Бен Бова
Месть Ориона
23
Остаток ночи мне пришлось ухаживать за сказителем. Боль, терзавшую его, я облегчал вином, но успокоить его душу мне было нечем. Я положил его в моем шатре. Политос рыдал и стонал. Лукка привел целителя – достойного седобородого старца – с двумя помощницами: они смазали бальзамом раны, кровоточившие на месте глаз и ушей Политоса.
– Даже богам не под силу возвратить ему зрение, – грустно сказал мне лекарь негромко, чтобы Политос не мог услышать. – Глаза его выжгли.
Я знал, как страдал сказитель, – так, как меня терзал огонь ненависти.
– Пусть будут прокляты эти боги, – прорычал я. – Будет ли он жить?
Если слова мои и удивили врачевателя, он ничем не выдал этого.
– У него сильное сердце. И если он переживет сегодняшнюю ночь, возможно, впереди у него еще долгие годы жизни.
Целитель размешал в вине какой-то порошок и заставил Политоса выпить. Тот сразу же погрузился в глубокий сон. Потом одна из помощниц приготовила чашу болтушки и показала мне, как намазывать ее на ткань, которой следовало покрывать глаза Политоса. Они молчали и изъяснялись со мною жестами, словно немые, и ни разу не посмели взглянуть мне в лицо. Целитель удивился тому, что я захотел ухаживать за человеком, которого он считал моим рабом, однако благоразумно промолчал.
Я просидел возле ослепленного сказителя до рассвета, меняя через каждые полчаса компрессы и не позволяя ему притрагиваться к ожогам. Политос спал, но и во сне дергался и стонал. Заря уже окрасила облака в нежно-розовый цвет, когда дыхание Политоса вдруг участилось, и он потянулся к тряпке, прикрывавшей его лицо. Я оказался проворнее и остановил руки сказителя прежде, чем он успел причинить себе боль.
– Мой господин Орион? – хрипло спросил он.
– Да, это я, – отвечал я. – Вытяни руки вдоль туловища и не прикасайся к глазам.
– Выходит, это и правда случилось… а не привиделось мне во сне?
Я приподнял его голову и дал глоток вина.
– Да, – подтвердил я. – Ты слеп.
Стон, который сорвался с губ старика, заставил бы зарыдать мраморную статую.
– Агамемнон… – сказал он после долгого молчания. – Могучий царь отомстил старому сказителю, словно это может повлиять на нравственность его жены.
– Попытайся уснуть, – посоветовал я. – Тебе необходимо набраться сил.
Политос покачал головой, тряпка соскользнула, открывая два свежих ожога на месте глаз. Я решил сменить повязку, заметив, что она подсохла, и смазал ткань болтушкой.
– Теперь, Орион, ты можешь просто перерезать мне горло. Более я не могу быть тебе полезен… Ни тебе, ни кому-нибудь другому.
– Здесь пролито уже достаточно крови, – устало сказал я.
– Теперь я бесполезен, – упрямо повторил он, пока я обрабатывал его раны. Потом я вновь приподнял его голову и дал выпить вина.
Скоро Политос снова уснул.
В шатер заглянул Лукка:
– Мой господин, царь Одиссей хочет видеть тебя.
Я вышел наружу и окунулся в свежесть наступающего утра. Приказав Лукке приставить кого-нибудь приглядывать за спавшим сказителем, я направился к кораблю Одиссея и полез по веревочной лестнице, спускавшейся с его борта.
Палубу покрывали награбленные в Трое сокровища. Я отвернулся от ослепительных трофеев и взглянул в сторону разграбленного города. Сотни крошечных фигурок маячили на укреплениях, сбрасывая со стен почерневшие камни, сравнивая с землей стены, так долго противостоявшие ахейцам. Мне пришлось осторожно передвигаться вдоль борта, чтобы не споткнуться о груды добычи.
Одиссей находился на корме корабля; обнажив широкую грудь, он грелся под ярким солнцем, а волосы еще отливали влагой после утреннего купания; на заросшем лице царя Итаки бродила довольная улыбка. Он посмотрел мне в глаза:
– Победа полная… Спасибо тебе, Орион. – Указав на разрушителей, трудившихся вдали, он добавил: – Троя никогда не возродится.
