Дарья Лисовская
Жнец
– Ах, она уже и Лерочка, – усмехнулась Ника. – А помнишь, что у нее вроде как уже есть какой-то жених.
– Жених – не стенка, пододвинется, раз в игру вступает следователь Следственного комитета, – произнес свою коронную фразу знаменитый бродский ловелас и приосанился.
Ника закрыла лицо рукой, ее сосед был неисправим. Прекрасный пол мог вить из него веревки: Макс всегда верил показаниям симпатичных свидетельниц и потерпевших, а если подозреваемая или обвиняемая по делу была хороша собой, судебная перспектива дела становилась незавидной.
Апофеозом трепетного отношения Преображенского к женщинам стало его участие в расследовании убийства, совершенного из корыстных побуждений, группой лиц по предварительному сговору, причем организатором данного преступления выступила женщина по имени Татьяна. Татьяна приискала исполнителей, разработала план убийства, нашла машину для вывоза трупа, заманила потерпевшего в укромное место и дала сигнал своим подельникам, чтобы они начали его душить.
Когда группу задержали, работать с Татьяной доверили Максу. В результате Макс потом долго недоумевал, как такую милую женщину могли привлечь к уголовной ответственности за убийство и в итоге вообще посадить на восемнадцать лет.
– Ох, Максим Николаевич, – подумала Ника, видя, как взгляд Преображенского становится затуманенным и мечтательным. – Хорошо, что материал завтра уедет в Энск, в управление, а то подведет тебя твоя загадочная Лерочка под монастырь, к бабке не ходи.
И, не обращая внимания на возражения Макса, Ника встала, широко распахнула окно, чтобы ветер вынес из кабинета остатки жасминового шлейфа Валерии Мухаметзяновой.
К приходу потерпевшей Ганны Игнатьевны Михалевич кабинет проветрился. Ганна Игнатьевна оказалась женщиной лет шестидесяти, по которой сразу было заметно, что она – человек старой закалки. В черном платье и платке, Ганна Игнатьевна смотрела на окружающих строго, вела себя очень сдержанно. Ни слез, ни истеричных выкриков, ни призывов немедленно найти и покарать убийц не было, казалось, что старая учительница Михалевич сделана из очень прочного металла.
Также скупо и сурово она отвечала на вопросы Ники. Начало ее допроса особо не отличалось от показаний коллег Митрошиных: да, много работали, да, конфликтов ни с кем не было, да, компаний домой не водили и сами почти никуда не ходили. Но тут следователь Речиц задала весьма интересующий ее вопрос про монеты, и Ганну Игнатьевну как подменили.
– Кто вам сказал про монеты? – вскрикнула она.
– Да много кто, – Ника не стала «сдавать» свой источник этих сведений. – Ваша дочь на работе не скрывала эту информацию, почти все коллеги знали.
Михалевич нахмурилась.
– Это она зря, – сказала она после минутной паузы. – Мне очень противно говорить про этого человека и про его поганые деньги. Я была против, что дети что-то брали от него, но Вера уже давно меня не слушается, а Аня и Костя вбили себе в голову, что им надо общаться с отцом.
– Как выглядит коллекция монет, что в нее входит? – спросила Ника.
– Я не знаю, я эти монеты никогда не рассматривала, мне это было неинтересно, – пробормотала возмущенная непонятно чем Ганна Игнатьевна. Она раскраснелась, было видно, что разговор о бывшем муже чем-то ее задевает.
– Я так понимаю, что после убийства монеты пропали? На осмотре мы их не видели, в тайнике, где лежали документы, их не было.
– Да, коробка, где лежали монеты и деньги, пропала, – сказала Михалевич. – Ника Станиславовна, неужели можно так жестоко убить двух человек из-за пятидесяти тысяч рублей и пригоршни железок?
– И за меньшее убивали, – туманно ответила Ника. – Почему вы назвали коллекцию монет, полученную вашими детьми от их отца, погаными деньгами?
Ганна Игнатьевна побагровела так, что Речиц испугалась, что потерпевшую сейчас хватит удар.
