bannerbannerbanner
Месть Ориона

Бен Бова
Месть Ориона

Полная версия

41

Несколько следующих недель я двигался подобно машине, говорил и совершал поступки автоматически; мой разум словно окаменел, а отголоски горечи, пробивавшиеся в моей душе, не находили ответа. Я ел, спал, не видя снов, но день за днем приближался к исполнению своих планов. Я испытывал горькое удовлетворение оттого, что возможно обратить предательские замыслы Некопта против него самого.

Жирный жрец наконец зашел чуть-чуть дальше, чем следует, как случается часто в конце концов с интриганами. Отослав царевича Арамсета в поход, он надеялся устранить единственного соперника на пути к царской власти. Но именно на царевича и опирался мой замысел. Я исполнил план Некопта до последней буквы, за исключением одного: Менелай и ахейцы предложат свою верность наследнику престола, а не первому вельможе царя. И Арамсет не обманет их.

Месть Главному советнику приносила мне только частичное удовлетворение: лишь полное отмщение, победа над Золотым богом, принесет мне истинное удовлетворение. И я приближал итог – момент, когда наконец сокрушу своего самого ненавистного врага.

„Странно, – размышлял я. – Я вошел в этот мир фетом, человеком, стоящим ниже раба. Стал воином, потом предводителем отряда, а потом хранителем и любовником царицы. А теперь я готовлюсь возвести на трон царя самой богатой и могущественной страны этого мира. Я, Орион, вырву власть из усеянных кольцами пальцев коварного Некопта и отдам ее в надежные руки, в которых ей и надлежит быть, в руки наследника престола“.

Сначала Арамсет прохладно отнесся к моему плану, когда я привел Менелая на его корабль, причаленный к берегу на расстоянии дневного перехода. Но лишь только он осознал все последствия, как сразу же понял, что таким образом может не только справиться с людьми моря, но и устранить Некопта… И стал относиться к моим планам благосклоннее.

Лазутчиков Некопта хватало и в войске, и в свите царевича, но под защитой хеттов Лукки Арамсет мог не страшиться убийц. Ворчливый старый полководец Расет тоже по-своему был верен царевичу. А я знал наверняка, что во времена смуты подавляющее большинство войска последует за ним.

Что ему в таком случае лазутчики Некопта? Они бессильны, когда рядом верное войско.

Главный советник царя полагался на ловкость и хитрость при достижении своих целей. Оружием его служили ложь и убийства, а не полки, идущие в открытый бой.

Молодой царевич принял царя Спарты торжественно и с достоинством. Не было ни обычного смеха, ни юношеской нервозности. Он восседал на царском троне, установленном на возвышении посреди палубы, во всем своем царственном величии – под ярким полосатым навесом, в великолепных одеждах, в странной двойной короне Обеих Земель. На лице юноши застыло выражение, столь же бесстрастное, как и на статуе его деда.

И Менелай выглядел великолепно, полированная золотая броня тонкой работы на нем светилась, как само солнце, темная борода и курчавые волосы блестели от масла. Четырнадцать ахейских вельмож стояли подле. В сверкающих доспехах и шлемах с гребнями, темнобородые, с покрытыми шрамами руками, они выглядели свирепыми и дикими рядом с египтянами.

Ладья казалась переполненной: свита царевича, воины, представители прибрежных городов, правительственные чиновники. На египтянах были только юбки да медальоны – знаки ранга. Некоторые из них шпионили для Некопта, я понимал это, ну и пусть сообщат своему жирному господину, что наследник престола самостоятельно, без кровопролития разрешил проблему, связанную с людьми моря.

Я жалел лишь об одном – о том, что не увижу, как исказится от гнева размалеванное лицо Главного советника, когда он услышит эту новость.

Писцы восседали у ног царевича и записывали каждое произнесенное слово. На крышах кают разместились художники, торопливо набрасывавшие рисунки на листах папируса угольными палочками. Нас окружали другие лодки, тоже заполненные людьми, наблюдавшими за происходящим. Берег запрудила толпа: мужчины и женщины, некоторые прибыли из других городов и даже привели с собой детей.

Лукка стоял за троном царевича, чуть в стороне, с плотно сжатыми губами – чтобы не улыбаться… Ему нравилось ощущать себя более важной персоной, чем Менелай.

