Борис Владимирович Попов
Спасительная неожиданность
– Святой отец, ты как будешь участвовать: представителем от Вельяминовых или сам по себе? – поинтересовался Богуслав.
– Я вроде как при епископе. А на освобожденное мною место привлеки еще кого-нибудь из вашего рода. И лучше не горлопанов, а мужей степенных и разумных.
– Добро. А ты, Володя, встанешь со мной там плечом к плечу?
– Решай сам. Считаешь, что тебе совет поумнее моего кто-то из Вельяминовых даст, возьми лучше из ваших бояр нужного человека. Никаких обид не будет – дело есть дело.
– Лучше тебя у меня советчика не было и нет, поэтому вместе на суд к митрополиту и зайдем.
Экипировкой ушкуйника Слава остался недоволен.
– Матвей, ну ты оделся, будто с девочкой погулять собрался! Шлема нет, латных перчаток нет, кольчужка коротенькая и тонюсенькая – от комаров только и защита! Знаю, щитов нельзя, так ты хоть оденься по-человечьи, защити свои телеса! Чую, втянут нас эти гниды Нездиничи в Божий Суд, просто так не отстанут. Да и бойца выставят не из последних, сыщут мастера!
Бывший атаман отвечал с толком и обстоятельно, чувствовалось, что вместо привычных собак не одного мастера из бойцов в своей жизни съел.
– В шлеме с подшлемником я упарюсь (на заднем плане захлопал в ладоши буйный псевдобоярин, поддержанный в своих неразумных выходках), тяжелую кольчугу или латы одевать резону нет – в этих краях с половцами бьются, а не с псами-рыцарями, здоровенными двуручниками размахивать некому. С кочевником главное – это быстрота и увертливость, сабля против сабли. А сабельный удар, нанесенный вскользь, моя кольчужка выдержит.
– А если не вскользь, а со всей дури треснут? – продолжал долбить боярин.
– А я в это время усну, ручонки опущу да буду ждать, когда оно ко мне прилетит? – расхохотался Матвей. – И так я пять лет дрался, а вишь, ни сучка, ни задоринки, не порубанный, не поколотый!
– Чего я с тобой толкую! Ты атаман ушкуйников, мастер из мастеров, а меня на твой молодой вид повело, учу как несмышленыша желторотого! Пошли!
Я вспомнил, как тот же Матвей, мой учитель всяческому бою в этом мире, рассказывал желторотому тогда еще мне о шлемах.
– Просто на башку его не напяливают – холодная железяка во все стороны елозить будет, внутренними грубыми швами всю кожу обдерет, в бою вечно обзор наносником перекрывать будет. Вязаный подшлемник нужен обязательно! Летом тонкий, зимой толстый – ну вроде как шапка.
Ладно, хватит о прошлом. Команда была пошли, и мы пошли. По дороге я поинтересовался, что имел в виду Богуслав, говоря про сумасшедших во власти.
– Тут, Володь, навязался нам на шею двоюродный брат Мономаха, Святополк Изяславич, Великий князь Киевский. Киев-то он уже опоганил как мог: развел работорговлю русскими людьми, ростовщикам невиданную волю дал.
– Это который Владимира от престола отпихнул?
– Именно этот. Уладили все миром, войны между своими удалось избежать. А половцы думали, что междоусобица будет долгая, и прискакали тремя племенами Русь грабить. Главный – хан Тугоркан. Увидели, что все обошлось и решили заключить с нами мирный договор. Послали послов в Киев. Казалось бы, тишь да благодать! Живи да радуйся!
Святополк посоветовался с опытными киевскими боярами. Те ему и говорят:
– Дружина у тебя сейчас маленькая, всего 800 сабель, не ввязывайся ты в битву с половцами, их меньше, чем 10-15 тысяч, никогда не приходит. Тебе и восьми тысяч для такой переделки мало будет! А у тебя в десять раз меньше. Захлебнемся мы в этом бою собственной кровью. Дай половцам богатые дары, Киев им нипочем не взять – осадных машин у них нету, и подписывай поскорее мирный договор! Чем скорее они уберутся в свои степи, тем лучше.
Князя это не устроило, он же известный Аника-воин! Нахвастаться, полезть на рожон и убежать при опасности первым!