– А эти вопросы, они все к чему? Какое это все имеет отношение к смерти моей дочери и моего зятя? – закричала она.
– А такое, что их возможно действительно убили из-за поганых монет, как вы изволили выразиться. Поэтому потрудитесь объяснить, что вы имели в виду, – начала потихоньку закипать Ника. Почему-то она довольно лояльно относилась к недомолвкам и даже к откровенному вранью со стороны жуликов и свидетелей, но когда водить следствие за нос пытались потерпевшие, это почти выводило Речиц из себя.
В кабинете воцарилась тишина. Даже Преображенский бросил на Нику и потерпевшую испуганный взгляд. Ганна Игнатьевна посмотрела на следователей испепеляющим учительским взглядом и процедила сквозь зубы:
– Я развелась с этим человеком, так как не одобряла его поведение и моральный облик. Я знаю, что эту коллекцию он собрал вместе с таким же мерзким подонком, как и мой бывший муж. Я к этим грязным монетам в жизни не прикоснулась бы.
– Аморальность поведения в чем состояла: наркотики, алкоголь? – Ника решила прояснить ситуацию с отцом покойной Анны Митрошиной до конца.
– Хуже, – огрызнулась потерпевшая.
– Что может быть хуже? Ганна Игнатьевна, я очень сочувствую вашей утрате и вашему горю, но хватит ходить вокруг да около! На данном этапе следствия любая деталь может иметь первостепенное значение, ответьте, пожалуйста, на вопрос, – следователь Речиц уже с трудом старалась вести корректно. – Человека он убил, что ли?
– Он – педераст! – прошептала Михалевич и закрыла лицо руками.
– И что? – переспросила Ника, не понимая, в чем тут трагедия и зачем из-за этой ситуации разводить тайны на ровном месте.
– Вы не понимаете, – тут Ганна Игнатьевна начала рыдать так, что Ника потянулась за стаканом с водой, предусмотрительно приготовленным ею перед приходом потерпевшей. Но она и не могла представить себе, что истерика будет вызвана не трагической смертью дочери и зятя, а тем, что муж гражданки Михалевич восемнадцать лет назад был изгнан ею из дома за гомосексуальные наклонности.
– Вы не понимаете, – повторила она. – Мы же оба работали в школе, мы оба – уважаемые люди, у нас трое детей. То, что Федор спит с мужчинами, это же опозорит нас на весь Красный Молот, на весь Бродск, как бы я людям потом в глаза смотрела. А дети? Как бы они будут жить, если все узнают, что их отец – грязный извращенец!
– Ганна Игнатьевна, да вы успокойтесь, – проговорила обескураженная Ника. – За восемнадцать лет никто не узнал эту вашу семейную тайну, да и сейчас не узнает. В наше время такое уже никому не интересно.
– Вам так кажется, – выдохнула Михалевич и залпом выпила стакан воды.
После эмоционального взрыва Ганна Игнатьевна успокоилась и немного раскрепостилась. Оказывается, она прекрасно помнила небольшую коллекцию дореволюционных монет, собранную Федором Михалевичем и его сожителем. Эту коллекцию два года назад Михалевич разделил на три части и подарил детям. По странному стечению обстоятельств все три части в итоге оказались на хранении у Анны Митрошиной.
– Костя отдал свои монеты Ане перед отъездом на север. С Верой я не общаюсь уже почти десять лет, она оказалась такой же грязной извращенкой, как и ее отец, – снова начала заводиться немолодая учительница, но Ника не стала вдаваться в подробности, боясь разрушить худо-бедно установившийся между ними контакт. – Но Вера все же не пропила еще последние мозги и додумалась, что ценные вещи лучше передать сестре на хранение. Так все монеты оказались в квартире Димы и Ани. И я вообще боюсь, что как бы это ни Вера по пьянке могла сказать кому-то из своих собутыльников, что у ее сестры дома хранится такая ценная вещь.
– Все может быть, – поддакнула Ганне Игнатьевне Ника. – Подскажите, а сколько было комплектов ключей от квартиры Митрошиных?
Михалевич задумалась.