Я стоял сбоку и слушал, как Менелай повторяет фразы, которые я заставил его затвердить наизусть. Прочие ахейские вельможи, недавно оставившие свои бурлившие смутой земли, своих жен, семьи, неловко топтались на месте, истекая потом под лучами жгучего солнца. Разговор между египетским царевичем и царем-изгнанником занял почти целое утро. Договорились о следующем.

Менелай подводил к присяге в верности царевичу Арамсету, а значит и царю Мернепта, всех ахейцев. В свою очередь и Арамсет обещал им земли и дома, именем царя, естественно. Им отходили земли вдоль побережья, при условии, что теперь они станут защищать берег от вторжения незваных гостей. Итак, люди моря будут приглашены царством Обеих Земель. Бывшие бандиты и грабители сделаются стражами порядка.

– Как ты полагаешь, смогут ли они честно охранять берег? – спросил меня Арамсет, когда слуги снимали с него церемониальные одежды.

Мы находились у него в каюте, небольшой, низенькой и тесной. От нещадной жары пот стекал по моей шее и ногам. Но молодой царевич, казалось, ничуть не страдал в этой раскаленной печи.

– Предоставив им дома в царстве, – произнес я, повторяя аргумент, уже неоднократно мною приведенный, – ты устраняешь причину для вторжения. Идти им больше некуда, и ахейцы начнут опасаться, что варвары нападут на их земли с севера.

– Полагаю, отец будет доволен мною.

В голосе звучала скорее надежда, чем уверенность.

– Некопта не обрадуется, – возразил я.

Царевич усмехнулся, его наконец освободили от одежд, и он остался в одной набедренной повязке.

– Ну, с Некопта я управлюсь, – радостно возразил царевич. – Теперь у меня есть собственное войско.

Раздевавшие его слуги удалились, пришли другие – с холодной водой и фруктами.

– Или тебе вина, Орион?

– Нет, сойдет и вода.

Арамсет взял небольшую дыню и нож. Нарезая ее, он неожиданно сказал:

– А теперь о тебе, мой друг. Все мои помыслы обращены к тебе.

– Ко мне?

Он опустился на скамейку и взглянул на меня снизу вверх:

– Ты действительно намереваешься расстаться с этой красавицей?

– Она законная жена Менелая.

Арамсет улыбнулся:

– Я видел ее, ты знаешь. Я бы ее не отдал… по своей воле.

В явном смятении я молчал. Ну как объяснить ему все? Как рассказать о творцах и богине, которую я надеялся возвратить к жизни? Как я могу говорить о том, что в сердце моем растет неуверенность и на самом деле я не хочу расставаться с женщиной, прожившей со мной столько месяцев и дарившей мне свою любовь? Лишь ничего не сказав, я мог уйти от ответа.

Пожав плечами, Арамсет продолжил:

– Если не хочешь говорить о женщинах, поговорим о наградах.

– О наградах, мой господин?

– Ты оказал огромную услугу. Не мне одному – всему царству. Какую же награду ты попросишь? Скажи, и все будет исполнено.

Я ответил, почти не размышляя:

– Позволь мне войти в великую пирамиду Хуфу.

Арамсет долго молчал. А затем, слегка прикусив губу, он вымолвил:

– Это может оказаться нелегким делом. Там властвует главный жрец Амона…

– Гетепамон, – закончил за него я.

– Ты его знаешь?

– Некопта называл при мне имя. Я должен был доставить его в Уасет, если бы вырвался живым из ловушки, подстроенной Менелаем.

Арамсет порывисто вскочил на ноги и направился к сундуку, стоявшему в углу крошечной каюты, откинул его крышку и, покопавшись в грудах одежды, извлек небольшую плоскую шкатулку из бронзы. Открыл ее и достал золотой медальон на длинной цепочке.

– На нем глаз Амона, – сказал он мне.

Я увидел эмблему, вырезанную на чистом золоте.

– Отец дал мне его, прежде чем… Прежде чем стал почитателем Пта.

„Прежде чем успел привыкнуть к зельям, которые дает ему Некопта“, – перевел я для себя.

– Покажи его Гетепамону, – произнес царевич, – и он поймет, что ты пришел от самого царя. Он не сможет отказать тебе.

