Даниил Юлианов
Слишком живые звёзды 2
Глава 16
Целующиеся реки
Реки становятся красными.
Впервые Джонни услышал это во сне. Но это был не просто сон, нет, далеко не сон. Во снах ты не ощущаешь ветер ТАК, что аж чувствуешь, как по коже пробегают мурашки. Во снах не бывает таких ярких красок, обычно все цвета затуманены бледной дымкой, в которой проглядывает нереальность происходящего. Ты можешь не понимать, что спишь, но во сне ты никогда не подумаешь, что это всё действительно по-настоящему, эти голоса тебе не кажутся, а шёпот, раздающийся у тебя за спиной – вовсе не галлюцинация, он просачивается в голову и щекочет мозг.
На протяжении месяца Джонни снился один и тот же сон. Каждую ночь. Каждую чёртову ночь против своей воли он окунался в чужой, незнакомый ему мир. И странный. После полуночи, когда наконец удавалось заснуть, страх скользил по телу тонкими щупальцами, пока ужас охватывал сознание. Простынь впитывала в себя холодный пот. И хоть в эти моменты Джонни окружала одна темнота, он видел лишь красное.
Реки становятся красными.
Как приятно слушать их ласковое журчание, правда? Иногда они стремительно несутся к ведомым только им краям, а иногда лениво текут по земле, словно отдыхая от тяжёлой работы. Но реки, которые видел Джонни, не неслись и не текли – они вскипали… и вскипали так, будто камни под ними всё нагревались и нагревались, а весь жар исходил из самой глубины планеты, из центра палящего ядра.
Реки становятся красными. Они заполняются кровью.
Сон никогда не изменялся, так что к концу месяца Джонни уже знал, после чего проснётся ранним утром – мокрый от пота и чувствующий биение сердца в собственном горле. Но тем не менее ужас не ослабевал, а даже наоборот – с каждой последующей ночью сон проникал в сознание глубже, задевая самые чувствительные рецепторы мозга. Всё происходило по одному сценарию, что был написан каким-то психом. Минута за минутой, час за часом – время сливалось в этом сне во что-то вязкое, неприступное, что никак нельзя понять.
И детали… самым ужасным были детали. Они впивались в глаза, во весь голос крича, что всё происходит по-настоящему.
Первыми появлялись камни. Острые, неприступные, угрожающие порвать твою плоть и выпустить кровь наружу…окрасив реки красным. Потом Джонни начинал подниматься (кто-то повалил его; он не мог этого знать, но тем не менее знал), в этот момент его колени всегда с хрустом распрямлялись, после чего он выпрямлялся и, чуть пошатываясь, шёл вперёд. И только когда носки ног проскальзывали несколько метров, Джонни останавливался и с ужасом озирался вокруг, чувствуя, как воздух застревает в груди.
Он стоял на крутом склоне горы. Прохладный – но не приятный, нет, чёрт возьми, не приятный – ветер прижимал белую рубашку к телу. Перед Джонни, в нескольких шагах от него, простиралась огромная пропасть, которая затем перерастала в каменное, покрытое трещинами поле. И камень был красным. Небо было красным. Казалось, потолок мира облили кровью, и теперь пушистые, набухшие облака несли с собой крупные алые капли. Скоро начнётся дождь. Дождь из крови. И тогда реки станут красными.
Джонни стоял на крутом склоне горы и смотрел на яркую магму, что просачивалась из-под трещин. Уродливыми линиями они тянулись по всему полю, переливаясь отвратительным оранжевым цветом, и совсем немного не дотягивались до того, к чему теперь был прикован взгляд Джонни – к гигантской красной горе, вершина которой ласкала кровавое небо. Гора возвышалась над всем миром, и луч жаркого солнца, пробивающийся сквозь грозные облака, вклинивался в центр горы и разрубал её пополам. Контуры склонов чётки виднелись на алом фоне и внушали ужас – Джонни видел на них каждую травинку, каждую обломленную веточку, что была окрашена кровью. Он понимал, что стоит на точно такой же горе, что за его спиной второй луч прорезает острые камни и вгрызается в ядро Земли, но всё равно не мог оторвать взгляд от противоположной горы. На миг в голове всегда промелькивала одна и та же мысль: «Пара шагов. Всего пара шагов, и я провалюсь в неизвестность. Меня встретит могила. Меня встретит кровь. Меня встретит ад».