– Три, – сказала она после долгих размышлений. – Анины, Димины и мои. Мне ключи сделали, чтобы я детишек из садика забирала и домой их приводила, если Дима и Аня на работе задерживаются.
– Говорит о дочери и зяте в настоящем времени, – подумала Ника. – Еще не осознала до конца, что случилось.
– А в воскресенье, когда вы нашли Анну и Дмитрия, вы своими ключами дверь открыли?
– Нет, в дверь была не закрыта на замок, просто прихлопнута. Я еще зашла и начала ругаться, что они дверь не закрыли, мол, гостей ждут. А они гостей уж дождались… – горестно сказала Ганна Игнатьевна и заплакала.
– Ох, найти бы нам этого гостя поскорее. И скорее бы понять, как же он попал в дом, – пронеслось в голове у Речиц. – А то, честно говоря, после этого убийства я не чувствую себя в безопасности даже в собственной квартире.
Вторник начался с большого огорчения. С утра в отдел пришел общественный помощник Речиц и Преображенского – юный Иннокентий. Он неделю отсутствовал из-за болезни и очень расстроился, что за это время было столько происшествий, на которые он не попал. Особенно его огорчила пропущенная им «сто пятая вторая» сразу с двумя трупами.
– Как же так, Ника Станиславовна, – печально повторял он. – Что же вы мне не позвонили?
– Кеша, не переживай ты так! Убийства никогда не закончатся, и трупов на тебя тоже хватит! – засмеялась Речиц. – Вон сегодня я опять дежурю, может съездим на какой-нибудь выезд. Тьфу-тьфу!
Бродский следственный отдел зашивался. Одна из четырех следовательских ставок пустовала, занимавшая ее сотрудница была на длительном больничном, поэтому Речиц, Лазарева и Преображенский или дежурили сами, или находились в резерве у кого-то из своих коллег. Такой режим работы удручал и изматывал, а так как летом все они по очереди должны были сходить в отпуск, ребята с ужасом представляли, что скоро им придется работать по двое.
При таком раскладе перспектива ехать на очередной выезд Нику в отличие от Иннокентия не радовала. После первых лет работы, когда выезд на любое происшествие, включая суициды, пожары и утопленников, в новинку и все кажется интересным, наступает удивительный момент, когда все это начинает раздражать. Во-первых, у Ники неоднократно возникал резонный вопрос, насколько необходимо присутствие сотрудника Следственного комитета на этих некриминальных происшествиях, так как по прибытии она, как правило, производила осмотр места происшествия и выписывала постановление о назначении судебной медицинской экспертизы, то есть выполняла работу, с которой запросто справится любой участковый. Далее следовало вскрытие, в крайне редких случаях преподносившее какие-то сюрпризы. В девяносто девяти случаях из ста висельник оставался банальным самоубийцей, пожар происходил вследствие неосторожного обращения с огнем, а утопленник был или прыгуном с моста, или любителем покупаться пьяным.
По результатам проверки выносилось постановление об отказе, материал отправлялся в архив, а у замученных выездами следователей крутился в голове немой вопрос: «Почему надо ездить на все подряд, а не только на те случаи, где есть явные подозрения на криминал?».
И Иннокентий накликал беду. В десять Нике позвонил оперативный дежурный и обрадовал ее информацией, что деревеньке с гордым названием Мохнатый лог, расположенной аккурат на границе Бродского района, обнаружен труп бабушки с телесными повреждениями – множественными гематомами в области головы.
– И что там правда гематомы? – недоверчиво спросила опытная Речиц. Она хорошо знала, что таким нехитрым приемом нерадивый участковый может заставить следователя оформить труп за него.
– Говорят, что да, все лицо в крови, – вздохнул оперативный дежурный.
– Ну присылайте за мной дежурку, поедем в Мохнатку, – вздохнула в ответ Ника, и этой перекличкой вздохов телефонный разговор был закончен.
– Надо съездить на бабку, может и правда сто одиннадцатая четвертая, а может, милиционеры перестраховываются. Собирайся на выезд, Кеша! Все как ты хотел.