Три дня спустя наша могучая армада развернула паруса и направилась вверх по Нилу. Египетскую армию теперь усиливала часть войска Менелая и ахейских вельмож, связанных клятвой, данной Арамсету. Основные же силы ахейцев остались на берегу, а египетские чиновники помогали им разместиться в городах, которые отныне находились под их защитой. Царевич возвращался в столицу, неся радостное известие о бескровной победе над людьми моря.

Каждый день я расхаживал по палубе или стоял, стискивая поручень и подгоняя мыслями ветер и судно, замедляя течение, которое нам приходилось преодолевать, силой своей воли. Каждое утро я напрягал глаза в надежде заметить блеск вершины великой пирамиды Хуфу.

Каждую ночь я пытался мысленно проникнуть внутрь этой древней гробницы. Но безрезультатно. Золотой бог чересчур хорошо укрыл пирамиду. Умственные усилия не могли преодолеть его сопротивление. Оставалось надеяться, что верховный жрец Амона сумеет ввести меня туда через обычную дверь или какой-нибудь ход, ведущий в каменный монумент. В этом было что-то фатальное, может быть, даже ирония судьбы.

„Вполне вероятно, Золотой бог, – думал я, ночь за ночью ворочаясь на ложе в каюте, вспотев после бесплодных усилий, – действительно способен не допустить своих соплеменников-творцов к себе в крепость; однако сумеет ли он преградить путь обычным людям?“

И наконец наступил день, когда мы миновали пригороды Менефера и легендарная пирамида предстала перед нашими глазами во всем своем ослепительном блеске и великолепии.

Я призвал Лукку в каюту и сказал:

– Чтобы ни случилось в столице, защищай царевича. Теперь он твой господин. Возможно, меня ты больше не увидишь.

Его свирепый взгляд смягчился, на ястребином лице проявилась печаль.

 

– Мой господин Орион, никогда прежде не приводилось мне видеть в своем начальнике… друга… – Он неожиданно осекся.

Я хлопнул его по плечу:

– Лукка, для дружбы необходимы двое. А человек со столь щедрым и верным сердцем, как у тебя, – редкое сокровище. Мне бы хотелось оставить тебе на память что-либо ценное.

Он скорбно усмехнулся:

– Я всегда буду помнить о тебе, господин. Ты возвысил нас, вытащил из грязи и осыпал золотом. Никто и никогда не забудет тебя.

Парнишка из экипажа судна просунул голову в открытую дверь каюты и сообщил, что к борту привязана плоскодонка, которая готова отвезти меня в город. Я был рад, что нас прервали, Лукка тоже. Иначе еще минута – и мы пали бы в объятия друг друга и зарыдали подобно детям.

Арамсет ожидал меня у борта.

– Возвращайся в Уасет, Орион, – произнес он.

– Я тоже хочу этого, мой господин.

Невзирая на новизну положения – он чувствовал себя полноправным наследником престола, которому впервые повинуется войско, – его переполняло юношеское любопытство.

– Ты так и не сказал, зачем тебе надо в гробницу Хуфу.

Я заставил себя улыбнуться:

– Это самое великое диво на всем белом свете. Я хочу сам увидеть ее чудеса.

Но так просто отделаться мне не удалось.

– Ты не вор, стремящийся похитить царские сокровища, захороненные с великим Хуфу. Ты ищешь другие сокровища, не золото и не драгоценности.

– Я ищу бога, – честно ответил я. – И богиню.

Глаза его вспыхнули:

– Амона?

– Быть может, бог этот известен здесь под таким именем. Но в других землях его зовут иначе.

– А богиня?

– У нее тоже много имен. Я не знаю, как она зовется в Египте.

Арамсет ухмыльнулся, утратил на миг подобающую царевичу серьезность, и я увидел перед собой умиравшего от любопытства мальчишку.

– Клянусь богами! Я испытываю желание пойти с тобой. Хотелось бы мне узнать, что ты ищешь.

– У моего господина более важные дела в столице, – мягко напомнил я.

– Да, пожалуй, – ответил он, разочарованно хмурясь.

– Быть наследником престола – дело ответственное, – продолжал я. – Лишь ничего не имеющий за душой бродяга имеет право на приключения.

В притворной скорби Арамсет покачал головой:

– Орион, что ты сделал со мной?

