Борис Борсуков Ст
Сон Брахмы
– Ничего не понимаю, – возразил я. – Чушь какая-то! Почему время ускоряется с увеличением объема вычислений?
– Ты опять за свое? – улыбнулась собеседница. – Опять компьютеры? Ну ладно, в терминах компьютерной метафоры ускорение времени выглядит так: восприятие времени возникает как результат распознавания различающихся картинок мира. Картинки мира возникают, как результат работы компьютера под именем Брахма. Конечная производительность Брахмы приводит к тому, что увеличение объема уменьшает скорость, с которой он генерирует эти картинки. Иначе говоря, пусть, например, 50 лет назад Брахма за одну секунду генерировал, скажем, 1000 картинок а сейчас 500. Значит, 50 лет назад за секунду твоя нервная система получала 1000 обновлений, а сейчас 500. Что ты при этом должен чувствовать?
– Не знаю – это смотря по тому, что такое время, – ответил я. – Понятие времени ведь связано с темпом обновления. Если обновлений меньше, значит и восприятие времени замедлится. В итоге я ничего не замечу. Хотя постой, я понял, время ускоряется относительно естественных вех – захода и восхода солнца, хода часов и т. д.
– Ну конечно, – подтвердила она. – Представь себе, что от восхода до захода солнца прошло всего 3 события, завтрак, обед и ужин. Как ты воспримешь продолжительность этого дня? Когда людей было поменьше, Брахма успевал показать им очень много образов тогда еще простого мира, сейчас ему приходиться рассчитывать картинки, которые двойники рассматривают в микроскопы, телескопы, телевизоры, и рисовать компьютерные игры, управлять траекториями субсветовых частиц в ускорителях, поневоле голова пойдет кругом, даже если она не одна, а четыре, как у Брахмы, – добавила она с грустной улыбкой.
– Слушай, откуда ты все это знаешь? Про фракталы, процессоры и прочее? Что у вас тут тоже есть компьютеры?
– Нет, здесь нет в них необходимости. Но они есть у вас, а там живет Слава, с которым у меня общее сознание. К тому же, я и есть Слава, если ты помнишь начало истории того, как я попал сюда.
– А, ну да, но все же мне непонятно – как это можно рассчитывать картину Вселенной? Это что же, Брахма считает каждый атом? – не унимался я.
– А что делать? Приходится. Как минимум, везде, где применяется военный и мирный атом. Конечно, по возможности эти расчеты проводятся в упрощенном и экономном режиме, но количество атомных объектов все время растет. К тому же физики стали очень любопытны. Не так просто рассчитывать поведение частиц с субсветовыми скоростями в современных ускорителях, – сокрушенно вздохнула она. – Ведь скорость света потому и является константой, что определяется, так сказать, тактовой частотой процессора Брахма. Тут даже не разберешь, кого больше жалеть – Брахму, который перенапрягается в этих экспериментах и делает ошибки из-за подвисания, или физиков, которые каждой такой ошибке присваивают название новой частицы или части частицы.
Последний пассаж собеседницы показался мне подозрительным. Конечно, то что я знал о современном состоянии физики элементарных частиц, не внушало оптимизма. Это важнейшее в мировоззренческом смысле направление науки все более и более погружалось в трясину теории струн, суперсимметрии, высших размерностей, петель и прочих математических абстракций. Все эти «очарованные» и «красивые» кварки обладающие «ароматом» и «цветом»… Кажется, еще немного, и физики превратятся в ученых свифтовской Великой Академии Лагадо, а исследования ковкости пламени станут их основным занятием.
Иначе говоря, внутренне я был готов к восприятию ее критики современной теоретической физики. В то же время, не являлась ли эта внутренняя готовность лазейкой, через которую проникало ее воздействие на мое сознание? «Кто эта сущность, выступающая поочередно в мужской и женской ипостаси? – мучительно думал я. Снова и снова я спрашивал у себя, – не чеховский ли Черный монах стучится в дверь, предвещая психическое заболевание?» Самое неприятное в моем положении было то, что эта сущность не давала мне времени отдышаться от ее атаки, так как реальность незаметно переходила в осознанное сновидение и наоборот. Однако во сне ли, наяву ли, а с присутствием этой сущности приходилось мириться. Обострение, на которое я неосторожно пошел во время первой беседы с этой сущностью, и его печальный конец ясно показал мне границы моей самостоятельности – я мог только слушать и спрашивать, ничего другого мне не оставалось. В обреченности моего положения была некоторая отдушина, некоторое интеллектуальное наслаждение, которое я испытывал, открывая для себя странный и пугающий мир пасторов, неважно, существовал ли он на самом деле или нет.
– Нельзя даже сравнивать нынешнюю нагрузку Брахмы с доатомной эрой, – прервала мои мысли собеседница. – Впрочем, он и сейчас не считает каждый атом. Атомов всего сто с чем-то штук, а остальные просто их копии, со своими координатами. Атомы подобны классам в объектно-ориентированных языках программирования: свойства – нейтроны, протоны, электроны, энергетические уровни, спины; методы – ядерные силы, электростатика, электродинамика; свойства и методы инкапсулированы в класс – атом; далее – наследование, полиморфизм прототипа; молекулы по тому же принципу – все, пошла свистать машина! Только эта машина более совершенно устроена, чем компьютер. Чтобы не возиться с каждым атомом, Брахма плодит копии вычислительных средств и инкапсулирует их в экземпляр каждого наследуемого объекта. По сути, каждый атом содержит маленькую копию Брахмы, которая и рассчитывает, пользуясь методами класса, его поведение.
– Да это грандиозно, – сказал я, в самом деле восхищенный идеей соединения воедино свойств, методов и средства их реализации, – только как это встроить в атом-процессор?
– Да нет там никакого процессора, – сказала она. – Само понятие процессор – отражение ограниченности представления о природе. Вы не можете себе представить, как можно что-то познать, не расчленив на части, и как что-то сделать, не сделав последовательно несколько действий. Даже само название – процессор, то есть вещь, которая последовательно выполняет процессы вычислений, – об этом говорит. Вы не представляете, как что-то может реагировать всем целым, а не частями, хотя сами делаете это постоянно.
– Это потому что мы живые, а атом неживой, – перебил я.
– Нет, живой, но жизни в нем хватает только на простые реакции типа узнавания и притяжения, отталкивания и самовоспроизведения. Но этого достаточно, чтобы образовывать большие ассоциации типа органических молекул. У ассоциаций жизни уже больше. А из ассоциации молекул могут возникнуть зачатки психических реакций типа мое – чужое, например, у крошечных капелек жира, плавающих в воде. Все, что ты видишь, создал Брахма под управлением программ «Вишну» и «Шива». Древнеиндийские философы писали, что элементы мира возникли в начале дня Брахмы из его пор, как муравьи, которые стали плодиться и заполнили Вселенную.
Я хотел спросить: «А кто создал Брахму?» – но передумал, слишком многого я не понимал даже в том, что уже услышал. Вместо этого я сказал: «Не было там ничего сказано ни про муравьев, ни про то, что они стали плодиться. И потом, а откуда стало известно про это древним индийцам, ведь они были двойниками?»
– А что, ты думаешь, что про то, что мы живем ночью Брахмы, знают все пастыри? – вопросом на вопрос ответила женщина.
– А разве нет? Я думал, вы все знаете – удивился я.
– Пастыри знают несравненно больше вас, например, то, что в исходном предании говорилось о муравьях и размножении первичных элементов, как способе создания материального мира, но они пленники той же иллюзии, что и вы. Иллюзия состоит в том, что мы живые и что у нас есть свобода воли. Они так же суетятся, так же ловчат и обманывают, как и вы, такие же неутомимые в поиске славы и наслаждений. Так же, как и у вас, кто-то догадывается, что реальность это липа и пытается рассказать об этом другим, но его или засмеют, или сделают так, чтобы это открытие стало чем-то вроде предания, до которого никому дела нет. Например, само существование Брахмы и двух программ открыл около 6 тысяч лет назад один пастырь, который принадлежал к некой религиозной группе солнцепоклонников. Эта секта считала, впрочем, совершенно справедливо, что первоначальным источником жизни является Солнце и беспрестанная молитва Солнцу и его созерцание может заменить человеку пищу. Этот пастырь отказался от своего единственного двойника и стал жить без взятки.
– Вот молодец! – вырвалось у меня.
Женщина внимательно на меня посмотрела: «Да, – сказала она, – хотя Солнце тут ни при чем, но он случайно нашел путь, который ведет к свободе от иллюзии реальности. Тебе тоже придется пойти по этому пути. Ты должен будешь перестать брать взятку с низшего слоя, то есть ты должен будешь перестать есть».
Я оцепенел. До сих пор наша беседа, несмотря на отдельные эксцессы, носила характер интеллектуальной игры, в ходе которой у меня возникла иллюзия относительной безопасности происходящего. Внутренний сторож безопасности, который встроен в каждого человека, был относительно спокоен – в конце концов, это забавы разума, телу-то ничего не угрожает. С другой стороны, он мог бы предвидеть, что силы, которые вовлекли меня в свою игру, должны преследовать какие-то цели. Ведь в самом начале меня поставили в известность о моем подчиненном и даже низшем положении по отношению к этим сущностям. С чего бы им, в самом деле, развлекаться со мной беседой, да еще так настойчиво? Не станет же цыган рассказывать собаке историю своей жизни? А если и станет, то не с целью ли усыпить ее, чтобы снять с нее шубу и пошить шапку? «Да, попал ты как кур в ощип», – подумал я. Хотя, а что собственно они могут со мной сделать? Ну, будут таскать меня во сне на беседы, вот и все. Сама же она говорила, что в материальном мире они совершенно бессильны. Хотя, стоп! – похолодел, вспомнив, что в нашем мире живет Слава, который без тени усилия гнет пальцами стальную отвертку в палец толщиной и который составляет с этой безымянной бестией одно существо. От этой мысли у меня мгновенно пересохло во рту и мне пришлось сделать несколько глотательных движений, чтобы сказать: «Послушай, как тебя зовут?»
– У нас нет имен, мы различаем друг друга без ярлыков. Но ты можешь звать меня, скажем, Славой. Да, Славой, это имя одинаково звучит в мужском и женском роде, – сказала она довольным голосом. – И пожалуйста, не думай, что тебя кто-то будет принуждать к отказу от пищи. Ты сам придешь к нему.
– Слушай, Слава, оставьте меня в покое, приглядитесь хорошенько ко мне – ваш ли я человек? Вячеслав намекал мне, что я должен создать с кем-то какую-то пару неизвестно для чего. Бред какой-то, я вовсе не герой и не собираюсь спасать мир ни в одиночку, ни парами. То, что я был знаком с Вячеславом в юности, – ровно ничего не значит. Это случайность. Подыщите кого-нибудь другого.
Слава без интереса и молча выслушала мои протесты. Воцарилось неловкое молчание.
Вместо ответа женщина встала и направилась к двери. Отворив ее, она молча остановилась на пороге. Ее ярко освещенная точеная фигура эффектно контрастировала с иссиня черным проемом открытой двери.
– Какая ночь! – задумчиво сказала она. – Жаль только, что на нашем небе нет звезд, как у вас. – Ее голос был грустным и добрым.
Я тоже поднялся, подошел к двери и со смешанным чувством опасения и любопытства посмотрел на небо. Вопреки словам Славы, я увидел звездное небо. Хотя, небо было каким-то странным. По периферии небосклона виднелось огромное скопление звезд, которое заметно перемещалось по черному небу. Звезды были двух цветов – желтые и мертвенно-белые. Внезапно все скопление, разом полетело за горизонт, а пространство наполнилось угрожающим рокотом. Я покачнулся и удержал равновесие, только резко схватив за руку Славу…
– Что с вами? Отпустите меня, мне больно! – вскрикнула женщина.
Я выпустил руку и, бормоча извинения, выпрямился. Незнакомая пожилая женщина, потирая плечо, укоризненно смотрела на меня.
– Да это просто вираж самолета перед посадкой! – только и смог выговорить я.
– А вы думали? Пить меньше надо! – сказала женщина с брезгливой миной и отвернулась.
Глава 4
– Дамы и господа, наш самолет совершает посадку в международном аэропорту Куала-Лумпур. Пристегните привязные ремни и приведите спинки кресел в вертикальное положение. Во время посадки… – деловитая скороговорка стюардессы ворвалась в невероятный мир, в котором я был еще минуту назад. Я ошарашенно озирался по сторонам… – Командир самолета и экипаж благодарит вас за выбор авиакомпании «Малэшиа Эрлайнс» и желает вам приятного продолжения путешествия…
«Куала-Лумпур… – хорошо, что не Ялта, – промелькнула ассоциация из Мастера и Маргариты, а то был бы вылитый Степа Лиходеев. Хотя, постой, – подумал я, – Малайзия, – это как раз нормально». В сознании постепенно всплыла последовательность событий, которая привела к посадке самолета в аэропорту Куала-Лумпур. Так это его огни я видел в окно иллюминатора и одновременно в проеме двери в доме женщины-пастора? Ничего не понимаю – а Слава, а ступка?» – я отчаянно пытался совместить все эти события в одном времени. Я напряг память, пытаясь вспомнить события до командировки в Малайзию, – никаких встреч со Славой Новоселовым я не помнил. Что же из всего этого правда и куда меня забросит следующий раз? Я посмотрел на бортпроводницу, которая сидела, аккуратно пристегнувшись, лицом к пассажирам. На ее лице был ужас. «Бедняга», – подумал я, вспомнив рассказ одной знакомой стюардессы о смертельном страхе, который она каждый раз испытывает при посадке. Лицо стюардессы вызвало у меня серию воспоминаний, связанных с ней:
– Сэр! В полете употреблять спиртные напитки запрещено!
– Это не напитки, это сувенир, – и показал упаковку маленьких сувенирных бутылочек арака, – купил в Дьюти фри Бангкока!
– Все равно нельзя, – сказала она и потребовала отдать ей упаковку. Но было уже поздно. От сувенирной коробки осталось всего одна бутылочка. Арак оказался необычно крепким напитком… Уф – теперь все понятно. Ну и ну! – надо пить полегче, а то и вовсе бросить, – я рассмеялся, встряхнул головой и облегченно потянулся…
Самолет зашел на посадку. Вскоре тряска и надрывный рев двигателей обозначил завершение перелета Бангкок–Куала-Лумпур. Лицо стюардессы расслабилось – еще раз ей удалось выжить! «Ну и работа», – невольно подумал я. Хотя не так ли все мы встречаем новый день? Ведь сон – это та же смерть – где гарантия, что ты проснешься? Как правило, мы просыпаемся. А если это засыпание последнее, а если вместо тебя проснется кто-то другой? Вот я встречался с пастырями, со Славой, даже ступку ему дал, многократно ложился спать и просыпался – а где и когда это было? Надо проверить, на месте эта ступка или пропала вместе со сном…
Экзотическая страна, музеи, индуистские и буддийские храмы, лекции и переговоры с малайцами, которые требовали большого напряжения, вытеснили странный и невероятный сон, который приснился мне перед посадкой. В Малайзии мне не хотелось думать о его содержании и значении. Бессонными ночами, вызванными шестичасовой разностью во времени, я старался просиживать в местных ночных ресторанчиках, смотря бесконечные телевизионные сериалы и сценки из жизни малайцев, которые, кажется, никогда не забывают плотно поесть – даже ночью. Безусловно, я не забывал об этом событии, но процесс осмысления его, очевидно, проходил ниже порога осознания. Позже, по прибытии домой, воспоминания актуализировались, я беспрерывно думал об этом эпизоде, но никак не мог свести концы с концами. «Вот незадача, – думал я – жаль, что я не запомнил название напитков, которые предположительно пил в самолете!» В справочнике по спиртным напиткам я нашел, что один из сортов бамбуковой водки под названием бамбузе вызывает галлюцинации. Если мне попалась такая бутылочка, то этот невероятный сон еще как-то можно было бы объяснить. Но, с другой стороны, как такой продукт мог попасть в Дьюти фри? «Ну кто пустит Степу без сапог в истребитель? Да его и в сапогах никто не пустит…» – опять ассоциация из «Мастера и Маргариты» всплыла в сознании, подчеркивая двусмысленность моего положения.
Я попросил одного приятеля, который летел в Бангкок, купить мне набор сувенирной таиландской водки в аэропорту. Каково же было мое удивление, когда он сообщил по прилету, что продавцы ни о каких наборах местной водки ничего не знают». Вообще, Таиланд мусульманская страна, так что сам понимаешь, впрочем, текилу я тебе привез, в Стамбуле купил», – сказал приятель.
– Сам пей эту самогонку, – с досадой сказал я…
Ступка, как я и ожидал, оказалась на месте. Справки, которые я навел у жены Мишки, тоже ничего утешительного не дали – Мишка уже полгода был в экспедиции. «Совсем от рук отбился», – со вздохом сказал она. Интересной оказалась вот какая деталь: в этом сне, в промежутке между свиданием с женщиной-пастырем и встречей со Славой Новоселовым, мы получили выгодное предложение от одного румына, на поставку нашего оборудования на Балканы. Свела меня с этим румыном одна знакомая предпринимательница, по имени Наталья. Эта Наталья, в самом деле, имела какие-то дела в Румынии и часто туда ездила». А почему бы и нет, этот регион совершенно выпал из нашего поля внимания, – подумал я. – Надо будет поговорить с ней, может быть это и правда хорошая идея – через румын выйти на Грецию и страны бывшей Югославии».
Пока я собирался выбрать время и поговорить с ней, реальность сделала это за меня.
– Возьмите городской телефон, – раздался голос секретаря директора по внутренней связи, – вас эта, как ее…, говорит, где мой любимый мужчина?
– Ну вот, кстати и поговорю с ней про Румынию, – я снял трубку и приготовился слушать обычную преамбулу, которой Наталья пользовалась, для того, чтобы попросить о какой-то мелкой услуге.
– Здравствуйте, мой любимый, – протяжным и приторным голосом, с аффектацией несуществующей близости, – начала она.
– Переходите сразу к делу, телефонный разговор должен быть коротким – это Вам не приглашение на званый обед, – процитировал я Швейка.
– А почем Вы знаете, может быть, я хочу пригласить вас на званый обед, вернее ужин. Грубиян вы эдакий! – игриво ответила она.
– Какой ужин? С румыном? – неожиданно для самого себя спросил я.
В трубке раздался возглас удивления, смешанного с досадой: – А откуда вы знаете, он что, на вас сам вышел?
– Кто? – ответил я и похолодел. Начиная с этого момента, я уже знал содержание дальнейшего разговора.
– Ну, Стефан, – продолжала она. – Как же он вас нашел?
– Да никак, я просто догадался, – ответил я в смятении.
– Ну, милый, ну скажите, я все равно узнаю…
Дальше я уже не слушал, размышляя о сути происходящего. Сейчас она скажет: «в семь часов, я пришлю за вами машину».
– В общем, если можете, то сегодня, в семь часов, у меня. Дома будет лучше, чем в ресторане. Я пришлю за вами машину.
– Не нужно машины, я сам приеду, если получится, говорите адрес…
Я повесил трубку. События принимали невероятный характер. Как же я не понял сразу, что это был не просто сон в самолете, а что-то важное, и, может быть, самое важное в моей жизни? Надо было обдумать все, подготовиться… – запоздалые сожаления, вперемешку с каким-то восторгом от предчувствия близости к разгадке невероятной тайны и опасения того, что может быть придется узнать, охватили меня.
«Мое сознание как-то проникло в будущее, другого объяснения нет, – думал я. – Хотя, как это проникло? Что, будущее уже состоялось? Постой, да ведь это же мне говорили персонажи моего сна! Сон Брахмы! Так что же – получается это правда! Быть не может, я снова сплю!» Я встал и подпрыгнул. Сила тяжести с обычной скоростью вернула меня на пол. «Нет, не сон», – с тоской подумал я. Впрочем, я уже пытался это делать в том сне: то получалось, то нет. Ничего так не докажешь – in inferno nulla est redemptio – из ада нет выхода, – вспомнил я слова женщины-пастыря. Совсем как у Пустоты из пелевинского «Чапаев и пустота». Не поеду ли я и, в итоге, во «Внутреннюю Монголию» – эта, поистине отрезвляющая, перспектива представилась мне, как вполне закономерный исход всех этих, вложенных друг в друга снов. «Постой, да ведь и Пелевина она упоминала – как это я забыл! А кого еще? Сервантеса, Яна Потоцкого, Воннегута и еще кого-то, с польской фамилией. А, Квятковского! – вспомнил я автора сценария фильма «Рукописи, найденной в Сарагосе». – Странная компания! Хотя, что-то у них и, в самом деле, много общего. Да хотя бы вот эта вложенность сюжета в сюжет: вторая часть Дон-Кихота, которую читает Дон-Кихот во второй части Дон-Кихота, беспрерывное пробуждение ото сна Альфонса Ван-Вардена под виселицей братьев Зорро у Потоцкого, наслоение земных и тральфамадорских событий у Воннегута и, наконец, пелевинский Пустота, который засыпает в одной кошмарной реальности и просыпается в другой. А этот Квятковский тут при чем? А, понятно – он довел идею вложенности снов Потоцкого до логического конца – пробудил в своем фильме Альфонса под виселицей братцев Зорро, после того как ему объяснили, что все предыдущие пробуждения подстроила мавританская секта для его испытания. Пелевин просто транспонировал эту идею на нашу современность. А еще, что роднит всех этих авторов, кроме Сервантеса, так это наркотические вещества. Что еще в них общего? – подумал я по усвоенной годами научной работы привычке искать связи между явлениями. – Да ты сам и есть то самое общее, – сказало, что-то внутри меня. Эта мысль показалась мне странной, хотя действительно, эти авторы занимали мое воображение годами. Годами я читал и читал несколько книг этих авторов, как бы силясь понять, что они хотели мне сказать. Именно мне, потому что никто из моих многочисленных знакомых не проявлял к этой группе авторов специфического интереса. Потому, что они члены твоего карраса – опять промелькнула неясная догадка. Каррас – это выдумка Воннегута, которую он вложил в уста некого Боконона – основателя секты, которая правила затерянным островом в Карибском море. Согласно Боконону, каррас – это группа людей, судьбы которых связаны внутренней логикой событий, происходящих где-то в другом мире. В мире пасторов, наверно, – подытожил я. – Да, любопытно, – так это Слава, в женской ипостаси, был моим пастырем, пока сам не влип в наш мир? Ну, теперь понятно, почему они ко мне пристали, может, в наше время в их карасе и нет никого», – вспомнил я слова женщины-пастора о ее уединенной жизни.
«Все это интересно, – подумал я, – но что же мне, в самом деле, делать? Поехать на эту встречу с румыном и тем самым погрязнуть в сне, который уже видел или не поехать и разорвать его на… На что? На какой-то другой сон?» В том сне, который я уже видел, я взял книжку Воннегута, раскрыл ее на произвольной странице и прочел фразу, которую расценил как знак того, что ехать надо.
Со слабой надеждой, что этого сейчас не случится, я взял с полки томик Воннегута. С замиранием сердца я раскрыл ее наугад и прочел афоризм Боконона: «Предложение неожиданных путешествий есть урок танцев, преподанных богом». В отчаянии, я снова закрыл книгу и вновь открыл на случайной странице: «Ошибку сделать невозможно!» – гласил новый афоризм Боконона.