– Ее убили? – с надеждой спросил Иннокентий, подскочив со своего рабочего места. После того как он окончательно прижился у Макса и Ники, они нашли в подвале отдела маленький рабочий стол и пересадили своего помощника из архива к себе в кабинет.
– Надеюсь, что нет, – пожала плечами Ника. – Если выезд будет некриминальный, то будешь снова писать протокол под диктовку. Ты собирайся, но не торопясь, – усмехнулась она. – Дежурка за нами еще битый час может ехать, за это время можно спокойно поработать.
Дежурка ехала за ними полтора часа. Судя по тому, что разбираться в обстоятельствах смерти бабушки из Мохнатого лога полиция не торопилась, у Ники возникла почти железобетонная уверенность, что криминала там никто не усматривал изначально.
Предчувствие ее не обмануло. После почти часовой поездки к краю географии Бродского района дежурка наконец-то добралась до Мохнатого лога – совсем небольшой деревеньки. Там Нику, Кешу и эксперта Новенького, которому снова не повезло быть на сутках вместе с грешницей Речиц, встретил участковый Вова Никитенко, брат-близнец опера Никитенко из уголовного розыска. Оба брата с виду были абсолютно одинаковыми, высокими и рыжеволосыми, и оба отличались сонным выражением лица. При общении с близнецами Никитенко всегда казалось, что их только что разбудили, и они все никак не могут понять, что же произошло, пока они спали, и чего от них все хотят.
Вова в ожидании следственно-оперативной группы щелкал семечки и задумчиво бродил по огороду, где между свежевскопанных грядок лежал на земле труп, накрытый одеялом. Шелуху от семечек Никитенко, не мудрствуя лукаво, сплевывал прямо себе под ноги.
– А если бабушку и правда убили, придется изымать микрочастицы с огорода, а там будет ваша ДНК, Владимир, – сказала Ника вместо приветствия.
– Ой, а ты все шутишь, Ника, – засмеялся Вова, но сделал этот довольно нервно, а шелуху от последнего семечка, прилипшую к его губе, заботливо убрал к себе в карман. – Кому нужна эта бабка? Сердце прихватило на огороде, вот и прибралась старая карга.
– Вы же дежурному сказали, что она с телесняками? – возмутилась Речиц.
– Ну да, с телесняками, – засуетился участковый Никитенко, сообразив, что слегка запутался в показаниях. Он быстро сдернул одеяло с трупа. Старушка, одетая в халат, теплую кофту и галоши, лежала на земле лицом вниз. Невозмутимый Новенький пару раз щелкнул фотоаппаратом.
– Ну и где тут все в лицо в крови? – поинтересовалась Ника, присаживаясь перед трупом на корточки. Она надела резиновые перчатки, снабдила ими Кешу и участкового и попросила их перевернуть тело. Они легко переместили покойницу в нужное следователю Речиц положение.
– Где вы здесь видите телесные повреждения? – спросила она у Вовы Никитенко. Тот промычал в ответ что-то невразумительное и ткнул пальцем в синие пятна на лице старушки.
– Это трупные пятна, – парировала Ника. – Так-то зря вы нас сюда позвали. Абсолютно чистенькая и свеженькая бабушка, – комментировала Речиц, прощупывая кости черепа и ребра. И хотя судебным медиком Ника не была, результатам своей пальпации она вполне могла доверять.
– Ну я это, перестраховаться хотел, мало ли что… – развел руками участковый.
– И вроде ничего страшного нет в том, что мы скатались на эту бабушку, – подумала Ника. – Но половина рабочего дня прошла впустую, а на повестке дня темное убийство с перспективой заслушивания при генерале, да еще семь других уголовных дел в сейфе. А дежурство только началось, и мало ли кто еще из участковых в районе решит так «перестраховаться».
– Идите тогда, опрашивайте всех соседей подробно, раз подозреваете тут криминал, – нахмурилась Речиц. Она отдала Кеше папку-планшет с протоколом и начала диктовать:
– «Объектом осмотра является участок местности, расположенный по адресу: Энская область, Бродский район, село Мохнатый лог…»
Прокатавшись на выезд полдня, Ника и Кеша вернулись в отдел уже после обеда. По дороге в город Ника получила сообщение от ББ «Зайди ко мне, как вернешься» и сразу же, отправив общественного помощника в кабинет с дежурным чемоданом, прошла к шефу.
В кабинете у руководителя Бродского межрайонного следственного отдела сидел подполковник Нурсултанов и, судя по их крайне жизнерадостным лицам, они сообща вспоминали о своей прекрасной следственной и милицейской молодости.
– А мы тут вам убийство раскрыли, пока вы по району разъезжаете, – порадовал Нику с порога Нурсултанов.
– Если бы некоторые ваши сотрудники докладывали внятно, я бы вообще никуда не поехала, – пробормотала голодная и сердитая Ника. – Что правда нашли убийцу Митрошиных?
– Да, Никитенко ждет вашу команду, чтобы везти свидетелей и жулика в отдел.
– Ух ты! И свидетели даже есть? – удивилась Ника.
– Да. Там вот какая ситуация, – Нурсултанов почему-то перешел на доверительный полушепот. – Есть у нас на территории один псих, мусор с помойки таскает к себе в квартиру, уже весь дом провонял. На днях соседи заметили, что он в ванной долго смывал с себя кровь. Вот мы его и повязали. Это точно он.
– Так, подождите. А с чего вы решили, что он убил Митрошиных?
– Ника Станиславовна, сейчас злодея привезут, – разберемся, что ты так с порога на людей нападаешь! – вмешался в беседу Борис Борисович, который помимо вспыльчивого, но отходчивого характера, еще славился большой дипломатичностью в общении с полицией, прокуратурой и судом. И иногда такая чрезмерная дружелюбность шефа выходила следователям боком.
– Ну как же, – Нурсултанов начал разжевывать свои соображения Нике. – Наш псих по фамилии Бабочкин в ночь интересующего нас убийства пришел к себе домой и смывал с себя кровь. Улика же?
– Да не особо. Крови, я так понимаю уже нет, и мы никак не установим, чья она была: может, он, как Полиграф Полиграфович Шариков, всю ночь котов душил и кошачьей кровью испачкался, – развела руками Ника, чувствуя, что доблестная бродская полиция помимо выезда на некриминальный труп старушки решила приготовить ей и другой сюрприз в виде сомнительного задержания гражданина Бабочкина. – А сам этот псих что говорит?
– В этом-то и дело, что ничего, – блеснул глазами Нурсултанов. – Вот тут мы и переходим к сути дела – его надо бы задержать и в ИВС с ним поработать!
– А основания какие для задержания? – скептически скривилась Речиц.
– Как же, у нас свидетели есть, ты их допросишь, вот и будут основания для задержания, – ласково уговаривал Нику и Бориса Борисовича Нурсултанов с интонациями сказочного кота Баюна.
Шеф посмотрел на следователя Речиц, богатая мимика которой сразу выдала ему, что все происходящее сейчас в его кабинете она считает бредом почти космических масштабов. Нику перекосило так, что ему сразу стало понятно: оснований для задержания гражданина Бабочкина она пока не видит.
– Игорь Васильевич, что-то пока слабовато как-то для «девяносто первой», надо доработать, – вымолвил наконец Борис Борисович. – Ника Станиславовна сейчас свидетелей ваших допросит, а там уже с вами решим, что этим Бабочкиным делать.
– Да что с ним делать, задерживать, и дело с концом. Он – такая зверюга, настоящий однорукий бандит. Зарежет еще кого-нибудь, если не задержим! Ну, Ника Станиславовна, не узнаю тебя. Раньше при словах «девяносто первая» у тебя в глазах загорался какой-то странный блеск, ты же просто леди «девяносто первая», всех подряд задерживала! – решил зайти со своих льстивых козырей Игорь Васильевич.
– Именно это обстоятельство и научило меня избирательному применению данной статьи уголовно-процессуального кодекса, – усмехнулась Речиц. – Ладно, пусть Никитенко везет сюда свидетелей, будем работать!