Впрочем, грусть его казалась мне отчасти искренней.

– Ты нужен отцу, ты нужен своему великому царству.

Он согласился, правда, не без колебаний, и мы расстались. Менелай, перегнувшись через борт, проследил, как я спускался по веревочной лестнице в ожидавшую меня плоскодонку. Я сколь мог приветливо махнул царю рукой. Он кисло улыбнулся и кивнул.

Единственное преимущество титанической бюрократии, подобной египетской, заключается в том, что если она служит тебе, то может доставить тебя к цели с немыслимой скоростью, работая как хорошо смазанный механизм.

Наследник престола отдал приказ чиновникам Менефера: „Доставить сего Ориона к Гетепамону, верховному жрецу Амона“. Так они и сделали – привычно не раздумывая и без малейших проволочек.

На пристани меня встретил целый комитет – четыре человека, каждый в длинной юбке и при медном медальоне, положенном чиновникам невысокого ранга. Меня посадили в повозку, запряженную лошадьми, и, зацокав копытами, кони тронули по мостовой от побережья к храму, располагавшемуся в сердце огромного города.

Потом все четверо, не сказав ни слова ни мне, ни друг другу, провели меня через лабиринт дворов и коридоров. Наконец я оказался перед маленькой дверью и, отворив ее, попал в небольшую, приветливо залитую солнцем комнату.

– Великий жрец скоро явится, – произнес один из чиновников.

И они оставили меня одного, затворив за собой дверь.

В задумчивости я смотрел по сторонам. Других дверей в комнате не было видно. Зато в одной из стен имелось целых три окна. Я перегнулся через подоконник среднего и увидел, что до сада всего сорок локтей. Другие стены украшала живопись на религиозные темы: человекоподобные огромные боги со звериными головами принимали подношения – зерно и животных от карликов смертных. Краски сияли ярко и живо, словно фрески написали недавно или только что подновили. Вокруг огромного пустого стола из полированного кедра стояло несколько кресел, больше в комнате ничего не было. Наконец дверь отворилась, и я, онемев от потрясения, уставился на жирную, грузную тушу, переступившую порог. „Некопта! Меня заманили в ловушку!“ Я услышал стук собственного сердца. Свои меч и кинжал я оставил на корабле под присмотром Лукки. Кроме медальона Амона, висевшего на моей шее, я ничего с собой не взял, разве что перстень с сердоликом в поясе.

Он улыбнулся мне… приятной, честной и бесхитростной улыбкой. Тут я заметил, что на толстяке нет ни колец, ни ожерелий, ни драгоценностей, равно как на лице его – краски. Он смотрел на меня дружелюбно, открыто и с любопытством, словно видел впервые.

– Я – Гетепамон, великий жрец Амона, – произнес он. Голос его показался мне знакомым, впрочем, кое-какие нотки я явно слышал, впервые.

– А я – Орион, – ответил я, чуть не онемев от удивления. – Я привез тебе привет от наследника престола царевича Арамсета.

Жирный, как Некопта, он настолько напоминал великого жреца Пта, что они наверняка…

– Прошу тебя, располагайся поудобнее, – предложил Гетепамон. – Мы с тобой встречаемся с глазу на глаз, так что не будем церемониться.

– Ты… – Я не знал, как выразиться, чтобы не показаться бестактным. – Ты похож…

– На великого жреца Пта. Да, я знаю. Так и должно быть. Мы с ним близнецы, я старше всего на несколько сердцебиений.

– Братья… – Я понял, что это правда. Одинаковые лица, те же черты, то же чудовищно раздутое тело. Но если Некопта вынашивал зловещие планы, то Гетепамон, казалось, находился в мире с самим собой и жил счастливо, спокойно и почти радостно.

Жрец улыбался. Но когда я подошел ближе, он внимательно вгляделся мне в лицо. Он вдруг встревожился, побледнел и смутился. Улыбка сползла с его лица.

– Прошу, отвернись от солнца, чтобы я мог разглядеть тебя лучше. – Голос жреца слегка дрогнул.

Я повернулся, тогда он подошел ко мне, глаза его округлились, а потом единственное слово вздохом сорвалось с задрожавших губ:

– Осирис!