Старшие дружинники порешили, что бояре правы, так он с младшими советоваться пошел! Неужели так люди в нормальном уме себя ведут? На цепь, только на цепь!
Младшим море по колено, опыта-то еще нету – только пусти на врага, голыми руками его на части порвут! – и этот идиот поверил!
Послов сунули в поруб, нагрубили там чего-то славному вояке Тугоркану и завертелось! Из всех русских князей сумел Святополк только Володю, княжившего тогда в Чернигове, и его сводного брата Ростислава в эту глупость втянуть. Дружины у братьев тоже против половецких маловаты были.
На Стугне мы с Владимиром соотношение сил прикинули и невесело нам стало. Половцев против нас впятеро больше! У них войско известное славными победами над русскими, а у нас приличная дружина всего одна – наша, Черниговская. У Ростика и сил мало, и сам он еще щенок – 18 лет всего, это его первая битва была. И последняя!
А у Святополка может и орлы, так их всего восемь сотен! Да еще старшая дружина вдрызг переругалась с младшей! А перед боем так нельзя.
Володя бьется со мной вместе с молодых лет. Ни одной битвы мы до этого не проиграли. Сорок сражений вместе прошли, победа за победой! А тут глядим друг на друга, и обоим понятно – вляпались мы по самые уши!
Спрашивает князь меня, – что делать будем? Мне ответ был ясен – уходить нам вместе с дружиной Ростислава надо, уносить ноги пора, пока ратники целы!
А как же Святополк? Да пусть этот осел на этой Стугне делает, чего хочет! Поумнее будет, послов отпустит, да с нами уйдет!
Да я ему слово дал… А Вовка своих слов не нарушает никогда! Иди, говорю, значит, толкуй с этим бараном по-родственному, может хоть на мирный договор уломаешь. Мы от половцев на другой стороне реки стоим, может это чем-то нам и поможет!
Два часа они с этим ненормальным в шатре кричали. Видимое дело, что такого военачальника нужно было срочно на цепь сажать, да всей дружиной дубинами охаживать! А вместо этого пришлось с тучей половцев биться…
Святополк первым побежал, за ним Ростислав, ну и нам уже там одним пропадать стало незачем. Я с отрядом отход прикрывал, а тут Ростислав в этой поганой Стугне тонуть начал! Мономах его полез спасать – любил брата и плавает отменно, да тяжеленые кольчуги обоих братьев на дно потянули!
Тут мы подошли к Епископским воротам.
– Ну что это такое! – возмутился я. – Как только ты до этого места доходишь, нас отвлекают! Народ, подождите нас на Дворе, нам договорить нужно.
Один из дружинников, осуществляющий охрану свидетельниц, вдруг пренебрег своими обязанностями, подошел к нам и спросил у Богуслава:
– Воевода, а можно я тоже послушаю?
– Что за любопытство такое? – не одобрил его порыв бывший воевода.
– Я с вами вместе тогда на Стугне бился в Ростиславовой дружине. Только я в передовом полку был, мы раньше всей нашей дружины через речку ушли, чтоб на засаду наша отступающая в беспорядке рать не натолкнулась.
Князь остался тогда на переправе, брата ожидать. Я его очень любил – Ростислав умный был и добрый. А потом говорят – утоп! Мы все так и ахнули! Дозволь, воевода, дослушать!
– Слушай конечно. Я к этому княжескому отроку тоже хорошо относился, но вместе с ним мой Мономах тонул! Крикнул своим, чтобы сдерживали половцев дальше, а сам к переправе поскакал. Долетел до воды, всю железную сбрую с себя сбросил, а вытащить только Владимира успел.
Мы в том бою больше половины дружины потеряли, восстанавливали потом количество ратников долго. Святополк, пока половцы, так и не взяв Киева, ушли русские земли к северу от нас жечь да грабить, испугался этой войны до того, что женился на дочке хана Тугоркана.
Такого удода только на цепь, и палкой, палкой! А он Землей Русской правит!
– Ладно, пошли на Епископский Двор.
Я поглядел на часы. До окончания обедни еще пятнадцать минут. Отпустить, что ли, дружинников? В такой толпе на девчат не нападут, защиту особо важных свидетельниц можно отменять.