И заинтригованная Ника двинулась к себе в кабинет.
– Фамилия, имя, отчество? – поинтересовалась она спустя полчаса у гражданки, приведенной в ее кабинет опером Никитенко.
– Бабочкина Тамара Петровна, – робко ответила ей женщина.
– Так вы, что ли, родственница этого Бабочкина? – удивилась Ника.
– Я его бывшая жена.
– А там кто сидит? – Речиц махнула рукой в сторону приоткрытой двери, за которой виднелся коридор следственного отдела. В коридоре на лавочке сидела молодая пара, а рядом с ними Вася Никитенко и странного вида бородатый гражданин, одетый в зимний тулуп и валенки. Майский зной не смущал теплолюбивого посетителя следственного отдела, он о чем-то расспрашивал опера и жизнерадостно вертел головой.
– А это собственно Вениамин, мой бывший муж. А рядом наш сын сидит со своей женой.
– Понятно, – Ника встала из-за стола и закрыла дверь кабинета. Нечего другим свидетелям да и оперу знать, какие показания дает эта бледная и измученная женщина, хотя шепот, которым та отвечала на вопросы следователя, был тих и еле слышим. Но мало ли, вдруг все семейство Бабочкиных умеет читать по губам.
Выглядела гражданка Бабочкина неважно. Она вся казалась будто присыпанной мукой: у нее были седые волосы, мышиного цвета одежда и обувь и даже голос у нее был такой, будто она вдохнула пыль и никак не может прокашляться.
Показания у Тамары Петровны оказались очень простыми и понятными. Ее бывший муж – Вениамин Бабочкин, проживающий вместе с ней в одной квартире в пятиэтажной хрущевке поселка Красный Молот, расположенной по соседству с домом покойных Митрошиных, несколько лет назад на почве злоупотребления алкогольными напитками сошел с ума и начал таскать с помойки разнообразный мусор. Он тащил мебель, старую одежду и обувь, книги, продукты. Все это добро Бабочкин складировал в своей комнате. Жить в двухкомнатной квартире из-за этого стало практически невыносимо, запах помойки пропитал практически весь дом. И Тамара Петровна, и их взрослый сын Саня со своей женой уже не знали, что делать: лечиться Бабочкин-старший не желал, а принудительно госпитализировать его оснований не было: он не буянил, не дрался, просто нес домой без остановки всякий хлам.
И вот в ночь с пятницы на субботу Саня застал отца в ванной комнате, он застирывал свою одежду. Сын был удивлен, так как Вениамин давно забыл о правилах личной гигиены, одежду сам не стирал и даже почти не мылся. Он обратил внимание на бурые пятна на одежде отца, рассказал об этом матери, а уж та поведала о произошедшем своей соседке, приходившейся матерью братьям Никитенко. Так информация дошла до Бродского отдела полиции.
Ника поинтересовалась у Тамары Петровны, как часто ее бывший муж по ночам выходит из дома, та ответила, что это происходит практически каждую ночь. Никакого режима дня у Бабочкина уже давно нет, он просыпается днем, напивается, совершает рейд по окрестным помойкам, который часто заканчивается глубоко за полночь.
Аналогичные показания дала следователю Речиц и чета Бабочкиных-младших. Сам же бородатый и очень запашистый Вениамин Бабочкин сообщил Нике, что ничего такого не было, что никакую кровь с одежды он не смывал, людей никогда не резал, а члены семьи наговаривают на него из-за недовольства его хобби.
– А что у вас со второй рукой? – уточнила Ника, обратив внимание на отсутствие у Вениамина Никитича левой кисти.
– Да уж двадцать лет, как ее у меня нет. Попал в ДТП, рука пострадала, вот мне в Бродской больничке ее и отрезали. Сам Яблоков мне кисть ампутировал, – с непонятной гордостью сообщил ей Бабочкин.
Вообще, в общении Бабочкин вел себя вполне адекватно. Он спокойно отвечал на все вопросы, речь у него была связной, он даже оперировал словами вроде «хобби» и «личная неприязнь». Удивленная Ника спросила у него, кем он работал до выхода на пенсию, как оказалось, Бабочкин много лет трудился в Бродском РОВД начальником дежурной смены.
– Вот до чего может довести служба в правоохранительных органах, – с ужасом подумала Ника и выпроводила бывшего сотрудника милиции в коридор, попросив посидеть на лавочке.
Ей было над чем подумать. Надо было ехать с обыском в квартиру Бабочкиных, изымать куртку и брюки, на которых по словам свидетелей была кровь, искать нож, который тоже может находиться в квартире. Надо решать, что делать с самим Бабочкиным. И недоверчивую Нику очень смущала странная близость кандидата в подозреваемые семье опера Никитенко. Неплохо было бы сразу провести «очняк» между Вениамином и Александром Бабочкиным, чтобы «закрепить» показания сына о том, что он видел отца всего в крови в ночь с пятницы на субботу.
От размышлений Речиц отвлек телефонный звонок. Это был судебный медик Федотов.
– Я сравнил кожные лоскуты, изъятые при исследовании трупов Митрошиных, с лоскутом с трупа гражданина Мамонтова, – сообщил он Нике после приветствия. – Мне самому было интересно, одно орудие или нет.
– И? – замерла в нетерпении Ника.
– Орудие одно. Всех троих зарезали одним и тем же ножом серповидной формы. У этого ножа есть характерная зазубрина на лезвии, если найдете этот нож, мы его сразу сможем идентифицировать и привязать к этим лоскутам.
– Спасибо, Сергей Анатольевич! – поблагодарила эксперта следователь Речиц.
Убийства Митрошиных и Вити Мамонта действительно связаны между собой. Весь вопрос, чем именно, и кто же все-таки их совершил.
Вторая половина дня прошла бурно: Ника провела очную ставку между Бабочкиными, в ходе которой Бабочкин-младший повторил свои показания о том, что его отец стирал в ванной окровавленную одежду. Бабочкин-старший данный факт отрицал, в подтверждение своих слов он предложил Нике незамедлительно проехать в их квартиру и изъять весь его гардероб для проведения экспертизы.
Речиц в который раз поразилась невероятным кульбитам человеческой психики. Похожий на типичного городского сумасшедшего Вениамин Бабочкин рассуждал на очной ставке более здраво, чем многие другие посетители следственного отдела.
По окончании очной ставки, еще раз попросив семейство Бабочкиных подождать в коридоре, Ника начала собираться на неотложный обыск. Она проверила следственный чемодан, хватит ли ей бирок, пакетов, конвертов, вытащила из шкафа парочку припасенных именно для таких случаев картонных коробок. Внезапно Ника обнаружила, что ее запасы резиновых перчаток иссякли.
– Так дело не пойдет, в филиале помойки перчатки мне и Кеше точно пригодятся, – подумала она и решила спуститься вниз на первый этаж к Лесе Лазаревой, чтобы попросить нужные ей резиновые аксессуары у нее.
Пока Ника допрашивала Бабочкиных в качестве свидетелей и проводила очную ставку, на город опустился вечер. Отдел опустел, на скамейках в холле, предназначенных для посетителей все так же сидел Вениамин Бабочкин и почесывал бороду своей единственной рукой. Васи Никитенко, а равно и других сотрудников полиции рядом с ним не наблюдалось.
– Ну точно бродская милиция считает этого чудака настоящим зверем, – усмехнулась Речиц про себя. – Он насколько зверский зверь, что можно вот так его бросить посреди следственного отдела и уйти по своим делам. Интересно, а где же его родственники и чертов опер Никитенко?
Ника вышла на лестницу, начала спускаться на первый этаж и услышала из-под нее какие-то голоса.
– Чего это неугомонное семейство Бабочкиных понесло в закуток под лестницей у входа в подвал, – подумала она и прислушалась.
– Ты же говорил, что надо будет только сказать следачке, что отец стирал в ванной кровь с одежды, и его в психушку заберут, – недовольно басил мужской голос, в котором Ника без труда опознала Бабочкина-младшего – здоровенного увальня с таким же сонно-ленивым выражением лица, как и у братьев Никитенко. – А тут уже какие-то очные ставки, предупреждения об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, сейчас еще по квартире начнут рыскать и что-то искать. Мне вот эти «головняки» зачем?
– Ну вы же сами просили что-то с отцом придумать? – нервным фальцетом ответил Вася Никитенко. – Вот я и придумал!
– Вот ты красавчик, – подумала Ника. – Придумал он! Ты придумал для соседей способ избавления от отца с синдромом Плюшкина, а мне теперь придумывать, что со всей этой красотой делать!
В это время женская половина семейства Бабочкиных тоже подала голоса, недовольно запричитав по поводу того, что избавиться от Вениамина Никитича, конечно, хочется, но что-то они опасаются последствий для себя. Вася в ответ начал огрызаться, что не он эту кашу заварил и не ему ее теперь расхлебывать.
– Все понятно, – подумала Ника. – Похоже, что «зверь» Бабочкин явно не тот, кого мы ищем. Немного помедлив, она тихонько спустилась по лестнице и, завернув за угол, внезапно предстала перед заговорщиками.
Бабочкин-младший заметил ее первым и густо покраснел.
– Скучаем? – сладким голоском поинтересовалась Ника. – Через пять минут поедем, можете садиться по машинам.
Семейство, которое застали врасплох, имело весьма бледный вид. И они, и опер Никитенко явно поняли, что Речиц их слышала. И теперь не понимали, что же им делать в сложившейся ситуации.
– А может, ну его, этот обыск, – первым пришел в себе Бабочкин-младший. – Может, это и не кровь была, а кетчуп какой-то.
– Ну да, Ника Станиславовна, – радостно поддержал его Вася Никитенко. – Саня же не эксперт, а слесарь, зачем ему в крови разбираться? – и опер игриво хлопнул своего друга по спине.
– Не-не-не. Будем отрабатывать эту версию до конца, – сурово сказала Речиц, во всех красках представляя, как сейчас на обыске всеми правдами и неправдами заставит изобретательного опера Никитенко ковыряться в кучах мусора. – Сейчас я возьму у Алеси Сергеевны перчатки и поедем!
Обыск в квартире Бабочкиных начался уже совсем под вечер. Ника и члены следственно-оперативной группы быстро осмотрели все остальные комнаты, не обнаружив в них ничего интересного, а жилище Бабочкина они оставили на закуску.
При входе в комнату они непроизвольно застыли на месте. Последние лучи закатного солнца осветили небольшое помещение, с пола до потолка заваленное разнообразным мусором: тут была и сломанная мебель, и выцветшие мягкие игрушки, и книги, и посуда, и от всего этого исходил такой концентрированный запах помойки, что казалось, он вот-вот разъест вошедшим глаза.
– Можно мы на пороге постоим? – соседи-понятые старались не дышать.
Кеша заметно побледнел. Ника давно заметила, что помощник брезглив, но Иннокентий всегда старался держать себя в руках. Но для него увиденное явно стало шоком. Опер Никитенко же бочком-бочком попытался смыться на кухню.
– Куда пошли, Василий? – остановила его Речиц. Сегодня она не собиралась разводить церемонии с данным сотрудником полиции, так сильно он ее вывел из себя подсунутым кандидатом на роль убийцы и своими соседскими многоходовками.
А сама Речиц пыталась решить трудную задачу: как в этих мусорных горах найти одежду Вениамина Бабочкина.
– Так, – озвучила она свое решение. – Роемся во всех кучах, ищем одежду и ножи. Интересные артефакты кладем вот сюда.
И Ника, с трудом найдя на полу свободное место, разместила на нем большую картонную коробку, которая быстро стала наполняться разнообразной одеждой. В какой-то момент наметанный глаз Речиц «зацепился» за одну из курток, которую откопал из огромной мусорной кучи опер Никитенко.
– Стоп, на ней какие-то бурые пятна, – Ника бодро прошлась прямо по мусорной горе и выхватила куртку из рук Васи.