42

Гетепамон рухнул на колени, прижался лбом к плиткам пола:

– Прости меня, о великий господин, за то, что я не узнал тебя сразу. Один только твой рост говорил об этом, но глаза уже отказывают мне, и я недостоин оставаться в твоем божественном обществе…

Так он бормотал несколько минут, прежде чем мне удалось заставить его подняться и сесть. Гетепамон едва не потерял сознание: лицо его сделалось пепельным, руки тряслись.

– Меня зовут Орион, я странник из далеких земель и служу наследнику престола. Я не знаю о человеке, которого зовут Осирис.

– Осирис – это бог, – выдохнул Гетепамон, его короткопалые руки легли на вздымавшуюся грудь. – Я видел его изображение на древнем барельефе гробницы Хуфу. Там изображено твое лицо!

Понемногу мне удалось успокоить его и заставить понять, что я человек, а не бог, явившийся, чтобы наказать его за несуществующие прегрешения. Страх постепенно оставил Гетепамона, а я утверждал, что в сходстве моем с Осирисом вижу божественное знамение и потому ему следует помочь мне. В ответ он пояснил, что Осирис – бог, который принимает облик человека, олицетворяя тем самым жизнь, смерть и обновление.

– Осирис – самый первый царь всего человечества, – продолжал Гетепамон, – он поднял людей из варварства, обучил их сельскому хозяйству и дал им огонь.

Я ощутил, как давние воспоминания всколыхнулись и отозвались во мне. Мне привиделась жалкая горстка людей, мужчин и женщин, сопротивлявшихся холоду ледникового периода; затем мозг выхватил из памяти группу охотников неолита, с трудом учившихся выращивать урожай. Да, я бывал там… И принес им огонь и злаки.

– Рожденного землей и небом Осириса предательски умертвил Сетх, или, как его называли Тифон, гений зла, – говорил Гетепамон негромким голосом, словно бы в трансе. – Жена Осириса Асет, безмерно любившая мужа, помогла вернуть его к жизни.

„Неужели я и здесь жил когда-то?“ Я не помнил этого, но такая возможность не исключалась.

Заставляя себя казаться спокойным, я сказал Гетепамону:

– Я служу богам своей далекой земли, быть может, и вы в Египте поклоняетесь им же, но под другими именами.

Все еще опасаясь смотреть мне в глаза, жирный жрец прищурился:

– Сила и власть богов превосходят людское разумение.

– Воистину так, – согласился я, добавив про себя, что настанет день и я обрету их возможности… Или умру окончательно.

Гетепамон открыл глаза и с глубоким вздохом проговорил:

– Как же я могу тебе помочь, господин мой?

Я взглянул в его темные глаза и увидел, что там отразились настоящий испуг и неподдельный трепет.

Он не стал возражать мне, когда я утверждал, что я человек и смертен, но сам-то явно не сомневался в том, что его посетил бог Осирис. Что же, вполне возможно.

– Я должен попасть внутрь великой пирамиды. Я ищу… – помедлил я. Незачем доводить человека до сердечного приступа. – Я ищу там собственную судьбу.

– Да, – проговорил он, принимая подобное объяснение. – Пирамида действительно размещена в подлинном центре мироздания. В ней находится судьба любого из нас.

– Когда же можно войти в пирамиду?

Он закусил нижнюю губу на мгновение… Его сходство с Некопта все еще внушало мне неясное беспокойство.

– Чтобы войти в великую пирамиду, необходимо совершить обряд, к ней приходят в процессии, вознося молитвы и совершая жертвоприношения. На подготовку потребуются дни и даже недели.

– Есть ли способ попасть внутрь, избежав подобных церемоний?

Он медленно кивнул:

– Есть, если тебе угодно.

– Я действительно желаю этого.

Соглашаясь, Гетепамон склонил голову.

– Нам придется подождать до захода солнца, – ответил он.

Весь день мы провели, пытаясь добиться взаимного доверия. Наконец я перестал опасаться, что сижу перед Некопта, а Гетепамон стал держаться свободнее в присутствии переодетого бога. Он показал мне просторный храм Амона, где огромные колонны в зале высотой превосходили самые высокие из виденных мной, а на камнях стен были выбиты картины, изображавшие сотворение мира и потоп, встречи богов и людей. Убедиться в том, что передо мной близнец Некопта, а не он сам, помогла дурацкая привычка жреца – все время жевать небольшие темные орешки, от которых на зубах его постоянно оставалась шелуха. Он держал орехи в небольшом мешочке, привязанном к поясу, перетягивавшему объемистое чрево; жрец периодически запускал в этот мешочек руки.