Светило яркое в этих широтах осеннее солнышко, редкие белые тучки неторопливо ползли по небосводу. Наши стояли кучей, держась недалеко от крыльца Епископского Дворца. Столько места, как пузанам-боярам в здоровенных шубах и их разожравшейся челяди, нам не требовалось. Богуслав, я и дружинник начали проталкиваться через толпу горожан к своим.
И вдруг возле них проблеском молнии сверкнул над головами необыкновенно яркий клинок! Завис, потом выпал из чьей-то враз ослабевшей руки. Мы со Славой, расшвыривая народ, рванулись к нашей ватаге.
Протоиерей уйти к другу-епископу еще не успел, и теперь охал и ахал от пережитых впечатлений, Мария икала, Варька упала в обморок на руки к подруге. Бывший при них в это время молоденький ратник растерянно озирался и, даже не делая попытки вытащить саблю, ошеломленно спрашивал:
– А чо это он? А зачем это он?
Сбоку от всего этого балагана стоял мой побратим-ушкуйник и вертел в руках длинный боевой кинжал.
Тут народ окончательно расступился, и я увидел валяющийся возле ног Матвея труп с неестественно вывернутой головой. Убиенный был смугл, очень черен волосом и сильно курчав. Определить возраст было затруднительно – все лицо было покрыто грубыми шрамами. М-да, дела делишки!
Ушкуйник извиняюще улыбнулся.
– Теряю навыки. Живьем надо было брать разбойника этого. Ну, что уж теперь говорить… А ножичек чудо как хорош – прямо сам в руку ложится! И сияет, любо дорого поглядеть! Что за сталь, не пойму. Не булат и не дамаск, а для франкской слишком светлая и отсветы совсем другие.
Слава протянул руку.
– Покажешь?
– Гляди.
И Матвей подал режуще-колющий клинок рукоятью вперед, как и положено у профессионалов. Кинжал блеснул в других руках, тоже отнюдь не любительских.
Ну народ! Тут под ногами неостывший труп валяется, за который, между прочим, ответ еще надо будет держать, а они виды стали взялись обсуждать!
Богуслав перестал вертеть в руках клинок и вернул его новому владельцу.
– Это, паря, акинак из хоролуга.
Ответ, конечно, исчерпывающий и абсолютно понятный, – подумалось мне.
– Солнечный блеск от небесного камня? – аж ахнул Матвей.
– Именно он. Такие секиры, мечи и кинжалы только на Руси делают. Хоролуг, подарок языческого бога Хорса, франкский меч не ломает, а перерубает. Удивительно прочен.
На Западе эту нашу сталь кречетом зовут. Они все пытаются ее изготовление перенять, а для этого русские клинки протравливают какой-то своей иноземной дрянью. Вот после этого сталь и переливается, как перья у кречета.
– А просто купить этот металл нельзя? – поинтересовался я.
– Не завалена Русь небесным камнем, который ты метеоритом зовешь. И взять надо от особого камня, – отнюдь не каждый прилетевший в дело идет! – нужный кусочек, добавить в обычное кричное железо, и варить в особенных горшках, тогда только хоролуг получается. У обычного кузнеца ничего и не выйдет, редкие умельцы этим заняты.
Умение это переходит от отца к сыну и не продается. Греки и арабы раньше раскапывали курганы, где наших павших воинов хоронили, чтобы хоть их сломанные мечи добыть. Находили или нет, сие мне неведомо, но за прошедшие сотни, а то и тысячи лет, хоролуг они делать не наловчились.
– Руси-то нет еще тысячи лет, – скептически заметил я.
– Руси нет, а Скифии, откуда это умение пошло, сейчас уж более двух тысяч было бы. Селились скифы здесь, какая-то их часть, надо думать, и вошла в русский народ. Оружие из хоролуга они называли акинаком. Меч-акинак был с локоть, а такой, как этот, кинжал-акинак, с неполный локоть, то есть покороче.
– Мне рассказывали об акинаках, – задумчиво проговорил Матвей. – Но сам я их в глаза никогда не видел, в руках не держал. Думал, отошло это умение на Руси, разжиться таким оружием даже и не мечтал.
Тут подошли на шум и охранники Дворца – три человека. Их начальник все у нас расспросил, попытался отобрать у Матвея кинжал-акинак, но этот номер не прошел.
– С боя взято! – зарычал ушкуйник, – не отбирается!
Старшим у охраны был вяловатый седенький дяденька. Связываться со средневековым спецназовцем такими малыми силами он не решился.
– Епископ пусть сам решает, – подытожил командир охранников. – С ним связываться не советую…
– С боя взято! – опять рявкнул Матвей.
– Ладно, Бог с ним. Убиенного тобой мы знаем – это Янко Шрам, первейший бандит и убийца по всей нашей земле – ищет его княжеский Тайный Приказ уж давно, да и мы оповещены – вдруг сюда подсунется. Убили и убили, за эту погань взыску не будет.
Скоро уже вас к митрополиту позовут. Ожидайте. Ребята, берите эту дрянь как в прошлый раз! – скомандовал предводитель своим подчиненным, – в подвал потащим.
Сорокалетние ребята ухватили труп каждый за одну ногу и потащили его по пыли, колотя бандитским затылком об оказавшиеся на пути складки местности.
– Неужели так можно? – зароптал опомнившийся протоиерей. – Носить же положено!
– Мы всякие дохлые разбойные рожи не носим! – рявкнул старший стражник. – Волоките ребята, волоките!
Епископский Двор смахивал на торг. Кроме многочисленных Вельяминовых и шумной орды Нездиничей, а также приглашенных князем представителей от трех лучших боярских родов Переславля с многочисленной челядью, толкалась и орала толпа зевак, оповещенных глашатаями, что в семейной жизни бывшего воеводы произошла такая незадача.
Всем этим купчишкам, ремесленникам, боярским ратникам ужасно хотелось попасть внутрь и самим, обязательно самим все увидеть и раньше всех узнать: кто прав, кто виноват, чей навет, кто изменник, а кто вор, и с придыханием потом все это рассказывать знакомым. Можно и незнакомым, лишь бы бойчей наливали медовуху рассказчику в кабаке за их счет.
Толкались и женки в скромных платочках, делая вид что пришли для посещения одного из храмов, а тут остановились на минуточку – поболтать со знакомыми. Участие женщин в таких мероприятиях не поощрялось даже в предельно по меркам 11 века эмансипированном Великом Новгороде, а здесь на это глядели с явным неодобрением – все-таки южный рубеж Руси, пограничье, а вы тут с бабскими пересудами да теревеньками! Понаврете еще потом невесть что!
Звучали неодобрительные высказывания:
– Не место вам тут! Подите щи стряпать мужу, да лучше деток обиходьте, чем тут без дела ториться!
Женский пол обращал на эти замечания и советы столько же внимания, сколько дикари-людоеды на лекцию заботливо подсоленого и наперченого миссионера, приготовленного уже к племенному котлу, о пользе вегетарианской диеты.
Женское любопытство чувство великое и идущее исстари, а бороться с ним бесполезно. Бабенка, как кошка, пролезет в любую дыру, и все-все вызнает.
Конечно, можно воспользоваться этой слабостью молодой жены в воспитательных целях после нанесения ею вашей семье очередных значительных убытков, но это чревато разнообразными женскими санкциями за твою проделку. Рецепт очень прост: убегая утром на работу или по делам, крикнуть:
Милая! Совсем забыл тебе сказать такую важную вещь, которая прямо тебя касается! Ты обалдеешь!
И не обращая внимания на выкрики:
Ну хоть намекни про что! – унестись во весь опор, с криком:
Опаздываю! Все вечером!
Не теряя времени быстро отключить телефон и наслаждаться покоем в душе до вечера, предупредив всех сослуживцев, что тебя нет и сегодня не будет.
А придя поздним вечером домой и поцеловав красотулю в лобик, долго плескаться в ванной, неторопливо покушать, и завалиться полежать, не обращая внимания на выкрики иссохшейся от любопытства жены. Потом вальяжно потянуться и сказать:
А новость такая…, и чуть-чуть помедлив, минуты две для усиления эффекта, рассказать какую-нибудь малозначительную чушь. Конечно, рвать тебя за это будут долго, но сладостная месть уже свершится!