Вдали играли колокола, звон которых предвещал Апокалипсис. К кровавому небу взлетела стая воронов, и в клюве каждого из них был мёртвый птенчик. Чёрные крылья прорезали воздух. Крики разносились по неизвестной долине. К подножию горы подходили тени волков. Джонни ясно слышал, как мягкие подушечки лап царапались об острые камни. Шерсть волков переливалась огнём, уходящим под самую кожу. Пламя играло на хвостах и превращалось в уголь на чёрных мордах, глаза на которых утопали в жаре. Главарь волков сжимал меж зубов ещё дёргающегося кролика. Хрустнули кости. Выплеснулась кровь. Джонни содрогнулся. Земля сотряслась.
Луч в горе становился всё ярче. На этом моменте – когда стая воронов терялась в наполненных каплями крови облаках – во сне всегда начинали стучать барабаны. Изнутри, из-под дрожащей земли. Магма выплёскивалась из трещин при каждом ударе. Волки подхватывали её налету и…смеялись. Джонни слышал их булькающий смех.
Ноги подкашивались, но ступни будто вросли в красную землю горы. Она не хотела отпускать его, не желала отпускать его. Страх втягивался вместе с осквернённым воздухом и царапал горло. Джонни чувствовал, как по гортани течёт кровь, и хотел выплюнуть её, но не мог ничего сделать. Он лишь смотрел на простирающийся перед ним ад.
И тогда… после того, как волки перегрызли друг другу глотки под удары барабанов… откуда-то издалека доносился шум текущих волн. Они приближались… приближались как годы старости, стремительно и незаметно. И ещё до их появления на каменном поле, Джонни понял, какими будут реки.
Реки будут красными. Реки становятся красными от крови, что так обильно стекает с кончиков пальцев.
На этом моменте колени всегда подгибались и ударялись об землю, пока глаза наблюдали за тёмными щупальцами, что тянулись к огромной, возвышающейся над всеми горе. Реки вгрызались в камни и подминали их под себя, но тут же получали отпор. Камни раскаливались, вскипали, и на поверхности рек тут же появлялись пузыри. Над ними начинал клубиться пар, и вскоре он уже прятал за собой гору и трупы волков, которые наполовину в трещины утащила магма.
И когда из-под глубин рек взвизгивали женщины, Джонни просыпался.
Но только не сегодня, только не этой ночью. Этой ночью сон продолжился, и когда в мозг ворвалось осознание этого, всё внутри заполнил страх. Клубами чёрного дыма он заполнял лёгкие и разливался по венам обжигающей магмой. Ужас сковал кости и впился в них острыми зубами, которых испугался бы самый сильный дикий зверь. Сегодня реки продолжали течь и бороться с горячими камнями, что злобно, яростно шипели на весь мир! Джонни старался не дышать, не вдыхать аромат крови, но она силой протиснулась в нос и отдалась металлическим привкусом во рту. Что будет дальше? Почему эта чёртова гора становится всё ярче и ярче?!
Джонни попытался встать, но его согнутые в коленях ноги даже не дрогнули. Ни одна мышца не дрогнула, все они окаменели, пока каждую из них омывала оранжевая магма. И в это сне – в этом продолжении ужасного сна – реки всё-таки коснулись подножия горы. Как только это произошло, чьи-то пальцы мягко коснулись плеча.
– Красиво, правда?
Голос принадлежал мужчине. Улыбающемуся мужчине. Джонни не мог этого знать, но он ЗНАЛ, что волосы у этого мужчины чернее угля.
– Вид завораживает – я всегда так говорю. Завораживает… какое интересное слово, не находишь? Я бы даже сказал «замораживает», но мы в аду, а холода здесь не бывает. Только жар, жар и жар… Один чёртов жар, как обычно говорят люди.
Джонни не мог повернуть голову. Казалось, кто-то вставил в его шею сломанные шарниры.
– Эти реки напоминают мне щупальца. Огромного такого, знаешь, монстра. Например, Ктулху. Когда-нибудь читал Лавкрафта?
Нет, захотел шепнуть Джонни, но с его губ сорвался лишь сдавленный стон. И тем не менее тот, кому принадлежал этот ласковый голос, понял его, услышал его. Ад слышит всё, даже наши самые скрытые страхи.
– А жаль. Лавкрафт был хорошим собеседником, даже интересным. Мне нравилось болтать с ним ни о чём и одновременно обо всём. Таких людей мало… очень мало. Большинство из вас наполнены дерьмом, пытаются казаться сильными, но нихрена не понимают настоящее значение силы. Стоит их прижать, как-то напугать, показать им то, что они так боятся увидеть, как все они вдруг становятся слабыми, и их неимоверная силища куда-то исчезает. – Чужое дыхание стало ближе. Джонни ощущал его тёплое дуновение на своей коже. – Но у по-настоящему сильных людей есть определённый запах. Аромат. Я его чувствую. У Лавкрафта был такой запах. Пётр Первый пах так же, а Александр Македонский буквально фонил им за тысячу миль – вот почему он захватил половину тогдашнего мира. Этот запах невозможно подделать, но человек может его в себе создать, и меня, честно говоря, это поражает. Причём вы можете создать его в любом, в абсолютно любом возрасте. Сколько уже лет живу, всё не перестаю удивляться некоторым личностям. Но даже у самых сильных из них есть страхи. Страхи, способные сломать их стальной хребет.
Джонни увидел, как сбоку от него сел тёмный силуэт. Увидел свисающие с обрыва ноги и яркие блики на чёрных лакированных туфлях, отражающих сияние спускающегося с неба луча. На плечо Джонни легла чужая ладонь, и от одного этого соприкосновения – от одного этого контакта с потусторонним существом – сердце провалилось в пустоту. Из глаз потекли слёзы. Красные слёзы.
– От тебя пахнет так же, Джонни. Или, вернее будет сказать, Виталий, да? Хотя мама никогда не называла тебя по имени. Она называла тебя чмом. Помнишь?
Он помнил. Помнил, как с ювелирной точностью подделывал в школьном дневнике оценки, лишь бы мать опять не окрасила эти страницы его кровью. Помнил, как плакал в плечо подруге, когда на него внезапно напала истерика после десяти пропущенных звонков от матери. Он всё это помнил. Отец вбил в его память одну простую истину: пока ты мелкий, имеют тебя, а потом, когда вырастешь, уже ты начинаешь иметь других.
– И ты начал иметь других, Джонни. – Рука на плече сжалась, но боль не пришла. Казалось, пальцы состояли из мягкого пуха. – Ты вырос. Перестал быть маленьким мальчиком и стал взрослым, сильным мужчиной. И тогда в Петербурге появился маньяк, слухи о котором мгновенно расползлись по всему городу. Жители приходили в ужас, когда узнавали, что в Таврическом саду нашли тело изнасилованной девушки. И не просто изнасилованной, а лишённой плоти на своих бёдрах. Их просто…съели. Правда ведь, Джонни? Их съели?
Это была правда. Ту девушку звали Полина, она работала воспитателем в детском саду, здание которого было покрашено нежным розовым цветом. Полина… эта милая девушка, повстречавшая в одной из кафешек симпатичного молодого человека, стала его первой жертвой. Именно она возглавила список всех тех несчастных, кто повёлся на красоту голубых глаз.
– На трупе той девушки нашли ещё несколько следов зубов, и почему-то полиции так и не удалось найти обладателя этих секреций: слюны, крови и спермы. Поначалу ты был жутко неосторожен, Джонни. Жутко, жутко неосторожен. Но удача постоянно улыбалась тебе, поэтому ты так и не загремел за решётку. А может, тебе улыбалась вовсе не удача. Может, тебе улыбался дьявол.
После этих слов наступила тишина. Смолкли крылья улетевших воронов, сердце перестало стучать по костям. Всё вокруг утонуло в молчании, и только неугомонный ветер проходился по поверхности красных рек и просачивался меж камней, окрашенных чужой кровью.
– Маньяк продолжал держать город в напряжении. Несколько лет жители Петербурга опасались выпускать своих детей одних на улицу, хотя ни один ребёнок не стал жертвой кровожадного хищника. Он выбирал определённых женщин. Так, Джонни? Ты же помнишь, что каждая убитая была похожа на другую как две капли воды?
Он помнил. И боялся… боялся того, что скрывалось за этими похожими лицами, что поджидало его там, наточив острые зубы.
– Твоя мама была полненькой брюнеткой – пышечкой, как она любила говорить своим подругам. «Я не толстая, я пышная, чёрт возьми!» И хоть она лупила своего сына и била смертным боем, сексуальность её никуда не терялась. Ты же помнишь, Джонни, какой она была сексуальной? Помнишь, как тайком проникнул в её комнату, нюхал её трусики, зажал их зубами и начал рьяно мастурбировать? Помнишь, как бешено колотилось сердце, пока ты глубокой ночью стоял по центру комнаты, смотрел на эту спящую суку, которую ты называл «мамой», и передёргивал свой затвор, боясь, как бы капнувшая с кулака сперма не разбудила её? А потом, на следующий день, ты терпел её истерики и удары. Ненавидел её! Готов был изрезать разделочным ножом…и хотел трахнуть. Потому что их твоей головы никогда не вылезали эти бёдра.
По щекам скатывались слёзы. Они прожигали собой кожу, но Джонни не чувствовал боли – он полностью вернулся в воспоминания, как сбежавшие грешники возвращаются в ад.
– Все жертвы Петербургского маньяка были полненькими брюнетками с голубыми глазами, и каждую из них находили с откушенными бёдрами и сосками. Их так и не нашли, потому что маньяк всё проглатывал. Упивался кровью. Упивался криками…и кончал, когда лица женщин сменялись лицом матери.
Над горизонтом всплыло солнце. Оно обдало гору кровавым сиянием и растеклось у его подножия алой лужей, всё разрастающейся и разрастающейся. Реки примыкали к ней подобно голодным щенкам, что тянулись к груди своей матери.
– Она умерла от инфаркта, когда тебе было семнадцать. Ты должен это помнить, потому что испытал в тот день мощнейший оргазм. Такой, какой не испытывал никогда. И именно после этого дня город содрогнулся от ужаса, а позже некоторые брюнетки специально перекрашивались в другой цвет, ведь все уже знали, кого выбирает маньяк. Но никто не знал, ПОЧЕМУ он выбирает конкретно таких женщин. Никто не знал, какие отметины остались на теле маньяка и кто их оставил. Мама. Любимая мама. Ненавистная мама. Ненавидимая мама. И чертовски… чертовски сексуальная мама.
Джонни сглотнул накопившиеся слюни. Они лезвием прошлись по внутренней стороне горла, заставив стекать по ней тёплые ручейки крови.
– Но потом всё изменилось. Так резко, что аж дух захватывает! Любовь… в твою жизнь вклинилась любовь. Оказывается, и маньяк способен полюбить. Кто-то смог угомонить в тебе ненасытного зверя, которому было всё мало и мало, который наслаждался теми моментами, когда ствол пистолета вспарывал чужое нёбо. И звали этого «кого-то» Марго. Ты же ещё не забыл Марго, Джонни?
Нет, не забыл. Он до сих пор помнил её светлые волосы, что стелились по спине подобно лианам в диких джунглях. Помнил её сладостный голос, слыша который он, тридцатилетний мужик, замирал словно мальчик, впервые увидевший оголённые женские груди. Её глаза светились ясностью лета, переливаясь ярким зелёным цветом вокруг глубоких зрачков. Глядя на стройную фигуру Марго, можно было назвать её худышкой, но Джонни так не считал. Для него она была идеальна, и каждый изгиб её тела он чуть ли не боготворил, проводя по ним чуть дрожащими ладонями.