При всех недостатках, Некопта не имел подобной скверной привычки.

От Гетепамона я узнал историю Осириса и его возлюбленной жены и сестры Асет, которую ахейцы называли Исидой. Осирис спустился в потусторонний мир и вернулся с Асет. Безумная любовь! И теперь египтяне усматривали явление воли Осириса в заходе солнца по прошествии дня и в смене времен года: за смертью неизбежно наступала новая жизнь.

Я умирал множество раз, и каждый раз лишь для того, чтобы вновь возродиться. Неужели я смогу вернуть жизнь Афине? Легенда умалчивала о ее смерти.

– Перед тобой лишь лики, а не портреты богов, – сообщил Гетепамон, пока мы разглядывали колоссальный каменный барельеф, вырезанный в стене главного храма. Голос его отдавался эхом в огромном тенистом зале. – Ты видишь образы, а не истинные черты.

Я кивал, разглядывая невозмутимые лица богов, а рядом с ними маленькие изображения давно усопших царей.

Жрец наклонился ко мне, так что я ощутил, как пахнуло орехами, и шепнул конфиденциально:

– Некоторые лики богов на самом деле списаны с лиц царей. Сегодня мы считаем это богохульством, но в прежние времена люди верили, что цари и являются богами.

– Так, значит, теперь люди так не думают? – спросил я.

Он затряс многочисленными подбородками:

– Царь является представителем бога на земле, посредником между богами и людьми. Он становится богом, когда умирает и уходит в следующий мир.

– Почему твой брат хочет, чтобы ты ему покорился? – спросил я вдруг резко, без предисловий.

– Мой брат… Что ты сказал?

Достав из-за пояса кольцо с сердоликом, данное мне Некопта, я показал его жрецу:

– Он велел мне доставить в столицу. Сомневаюсь, чтобы он просто соскучился по тебе.

Лицо Гетепамона побледнело. Голос его надломился:

– Он… приказал тебе…

Я добавил:

– Он твердит царю, что ты пытаешься возродить ересь Эхнатона.

Мне показалось, что жрец вот-вот рухнет бесформенной грудой жира прямо на каменный пол храма.

– Но это же неправда! Я предан Амону и всем богам!

– Некопта видит в тебе угрозу, – заметил я.

 

– Он хочет сделать культ Пта главным; тогда он станет самым могущественным человеком во всем царстве.

– Да, видимо, так. – Я ничего не сказал ему о царевиче Арамсете.

– Он всегда плохо относился ко мне, – расстроенно пробормотал Гетепамон. – Однако никогда бы не подумал, что он ненавидит меня настолько, чтобы желать… отделаться от меня. Он очень жесток. Когда мы были маленькими, он наслаждался, причиняя боль остальным.

– Он управляет царем.

Гетепамон стиснул свои пухлые руки.

– Тогда я обречен. Я не могу рассчитывать на его милосердие. – Он оглядел огромный пустой храм, словно надеясь добиться помощи от каменных изображений богов. – Все жрецы Амона погибнут от его меча. Он не позволит ни одному из нас бросить вызов Пта и себе самому.

Жрец не просто растерялся, он паниковал. Видно было, что Гетепамон – не честолюбив и не лишен совести. Я не знал, как он сделался жрецом Амона, однако нетрудно было сообразить, что мой новый знакомый не обладал политической властью и не имел стремления к ней.

Наконец я понял, что могу доверять этому человеку, столь похожему на моего врага. И поэтому успокоил его, сообщив, что теперь Арамсет возвращается в столицу во главе войска, снедаемый страстным желанием защитить своего отца и укрепить свое положение в качестве наследника престола.

– Он так молод, – вздохнул Гетепамон.

– Наследники престола мужают быстро, – сказал я. – Иначе им не позволят вырасти.

Мы оставили огромный храм и поднялись по длинной каменной лестнице. Гетепамон пыхтел и потел, наконец мы поднялись на крышу здания. Из-под колыхавшегося тента виднелся город Менефер, а за Нилом высилась великая пирамида Хуфу, блистая белизной… Она четко вырисовывалась на фоне далеких гранитных утесов.

Слуги принесли нам кресла и стол, затем артишоки и нарезанные баклажаны, холодное вино, фиги, финики, дыни – все на серебре. Я вдруг осознал, что на самом деле мы ни мгновение не оставались с глазу на глаз, за нами все время следили – во время пути по храму. Впрочем, я полагал, что никто не осмелится приблизиться настолько, чтобы подслушать наш разговор.

Я с удивлением обнаружил, что Гетепамон ел немного, вернее, почти ничего: пожевал несколько листочков артишока, взял фигу или две.

Нельзя набрать такой вес, питаясь одними орешками, которые он носит с собой. Значит, подобно многим толстякам, он старается есть в одиночестве.

Мы проследили, как село солнце, и я подумал об их Осирисе, который, подобно мне, умер и вернулся. Наконец, когда последние лучи заката растаяли на западных утесах и блестящая вершина великой пирамиды потускнела, Гетепамон тяжело поднялся из кресла.

– Пора, – объявил он.

Я почувствовал, как внутри у меня все дрогнуло.

– Я готов.

Мы направились вниз по лестнице через просторный темный зал главного храма, который освещался лишь несколькими лампами, свисавшими с консолей гигантских каменных колонн. Гетепамон направился к колоссальной статуе какого-то бога, голова которого находилась в тени, и провел своим пухлым пальцем по шву между двумя массивными камнями в стене позади нее.

Огромная плита бесшумно повернулась, и мы молча ступили в открывшийся за ней проход. На столе возле входа тускло горела масляная лампа. Гетепамон взял ее в руку, и камень скользнул на место.

Я последовал за жирным жрецом по сужавшимся коридорам, которые освещал лишь мерцавший огонек лампы.

– Будь осторожен, – шепотом предупредил он. – Держись справа, прижимайся к стене, а то попадешь в ловушку.

Я следовал его наставлениям. Мы прошли дальше, теперь пришлось держаться уже левой стороны. Потом спустились по длинной-длинной, казавшейся бесконечной лестнице. Я едва мог различить ступени в полутьме, они казались стертыми, хотя и были густо покрыты пылью. Пространство по сторонам лестницы все сжималось: спускаясь, я то и дело задевал стены плечами. Потолок нависал настолько низко, что мне приходилось пригибаться.

Гетепамон остановился, и я едва не наткнулся на него.

– Здесь начинаются испытания. Мы должны перепрыгнуть через следующую ступеньку, потом обязательно ступить на четвертую за ней, затем пройти еще по четырем. Наконец надо перепрыгнуть еще одну – после этих четырех. Ты понял?

– А если я ошибусь?

Он глубоко вздохнул:

– В лучшем случае весь проход лестницы заполнится песком. Возможно, существуют и другие наказания за оплошность, но я о них не знаю, ведь в старину строители предпринимали различные меры предосторожности и ревностно относились к делу.

Я постарался исполнить его указания, ступая туда, куда он велел; мы добрались до конца лестницы и продолжали путь по чуть более широкому коридору.

Я почувствовал облегчение: худшее уже закончилось. Новых предупреждений о ловушках со стороны жреца не последовало.

Мы остановились, Гетепамон толкнул дверь. Она заскрипела, медленно открылась, и мы вошли внутрь помещения.

Вдруг отовсюду ударил яркий свет, причинявший боль глазам, которые я поспешно прикрыл рукой, ожидая вот-вот услышать насмешливый хохот Золотого бога.

И тут я ощутил прикосновение руки Гетепамона:

– Не бойся, Орион, ты в зале Зеркал. Это из-за них мы вынуждены были ждать заката.

Я опустил руку и, осмотревшись, увидел, что мы находимся внутри комнаты, полной зеркал. Они располагались на стенах, на потолке, на полу… Словом, везде. Зеркала не были плоскими; напротив, они отражали свет под разными углами и располагались повсюду, кроме узкой дорожки, зигзагом протянувшейся через пол. Свет, ослепивший меня, являлся всего лишь отражением лампы Гетепамона от сотни полированных граней.

Указывая вверх, жирный жрец произнес:

– Там над нами имеется призма, фокусирующая свет солнца. Днем в этом зале погибнет любой, кто осмелится войти.

Все еще щурясь, я проследовал за ним по полированной скользкой дорожке до другой скрипучей двери, которая вела в длинный узкий коридор.

– А что дальше? – буркнул я.

Он облегченно вздохнул:

– Ну, самое худшее – позади. Теперь придется подняться по короткой лестнице, и мы окажемся под самой пирамидой в храме Амона. Оттуда нам надлежит подняться в погребальную камеру самого царя, и на этом пути уже нет никаких ловушек.

Я обрадовался, услышав его слова.

Крошечный храм был глубоко укрыт под землей, места в нем едва хватало для алтарного стола и немногочисленных ламп. Три стены были грубо вытесаны из камня, четвертую покрывали небольшие барельефы. Потолок казался единым чудовищно огромным обтесанным блоком. Я ощущал, как жуткий вес пирамиды давит, душит, нагнетает ужас… Подобно руке гиганта выжимает воздух из легких. Затененная арка укрывала начало лестницы, едва ли не вертикально поднимавшейся к погребальной камере царя Хуфу.

Не говоря ни слова, Гетепамон поднял лампу над головой и повернулся к стене, где были вырезаны фигуры.

Указывая свободной рукой на одну из них, он шепнул:

– Осирис.

Это был я. А возле меня стояла моя Афина.

– Асет, – едва слышно выдохнул я.

Он кивнул. Итак, действительно мы с ней обитали в этой земле тысячу или более того лет назад. А теперь она вновь находилась здесь и ожидала, что я верну ее к жизни. Я чувствовал, что она рядом. Эта мысль заставила быстрее забиться мое сердце.

– Я останусь здесь, Орион, ты сам поднимешься в гробницу Хуфу, – произнес Гетепамон.

Должно быть, я бросил в его сторону свирепый вопросительный взгляд.

– Я не смогу преодолеть этот крутой подъем, Орион, – поспешно извинился он. – Заверяю тебя: здесь нет больше опасностей и можно не беспокоиться относительно ловушек.

– А сам ты бывал в погребальной камере царя? – спросил я.

– Да-да, конечно, каждый год. – Он догадался, каким будет мой следующий вопрос. – Процессия входит в пирамиду снаружи, тем путем подняться к гробнице куда легче, чем через шахту, которую тебе сейчас придется пройти. Но даже и там, – он улыбнулся, – меня несут восемь очень сильных рабов.

Я закивал, понимая причины.

– Я подожду тебя здесь и вознесу молитву Амону за благополучие царевича Арамсета и твою удачу.

Я поблагодарил его и, засветив одну из алтарных ламп, начал подниматься по извивавшейся лестнице.

Должно быть, прошел час или более того. Впрочем, я потерял всякое представление о времени, пока двигался вверх по крутым ступеням, – некоторые представляли собой всего лишь небольшие выступы в природном камне.

Лампа моя лишь слегка рассеивала мглу, и наконец мне стало казаться, что я никуда не иду, а просто прилип к вертикально бегущей дорожке и с трудом поднимаюсь, поднимаюсь и поднимаюсь. Меня словно лишили всех ощущений: я не слышал ничего, кроме собственного дыхания и шороха своих сапог, касавшихся древних камней; я ничего не видел, лишь пыльные стены, освещенные тусклым светом моей лампы. Мир снаружи пирамиды мог рассыпаться в прах, или окутаться льдом, или превратиться в пепел, но я бы так и не узнал об этом. Однако я поднимался и наконец одолел подъем. Я вылез из отверстия в полу и обнаружил, что попал в большой зал, где на огромном камне стоял великолепный саркофаг, по меньшей мере десяти футов длиной, сделанный из прекрасного резного кипариса, обложенного слоновой костью, золотом, ляпис-лазурью, бирюзой и бог знает чем еще. Камеру заполняли великолепные приношения: чаши с зерном и вазы, наполненные – я даже не сомневался в этом – тонкими винами и чистой водой. Возможно, их обновляли каждый год, во время совершения обрядов, о которых говорил мне Гетепамон. Письменные принадлежности и оружие были аккуратно сложены у стены; вверх, к другим помещениям вела еще одна лестница. Здесь или поблизости хранилось все, что могло потребоваться царю в будущей жизни. Не было лишь Золотого бога.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru