Даниил Юлианов
Слишком живые звёзды 2
Глава 11
Жар и холод
Подглава 1
Маленький птенчик
Он не хотел идти домой.
Как только из-за угла показалась дверь их подъезда, на Женю тут же навалился страх. В свои четырнадцать с половиной лет он успел прочувствовать весь спектр негативных эмоций: начиная от сжирающей изнутри ярости и заканчивая чем-то, что девчонки в его классе называли депрессией. По их словам, это нечто ужасное. Они резали себе вены (или делали вид, что резали), жаловались на такую тяжёлую жизнь и утопали в постоянной грусти, вероятно, размышляя над трагедией собственной судьбы. Женя лишь ухмылялся, смотря на это. По его венам ни разу не проходило лезвие, хотя жизнь этих маленьких принцесс-грустняшек казалась ему сказкой. У них хотя бы были семьи, родители, дом. А у него было только здание, в котором жили люди, называющие себя его родителями. У него был огромный серый прямоугольник с десятками грязный окон, но никак не дом. О доме могли писать только в книжках или показывать в фильмах, но и то все эти выдумки – сплошное враньё. Женя не понимал главных героев, тянущихся обратно к семье. Женя не понимал, что такое семья. Сборище каких-то придурков, мучающих друг друга изо дня в день. Люди вместо того, чтобы жить нормально, по одиночке, решили портить себе жизнь связыванием своей судьбы с чужой. Звучит как бред сумасшедшего, а ведь это правда. На улицах Петербурга не раз на глаза попадались счастливые (ага, счастливые, посмотрю на вас через пару лет) молодожёны, сияющие как летнее солнце. Их улыбки бесили Женю, выводили его из себя, потому что сам он не мог так улыбаться. Улыбка…
Ещё одна хрень, придуманная людьми.
В четырнадцать лет все относятся к тебе как к ребёнку, словно ты действительно нуждаешься в чьей-то заботе. Женя давно понял, что в этом мире предоставлен только сам себе и вёл себя (или старался вести себя) уже как взрослый. И когда другие взрослые относились к нему как к какому-то несмышлёнышу, его так и подмывало выбить зубы этим умникам, повидавшим всю жизнь. Необузданная ярость, вечная злоба стали его лучшими подругами. Он заводился с одного крика вороны, пролетевшей над головой. Мог накинуться на одноклассника, случайно задевшего его плечом, и только более десяти человек могли оттащить Женю от уже поваленного противника. Он дышал гневом. Вдыхал его поры, когда заходил в дом, и единственным местом, где он мог полностью (или хотя бы частично) очистить свою душу, был спортзал.
Входил он туда, конечно же, не по абонементу.
Женя попадал в мир тяжёлых тренажёров и звенящих цепей через окно, глубокой ночью, когда мать и отец спали и даже не подозревали о том, что их сын где-то пропадает. Окружающий мир был адом, зал единоборств – чистилищем. Там разбивались кулаки, там очищалась душа, там он чувствовал себя хорошо, падая на пол без сил, выжатый донельзя.
Наверное, именно в эти моменты Женя был больше всего приближен к «счастью».
Но было и ещё кое-что. Всё же и в самой тёмной мгле найдётся место пятнышку света, верно? Не может тебя постоянно окружать тьма – где-то да должно засиять солнышко, пусть и слабенько, пусть и ненадолго.
Этим солнышком была Елена Николаевна, его учительница английского языка, лучший человек во всей его грёбанной жизни. Часы, проведённые в её классе, казались Жене раем, ради которого стоит жить. Экскурсии, что она организовывала классу по городу, хотелось переживать снова и снова, ведь как приятно было рядом с ней находиться! Всё хорошее, что только было в Жене – исключительно её заслуга. Один раз, на перемене, в разговоре с Еленой Николаевной, он назвал её мамой, после чего обнял – впервые обнял женщину да и человека в принципе. Она сказала, что ей, конечно, очень приятно, но лучше так не говорить, потому что у Жени есть своя мама и свой дом.
Он ответил, что у него нет ни того, ни другого.
И вот сейчас перед ним находилась дверь, за которой был обосанный, провонявший говном подъезд. А на лестничной площадке была ещё одна дверь, открыть которую тяжелее, чем, например, в ад. Там уж точно получше.