Прискакал всадник, мужчина средних лет в ярко-красном плаще-корзне с золотой застежкой-фибулой на правом плече, зеленых сафьяновых сапожках, и явно дорогой шапке с небольшой меховой опушкой, с ним человека три охраны. Подъехали к самому крыльцу. Сходство вновь прибывшего с Богуславом было очевидно. Он легко соскочил с коня, бросил поводья своим дружинникам.
– Тут побудьте. И без вас народу полно будет.
Помахал Славе рукой, наша ватага поклонилась – здравствуйте, Владимир Всеволодович Мономах! – и прошел внутрь Епископского Дворца.
Да, присутствия князя я не учел. Бросив выламываться, быстро натянул на голову прихваченный с собой на всякий случай свой аналогичный головной убор. Умнейший Мономах оделся – так принято, а явно тоже не замерз. Чего же я-то дуркую, иду против течения, да еще когда решается судьба побратима?
Как у нас в 20 веке говаривал один профессор-оригинал: врач должен быть незаметен, как пограничный катер в тумане! Нечего тут не вовремя мнить себя законодателем боярских мод.
Минут через пять прозвучало:
– Вельяминовы, заходите! Нездиничи! Готовьтесь!
Дружинникам Богуслав велел возвращаться к себе в усадьбу, а мы прошли внутрь. Витражи, мозаики, железные большие люстры, – церковники отстроились на славу.
Нас завели в большой зал, в котором на двух больших тронах сидели митрополит Ефрем и князь, поставили к стене по правую руку от них. Протоиерей махом убежал и встал около друга, затесавшись среди других священнослужителей и служек.
Митрополит был старенький, сам высохший, но с окладистой седой бородой. Вся разница в одежде от нашего протоиерея заключалось только в золотом кресте на груди в отличии от Колиного серебряного.
Следом зашли Нездиничи: Капитолина, два пожилых боярина, какой-то мелкий и юркий субчик, одетый бедновато для их сословия, старая носатая бабка царственного вида и простонародно принаряженная бабенка. Последним из этой компании зашел какой-то непонятного вида боец – богато изукрашенные сабли у него висели с обеих сторон. Лишнюю саблю он на Божьем Суде юркому, что ли выдаст, для заключительного удара в спину Матвею? На вид ратному человеку было лет сорок – сорок пять.
Что-то их многовато получается, один явно лишний. Ефрем тоже это заметил и послал служку разбираться.
Как бедноватый и мелкий субъект не орал о своих преимущественных правах поучаствовать в церковном разбирательстве перед всеми Нездиничами, его проводили быстро.
Тут то я и оценил ум Переславского митрополита, установившего для всех одну присутственную квоту, а то вдруг этих склочников человек десять завалится? Все нервы вымотают и в деле до весны не разберешься. А так – трое разумных бояр, какая-то из теремных девок в роли свидетельницы и один молчаливый боец.
Немного смущала таинственная бабушка – не было б от нее какого-нибудь подвоха, но что есть, то есть. Не умом, так свидетельницами возьмем. Впрочем, ум двоих присоединившихся к нам Вельяминовых мне оценивать пока рановато. Поживем – увидим.
Подошли по двое-трое от трех лучших боярских родов. Эти-то будут стоять тихо – наше разбирательство этих родов не касается, их дело сторона. Вот теперь все – кворум есть.
Вначале заслушали Богуслава. Все было сформулировано кратко и по существу. Его ограбил тиун на пару с изменившей боярину женой.
– Других обвинений нет? – спросил митрополит. – Может быть очень плохо ведется домашнее хозяйство, жена не исполняет супружеский долг, отказывается рожать наследников, все дети от нее сильно нездоровы, в ее роду гнездится страшная наследственная болезнь или еще что-нибудь?
– Этого ничего нет. Но ограбила меня Капитолина с тиуном очень грубо!
– Вот тиуна и лови, сын мой. То, что жена взяла у мужа деньги, никак не наказуемо. Это как твоя левая рука переложила из одного твоего кошеля монеты в другой твой же кошель. У вас все общее. А с тиуна или возьми крупную виру после княжеского суда, или, если у вора не окажется денег, продай его в рабство. Убивать и пытать нельзя! В «Русской Правде» нет таких наказаний.