Я мрачно кивнул.
– Приам, Гектор, Александр… Весь царствующий дом Илиона погиб.
– Погибли все, кроме Энея Дарданца. Утверждают, что он побочный сын Приама. Тело его мы не нашли.
– Труп мог сгореть во время пожара.
– Возможно, – проговорил Одиссей. – Но едва ли жизнь Энея настолько значима. Если он жив, значит, прячется неподалеку. Найдем и его. Но даже если он ускользнет, все равно ему некуда возвращаться.
На моих глазах один из массивных камней парапета Скейских ворот стронулся с места, покоряясь усилию множества мужчин, налегавших на рычаги и веревки. В густых клубах пыли он рухнул на землю. Звук донесся до меня через мгновение.
– Аполлон и Посейдон не порадуются, узнав, что произошло со стенами, которые они воздвигали.
Одиссей усмехнулся:
– Иногда и богам, Орион, приходится склоняться перед волею людей, нравится им то или нет.
– Ты не боишься их гнева?
– Если бы боги не захотели, мы не смогли бы обрушить стены Трои.
Я задумался. Поступки богов всегда сложнее объяснить, чем деяния простых смертных, к тому же у творцов долгая память. Аполлон гневается на меня, но в чем проявится его гнев?
– Теперь твоя очередь выбрать себе сокровища. – Одиссей махнул в сторону огромной груды на корме корабля. – Забери пятую часть всего, выбирай, что понравится.
Я поблагодарил его и, наверное, целый час провел, копаясь в вещах. Я брал одеяла, доспехи, одежду, оружие и драгоценности, которые можно обменять на еду и кров.
– Пленники внизу, между кораблей, возьми одну пятую и от их числа.
Я покачал головой:
– Рабам я предпочту лошадей и ослов. Дети для меня бесполезны, а женщины только посеют раздоры между моими воинами.
Одиссей внимательно посмотрел на меня:
– Ты говоришь как человек, который не собирается ехать со мной в Итаку.
– Господин мой, – сказал я. – Ты более чем щедр со мной. Но никто в этом лагере не шевельнулся, чтобы защитить прошлой ночью моего слугу. Агамемнон – не более чем животное, жестокое и злобное. Если я вернусь в твою землю, то скоро захочу начать войну против него.
Одиссей пробормотал:
– Глупо.
– Конечно. Так что лучше, если наши пути разойдутся сейчас. Позволь мне забрать людей и слепого слугу и отправиться, куда я захочу.
Обдумывая мои слова, царь Итаки медлил, поглаживая бороду. Наконец он согласился:
– Очень хорошо, Орион. Иди своим путем. Да хранят тебя боги.
– И тебя, благороднейший из ахейцев.
Больше я не видел Одиссея. Вернувшись в свой шатер, я приказал Лукке послать людей за отобранной мною добычей и прихватить лошадей и ослов, способных нести нас вместе с поклажей в долгой дороге. В глазах его я прочитал вопрос, но Лукка не стал спрашивать, а молча выполнил мои поручения.
Когда солнце начало опускаться за острова, мы собрались возле костра на последнюю дневную трапезу. Молодой вестник подбежал ко мне, задыхаясь:
– Мой господи Орион, благородный гость желает перемолвиться с тобой несколькими словами.
– Кто это? – спросил я.
Юноша простер ко мне обе руки:
– Не знаю. Мне приказали передать тебе, что персона царского рода посетит тебя перед закатом. Приготовься.
Я поблагодарил его и предложил присоединиться к нашей трапезе. Казалось, его чрезвычайно обрадовала возможность просто посидеть возле моих воинов-хеттов. Восторженный взгляд его все время обращался к их железным мечам.
«Благородный гость из царского рода». Кто-нибудь из людей Агамемнона? Мне оставалось только гадать, кто хочет видеть меня и зачем.
И когда длинные тени заката утонули в пурпурных сумерках, шестеро ахейских вояк в полном вооружении подошли к нашему костру, окружая хрупкого невысокого воина.
«Кто-нибудь очень важный или же пленник», – подумал я. Среди ахейской знати я не встречал подобных незнакомцу. Панцирь его закрывал длинный плащ, а нащечные пластины шлема прилегали к лицу, словно бы воин приготовился к бою.
Я встал и слегка поклонился. Небольшая процессия проследовала к моему шатру и остановилась. Я подошел и откинул полог.
– Тебя послал великий царь, – спросил я, – чтобы проверить, ослеп ли старик сказитель?
Не отвечая, гость шагнул внутрь. Я вошел следом, в груди моей кипел гнев. Я не спал уже два дня; ненависть к Агамемнону не утихала, не давая не то что уснуть – просто захотеть спать.
Гость взглянул на Политоса, распростертого на соломенном ложе; старик спал, грязная тряпка прикрывала глаза, а раны на месте ушей уже покрылись запекшейся кровью. Я услышал, как мой гость охнул, и тогда лишь заметил, как изящны и нежны его руки – слишком гладкие и слабые, чтобы держать меч или копье.
Я взял гостя за плечи и, повернув к себе лицом, снял шлем. Золотые волосы рассыпались по плечам Елены.
– Я пришла… посмотреть, – прошептала она. Глаза красавицы округлились от ужаса.
Я подтолкнул ее к лежавшему сказителю.
– Смотри, – сказал я мрачно. – Смотри внимательно.
– Это сделал Агамемнон?
– Собственноручно. Твой зять ослепил его из чистой ненависти. Опьяненный силой и могуществом, он отпраздновал свою победу над Троей, изувечив этого старика.
– А что делал Менелай?
– Стоял рядом и смотрел. Его люди удерживали меня копьями, пока его брат вершил свой благородный поступок.
– Орион, я бы хотела, чтобы… Словом, когда я услышала о случившемся, то рассердилась. Нет, мне стало плохо…
Но ее глаза оставались сухими, и голос не дрогнул. Мне трудно было угадать ее истинные чувства или мотивы, по которым она оказалась здесь.
– Чего же ты хочешь? – спросил я.
Она повернулась ко мне:
– Теперь ты видишь, как жестоки ахейцы и какими варварами они бывают?
– Но ты в безопасности, – успокоил я женщину. – Менелай вновь сделает тебя царицей. Конечно, Спарта не столь цивилизованна, как Троя, однако Троя погибла, и тебе придется довольствоваться тем, что есть.
Она смотрела на меня, явно решая, стоит ли быть со мной откровенной.
Мой гнев таял, растворяясь в безмятежной небесной синеве ее дивных глаз.
– Я не хочу быть женой Менелая, – наконец произнесла Елена. – Один день, проведенный в этом ничтожном лагере, сделал меня несчастной.
– Скоро ты поплывешь домой в Микены, а потом…
– Нет! – проговорила она отчаянным шепотом. – Я не хочу возвращаться с ними! Возьми меня с собой, Орион! Возьми меня в Египет.
24
Теперь пришла моя очередь застыть с раскрытым от изумления ртом:
– В Египет?
– Орион, лишь Египет знает истинную цивилизацию. Там, конечно, поймут, что я царица, и будут обращаться со мной и моей свитой подобающим образом.
Мне следовало бы немедленно разочаровать ее. Но разум мой уже ткал хитроумную паутину мести. Мне представилась физиономия Агамемнона, его жирная рожа в тот миг, когда царь узнает, что его невестка, ради которой он вел долгую кровавую войну, вновь бросила его брата и убежала с чужаком. Теперь уже не с царевичем Трои, похитившим ее против желания… но с простым воином, бывшим фетом, и по собственному желанию.
На Менелая я не держал зла – если забыть, что он, брат Агамемнона, не захотел предотвратить наказание Политоса.
«Пусть узнают они грязь унижения, пусть корчатся во прахе беспомощности и гнева, – сказал я себе. – Пусть весь мир хохочет, узнав, что Елена снова бежала от них. Они заслужили это».
Но нас будут искать и попытаются поймать. А тогда убьют меня и, быть может, Елену тоже.
«Ну и что, – подумал я. – Зачем мне жизнь? У меня за душой нет ничего, кроме желания отомстить тем, кто несправедливо обошелся со мной. Аполлон хочет погубить меня за то, что я помог его врагам сокрушить Трою. Так стоит ли страшиться мне мести двух земных царей?»
Я поглядел на прекрасное лицо Елены без малейшей морщинки; на ее глаза, полные надежды и ожидания… Невинные и порочные одновременно. Она хочет использовать меня, чтобы сбежать от ахейских простаков, и предлагает себя в качестве награды за это.
– Хорошо, – согласился я. – Политос скоро оправится. Мы отправимся в путь через одну ночь.
Глаза Елены сверкнули, и улыбка тронула уголки губ. Я взял ее маленькую ладонь в свою и поцеловал. Красавица поняла все без слов.
– Через одну ночь, – прошептала она.
И, шагнув ко мне, приподнялась на цыпочки и легко прикоснулась губами к моим губам.
А потом прикрыла голову великоватым для нее шлемом, убрала под него волосы и оставила мой шатер вместе со своей свитой. Я следил за тем, как они шли обратно к кораблям Менелая, а потом приказал одному из людей Лукки привести целителя. Сначала явились его помощницы и перевязали раны Политоса, потом прибыл сам лекарь.
– Сможет ли он путешествовать через два дня, – спросил я, – если ему не придется ходить?
Целитель строго посмотрел на меня:
– Если так надо. Он стар, и смерть все равно придет за ним через несколько лет.
– А можно его везти на повозке?
– Как хочешь.
Когда они ушли, я растянулся на матрасе, положив его возле Политоса. Старик ворочался и что-то бормотал во сне. Я приподнялся на локте, чтобы услышать его слова.
– Бойся женщины, дары приносящей, – бормотал Политос.
Я вздохнул и шепнул:
– Теперь ты изрекаешь пророчества, забыв про свои истории, старина.
Политос не ответил. Я уснул, едва моя голова коснулась соломы, ни в коем случае не желая вновь угодить в мир творцов. Я знал, что там меня подстерегает опасность, которой мне не избежать. Но или моя воля оказалась сильнее и меня не сумели вызвать, или же Аполлон, Зевс и вся их компания просто не стали затруднять себя… Не знаю. Только в ту ночь я не встретился с богами, гневались они или были настроены миролюбиво.
Но мне снились сны: Египет, его плодородные земли, протянувшиеся вдоль широкой реки и окаймленные с обеих сторон раскаленной пустыней. Земля, где растут пальмы и ползают крокодилы… Земля, столь древняя, что даже время там как будто утратило свое значение. Земля, где высятся огромные пирамиды – загадочные монументы, что поднимаются над крошечными городами, столь необычные и непривычные для людей.
А внутри величайшей из этих пирамид я увидел свою возлюбленную, она ожидала меня, молчаливая и неподвижная, как изваяние, и грезила о том, что я возвращу ее к жизни.
На следующее утро я сказал Лукке, что мы оставляем лагерь и отправляемся в Египет.
– Края далекие, – сказал он. – Идти придется через земли, где нас едва ли ожидает дружественный прием.
– Но мне нужно в Египет, – проговорил я. – Люди последуют за мной?
Карие глаза Лукки блеснули, он повернулся ко мне:
– За несколько дней труда и пару часов битвы мы заработали три телеги добычи. Господин, они последуют за тобой, не тревожься.
– До самого Египта?
Он ухмыльнулся:
– Если мы одолеем дорогу. Я слышал, египтяне набирают солдат в свое войско. Сами они теперь не воюют. Если мы доберемся до их рубежей, то легко подыщем привычную работу.
– Хорошо, – заявил я, радуясь, что нашлась причина, способная побудить их последовать за мной.
– Я прикажу людям укладываться, – сказал Лукка.
Я положил руку ему на плечо:
– Возможно, я прихвачу с собой женщину.
Он улыбнулся:
– Я все ждал, когда ты наконец одумаешься.
– Но я не хочу, чтобы наши люди прихватили с собой здешних блудниц. Как ты думаешь, в таком случае они могут запротестовать, если я окажусь не один?
Почесав бороду, Лукка ответил:
– В лагере ахейцев они нашли себе подруг, и теперь все удовлетворены. Без женщин мы пойдем быстрее, нечего сомневаться. Не думаю, что кто-нибудь станет проявлять недовольство.
Я понял, о чем он хочет сказать.
– Ты прав, едва ли наш путь до Египта окажется спокойным.
На сей раз глаза его встретились с моими.
– Хочу надеяться, что хотя бы лагерь ахейцев мы оставим действительно с миром.
Я улыбнулся, – он не дурак, этот хетт.
Через две ночи я подкупил юношу, который отправился со мной в стан Менелая. Его не охраняли. Те немногие воины, что оставались на страже, прекрасно знали, что вокруг нет никаких врагов. Если они и намеревались что-нибудь охранять, так это добычу и рабов царя от воров. Мы нашли Елену в шатре. Служанки выскочили наружу, разглядывая меня, словно бы заранее знали, что произойдет. Одна из них пригласила меня в огромный шатер госпожи. Когда мы вошли, Елена нервно расхаживала по богато убранному помещению. Она отпустила служанку, и, не сказав ни слова, я одним ударом лишил сознания растерявшегося юнца, раздел его и велел Елене натянуть его одежду поверх короткой хламиды. Она указала на простой деревянный сундук, который я мог обхватить руками, а когда я поднял его, взяла ларец поменьше.
Мы вышли из шатра, миновали служанок и безмятежную стражу и направились к берегу реки, где Лукка и его отряд ожидали нас с лошадьми, ослами и телегами. Мы покинули лагерь ахейцев темной ночью подобно банде грабителей. Восседая на плотно сложенном одеяле, служившем мне седлом, я оглянулся и посмотрел в последний раз на развалины Трои, на некогда гордые стены, утратившие свое величие… Они казались призрачными в холодном серебристом свете всходившей луны. Земля дрогнула, кони фыркнули и, встрепенувшись, заржали.
– Это голос самого Посейдона, – слабым, но твердым голосом объяснил Политос со своей телеги. – Скоро земля задрожит от его гнева, и он довершит разрушение Трои.
Старик предсказывал землетрясение. Большое. Значит, есть благовидный предлог удалиться от берега как можно дальше. Мы перебрались через реку и направились к югу, в сторону Египта.
Часть вторая
Иерихон
25
Слова Лукки сбылись: наш путь не оказался ни мирным, ни легким. Почти весь мир воевал. Мы медленно двигались по тем краям, которые воины-хетты называли Ассувой и Сехой. Путь наш пролегал по берегу реки, которая текла вдоль горной цепи. Здесь, похоже, к обороне были готовы не только города и селения, но и любой сельский дом. Повсюду бродили банды мародеров, некоторые из них являлись отрядами распавшегося войска хеттов, как и люди Лукки, много попадалось и обычных разбойников. Стычки случались почти каждый день. Люди гибли за пару цыплят или десяток яиц. Несколько наших воинов мы потеряли, но приняли в свой отряд кое-кого из шаек, встречавшихся на нашем пути. Я никогда не спорил с Луккой, если он отвергал кого-то, так как знал, что он брал лишь опытных воинов. В нашем отряде оставалось около тридцати воинов, это число все время колебалось.
Я постоянно в тревоге оглядывался назад, каждый день ожидая увидеть войско Менелая, наконец догнавшее свою беглянку царицу. Но если ахейцы и преследовали нас, погоня осталась далеко позади. А по ночам я спал спокойно и не видел никого из творцов. Быть может, они заняты. Или они уже уготовили мне казнь, которую я должен был принять в Египте, внутри царской гробницы.
Настало время дождей, они превратили дороги в скользкую липкую грязь. Мы замерзали. Но распутица затруднила передвижение и для большинства разбойников, на время оторвав их от жестокого промысла. Впрочем, не всех; нам пришлось драться, угодив в засаду в горах под городом, который Лукка называл Ти-Смурной.
Сам Лукка едва не погиб от рук земледельца, решившего, что мы собираемся отобрать у него жену и дочерей. Вонючий и грязный мужик спрятался в жалком амбаре – точнее, просто пещерке, к которой он приделал ворота, – и едва не ударил вилами Лукку в спину, когда хетт отправился туда за парой ягнят. Нам требовалась еда, а не женщины. Жена земледельца получила за животных какой-то пустяк из того, что мы захватили в Трое. Однако муж ее спрятался, едва завидел нас, полагая, что мы уведем его женщин и сожжем все, что не сможем унести.
Он целился в незащищенную спину Лукки, и глаза его, бегавшие и испуганные, горели ненавистью. К счастью, я оказался неподалеку и, шагнув между ними, успел отвести вилы рукой.
Земледелец ожидал, что его изрубят на куски, но мы оставили его, трепетавшего от ужаса, по колено утонувшего в навозе. Лукка как обычно промолчал, отделавшись одной фразой, впрочем стоившей многих и долгих выражений благодарности:
– Я вновь обязан тебе жизнью, мой господин Орион.
Я, не задумываясь, ответил:
– Лукка, твоя жизнь нужна не только тебе.
Я не спал с Еленой. Даже не прикасался к ней. Она путешествовала с нами, не ропща и не жалуясь на трудности, на постоянные стычки и кровопролития. На ночлег она устраивалась на конских попонах, в отдалении от мужчин. Но всегда держалась ближе ко мне, чем к остальным. И я с огромной радостью был ее стражем, а не любовником. Она ничем не выдавала своих чувств. Никаких драгоценностей она не носила, лица более не красила и всегда ходила в простой и грубой одежде, пригодной для нелегкого путешествия.
И все же она оставалась прекрасной и без притираний, роскошных одеяний и украшений. Даже когда лицо ее покрывала грязь, а волосы были подобраны и спрятаны под грязным капюшоном, ничто не могло скрыть голубизну прекрасных широко расставленных глаз, чувственность алых губ и безупречность кожи.
К Политосу возвращались силы, он обрел даже свою прежнюю язвительность. Он ехал в скрипучей повозке и требовал, чтобы возница подробно описывал ему все, что видел, будь то листок, скала или облако.
Единственный раз мы остановились на отдых в Эфесе. Целое утро мы тащились под дождем в гору, промокшие, голодные и озябшие. Почти половина наших людей передвигалась верхом. Елена ехала возле меня на смирном соловом коньке, укрывшись от дождя темно-синим плащом с капюшоном, теперь мокрым и тяжелым. Я выслал вперед на разведку троих пеших. Кроме того, я всегда отправлял несколько человек в арьергард, чтобы уберечься от вероятных нападений.
Когда мы поднялись на вершину горы, я увидел одного из своих разведчиков, ожидавшего нас на раскисшей дороге.
– Там город, – показал он.
Дождь приутих, и Эфес открылся под нами озаренный солнечным светом, пробившимся через серые облака. Белый мрамор построек искрился, дома манили теплом и уютом.
Вид города приободрил нас, и мы стали спускаться по извивавшейся между холмами дороге к гавани.
– Этот город посвящен Артемиде-целительнице, – проговорил Лукка. – Люди со всех концов света стремятся сюда, чтобы исцелиться от хворей. Из священного источника струится вода, обладающая чудодейственной силой. – Он нахмурился и, словно бы недовольный собственным легковерием, добавил: – Так мне рассказывали.
Эфес не огораживали стены. Ни одно войско не посмело бы захватить его или осадить. По общему молчаливому соглашению, к городу, в котором Артемида явила свои магические силы, не смел подступить даже самый отпетый головорез из варварских князьков… Невидимые стрелы богини сулили святотатцу болезнь и мучительный конец.
Елена, прислушавшаяся к рассказу Лукки, подъехала и остановилась между нами.
– Артемида – богиня Луны, сестра Аполлона.
Сердце мое заколотилось.
– Значит, она воевала на стороне Трои?
Елена пожала плечами под промокшим плащом:
– Наверное, да. Но она ничего не смогла добиться, так ведь?
– Тогда она будет гневаться на нас, – предположил Лукка.
«Как и ее брат!» Я не сомневался в этом, пусть на самом деле они не родственники. Я заставил себя улыбнуться и громко сказал Лукке:
– Неужели ты веришь, что боги и богини могут обижаться на людей?
Хетт не ответил, но на его недовольном лице не осталось даже тени радости.
Но какое бы божество ни властвовало в этом городе, в Эфесе чувствовалась культура… Даже улицы его покрывал мрамор. А в храмах за величественными колоннадами поклонялись богам и исцеляли больных. Город привык к паломникам, в нем было множество постоялых дворов. Мы остановились на окраине, в первом из тех, что встретился на пути. Народу попадалось немного; редкие путники осмеливались странствовать в дождливую пору, предпочитая останавливаться в центре города или в гавани, поближе к своим кораблям.
Хозяин постоялого двора обрадовался появлению тридцати гостей сразу. Он постоянно потирал руки и ухмылялся, пока мы разгружали животных и повозки.
– Можете положиться на меня, господин, ваше добро будет в целости и сохранности, – заверял он, – даже если ваши сундуки набиты чистым золотом. Постоялый двор стерегут мои сыновья, и ни один вор не сумеет добраться до ваших вещей.
Я усомнился. Едва ли наш хозяин бы сумел сохранить подобную уверенность, если бы узнал, что сундуки, которые мы внесли в дом, действительно наполнены золотом.
Мы сложили их в одной комнате, самой большой в гостинице. Я решил, что буду жить в ней вместе со слепым Политосом.
В городе хватало публичных домов, и люди Лукки исчезли, словно унесенные ветром, как только лошади оказались в конюшне, а наше добро в надежном месте.
– Они вернутся утром, – объяснил хетт.
– Ты тоже можешь идти, – разрешил я.
– Но ведь должен кто-нибудь охранять добро? – возразил он.
– Я справлюсь, а ты ступай и посмотри город.
Суровое лицо Лукки оставалось бесстрастным, – я понимал, что он борется с собой, – наконец хетт произнес:
– Я вернусь к восходу солнца.
Я расхохотался и хлопнул его по плечу:
– Не торопись возвращаться, мой верный друг. Наслаждайся всеми радостями, которые может дать этот город. Ты заслужил отдых и развлечения.
– Ты уверен, что…
Показав на сундуки, составленные возле моей кровати, я отвечал:
– Мне не трудно приглядеть за ними.
– В одиночку?
– Помогут свирепые сыновья хозяина постоялого двора.
Мы видели этих парней; двое – рослые и крепкие, другая пара – легкие и гибкие; можно было предположить, что они от разных матерей. После всех битв и опасностей они не страшны нам, но для вора представляли грозную силу.
– Я тоже останусь здесь, – промолвил Политос. – Пусть у меня нет ушей, но слух все равно лучше, чем у летучей мыши. Так что в ночной темноте, когда твои глаза бесполезны, караульщика лучше меня тебе не найти.
Лукка с видимой неохотой покинул нас.
Елена расположилась в комнате по соседству. Она велела прислуживать себе двум младшим дочерям хозяина. Я слышал, как те болтают и хихикают, поднося по скрипучей лестнице дымящиеся ведра, и наливают воду в деревянную ванну, которую хозяйка предоставила знатной гостье.
Конечно, никто из них не знал, кто мы. Можно было не сомневаться: о золотоволосой красавице и сопровождающем ее отряде хеттов немедленно заговорят в городе. Но пока никто не свяжет наше присутствие здесь с троянской войной и ахейцами, нам ничего не грозит.
– Расскажи мне о городе, – попросил Политос. – На что он похож?
Я вывел слепца на балкон и принялся описывать ему все, что видел: храмы, постоялые дворы, многолюдные улицы, гавань, паруса кораблей, стоявших на рейде, великолепные дома на склонах холма.
– В центре города должна быть рыночная площадь, – с блаженством в голосе вымолвил Политос. – Завтра один из людей отведет меня туда, и я начну рассказывать о падении Трои, о гордости Ахиллеса и жестокости Агамемнона, спою о том, как сгорел великий город, как погибли его герои. Людям это понравится.
– Нет, – негромко возразил я. – Нельзя, чтобы здесь узнали, кто мы. Это слишком опасно.
Он обратил ко мне свои пустые глазницы; шрамы, оставшиеся на месте глаз, словно осуждали меня.
– Но я же сказитель! И здесь у меня сложилось повествование, которого никто еще не слышал. – Он постучал себя по лбу. – Рассказывая свою повесть, я наживу целое состояние!
– Не здесь, – отвечал я. – И не сейчас.
– Но тогда я перестану быть для тебя обузой! Я сам смогу зарабатывать на пропитание. Я сделаюсь знаменитым!