Женя подошёл к серой скамейке, снял почти пустой рюкзак (учебники он перестал носить с шестого класса) и достал украденный из магазина батончик, обещавший подарить ему райское наслаждение при первом же укусе. Вскоре он начал медленно таять во рту, и хоть наслаждение было далёким от райского, всё же было приятным. Ну хоть что-то приятное за день помимо пяти полученных двоек, вместо обычных шести. Так Женя даже сможет стать троечником, но если это и не случится, то насрать. Школа была таким же бочонком с дерьмом как и дом. Ну, конечно же, не считая Елену Николаевну. Вот она действительно доставляла райское наслаждение.
Закончив с батончиком, Женя взял рюкзак и зашёл в подъезд, от аромата которого хотелось только одного – сдохнуть. Единственная работающая лампочка освещала испачканные маркером стены кислотным жёлтым цветом, что будто бы издевался над глазами. Подошвы кроссовок (тоже краденных) размазывали бычки от сигарет по полу, иногда вляпываясь в чужую харчу. На втором этаже кого-то, судя по крикам, убивали. На третьем этаже чья-то жена за что-то отчитывала мужа, пока на фоне её звонкого голоса истошно верещал малыш. Ко всему этому шуму Женя давно привык, а потому не заметил, как женские крики резко прекратились после глухого удара.
Вскоре он подошёл к хлипкой деревянной двери, выбить которую смог бы даже самый дохлый дохляк. Обхватил ладонью ручку, достал из кармана ключи, и только когда они громко звякнули, в голове ярко вспыхнула мысль:
Может, это кошмар?
На мгновение Женя замер и почувствовал дуновение прохладного ветерка, хоть в подъезде и царствовала жара. Чьи-то холодные пальцы коснулись его плеч, и сам он, стоя перед дверным проёмом, один на лестничной площадке, ощутил себя как будто в двух местах одновременно. Через секунду мир вновь принял привычные очертания.
Ключ провернулся в замке, дверь податливо открылась.
Женя вошёл в квартиру, каждый уголок которой уже выучил наизусть. Эти обшарпанные стены слышали многое. Были бы у них уши, то они завяли бы при первой же семейной ссоре, а таких случалось по несколько раз на дню. Крики и гнев – вот что всё время заполняло воздух в этой квартире помимо запаха тёмного пива. Многие в классе Жени приглашали друг друга к себе в гости, судя по улыбкам, в других домах и вправду всё было замечательно, раз их владельцы не стеснялись показывать их другим. Но Женя… Он вновь заливался злостью, потому что хотел – хотел! – пригласить кого-нибудь к СЕБЕ домой, но сразу же понимал, что даже бездомный и неверующий перекрестится, прежде чем войдёт в их квартиру.
На одном из уроков английского языка (о, эти славные часы, проведённые рядом с такой тёплой улыбкой!) Елена Николаевна объясняла разницу между двумя словами – «house» и «home». И то, и то переводится как «дом», но при этом оба слова, как ни странно, имеют разные значения. «House» обозначает здание или что-то такое, в чём ты живёшь, спишь и проводишь большую часть времени. По-простому, это постройка, в которой ты проживаешь. А «home» – это тоже дом, но… но здесь он имеется в виду как место, в котором тебя всегда ждут близкие люди, придя в которое ты можешь расслабиться, и как сказала Елена Николаевна: «Там царствуют любовь и гармония».
Что ж, может быть, у Жени и был house, но никакого home точно. Им здесь даже и не пахло. Ни им, ни любовью, ни гармонией – лишь затхлой мочой и пивом, аромат которого перемешался с мужским пердежом.
Женя прошёл мимо гостиной (одновременно и комнаты родителей), не удостоив отца даже взглядом. Тот буркнул что-то вроде «Привет», но так и остался проигнорированным. Пусть сидит дальше и захлёбывается своим пивом; если действительно так уж хочет с ним поздороваться, то соизволит оторвать жопу и протянуть руку.
Тюлень. У меня не отец, а грёбанный тюлень.
Женя зашёл в свою крохотную комнату и бросил рюкзак на не заправленную кровать, после чего сам улёгся на неё, не переодевшись. Мать сейчас была на работе, где ей самое место, так что волноваться ближайшие два-три часа было не о чем. До вечера он мог отдыхать, а потом из Внешних Земель вернётся старая колдунья и начнёт высасывать кровь, а заодно и нервную систему (так же, вроде, она называется?)