– Может, и сейчас ты этого не понимаешь, но она отличалась от всех твоих жертв. Очень сильно отличалась. Как и от твоей мамы. – Обладатель приятного голоса улыбнулся. Его улыбка просачивалась в словах – таких тяжёлых, что даже адский ветер не мог их подхватить. – Эта стройная блондинка, покорившая сердце маньяка, ничем не была похожа на его мать. И, наверное, поэтому ей удалось вытащить его из собственного кошмара, длиною в целую жизнь. Надо отдать тебе должное, Джонни, ты действительно смог завязать писюн узелком. Больше ни одного изнасилования, ни одного убийства, только семейная жизнь, счастье, радость и чёртова любовь! Да… жизнь стала налаживаться, дружище. Ты начал становиться лучше и уже почти не вспоминал о бёдрах своей мамочки, а вместо этого обнимал жену и прижимал её к себе, искренне веря, что всё будет хорошо. Прямо самая настоящая сказка, где в конце все жили долго и счастливо, не находишь? Но всё равно жители Петербурга ещё долго боялись того маньяка, слухи о котором никогда не смолкали. И притихли они лишь тогда, когда на свет появилась Линда.
Мышцы содрогнулись. По коже пробежали мурашки. Одно это слово – это имя – заставило сердце биться чаще, чуть ли не выпрыгивать из горла.
– Линда была лучиком солнца во всей твоей жизни. Настолько ярким, что затмила кромешную мглу твоего прошлого. Как приятно осознавать, что вместе с любимым человеком, вдвоём, вы воспитываете общего маленького человечка! Стал отцом… примерным семьянином… хорошим мужем и потрясающим любовником. Ты даже не задумывался, почему таз больше не устаёт при продолжительном сексе. Нет, не задумывался. Не хотел ворошить прошлое.
Пар над реками превратился в густой туман. Контуры горы, что будто была соткана из жёсткой человеческой плоти, расплывались за белой дымкой. И хоть от подножия горы Джонни отделяло каменное, покрытое оранжевыми трещинами магмы поле, он всё равно слышал биение небольших кровавых волн о красные камни. Словно они целовались, словно доказывали, что и в аду могут быть страстные поцелуи.
– Целоваться всегда приятно, дружище. Приятно целовать дочку перед школой, желая ей получить побольше хороших оценок. Целовать жену, завязывающую тебе галстук перед работой, потому что ты до сих пор не научился это делать. Поцелуи – это как маленькие соприкосновения человеческих душ. Я говорю про искренние поцелуи, если что. Люди даже не подозревают, какой бешеной энергией обладает это простое действие – слияние двух пар губ друг с другом. Но я-то вижу, я чувствую, как их души в этот момент ласкают друг друга. Это, по правде говоря, до сих пор удивляет меня. Вас, людей, никогда полностью не изучишь. Вы всё время выдаёте новые фокусы! – Рука скользнула по плечу и приобняла его, прижав Джонни к мощной груди. Сквозь белую рубашку (в которой в тот день я собирался на работу) он почувствовал грубость светлого пальто. – И хоть ты целовал Линду каждое утро перед тем, как Марго уводила её в школу, всё же она не получала должного от тебя внимания. А надо было, ведь тогда бы она…
– Нет! – Шёпот наконец сорвался с его губ. Мертвецки-синих, холодных губ. – Пожалуйста, остановитесь! Я не…
– Ты выдержишь, дорогой, потому что уже проходил через это. Ты же помнишь третью кабинку? Эту чёртову третью кабинку, в которой она повесилась? Должен помнить, потому что после этого в общественных туалетах та никогда не заходил в третьи кабинки. Даже боялся взглянуть на них, потому что вдруг там, над опущенной крышкой унитаза качаются тёмненькие туфельки, надетые на маленькие детские ножки?
Оно натирает, папа! Оно очень сильно натирает!
– Если бы ты хоть иногда просматривал её тетради, то заметил бы, как часто на полях она играла в «Виселицу». И обратил бы внимание на то, что ни одно слово так и не было разгадано. – Обладатель приятного голоса рассмеялся. – Девочке всего восемь лет, а она вешается в школьном туалете! Восемь лет… и что же такого могло возникнуть в её голове, что аж заставило сотворить с тобой такое? Ты не думал об этом, Джонни?
Реки продолжали целовать подножие горы – так, как любящие отцы целуют своих дочерей перед походом в школу.
– С Марго вышел громкий развод, который тебе, наверное, никогда не забыть. И после всего этого ужаса в славном городе Петербурге вновь объявились мёртвые полненькие брюнетки с обкусанными бёдрами и изнасилованные так, что в их задний проход въехали бы три фургона. Жители вновь содрогнулись в ужасе. Монстр, который – как все думали – исчез, вдруг вернулся…и принялся за охоту.
Теперь реки не просто целовали гору. Теперь они вгрызались в неё, а залитые кровью камни истошно шипели – Джонни слышал, как между ними вскипает безумный страх.
– После распада семьи Джонни вновь занял трон. Пропал Виталий – точно так же, как и в подростковом возрасте, когда в один прекрасный момент в корзине с грязным бельём ты нашёл мамин лифчик. Ты потерял лучик света по собственной вине. «Папочка, посмотри мой рисунок! Посмотри, как красиво я нарисовала вас с мамой!» И что ты тогда говорил? Ты отвечал: «Подожди, не мешай мне работать, вечером всё посмотрю». И не смотрел… И не слушал. Она же говорила тебе, как сильно её обижают одноклассники. За эти отвратительные кривые зубы! О, в какой уже раз убеждаюсь, что дети – один из самых жестоких видов людей. И именно потому, что никто из них ещё не привык скрывать лица за масками. А лица у большинства…страшнее самой смерти. – На мгновение хватка чужой руки на плече ослабла, но лишь на мгновение. – Твоя дочь знала об этом и хотела рассказать обо всём своему папочке, потому что маме рассказать она боялась. Так уж вышло, в раннем возрасте девочки почему-то больше доверяют отцам. Любящим отцам.
– Я её любил.
– А кто ж спорит? Я уверен, ты любишь её и сейчас. Готов отдать своё сердце, лишь бы её вернуть.
– Да! – Это была чистая правда. Джонни хоть сейчас бы разорвал себе грудную клетку, разбил рёбра и вырвал сердце наружу, если это хоть на пару минут вернуло бы Линду в мир живых. И тогда (клянусь! клянусь! я обещаю!) он посмотрит все её рисунки, всегда будет разговаривать и проводить с ней столько времени, сколько она захочет!
Господи, Линда… Родитель не должен видеть похороны своего ребёнка.
– Ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Только честно, ладно? Вот скажи, дружище, тебе нравится это место?
– Нет, – мигом ответил Джонни. Он попытался добавить что-то ещё, но пальцы страха сжали горло так сильно, что больше ни одно слово не сорвалось с губ.
– Можешь про себя называть его адом, хотя я бы не стал. Всё-таки у каждого человека свой ад, все ужасные декорации придумывает он сам, мне даже ничего не остаётся делать, представляешь? Но всё равно вот это, – чужая мужская ладонь указала на тянущиеся к горе кровавые реки, – довольно жутковато. У тебя неплохая фантазия, Джонни. Думаю, это наверняка передаётся по наследству. Ты же не хочешь, чтобы твоя дочь постоянно переживала свой ад? Ад в третьей кабинке, в ужасной третьей кабинке, с которой продолжился твой кошмар. А сам ты будешь вечно стоять здесь, не в силах решиться сделать шаг в сторону, потому что всё вокруг залито красным – кровью твоих жертв. Ты желаешь такое будущее себе и Линде? Желаешь?
– Нет… Я…не хочу.
После этих слов кровавое солнце, что растекалось у подножия горы, улыбнулось и засияло ярче, обдавая всё вокруг алым светом адского заката.
– Тогда слушай меня, Джонни. Если желаешь лучшего для своей дочери, слушай меня очень внимательно, чтобы ты не забыл всё после того, как проснёшься. У меня есть к тебе лишь небольшая, даже крохотная просьба. Я надеюсь, ты мне поможешь.
И Джонни слушал, стараясь запомнить каждое слово, произносимое таким приятным и одновременно пугающим голосом.
Голосом самого Дьявола.