– Нет, пока Елена остается с нами, – настаивал я.
Он гневно фыркнул:
– Эта женщина послужила причиной множества бед, ни одной из смертных не удалось вызвать столько несчастий.
– Возможно, ты прав. Но пока я не доставлю ее в Египет, пока не удостоверюсь, что она находится в безопасности, под защитой царя, ты не будешь рассказывать о Трое.
Недовольно бурча, Политос вернулся в комнату. Я провел слепца между сундуками с добычей.
Когда старый сказитель опустился на перину, я услышал, что в дверь заскреблись.
– Ты слышал?
– Кто-то просит разрешения войти. Так поступают культурные люди. Они не барабанят в дверь, словно намереваются выломать ее, как это делаешь ты, – ядовито объяснил Политос.
Я взял меч со стола, разделявшего наши постели, подошел к двери и чуть приоткрыл ее.
Там стояла одна из дочерей владельца постоялого двора, пухленькая девушка с ямочками на щеках и смеющимися темными глазами.
– Госпожа спрашивает, не посетишь ли ты ее, господин. Она ждет тебя в комнате, – проговорила она, неуклюже кланяясь.
Я поднял глаза и оглядел коридор – пусто.
– Скажи ей, что я приду немедленно.
Закрыв дверь, я подошел к постели Политоса и присел на край.
– Знаю-знаю, – сказал он. – Ты пойдешь к ней, чтобы погибнуть в паутине ее чар.
– Слова истинного поэта, – парировал я.
– Не пытайся льстить мне.
Не обращая внимания на его раздражение, я спросил:
– А ты сможешь постеречь нашу добычу во время моего отсутствия?
Он буркнул, повернувшись ко мне спиной:
– Наверно.
– Если кто-нибудь сюда войдет, кричи громче.
– Мой голос разбудит всю гостиницу.
– А ты сумеешь заложить за мной дверь на засов, а потом самостоятельно добраться до постели?
– Не все ли тебе равно, если я споткнусь и сверну шею? Ты ведь думаешь лишь о том, как разделить ложе госпожи.
Я усмехнулся:
– Не исключено, что я пробуду там всего несколько минут. Мне не хотелось бы…
– Нет, нет, конечно же нет! – воскликнул он. – Только постарайся не вопить, как бык во время случки. Я хотел бы поспать.
Ощущая себя повесой, который крадется в чужую спальню, я вышел, пожелав Политосу спокойной ночи.
– Мой сон очень чуток, – напомнил он.
Не знаю, хотел он этими словами успокоить меня, что ни один вор не сумеет нас обокрасть, или же повторить, чтобы я не шумел, когда окажусь в постели Елены… Быть может, старик имел в виду и то и другое.
Коридор по-прежнему оставался безлюдным, я не заметил ни одного темного уголка или ниши, где мог бы затаиться враг. Ничего – лишь истертые плитки пола, оштукатуренные стены и шесть деревянных дверей, которые вели в комнаты, где поселились мои люди. Но сегодня ночью все они будут пустовать. С противоположной стороны коридор ограждали поручни.
Я собирался уже постучать в дверь Елены, но, вспомнив слова Политоса, скромно поскреб гладкие деревянные доски.
– Кто там? – раздался негромкий голос царицы.
– Орион.
– Можешь войти.
Она стояла в центре жалкой комнатки и сияла красотой, как солнце. На Елене было то же самое одеяние и драгоценности, что и во время нашей первой встречи в ее покоях. Во дворце она казалась невыразимо прекрасной, здесь же, в гостинице, среди убогих голых стен, она казалась богиней, сошедшей на Землю.
Я закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, ослабев от созерцания этой красоты.
– Господин мой Орион, ты не взял себе никаких сокровищ из Трои, – проговорила она.
– До сих пор я не хотел их.
Она протянула ко мне руки, я шагнул к ней, подхватил на руки и отнес на мягкое низкое ложе. Где-то в глубине моей памяти растаяла тоска по женщине, совершенно непохожей на золотоволосую Елену… Я забыл о темноволосой и сероглазой, высокой и стройной, прекрасной и искренней богине. Она умерла, а Елена пылала в моих руках огнем жизни.