Стены комнаты украшали постеры с Человеком-пауком, вырванные из краденых журналов. На особо крутые Женя даже накопил и попросил женщину в ближайшей типографии распечатать несколько постеров, после чего заплатил.
И да, это того стоило. Заход в свою комнату, Жене становилось чуть легче, потому что его встречал Человек-паук. Над кроватью он пролетал над Тайм-сквер (когда-нибудь я обязательно там буду!), сражался с Зелёным Гоблином на Бруклинском мосту, а у самой подушки, стоя на коленях, держал на руках светловолосую девушку с закрытыми глазами и полуоткрытыми губами – Гвен Стейси. Опять любовь… Даже Питер Паркер испытывал это странное чувство.
Может, оно и вправду существует?
На дверце шкафа был повешен стоп-кадр из одного фильма, что сумел запасть в сердце Жени, кажется, на целую вечность – «The Amazing Spider-man». На нём вся красота, вся грациозность сосредоточилась на силуэте паучка, пойманного фотографом на фоне крупной серебристой луны. Желтоватые линзы отражали яркое сияние, пока веб-шутер на руке загорался красным, готовясь выстрелить паутиной. Этот постер…приносил райское наслаждение. Смотря на него, Женя представлял себя в самодельном красно-синем костюме с эмблемой паука на груди. Когда наступает ночь, он надевает его и выходит на защиту города, громя преступников и вселяя в них ужас. От одного только взгляда на эти узковатые линзы бандиты невольно вжимаются в стену и начинают клясться, что больше никогда не переступят грань закона. А потом, ближе под утро, он спит на крыше одного из нью-йоркских небоскрёбов, после чего вновь становится Евгением Бравцевым и идёт в типичную американскую школу, где никто не знает тайну его личности.
Может, только ясноглазая Гвен, сидящая за второй партой.
Это был любимый постер Жени, обогнавший по крутости все остальные. И даже мать знала их святость. Даже она не смела прикоснуться к его плакатам, потому что рёв, однажды вырвавшийся из груди Жени, когда её пальцы только дотронулись до дешёвой бумаги, так напугал её, что больше она никогда не притрагивалась ни к одному из изображений Человека-паука в их house.
Женя растёкся по кровати и, закрыв глаза, выдохнул прошедший день. Его мышцы расслабились, обмякли и отдались той силе, что уводила мысли далеко прочь.
– Я сегодня поступил так же, как поступил бы и ты. – Он говорил в пустоту, молчаливым постерам, обладающим одним отличным качеством – они слушали и не перебивали. – У меня, конечно, нет суперспособностей, но я всё же проучил того мудака. Он делал то же, что и Флеш Томпсон – обижал слабых. Они, как всегда, одной толпой стали травить Серёжу, а он ответить им не мог, потому что их было слишком много. Но меня… – Женя рассмеялся и сцепил руки за головой. – Меня это не остановило. Мне, естественно, записали замечание, вызвали родителей в школу – они всё равно не придут, – но зато теперь никто Серёжу трогать не будет. Потому что нужно бороться либо с равным себе по силе, либо с более сильным. Ты же тоже защищаешь слабых, Питер. Вот и я как ты. Только меня, к сожалению, не кусал паук.
Питер ничего не ответил, лишь продолжал сражаться с Доктором Осьминогом и Хобгоблином.
– Хотел бы я хоть раз испытать то, что ты испытывал к Гвен и Мэри Джейн. Любовь… – Женя произнёс это слово медленно, позволив ему заскользить по нёбу и губам. – Влюблённость… Одна херня. Всё равно и то, и другое – авторские выдумки, не более. Да даже если представить, что…
Дверь открылась, и в комнату вошёл отец – робко, молча, как всегда передвигался по их house.
Он лишь коротко взглянул на Женю и подошёл к подоконнику, что скрывался за грязными, давно не стираными занавесками. Там стояли две банки пива – белые как снег, с красными, будто сочащимися кровью крупными буквами. Отец взял одну из них, открыл и поплёлся к двери, волоча по полу тапки, просто выводя из себя этим шарканьем!
