулся в сторону коридора. В спину ему полетел один из купленных Никой в кулинарии салатов, прямо в пластиковом контейнере.
– Ты – психичка! – крикнул он Нике, пытаясь стряхнуть с джемпера остатки оливье.
– А ты – козел конченый! – наконец-то сформулировала Речиц то, что давно вертелось у нее на языке на протяжении всего их серьезного разговора. – Видеть тебя больше не желаю!
– Ника, ты успокоишься и еще пожалеешь об этих словах! – на прощанье сказал ей тот, кто еще буквально пару часов назад был для нее любовью всей жизни.
После чего входная дверь хлопнула, и Ника осталась одна в окружении разбитой посуды и разбитых надежд. А из черноты ночного неба на нее ехидно поглядывала щербатая луна.
– Вот так бесславно закончилась моя очередная попытка создать семью с Сергеем: метанием оливье. А я ведь вроде интеллигентная женщина, а как выведут меня из себя, хватаюсь за бокалы и салаты, – жаловалась Ника своей подруге и коллеге Лесе Лазаревой. Они стояли посреди огромного пустыря, на котором Леся выгуливала свою собаку.
– И вы с тех пор больше не общались? – уточнила Леся. – Он не звонил, не извинялся?
– Нет. Тишина. А мне уже даже не обидно. Мы с ним как два цирковых пони, бегаем по кругу. То вместе, то врозь. То он хочет быть со мной, то не хочет. Знаешь, надоело! – Речиц тряхнула головой. – Вся беда в том, что я его люблю, несмотря на все его свинские поступки. Хороших людей любить легко, а я его люблю со всеми недостатками и дурацкими претензиями. И пока не знаю, как разлюбить.
– У тебя-то как дела? А то мы все про меня да про моего Погорельцева.
Ника, Леся и ее пес по кличке комиссар Рексик, полученной им за боевой характер и миниатюрные размеры, оставили позади себя пустырь и лениво брели по улицам вечернего Бродска. Они шли мимо засыпающих девятиэтажек, утопающих в тополях хрущевок, мимо частных домов, над которыми вились уютные столбики дыма. И почти дошли до места, где тихий, провинциальный Бродск сливается с Красным молотом, своим поселком-спутником.
– У меня в целом все неплохо. Мы с Ваней решили съехаться, – поделилась с подругой Леся.
– Ничего себе, поздравляю! – улыбнулась Ника. – У тебя будете жить или у него?
– А вот это пока спорный вопрос, – засмеялась Леся. – Ване нравится его квартира, а мне моя. Но он на всякий случай начал делать у себя ремонт.
– Серьезно Иван подходит к этим вопросам, хотя вы вместе всего полгода. А Погорельцев больше порассуждать любит на тему будущего семейного счастья.
– У тебя, когда ты говоришь о Погорельцеве, такой суровый взгляд, – невольно вздрогнула Лазарева. – Хорошо, что сейчас рядом нет оливье.
– Да ну тебя, – расхохоталась Речиц. – Поделилась с подружкой, называется.
С тех пор прошло чуть больше недели, а Ника все никак не могла привыкнуть, что она и Погорельцев снова не вместе. По привычке обнимала во сне подушку, представляя, что это Сергей. По привычке по утрам, заходя на кухню, сразу смотрела на место возле плиты, где обычно, оставаясь у нее ночевать, Погорельцев жарил ей яичницу на завтрак. По привычке хотела поделиться с ним забавной рабочей историей. Ей казалось очень странным, что Сергей, отношения с которым со всеми расставаниями и воссоединениями продлились чуть больше полутора лет, так прочно пророс в ее сердце, что без него ей было невыносимо.
Но от всех печалей Ника привычно спасалась в работе.
И вот сейчас, под занавес бурного рабочего воскресенья она пришла в свой пустой дом, подмигнула притаившемуся на стене кухни винному пауку, на всякий случай дважды проверила, закрыта ли входная дверь на замок, и уснула глубоким тяжелым сном без сновидений.
Утро понедельника следователь Речиц посвятила допросам коллег покойных Митрошиных. Анна и Дмитрий, работники местной кондитерской фабрики, оказались очень трудолюбивыми людьми, жили в режиме «работа-дом», по этой причине самые близкие друзья у них оказались из числа коллег.
Все свидетели почти как под копирку уверяли Нику, что Митрошины были практически святыми людьми: честными, трудолюбивыми, отличными семьянинами, любили друг друга без памяти и жили, воркуя между собой как два попугайчика-неразлучника.
Циничной Речиц такая идиллическая картина показалась подозрительной. За время работы в Следственном комитете, наблюдая людей с самых неприглядных сторон их бытия, Ника перестала верить в то, что по земле могут ходить ангелы без крыльев.
– Но какие-то конфликты, враги у них все равно должны были быть? – то ли спросила, то ли констатировала она, допрашивая непосредственного начальника Анны Митрошиной – начальника цеха, в котором та работала на конвейере по производству конфет. Усатый, представительный мужчина задумался:
– Да не было у нее и Димы никаких врагов… Они были такие добрые, безответные. Я даже ни разу не видел, чтобы они голос повышали… – ответил он после длительной паузы. – Хотя нет, вру, – вдруг оживился он. – Аня однажды возле проходной поругалась со своей сестрой.
– С Верой? – уточнила Ника.
– Не знаю, как ее зовут. Алкоголичка у нее сестра, прости господи. Вот надо же, как получилось, что у матери две дочки, одна как ангел небесный, а на второй клейма негде ставить: и пьет, и детей бросила. А тут я вообще услышал, что ее посадили…
– Так что за конфликт у них был?
– Не знаю, я просто мимо шел. Слышу, как Аня кричит на нее, что, мол, наследство отца начала пропивать. А уж что там за наследство, не знаю. Это вы лучше у Марины спросите, это Анина лучшая подруга, они с ней вместе работают.
Пухленькая заплаканная Марина на вопрос Ники по поводу наследства, из-за которого поссорились Анна и ее сестра Вера, ответила не сразу.
– Да там и конфликта не было никакого. Вера как-то пришла под вечер к проходной, стала просить у Ани денег, а то говорит, пропью то, что оставил папа. Аня на нее накричала, что нельзя память об отце продавать из-за спиртного. А уж чем там дело кончилось, я не знаю.
– А что там за память? – заинтересовалась Ника.
– Там монеты. Отец Ани был нумизматом. У них очень сложная семейная история, еще когда Аня, Вера и Костя были детьми, их родители расстались. В чем причина была, не знаю, мне Аня ничего не говорила. Отец уехал на север. Несколько лет назад он приезжал сюда, встречался с детьми и оставил каждому какие-то монеты. Аня говорила, что вроде они довольно ценные. Но я сама их не видела, я даже не знаю, где Митрошины их хранили. Мы еще тогда с Аней обсуждали, что лучше их в банк, в ячейку какую-нибудь поместить, если Аня их продавать не хочет. Но чем там дело кончилось, я не знаю.
Пока Ника Станиславовна фиксировала в протоколе полученную информацию, Марина вдруг ойкнула, будто вспомнила что-то важное.
– Что такое? – Речиц оторвалась от монитора ноутбука и подняла глаза на свидетеля.
– Не знаю, важно это или нет, – замялась женщина. – Но пару недель назад я видела странную ситуацию с участием Анны. Был обед, мы с ней пошли до магазина. И на улице встретили какого-то мужчину, я так поняла, что это был Аннушкин знакомый. И она так на него посмотрела. Вот помните, как в сериале «Клон», – Марина мечтательно закатила глаза и продолжила. – Как Жади и Лукас смотрели друг на друга на рынке сквозь платки под красивую музыку.
– О боже, – пронеслось в голове у Ники. – Вот это у нее образное мышление.
– И Анна и этот мужчина друг на друга так смотрели? – уточнила она.
– Нет, – Марина печально вздохнула. – Так Аня на него смотрела. А он на нее просто смотрел, ну как на обычную знакомую. Я еще спросила у Анны, что это за мужик, она сказала, что была в него в школе влюблена.
– Вряд ли это важно, – решила следователь. – Мало ли кто на кого как смотрел. Да и смотрел ли вообще, может, впечатлительной подружке Анны это все просто показалось. Как говорится, взгляды к делу не пришьешь.
Проводив любительницу бразильских сериалов, Речиц задумалась. На сцене появились какие-то загадочные монеты, которые могли быть и в квартире Веры Снегирь, и в квартире Анны Митрошиной.
– Да, без серьезного разговора с их матерью – Ганной Игнатьевной тут точно не разберешься. Хорошо, что она уже звонила утром, спрашивала, когда можно будет забрать разрешение на захоронение, – подумала Ника. – Кстати, о захоронении… Надо бы созвониться с моргом!
Она не ждала многого от разговора с экспертом, вскрывавшим трупы супругов Митрошиных. Причина смерти – обильная кровопотеря была очевидна еще на месте происшествия, но эксперт-танатолог уточнил количество воздействий режущим предметом – не менее десяти на каждого из потерпевших, а также сообщил, что никаких других телесных повреждений на телах убитых нет. Кроме того, эксперт сказал, что кожные лоскуты с повреждениями он передал в медико-криминалистический отдел, а уж там над ними обещал поколдовать милейший эксперт Федотов.
Закончив разговор с экспертом, Ника подняла глаза на своего соседа по кабинету – следователя Преображенского. Он сидел за столом с видом раннехристианского мученика, готовящегося зайти в клетку с дикими зверями, и печально смотрел на дверь.
– Что у тебя случилось? Ты чего обедать не идешь? – удивленно спросила Ника у своего коллеги, жившему по классическому принципу, близкому многим сотрудникам правоохранительных органов «война войной, а обед по расписанию». И не найдется следователей, готовых бросить в камень в таких людей, так как никто не знает, когда удастся в следующий раз спокойно поесть.
– Ко мне сейчас приедет заявительница, я сегодня дежурный следователь. Нам с тобой точно надо идти в церковь, замаливать грехи. У тебя каждую неделю выезд на убой, а ко мне сейчас едет супергеморройный материал, – обреченно сказал Макс.
– Коррупция в высших эшелонах бродской власти? – предположила Ника.
– Если бы. Нет, хуже.
– Обидели детей-сирот?
– Нет.
– Инвалидов? – продолжила перебирать Ника приоритетные направления деятельности Следственного комитета.
– Нет. Про высшие эшелоны власти было тепло, только там не коррупция.
– Мэр Бродска изнасиловал пенсионерку-инвалида? – предположила Речиц самое дикое, что пришло ей в голову на тот момент.
– Фу, ну у тебя и фантазии. Почти угадала: главный врач Бродской городской больницы изнасиловал заведующую патологоанатомическим отделением. Для полноты трагической картины – главврач является депутатом, – жалобно прошептал Макс.
От удивления Ника присвистнула.
– Вот это поворот! А чего это она к нам едет? Тут уровень «важняков», пусть они напрягаются!
– Это не нам решать, – печально ответил Макс. – Чую, что затаскают нас по этому материалу, меня накажут, а у меня скоро уже майор. Уволиться бы к чертовой матери, чтобы не видеть всего этого балагана… – затвердил он свою любимую мантру.
Жалобы Преображенского прервал легкий, еле слышный стук в дверь.
– Войдите! – хором крикнули Ника и Макс, и в кабинет вплыла прекрасная заявительница.
Беглого взгляда на нее было достаточно для констатации очевидного факта: главный патологоанатом местной больницы была очень эффектна. Молодая женщина явно имела восточные корни: у нее были черные, гладкие, очень блестящие волосы, черные, яркие, чуть раскосые глаза, очень пухлые губы, тронутые алой помадой. И все в ее облике, походке, манере держать себя выдавала в ней какой-то неявный, но очень мощный сексапил. Ника, прекрасно знавшая влюбчивую натуру своего соседа, сразу заметила, что он отреагировал на посетительницу, сразу сделав охотничью стойку. Он резво предложил даме стул, сбегал за стаканом холодной воды, приготовился ее внимательно выслушать и утешить в ее бедах.
Сама Речиц, планировавшая сходить в столовую, решила остаться в кабинете, напечатать парочку срочных постановлений и заодно послушать, какие объяснения дает эта мадам по поводу совершенного над ней насилия. Судя по всему, события, о которых она планировала заявить, произошли не сегодня. Пришедшая к ним женщина была одета просто, но с иголочки, аккуратно и умело подкрашена и причесана, никаких телесных повреждений на видимых участках тела у нее не было, по этой причине на человека, вырвавшегося только что из лап насильника, она не была похожа.
Догадки Ники, основанные на многолетнем опыте работы с жертвами настоящих и мнимых «износов», подтвердились моментально. Оказалось, что главный врач городской больницы, депутат регионального законодательного собрания и вообще человек и пароход Яблоков Илья Дмитриевич набросился на заявительницу в прошлую пятницу прямо в своем кабинете и надругался над ней.
Все выходные она думала заявлять или нет о случившемся, но сегодня приняла ответственное решение – защитить не столько себя, сколько других женщин от нападения этого зверя.
Любопытная Речиц, услышав такое начало, снова присвистнула, на этот раз мысленно, и, продолжая бить по клавишам пальцами, навострила ушки. Такое не каждый день услышишь, и случай Валерии Мухаметзяновой, а именно так звали гламурного патологоанатома, заинтересовал Нику не на шутку с профессиональной точки зрения. Обычный выезд на «износ» в районе приводит следователя или на очередные пьяные разборки между сожителями или любовниками, или к проститутке с клиентом, которые не сошлись в цене. Ну или же на абсолютно реальное изнасилование со всеми его печальными атрибутами: с внезапным нападением, разорванной одеждой, телесными повреждениями на жертве.
Этот же случай обещал быть нетривиальным по многим причинам: тут и непростой социальный статус и потенциальной потерпевшей, и ее возможного насильника. И широкий спектр причин для оговора, судя по тому, что фигуранты еще и работали вместе.
Валерия еще раз вздохнула, сделала глоток воды из стакана и начала свой рассказ.
Она была любовницей Яблокова на протяжении последних восьми лет. Это была многолетняя, прочная, почти семейная связь, одна из тех, что прорастает из служебных романов, и которую портило лишь одно обстоятельство: наличие жены у пылкого любовника.
Разводиться Илья Дмитриевич не собирался. Валерия устала ждать, возраст для создания своей семьи становился уже критическим, поэтому в ту роковую пятницу вечером она пришла в кабинет главного врача, чтобы поставить точку в их отношениях. Она порвала с ним и сказала, что выходит замуж за свою первую, еще школьную любовь.
– И тут я впервые увидела его в ярости, – плечи Валерии задрожали, она развернулась вполоборота, и Ника увидела, что в ее глазах стоят слезы. – Он стал кричать, замахнулся на меня, ударил, потом порвал на мне одежду, силой завалил меня на диван и изнасиловал. Я кричала, но в административных помещениях уже никого не было. Меня никто не услышал.
– А какие-то телесные повреждения… – начал было Преображенский, но Мухаметзянова властным жестом прервала его:
– Вот у меня есть справка из травмпункта, у меня зафиксировано наличие телесных повреждений вечером в пятницу: вот «множественные ушибы и ссадины». Вот фотографии, я сделала их в пятницу на всякий случай. После этого я обратилась к гинекологу, она взяла у меня мазок из половых органов. Порванное нижнее белье и одежду я тоже сохранила, вот они, в пакете.
Справки и фотографии веером легли на стол Преображенского, а сверху приземлился прозрачный пакет с одеждой.
– Вы очень грамотно сохранили следы преступления, – поразился Макс.
– Ну я же не доярка из деревни, я – врач, – надменно парировала Валерия. – Я действительно долго думала, подавать ли заявление на Илью Дмитриевича или нет, но следы сохранить я решила в тот же момент, как встала с дивана в его кабинете. Кроме того, у меня в распоряжении есть самая главная улика, если можно так сказать.
– Это какая? – удивился Макс.
– Это флешка с записью камеры наблюдения, установленной в коридоре больницы. Там виден вход в кабинет главного врача. На записи будет видно, как я в абсолютно нормальном виде захожу в кабинет и через полчаса выходу из него в порванной одежде и с синяками.
– «Какое хорошее разрешение у больничной камеры, – скептически подумала Ника. – Скорее всего такая хорошая видимость – фантазия нашей заявительницы: там что при ее входе в кабинет будут видны рябь и квадратики, что на выходе. Хотя чем черт не шутит! Если она правдиво описывает то, что видно на записи, то это действительно весомое доказательство правдивости ее слов».
Пока Ника Станиславовна размышляла по поводу сложности доказывания при расследовании половых преступлений, Преображенский выдал Валерии Мухаметзяновой постановление о назначении судебной медицинской экспертизы, уточнил у нее координаты гинеколога и травмпункта, а также изъял у нее порванную одежду. После Макс проводил заявительницу до двери, по своей старой традиции пообещал ей, что все сделает в лучшем виде, и распрощался с ней, как со своей лучшей подругой.
После проводов Преображенский рухнул в свое кресло и, помахав в воздухе полученным им заявлением, спросил у Ники:
– Что думаешь?
– Думаю, что материал – та еще какашка! А ситуация крайне неоднозначная. С одной стороны, у нее поводов для оговора выше крыши: много лет была любовницей, мужчина отказался жениться, может быть, банальная женская месть. С другой стороны, есть телесные повреждения, есть видео, как она в порванной одежде выходит из кабинета. С третьей стороны, она – врач, могла и договориться в травмпункте, чтобы ей дали такую справку. С четвертой…
– В общем, я понял… – вздохнул Макс. – Тебе тоже пока ничего не понятно.
– Ой, зато я как-то видела кино на такую тему, – оживилась Ника, которая любила пообсуждать с коллегами непростые случаи. – Там видного политика его помощница тоже обвинила в изнасиловании при схожих обстоятельствах: вроде как они уже расстались, а он снова на нее набросился. Там тоже фигурировала порванная одежда, укус соска и прочее почти как у нас. Так там дело рассматривал суд присяжных, и присяжные его оправдали…
– Это очень ценная для меня информация, Ника Станиславовна. Продолжайте вести наблюдение за героями кинофильмов и держите меня в курсе, – саркастически сказал Макс. – Вот бы нам тоже передавать такое присяжным, и пусть они решают, насиловал он ее или нет.
– Да, вот для таких случаев присяжные действительно бы пригодились, – не стала спорить Ника. – Ой, Макс, открой, пожалуйста, окно пошире. У этой заявительницы духи с ароматом жасмина, а меня от этого запаха тошнит.
– Вот от бомжей тебя не тошнит, а от духов Валерии тошнит, – возмутился Макс. – Какой прекрасный запах, – он вдохнул воздух и замер с мечтательной улыбкой. – Ты просто завидуешь ее женской энергии!
– Еще чего, – возмутилась Ника. – Если хочешь знать, у меня самой этой женской энергии хоть отбавляй!
– Не соглашусь! Вот посмотри на Валерию, пришла к нам в юбочке, на каблучках, вся накрашенная, благоухающая. И как ты ходишь? Все в каких-то непонятных свитерах и штанах.
– Протестую, это стиль унисекс! – рассердилась следователь Речиц.
– Ты хоть при своем Погорельцеве красиво наряжалась, приятно было посмотреть, а сейчас ты опять за старое взялась, – раздухарился Преображенский.
– Я то думала, что ты – мой сосед по кабинету, а ты, оказывается, большой специалист по моде, стилю и женским энергиям, – начала повышать голос Ника.
И в этот момент, как всегда внезапно, в их кабинет влетел руководитель Бродского межрайонного следственного отдела Борис Борисович.
– Вы бы хоть двери закрывали или потише говорили! Орете тут на весь отдел про женские энергии! Что там у тебя с «износом»? – ББ быстро переключился на Преображенского.
– Принял заявление, опросил, направил на СМЭ. Вещи у нее изъял, – отрапортовал Макс.
– Состав есть?
– Да кто его знает, – пожал плечами Преображенский. – Так она довольно складно рассказывает.
– Так, ладно, – нахмурился ББ. – Я разговаривал с управой, завтра опросить этого главврача-депутата и материал передашь важнякам. Пусть они там с этой политикой сами разбираются.
От перспективы разлуки с прекрасной Валерией Макс слегка приуныл.
– У тебя, Ника Станиславовна, как дела с темным убийством? – ББ решил за один заход в кабинет к подчиненным убить сразу двух зайцев и дать особо ценные указания и Речиц. – Если в ближайшие пару дней не раскроем, в четверг будет заслушивание при генерале, имей в виду!
– Мы работаем, я сегодня допросила всех коллег покойных, вечером придет на допрос потерпевшая.
– Потерпевшей кого будем признавать? – спросил Борис Борисович.
– Мать убитой. У самого Митрошина родственников нет, он – детдомовский.
– Какая-то непруха у мужика по жизни. То в детдоме жил, а потом еще и убили, – опечалился ББ. – Ну ты давай там поактивнее, неохота на заслушивании краснеть!
– Все сделаем в лучшем виде, Борис Борисович! – подал голос Преображенский.
Довольный шеф кивнул ему в ответ и вышел.
– У тебя что-то сегодня все в лучшем виде, – прошипела все еще сердитая за разговор про нехватку женской энергии Ника. – А потом будешь носиться по кабинету и вопить, что все погорело…
– Как думаешь, если материал передадут важнякам, с моей стороны будет этично через какое-то время пригласить Лерочку на свидание, – Макс не обратил внимания на сарказм коллеги.