Осталось только установить степень вины боярыни в прелюбодеянии. Вот это дело наказуемое! Если оно будет подтверждено признанием самой обвиняемой, или показаниями свидетелей, не имеющих от этого корыстной выгоды, – церковный суд вынесет объективное решение. Слушаем обвиняемую.
Капа решительно вышла вперед. Ее немаленькая грудь вздымалась от негодования. Начала она дерзко и решительно:
– Все это злой навет, святой отец! Нет за мной никаких провинностей! Мужу всегда была верна! Свидетельницы, если они есть, подкуплены супругом или его другом – боярином Мишиничем, – вон он стоит! А я безвинна…
Они сколотили ватагу из подобных себе и идут в какой-то поход якобы по государственному делу, а на самом деле пьянствуют и насильничают девок по всем городам и весям, оставляя по Руси за собой недобрую память. Все они волхвы и разбойники, проповедуют против учения Христа. Особенно плохо относятся к священникам, приехавшим из Византии и скопцам!
А у меня деток двое, их еще растить и растить… Прошу тебя, прими меры!
Сильно! Разведка Нездиничей поработала на славу! Правда осталась неохваченной тема измены Родине, изнасилования малолетних обоих полов, поджоги церквей в пройденных городах и селах. Хотя против недобрых чувств к Константинополю и евнухам, все это может быть и мелочь с точки зрения митрополита Переславского.
Против нас стоят редкие умельцы своего дела. Нажми сейчас на свидетельниц, и польются истории, что денег нет, а тут десять рублей обещали и должность хорошую со значительным повышением оклада. И вылетим мы с этого объективного суда, опережая собственный визг, как поросенок у О. Генри!
А Ефрем, дед, похоже, въедливый и внимательный, всех расспросит, в каждую мелкую дрянь вникнет! Да, дела наши провальные и тухлые…
– Свидетельница Марья! – объявил служка.
Маша вышла, поджав губки и стала часто оглядываться на меня. Трусит, как есть трусит! Очень хочет получить ясные указания, что именно нужно говорить. А то сейчас: ты, боярин Владимир одно сказал, а боярыня Капитолина другое. Кто из вас главнее, непонятно пока простой русской девице.
Сейчас надавит митрополит при поддержке Нездиничей, и польются бессвязные и вредные речи о ненужном.
– Дочь моя, что ты знаешь об этой истории? – начал митрополит.
– Ась? – прозвучал достойный ответ.
– Говори, что знаешь!
– Я две молитвы хорошо знаю –«Отче наш» и «Господи Иисусе, помилуй мя»! Каждый день перед иконой на ночь молюсь, – горячо взялась рассказывать девица. – И в церковь я два раза в неделю хожу. И посты никогда не нарушаю!
Издевается она над нами что ли? Рядом молча бесился Богуслав. И тут до меня дошло! Девка видит священника, и считает, что того интересуют только церковные дела!
Ну что ж, вряд ли митрополит слышит так же хорошо, как в юности, вдобавок девица стоит ко мне поближе, чем к нему. Действуем! Я повернул Матвея грудью к себе, прикрылся им от Нездиничей и начал громко кашлять. Мария отвлеклась от беседы с Ефремом и поглядела на меня. Я мгновенно сложил ладони трубочкой и прошипел:
– Машка! Про боярыню!
– А-а-а! – поняла толковая наша. – Боярыня наша Капитолина, видать, занялась любовью с тиуном Елисеем!
– Дочь моя, в этом ее супруг и обвиняет. Что ты именно видела?
– Да забежала я кое-что по хозяйству спросить, а они лежали вместе голые, и обнимались! – тут ревностная прихожанка перекрестилась, – Христом Богом клянусь!
Хорошо идет, толково и по существу!
– Что-то еще об этом знаешь?
– Да что еще… Тискались вечно, когда думали, что я не гляжу!
Просто отлично! Митрополит понял, что больше ничего нужного из свидетельницы не выжмешь и завершил беседу в таком ключе. А вот начало следующего этапа выглядело как-то тревожно.
– Погляди мне в глаза, женщина! В глаза! Только в глаза!
Мария вдруг начала покачиваться. Двое служек подлетели и крепко взяли девушку под руки. Да ведь это гипноз! Пусть это и выглядит непривычно, но внушение чистой воды!
– Скажи мне, не таясь: как это все было на самом деле? Правду…, только правду…
– Я догадалась, что они не заперли дверь – маленькая щелка осталась, – медленно начала говорить сонным голосом заторможенная девица. – Давно поджидала такого мига. Спрашивать боярыню мне было не о чем, поэтому я просто еще приоткрыла дверь и заглянула. И глядела, глядела…
Они меня не заметили, очень увлеклись объятьями и ощупыванием разных мест друг у друга перед главным делом. Потом я прикрыла дверь и тихо-тихо ушла. Если бы боярыня прознала, что я этакое видела, давно бы уж меня выгнала. Рассказывала об этом только Варьке, Евсею да родной тетке на Посаде.
– Ничего больше не видала?
– Нет.
– Она все врет! – внезапно заорала абсолютно негипнабельная старуха у Нездиничей, – ей серебра отсыпали!
– Скажи, Мария, тебе предлагали или давали денег, чтобы ты мне все это сейчас рассказала?
– Да. Боярин Мишинич обещал десять сребреников, если расскажу.
Приготовились визжать по-поросячьи!
– За вранье?
– Нет. Чтобы я боярыни не боялась.
Вот и славно! Визг отменяется.
– Иди, тебя проводят.
Служки девушку отвели к нам.
– Свидетельница Варвара!
Тут все прошло гораздо успешней. На опыте подруги Варя поняла, что от нее требуется, и без лишних отступлений о том, в какую церковь она именно ходит, как говеет и прочих животрепещущих для митрополита тем, доложила, как устроила наблюдательный пункт в кустарнике возле купальни боярыни и какие эротические воспоминания оттуда вынесла.
Во время сеанса гипноза оказалось, что Варька давно предполагала такой исход событий и поэтому как именно подсмотреть, обдумала заранее. Обещанные мной будущие финансовые вливания, как и в прошлый раз, не гляделись чем-то предосудительным.
Довели назад и нашу бесцветную худышку.
– Свидетельница Авдотья!
В бой вступили люди Нездиничей. Выступившая вперед сорокалетняя баба из простых бойко затараторила:
– Я из теремных девушек боярыни Капитолины, знаю ее всю жизнь. Боярыня всегда отличалась кротким и богобоязненным нравом, никогда у нее тяги к чужим мужчинам не было. На прелюбодеяния она неспособна. Очень любит деточек и все свободное время проводит с ними. Все, что говорили перед этим отъявленные потаскухи Машка да Варька, – злые наветы!
Дальше все пошло по накатанной колее.
– Погляди мне в глаза, женщина! – и так далее.
Находясь под гипнотическим воздействием, Авдотья доложила, что Капа с Елисеем любовь крутят напропалую и ведут себя вызывающе, ничего особенно не боясь. К детям боярыня совсем не подходит, отроки постоянно у Лазаря толкутся. За вранье бабе обещаны пять серебряных монет и два поношенные платья с плеча боярыни. Другие теремные девки на лжесвидетельство ни в какую не согласились.
Недостойную и продажную врунью отдали Нездиничам.
Случай был ясный. Митрополит встал, чтобы объявить решение церковного суда.
И вдруг всей кучей заорали Нездиничи.
– Не верим девкам!
– Не хотим церковного суда!
– Божий Суд пусть решает!
Митрополит опять сел и начал негромко совещаться с Мономахом. В это время в дискуссию вступили остальные боярские рода, приглашенные лишь как наблюдатели. Такого, чтобы целый род был за Нездиничей или за Вельяминовых, почти не встречалось. Припомнились старые боярские обиды и счеты, кое-где закипели горячие схватки с ударами посохами и вырыванием ухоженных бород. Крик стоял несусветный. Да, этих бы хватило и по одному, подумалось мне, желательно в смирительных рубашках да с кляпами во рту!
Главный священнослужитель опять встал.
– Если вы так сильно желаете Божьего Суда, то он может и быть.
– Желаем! Сильно желаем! Только его хотим! – отозвалась толпа нестройными голосами.
Митрополит поднял руку, призывая бояр к тишине.
– Дело это нешуточное, бойцы могут ранить друг друга, а то и убить. Поэтому ответчику, когда его вина полностью доказана, дается право выбрать из разных решений.
Боярыня Капитолина может отказаться от Божьего Суда, получить развод и разумное денежное содержание. Дети до 15 лет остаются при ней, на них тоже будут выплачиваться немалые средства.
Или ее выбором будет Суд. Если победит боец от Нездиничей, она как была замужней, так и будет, и все ее права останутся за ней.
Победит человек от Вельяминовых, Капитолину постригут в монахини, всех прав она разом лишится, дети останутся при муже.
– Я не согласен! – заорал один из Нездиничей. – Мы бояре, с нами так нельзя!
– Кто против, может сам подменить своего бойца. Заропщете еще, отлучу от церкви – я тут пока митрополит, имею право, -жестко обозначил свою позицию Ефрем.
Нездиничи примолкли.
– Капитолина! Тебе решать! – зарычал святой отец.
Капа завертелась на месте. Вариант с соглашением без Суда был приятен и нету никакого риска, а перспектива оказаться в монастыре ее отнюдь не манила. Но боярское чванство, наглость и личная жадность взяли верх, и нахалка процедила сквозь зубы:
– Пусть бьются! Бог за меня!
– Все слышали? – продолжил митрополит.
– Да… да…, – отозвались тихим шелестом бояре.
– Никто не желает объявить боярыню Капитолину одержимой бесом или сумасшедшей? Говорите сейчас, потом ваши доводы рассматриваться не будут!
Все безмолствовали.
– Все, принято! Начинаем Божий Суд. Бойцы, подойдите.
Боевые умельцы подошли. Оба чуть выше среднего роста, поджарые, двигаются ловко – вроде перетекают с места на место, как леопарды.
– Представьтесь.
– Матвей.
– Кузьма Двурукий.
Богуслав охнул и вцепился в рукав моего кафтана.
– Вот это мы вляпались! – напряженным голосом произнес он.
Я удивленно покосился на него. Все мы с двумя руками, ничего исключительного в этом нет. Вот если бы против ушкуйника вышел однорукий, это было бы удивительно.
А действие разворачивалось далее.
– Сейчас небольшой перерыв, можете посоветоваться между собой, ненадолго отойти. Боец может отказаться от схватки, тогда ему будет засчитано поражение. Кольчуги придется снять – мастерство кузнецов не должно влиять на исход Божьего Суда.
Все женщины куда-то рванулись – видимо от напряжения ослабли мочевые пузыри
Матвей подошел быстро и вразвалку, походкой хорошо и долго тренировавшегося бойца.
– Биться не будем! – ухватил теперь его за плечо Богуслав.
Брови ушкуйника удивленно вздернулись вверх.
– А что так? Решил Капитолину домой возвернуть, соскучился?
– Против тебя сам Кузьма Двурукий вышел!
– И что?
– Он тебя убьет!
– Сразу или повозится немного для вида? – откровенно забавлялся Матвей.
– Ты не понимаешь! У тебя левая рука действует как правая?
– Ну, послабей немножко.
– Напишешь левой так же хорошо и быстро, как и правой?
– Это, пожалуй, нет.
– Двурукий обеими руками все делает одинаково замечательно, а нужно и одной рукой любого осилит. Против него на Руси никто не выстоит. Я о нем много слышал, а вот увидал сегодня впервые. Он обычно в Киеве живет, что ему тут в Переславле надо, понятия не имею. И его наняли Нездиничи. Против Кузьмы у обычного бойца никакого шанса нету. Понимаешь теперь?
– Да понимаю…, у меня батя такой же. Сколько меня не учил, так ничего и не добился. Похуже у меня левая рука, и хоть ты тресни! Мы ее обучили чему можно, наловчился ей пользоваться тоже неплохо, но до мастерской правой ей еще ох как далеко.
Но насчет того, что против меня будет биться Двурукий, ты не горюй. На ушкуе приходишь куда-то, просто идешь биться, не задумываясь, кто против тебя – двурукий, трехрукий или пятирукий – какой подсунулся, такого и лупи. Да и частенько я один с несколькими врагами бился, навалятся сам-пять, сам-шесть, – обычное дело на чужих берегах, там сабельки со всех сторон кучей летят – пересчитывать некогда.