– Желаю не подавиться. – Женя увидел, как лысеющая голова повернулась в его сторону и замерла, словно он сказал что-то из ряда вон выходящее. – Алкоголь плохо влияет на мозг, но думаю, тебе ничего не грозит.
Карие (такие же как у меня) глаза какое-то время не отрывались от лица Жени. Какое-то время… Потом они как обычно опустились вниз и заскользили по полу, пока сам отец вновь начинал идти к двери. И что-то в его движениях, в его поникших плечах, сутулой спине, в еле плетущихся ногах так сильно взбесило Женю, что он мгновенно почувствовал, как загорается гневом лицо.
– Ничего не хочешь мне сказать? Хотя бы отругать или сделать чёртово замечание, а? – Он вскочил с кровати и перекрыл отцу проход, чуть не расплескав его пиво. Они встали вплотную друг к другу, окружённые яркими плакатами с Человеком-пауком. – Мне вот интересно, это ты женился на мое матери или она заставила тебя?
– Дай мне пройти.
– Господи, так ты ещё и разговаривать умеешь! – Женя натянуто рассмеялся, и хоть с его губ слетали смешки, сам он чувствовал подступающие к глазам слёзы. – А я всё время думал, что у тебя язык в жопу засунут. Оказывается нет! Ты что-то да можешь говорить.
– Дай мне, пожалуйста, пройти.
– Зачем? Будешь пить дальше своё грёбанное пиво? А потом, когда и эта банка опустеет, вернёшься сюда за новой, да? – Его подростковый голос, лишь недавно начавший ломаться, сейчас предательски скакал по всем частотам. – Потом придёт мать и опять начнёт меня херачить, а ты так и будешь сидеть в кресле и делать вид, будто ничего не замечаешь. Будто ничего не замечаешь! А ты бы уже давно мог поставить её на место! Почему ты прогнулся под неё?! Какого хрена ты так долго позволяешь ей бить меня?!
– Сынок, послушай…
Женя со всей силы ударил по банке с пивом, тем самым швырнув её в стену. Пена и вся жидкость тут же хлынули на пол, пока отец пытался понять, что руки его теперь пусты. Не вынося это тупое выражение лица, Женя схватил отца за грудки и прижал к стене, надеясь хоть как-то спровоцировать это бесхребетное существо. Но даже здесь оно подалось как обычный мешок с дерьмом.
– Почему ты такой? – Голос дрожал, мышцы вибрировали, слёзы держались на самых краях глаз. – Почему ты такая тряпка? Ты же сильнее её! Ты запросто можешь остановить её, когда она меня бьёт! Но вместо этого ты всё свободное время сидишь перед телевизором и давишься пивом! Ты… ты сожитель, а не отец. Даже жену свою успокоить не можешь! Дешёвая подстилка – вот кто ты. Запомни эти два слова – именно так тебя и следовало назвать.
Пальцы разжались и отпустили футболку. Может, хоть сейчас он покажет характер? Может, сейчас он наконец почувствует, что между ног у него что-то звенит, и поймёт, что он мужчина? Может, сейчас именно тот момент, когда в его мозгу должно что-то переключиться и показать, что собственный сын ненавидит отца, а жена подмяла его под себя, забыв о каком-либо достоинстве? Неужели это тот самый час, та самая секунда? Женя смотрел в карие глаза, которые были точно копией его собственных, и пытался найти в них хоть каплю чего-то достойного, чего-то такого, за что можно было бы уважать.
И вроде в них что-то промелькнуло. Что-то похожее на…смелость?
– Позволь мне вернуться в комнату, Женя. Пожалуйста.
«Пожалуйста»… Долбанное «пожалуйста»… Он не мог даже отдать приказ своему сыну, не то что сказать что-то против слова жены! Стыд снова начал обжигать рёбра, накатывать горячими волнами на лицо, но сильнее всего пылал именно гнев. О да… это такое знакомое чувство вновь вспыхнуло в нём ярким пламенем, доходящим до самых кулаков. Этот человек, что стоял сейчас перед Женей, был его отцом. Биологическим отцом. И именно от осознания этого факта ему становилось тяжелее сдерживать себя, потому что он не мог – не мог! – быть похож на эту жалкую, вжавшуюся в стену тряпку!
Я не твой сын. Я совсем, совсем другой.
– Она же что-то в тебе нашла, раз вышла замуж. Чем-то же ты её зацепил, только вот я никак не пойму чем: ни деньгами, ни красотой, ни харизмой, вообще ни чем! – Его голос совался на крик, что граничили между басом и писком. Шея напряглась, на покрытой прыщами коже выступила вена. – Ты мне не отец. Я тебе не сын. Я отказываюсь верить, что между нами есть хоть что-то общее.
– Хорошо. – Узкие, такие отвратительные губы слегка тряслись. – Я хочу вернуться в комнату. Можно я уйду? Пож…
– ЗАТКНИСЬ! – Женя ударил ладонью в паре сантиметров от лысеющей головы, жаждая проломить стену и на хрен разрушить всё здание, чтобы его больше никогда не видеть! – Хочешь уйти – уходи. Но ещё хоть раз скажешь своё «пожалуйста», я точно сорвусь. Это не угроза, а обещание.
Пересилив себя, он сделал несколько шагов назад. Случайно пнул банку с пивом и почувствовал, как в носок попало что-то холодное, растекающееся по всей ступне. Несколько секунд они с отцом молча смотрели друг на друга, пока всё вокруг было залито тишиной. Наконец он шелохнулся, потом чуть дёрнулся и аккуратно шагнул вперёд – с такой осторожностью, будто шёл по минному полю. Бросив один краткий взгляд на Женю, он поплёлся прочь из комнаты. Даже не проронил ни слова. Ни слова! Его сын буквально вылил на него грязь, а он даже не смывает её! Нет. Нет, нет, это не может быть его отец. Он прогибался под всё, что только двигалось, и мог наорать только в очень, очень редких случаях, если сильно напьётся, и гнев его будет выливаться только на экран телевизора. Конечно! Жены он боится пуще конца света.
Слабак… Чёртов слабак!
Женя посмотрел на валяющуюся под ногами банку и схватил её, после чего со всей силы кинул вслед уходящему отцу. Она пролетела мимо, разминувшись с головой на пару сантиметров, и врезалась в дверь. Оставшееся внутри пиво расплескалось по коридору, украсив его блестящими каплями. Если бы Женя взял чуть левее…то, быть может, смог бы заставить выйти разгневанного зверя из своего отца, которому чудом удалось создать семью.
Создать удалось, а вот поддерживать – нет. И тут ты показал себя неудачником, папа. Полнейшим лузером, об которого жизнь вытирает ноги.
Женя, всё ещё пытаясь угомонить в себе ярость, сел на кровать и прижал дрожащие руки к лицу, оставив глаза открытыми. Со своей комнаты он видел входную дверь, около которой и растекалась небольшая лужица пива. Отец уже начал мочить швабру, чтобы побыстрее убрать это безобразие, ведь какой же недовольной будет наша мама! Она всегда во всём права, и никто на свете не смеет перечить ей! Слово её – закон, ибо покарает её взгляд неверных и непослушных, так что не будьте такими! Не будьте! Соблюдайте тишину и подчиняйтесь нашей маме, ведь другого выбора у вас нет!
– Я ненавижу свою семью. Ненавижу тебя, папа, и тебя, мама. Если вы оба вдруг…
В двери провернулся ключ. Через секунду она открылась.
Женя замер, уставившись в конец коридора. Волосы на загривке выпрямились, а зубы прижались друг к другу до боли в челюсти. Узкая полоска кисло-жёлтого цвета расширялась, дверь открывалась, и уже через несколько тяжёлых вдохов Женя увидел шагавшую к нему мать. БЫСТРО шагавшую к нему мать. Она чуть ли не бежала, проходя мимо гостиной, и остановилась только тогда, когда добралась до своего сына. Её пальцы мигом схватили чёрные волосы и дёрнули вниз с такой силой, что резкий крик вырвался из Жени, почувствовавшего дикую боль. Он попытался встать, но давление матери, оказываемое на него, оказалось куда сильнее. Он мог бы вцепиться в её руку, освободиться и дать отпор, но… но…
…он боялся. Боялся до дрожи, до мёртвого кома в горле.
– КАКОГО ХРЕНА ТЫ ОПЯТЬ ПРИНЁС ЗАМЕЧАНИЕ?! – Её рука вновь дёрнулась вниз, вырвав несколько волос из кожи. – СКОЛЬКО РАЗ Я ТЕБЕ, СУЧЁНКУ, ГОВОРИЛА, НЕ ПОЛУЧАТЬ ЗАМЕЧАНИЯ?! МЕНЯ СНОВА ВЫЗВАЮТ В ШКОЛУ! – На миг она разжала пальцы, но только для того, чтобы зарядить Жене мощнейшую пощёчину. Звонкий шлепок разнёсся по квартире, и, наверное, его услышал целый мир. – ИДИОТ! ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПОНИМЕШЬ С ПЕРВОГО РАЗА?! ПОЧЕМУ У ВСЕХ ДЕТИ КАК ДЕТИ, А У МЕНЯ ВОТ ЭТО?!
Он боялся поднять голову. Боялся посмотреть в её страшные глаза, потому что знал, что не сможет сдержать взгляд и разрыдается. То, как она кричала… То, как она называла его… От всего этого хотелось бежать.
Женя неслышно прошептал:
– Лучше б я не родился.
– ЧТО МНЕ ТЕПЕРЬ ГОВОРИТЬ ТВОЕЙ УЧИТЕЛЬНИЦЕ, А? МОЖЕТ, ТЫ МНЕ СКАЖЕШЬ, МЕРЗАВЕЦ? МОЖЕТ ТЫ, СКОТИНА?! – Её сумка, нагруженная Бог знает чем, врезалась в затылок Жени. Он даже не шелохнулся – всё так же продолжал молча сидеть, блестящими глазами рассматривая пол. – ПОЧЕМУ ТЫ ПОСТОЯННО ПРИНОСИШЬ ПРОБЛЕМЫ В НАШУ СЕМЬЮ! ХОТЬ БЫ РАЗ ОБРАДОВАЛ НАС! ТЫ ПРОСТО ОДНА! БОЛЬШАЯ! ПРОБЛЕМА!
Наконец она развернулась и направилась к гостиной – всё той походкой злой ведьмы, вечно куда-то спешащей. Когда её шаги смолкли, Женя медленно встал, подошёл к двери и закрыл её. Снова сел на кровать. Снова прижал руки к лицу.
Мир всё-таки поплыл. Чёрт… Он не хотел плакать, – возненавидит себя, если заплачет! – но слёзы не переставали подкатывать к глазам. Они были лишними, они были нужными. Грудь вновь начал заполнять гнев, но уже других оттенков – не тот, что полыхал при виде отца, нет. Этот гнев пожирал только то, что было внутри, он не мог выплеснуться наружу. Потому что снаружи была мать, а уж она то подавит этот гнев и вернёт его обратно с удвоенной силой. И будет кричать.
Господи, как она кричит…
ПОЧЕМУ У ВСЕХ ДЕТИ КАК ДЕТИ, А У МЕНЯ ВОТ ЭТО?!
«Вот это»… Именно она назвала его Евгением (мнение отца при выборе, конечно же, не учитывалось), но за всю свою жизнь – сколько Женя себя помнил – родная мать ни разу не обращалась к нему по имени. Как бы хотелось иметь рядом с собой хоть одного человека, который без насмешки или злости сможет произнести эти простые четыре буквы: «ЖЕНЯ».
Или Женечка. Мягким, тёплым голосом, что заставит растаять сердце с первой секунды.
ТЫ ПРОСТО ОДНА! БОЛЬШАЯ! ПРОБЛЕМА!
Он тихо заплакал, прикрывая рот ладонями. Слёзы потекли по горячим щекам, одна из которых до сих пор пылала от полученного удара. Слишком, слишком всё это неправильно. Должно быть как-то по-другому. В доме должен быть порядок, так? К нему должно тянуть, верно? Он должен быть home, а не house. Не house! Почему другие могут скучать по дому, а он не может? Почему ему становится стыдно, когда весь класс начинает разговаривать о своих родителях, явно нахваливая мам и пап. А он… Он просто злится, краснея и сжимая кулаки.
Дом… Что за странное слово?
Женя встал и подошёл к небольшой тумбочке. Аккуратно поднял её, достал сложенную вчетверо спортивную сумку (от охранника тогда пришлось бежать. Он чуть не поймал его, когда эти чёртовы рамки вдруг запищали) и раскрыл её. Посмотрел на короткие чёрные шторы, обтягивающую фигуру синюю футболку и окровавленные эластичные бинты, что наматывались на кисти перед ударной тренировкой. Одна слеза упала на них, растворившись в бледно-красной ткани. Другая упала на поверхность кроссовки, слегка выглядывающей из спортивной сумки. Тренировка… Спортзал закрывался лишь через несколько часов, но за это время можно наткнуться на пару уличных драк, а вот там оторваться можно по полной! Намного приятнее, чем сидеть здесь и выслушивать комплименты.
Женя взял бинты в правую руку, посмотрел на запёкшуюся на костяшках пальцев кровь и положил бинты обратно. Быстро застегнул сумку и отбросил в сторону, после чего сразу же вышел из комнаты. Последний всхлип утих, когда он добрался до гостиной и, встав в дверном проёме, сказал:
– Мам, можно задать вопрос?
Она как раз разговаривала с отцом (о чём с ним можно разговаривать?), наклонившись над ним, ведь сам он продолжал сидеть в уже продавленном задницей кресле. Как только до неё донеслись слова, она выпрямилась и развернулась всем телом, которое забыло о физической культуре со времён школы.
Её глаза сочились злостью, такой знакомой самому Жене.
– Пришёл прощения просить или что? Вспомнил, что у тебя есть семья?
У меня нет семьи, хотел ответить он, но вместо этого проговорил:
– Как так вышло, что вы поженились? Вы, наверное, обратились к священнику, да? В таком случае желаю ему понабраться мозгов.
Отец бросил на Женю краткий, но очень выразительный взгляд. В нём читалось: «Что ты делаешь? Прекрати, пожалуйста, или нам обоим крышка!»
Да хоть крышка гроба, папа. Я проломлю и её.
– Мне правда интересно, как вам удалось заключить брак? Разве вы знаете, что такое любовь? – Снова это странное слово. Оно оставило горькое послевкусие, как только слетело с губ. – Ты, мама, разве любишь своего мужа? А ты, папа? Вы вообще трахаетесь или только делаете вид, что спите в одной постели? А я? Меня вы любите, нет? Меня вы любите?! – Дрожь просочилась в его голос, плач подавлял крик. – Вы… вы просто не способны любить, вот и всё. Ты можешь только бить, – он указал на мать, и на миг – на целый миг! – она съёжилась. Потом Женя перевёл взгляд на отца, не удивившись тому, что его глаза тут же опустились вниз. – А ты можешь только всё время молчать и хлебать дерьмо, пока тебя поят! Ты грёбанный дерьмоед! МОЙ ОТЕЦ – ДЕРЬМОЕД!
Женя с рёвом набросился на отца и с размаху ударил кулаком прямо по лицу, услышав хруст ломающегося носа. Ноги заплелись, тело унесло в бок, но ярость, кипящая внутри адским пламенем, заставила быстро подняться и снова вцепиться в отца.
Эти испуганные карие глаза…
Как же они бесят!
Женя занёс кулак и с криком врезал из по зубам, лишь слегка защищёнными окрашенными кровью губами. Ударил третий раз, над бровью, и рассёк её за секунду. Он бы избивал и избивал мёртвое тело отца, пока не насытился бы удовольствием, но тут крепкие руки сжали его шею и резко оттащили назад.
Мать расцарапал Жене щеку, оставив на ней четыре неглубоких, но очень чётких пореза. Он этого даже не заметил. Только когда она пронзительно заверещала – так, что содрогнулся весь мир – он остановился и посмотрел на стоящую перед ним женщину.
Она показалась ему самым противным существом за всю историю человечества.
– Надеюсь, вы оба скоро сдохните.
И всё ещё плача, с дрожащими губами и окровавленными руками Женя поплёлся к себе в комнату.
Закрыв за собой дверь, он сжал зубами подушку и яростно закричал, давясь собственными всхлипами.
* * *
Глаза резко открылись, и в мир ворвалась темнота.
Женя проснулся от того, что лёгкие разом сжались. Он попытался вдохнуть, но не смог, запаниковал. Поднял голову и со всей силы втянул в себя воздух – такой холодный, что мгновенно сковал все мышцы.
Надеюсь, вы оба скоро сдохните.
– Катя! – Рука провалилась во тьму, пытаясь найти там что-то тёплое, что-то родное, но лишь сжала пустоту. Ладонь опустилась на что-то мягкое, пальцы прошлись по чьей-то коже.
Простынь. Это не кожа, а простынь.
Женя метнулся из кровати и чуть не упал, когда ступни коснулись пола. Всё тело покрывала ледяная корка пота. Ветер, ощущаемый только сознанием, пронизывал кости тонкими иглами. Холод ощущался на зубах, холод ощущался в онемевших пальцах, он заполнил собой весь организм, покрыв его льдом. Женя сделал несколько шагов в темноте и упёрся в стену. Когда рука дотронулась до неё, под ладонью он почувствовал могильный камень.
Катя…
Мгла втягивалась в грудь при каждом вдохе. Страх, первобытный и необъяснимый, заставил сердце биться чаще. Оно било по рёбрам, стучало в горле и грозилось выпрыгнуть через рот, ведь он уже пропитался вкусом крови. Замершей в сосудах крови. Поверхность губ покрыли иней, и Женя был уверен, что если бы не окружающая его темнота, он бы увидел при выдохе пар. Здесь царствовал холод, где бы это «здесь» не находилось. На теле Жени не было никакой одежды, каждая клетка кожи задыхалась от мороза, что проникал отовсюду.
Да хоть крышка гроба, папа. Я проломлю и её.
По венам потекла речная вода. Именно речная, никакая другая. Она пыталась, пыталась прорвать сосуды, но всё так же оставалась внутри, шумным потоком протекая по организму. Где-то рядышком зашептал огонь. Он о чём-то тихо разговаривал с темнотой и подбирался к Жене всё ближе и ближе, оставаясь невидимым. В нос ударил аромат горящей плоти.
Человеческой плоти.
– У тебя хайоший друг!
Голос доносился из ниоткуда и в то же время отовсюду. Нотки детского веселья отразились от стенок черепа и громким эхом занеслись по всей голове.
Друг…
Друг…
Друг…
Женя вспомнил, как лучи утреннего солнца скользили по волосам Кати, когда он выглянул из палатки. Вспомнил, как проснулся ночью от её всхлипов, как потом оказалось, вызванных приступом (или осознанием) счастья. Он вспомнил, как мгновенно залился краской, когда сразу же кончил, и как проникся к Кате ещё большей любовью, когда она не засмеялась, а начала помогать ему, направлять его. Детали стали прорываться из памяти подобно живым мертвецам, вырывающимся из могил. Перед глазами появились полуоткрытые, такие сладкие губы, отпускать которые не хотелось ни на секунду. Ладони напомнили изящные изгибы спины. Альвеолы лёгких набухли, когда сознание рассыпало вокруг тот горячий воздух, что тогда царствовал в палатке. Хищники любили друг друга, и это было прекрасно.
Кто-то шагнул в темноте, и река в венах застыла, мигом заледенев.
Женя вжался в стену, все тёплые воспоминания потухли как догоревшая спичка. Он вдруг понял, что стоит вернуться в кровать. Сейчас же, пока монстры не успели вылезти из своих нор. Монстры… какими забавными и нереальными они нам кажутся, когда мы думаем о них в свете солнечного дня, но стоит лишь ночи окунуть мир во тьму, как чуть приоткрытая дверца шкафчика закрывается, под кроватью кто-то скребёт когтям по полу, а за окном вечно что-то мелькает – кто-то, чей силуэт невозможно распознать.
И монстры эти выходят из наших голов. Именно ночью, когда мы одни.
Женя сделал небольшой шаг вперёд, чувствуя на себе оценивающий взгляд. Чьи-то зрачки скользили с головы до ног. Ступни тяжело опускались на пол. Весь мир сейчас потерял свои очертания, уместился лишь в звуки и запахи – именно они и выстраивали всё вокруг. Так вот, значит, как видят слепые. Женя буквально чувствовал, как дышит комната. Да, ветер пронизывал его голое тело, но это была комната, ничто другое. Дышал потолок, дышали стены, но с такой осторожностью, будто боялись того, кто был внутри них, кого они окружали. Если ОНО и дышало, Женя этого не слышал, но он знал… знал, что здесь не один.
Пробил тот час, когда монстры вырываются наружу.
Он сделал ещё один небольшой шаг в сторону, как ему казалось, кровати, когда за спиной раздался детский голосочек:
