Борис Борсуков Ст
Сон Брахмы
– Он мне тоже это объяснял. Но к чему ты это вспомнил?
– К тому, что если только немного нарушить эту изотропию, то любой объект придет в движение за счет тепловой энергии атомов. Верно?
– Да, придет в движение и охладится, – немного подумав, сказал я. – Только как это возможно?
– Слава говорит, что это возможно для группы из восемнадцати человек, находящихся в состоянии синхронизации. Но пока у нас не получается.
– Ах, вот чем вы занимаетесь? – недоверчиво протянул я, и в моем сознании мгновенно всплыла картина группы замороженных существ, лежащих в неком подобии летающей тарелки, которую я видел в межзвездной дали, во время своего безумного перелета. Мне перехватило дух от предчувствия неотвратимости судьбы. Я замер, не в силах сказать ни слова.
– Что, что случилось? – с беспокойством сказал Слава, заглядывая в мои глаза.
– Восемнадцать говоришь? – ответил я, пытаясь вспомнить количество людей, лежавших на полу «летающей тарелки», виденной мною во время безумного полета. Между опорными колоннами верхней раковины было три трапециидальных стенки и напротив каждой из них лежал один человек. Так как опорных ферм было три, то колонн должно быть 6, а, значит, общее число людей в тарелке равно восемнадцати, и один из них был я или то, что останется от моего «я».
– Да, восемнадцать. Это как-то следует из законов резонанса между описанием мира отдельными программными объектами, которыми, в конечном итоге, являются люди. Каждый из них генерирует свое описание, но оно сильно отличается от того, что генерируют остальные. Однако они должны быть как-то согласованны, образно говоря, водитель автомобиля и пешеход, который переходит дорогу перед ним, должны видеть приблизительно одно и то же. Это достигается усреднением и сохранением описаний в описании самого большого в нашем мире объекта – Земли. Это усреднение тем сильнее, чем меньше разница в пространственных координатах объектов, то есть чем ближе они друг к другу находятся. Так вот, Слава говорит, что описание мира Землей имеет пучности и минимумы, наподобие интерференционной картинки, причем они как-то хитро организованы. В этой картинке пучности образуют треугольные и шестиугольные сетки. Если шесть равносторонних треугольников вложить в круг, то получится восемнадцатиугольник. Такая структура может локально создавать некое собственное описание мира, при условии гармонизации описаний внутри между тройками. Как-то так… – Слава развел руками.
– А мне он объяснял это наличием шести апсар в окружении Индры.
– Апсар? – захохотал Слава. – Нас восемнадцать человек и каждый имеет свою версию относительно этого числа. Как-то я спросил у него, какая из версий правильная? Знаешь что он мне ответил? Все они ложные, так же как бесчисленное число способов описания реальности, которой нет. Знаешь, Старик, – сказал он, проникновенно заглянув мне в глаза, – если пространства, как такового, нет, и все мы вместе со звездами и галактиками находимся в одной точке, как говорит Слава, то черт ли в том, что из его слов правда, а что нет. Просто играй свою роль. Выхода ведь все равно нет. Наше отличие от всех остальных, – и он снова повел рукой вокруг, показывая на двигавшуюся вокруг нас вечернюю толпу, – состоит в том, что они играют свою роль по неведению, а мы осознанно.
– Да, наверно, выхода нет, – сказал я и описал ему «летающую тарелку» с замерзшим экипажем. – По-моему, я побывал в будущем, которое нас ожидает, – добавил я.
Слава разинул рот и молча уставился на меня. После продолжительного молчания, он тихо сказал: Вот как… а каким ты себя увидел в той тарелке? Таким, как сейчас или таким, как был в прежней волне? Ну да, конечно таким, как раньше, иначе ты бы себя не узнал, – ответил он сам себе. – Непонятно…
– А остальное понятно? Как вы должны попасть в эту штуку? Ведь это же уму непостижимо, чтобы сделать такую конструкцию и вывести ее в космос! Или ты что-то знаешь из того, что мне неизвестно?
– Да как тебе сказать, – задумчиво протянул он, – ПС много раз говорил, что наша группа на пороге грандиозного превращения, которое начнет развиваться с твоим прибытием. Это твое видение, может быть, и есть образ финальной части превращения. Но почему в этой группе оказалось твое прежнее тело?
– Да что там тело! А вся эта история с летающей тарелкой и замороженным экипажем – она что, тебя не удивляет? Это что же значит, что нам придется замерзнуть?
– Конечно, с технической и биологической точки зрения это невозможно, но, может быть, это какая-то аллегория? Хотят убрать нас за пределы Земли, а, может, и Солнечной системы, чтобы дождаться момента пробуждения Брахмы после окончания его сна. Только как это возможно? Кто построит и выведет эту конструкцию в Космос? Ну ладно, Старик, будем решать проблемы по мере их появления. Может быть, все обойдется, – без особой надежды в голосе протянул он.
– Слушай, – внезапно вспомнил я фразу, которую он произнес раньше, – а почему каждый из вас имеет свою версию относительно того, почему вас должно быть восемнадцать? Что, вся группа состоит в контакте с ПС?
– Наверное, да, хотя я не знаю точно, – ответил он. – Ты, наверно, заметил, что группа наполовину состоит из женщин. Никто из них не говорит правды. Ни того, почему они пришли в группу, ни того, почему никого нового принимать не нужно. Все хором утверждают, что нас должно быть восемнадцать. Из этого я делаю вывод, что ПС проник в их сновидения так же и каким-то образом подтолкнул их всех друг к другу, а потом привел ко мне. Они говорят, что все началось, как тренинг по холотропному дыханию. Была какая-то чисто женская группа холотропщиков. В ходе практики у них начались совместные сновидения, в которых им являлся мужчина, который учил их правильному дыханию. Причем, строго индивидуально с запретом сообщать технику дыхания остальным. Не поверишь, но ПС принимал мой облик в их сновидениях. Можешь представить сцену, когда они меня встретили наяву, да еще все одновременно, – Слава расхохотался, – Умора, какие они вдруг стали принимать друг перед другом осанки. Самое смешное, что на тот момент я ничего не знал ни об этой группе, ни о том, чем они занимаются. Меня просто попросил один знакомый помочь ему отремонтировать аудиоаппаратуру в Доме культуры, в котором эти холотропщики арендовали помещение. Потом они, видимо, обменялись впечатлениями и явились ко мне с предложением возглавить практику в их группе. ПС сказал, что я должен согласиться и привести в эту группу тебя. Семь остальных мужчин привели женщины. Кто-то из них мне нравится, кто-то не очень, но ПС говорит, что это не имеет никакого значения и совершенно не важно, что они самые обычные люди.
– А что это за маска, которая была на мне и в чем суть ваших занятий?
– ПС посоветовал проводить занятия в измененном состоянии сознания, чтобы ускорить процесс тренировки. Нужно было выбрать что-то легальное. Сначала мы хотели использовать ингаляционно закись азота, а потом он предложил перейти на ксенон.
– И тут ксенон! – воскликнул я. – Может я все-таки вижу галлюцинации под ксеноном и все это мне мерещится?
– А что, наркоз, в котором ты сейчас пребываешь в прежней волне, тоже ксеноновый? Тогда понятно, почему мы его здесь используем – чтобы тебя перетащить! ПС сказал, что нужен именно ксенон, иначе у него не хватит сил тебя сюда перебросить.
– Да где же вы его берете в таких количествах? Ведь это же страшно дорого!
– Три рубля литр. Мы купили сорок литров жидкого ксенона по случаю.
– По случаю, сто двадцать килограмм ксенона! – воскликнул я, – да ведь это же 20 килограмм золота!
– Тише, не кричи, – понизил голос Слава, – показывая глазами на сидевших за соседними столиками посетителей, которые с любопытством повернулись к нам после моего восклицания. – Ну какие килограммы золота? Ксенон, по сути, побочный продукт работы газоразделительных заводов. Спрос на него мизерный, а себестоимость пустяшная. У нас хозтем на два миллиона, можем себе позволить.
– Боже мой, вот бы мне столько ксенона, я бы мог крупное животное в клатратный анабиоз погрузить! – масштабы возможностей моего двойника в этой волне поразили мое воображение настолько, что я на время потерял чувство реальности происходящего.
– Какой анабиоз, ты о чем? – не понял Слава.
Я начал было объяснять ему о том, что ксенон при небольшом давлении переводит воду в связанное состояние и позволяет замораживать-размораживать биологические ткани без криоповреждений, что открывает дорогу к практическому бессмертию… но, внезапно остановился и замер на полуслове. Я испытал, что-то вроде инсайта. В моем сознании, как вспышка, образовалась связь из слов Славы о возможности создания локальной изотропии пространства в группе из 18 человек, неизбежной левитации этой группы и охлаждении тел участников этой группы, ксенонового клатратного анабиоза, и моего видения «летающей тарелки».
– «Вдруг вспыхнуло гигантское солнце и полетело прямо мне в переносицу со скоростью девяноста трех миллионов миль в секунду. Ослепленный, страшно перепуганный, я уперся в стекло витрины, чтобы не упасть», – процитировал я Сэлинджера. – Не помнишь, какая скорость теплового движения атомов? – пробормотал я.
– Какое солнце в переносицу? – Слава озадачено уставился на меня.
– Это описание инсайта, внезапного озарения, из одной книжки. – Так какая скорость?
– Что-то около полукилометра в секунду, а что за озарение?
– Полукилометра в секунду? Это значит, что если эта группа и вправду способна хотя бы немного уменьшить анизотропию пространства и повысить вероятность колебаний атомов своих тел в вертикальном направлении, то она неизбежно взлетит в небо! В идеале, при полном снятии анизотропии, она может взлететь на высоту в 15–20 километров, причем начальная скорость превысит скорость звука. Если группа сможет распространить этот эффект на конструкцию, типа той, которая мне привиделась, то конструкция взлетит вместе с ними. Конечно, в ходе этого полета будет израсходована энергия теплового движения атомов, из которых составлены их тела и они попросту замерзнут, но это как раз то, что нужно, так как замерзание будет одновременным и тотальным. Вся вода в клетках мгновенно замерзнет, не успев образовать кристаллы. Это что-то сродни витрификации – мгновенному охлаждению, которое позволяет сохранять в жидком азоте срезы тканей. Если они будут дышать ксеноном, то они впадут в клатратный анабиоз, пусть и частичный, и смогут пребывать в нем хоть тысячу лет.
Слава молча выслушал меня, затем потупил голову и произнес: «Если к этой штуке приделать горелки, несколько бочек солярки и окислителя для медленного подогрева, то она не упадет на Землю, и может улететь хоть в дальний космос. Все сходится, если только и вправду можно добиться снятия анизотропии пространства. До сих пор все его пророчества сбывались, наверно, сбудется и это».
Слава замолчал. Глядя на его поникшую голову, замолчал и я. Все как-то слишком уж складно сплеталось в один тугой узел, который запутывался все больше и больше, делая все более и более очевидным абсурдное несоответствие масштаба предстоящих событий, и обыденности, и даже ничтожности нас, как их участников.
Глава 16
На следующие утро я проснулся от шума кофемолки и звона посуды, доносившихся через дверь спальни. «Кофе? Что за черт», – пробормотал я, оглядывая незнакомую спальню и пытаясь сообразить, где я провел ночь. Кофе, который я всегда терпеть не мог, был верным признаком того, что я нахожусь не дома. В гостинице? Но комната не была похожа на гостиничный номер. Я встал и подошел к окну. За окном открывался вид обычного спального района моего родного города. Горожане стекались ручейками к подземному переходу, над которым возвышались столбы с большими объемными буквами М. Какая-то дама, в красном спортивном костюме, неспешно прогуливалась с собакой вдоль газона… Метро! В моем сознании пронеслись обрывки событий вчерашнего дня: тренинг в спортзале, беседа в уличном кафе и поездка в метро вместе со Славой к нему домой. Испытывая легкое головокружение, я уселся на стул – другая волна выполнения Сна Брахмы! Вот где я нахожусь. В моей прежней волне метрополитен так и не был построен, оставшись пустым мечтанием, погребенным горбачевской катастройкой. В последней надежде я встал и легонько подпрыгнул. Ощущения падения были совершенно реалистичными. «Нет, это не сон», – обреченно подумал я и вновь уселся на стул, испытывая страшную тяжесть, которая почти физически давила мне на плечи. В том грузе кошмарных и неправдоподобных воспоминаний, впечатлений и переживаний, почти неразделимых в своей огромности, ощущалось еще что-то неуловимое, но очень важное. Что-то отдельное от остальных мыслей, толпившихся в моем сознании и требовавших внимания. Я закрыл глаза и постарался отразить атаку сцен из пустыни и безумного полета сквозь Вселенную. Мало-помалу мне удалось вспомнить события на тренинге, последующую беседу со Славой и ужин у Славы дома. Но было еще что-то, что произошло между ужином и моим пробуждением утром настоящего дня. Сосредоточившись на том периоде, я вдруг вспомнил. Воспоминание относилось к забытому фрагменту диалога с моим покойным другом Володей в пустыне. Этот фрагмент всплыл во сне сегодня ночью. В этом сне Володя совершенно отчетливо сказал мне перед тем, как толкнуть меня в каплю белесого тумана: «Следуй за этим звуком, он приведет тебя ко мне». При этом он поднял с земли сухой обломок ствола кустарника и резким движением закрутил его между ладонями. Раздался звук, похожий на шум работающей кофемолки, и древесная труха посыпалась на песок… Точно такой же звук продолжался и сейчас. Вдруг он усилился и раздался звук открывающейся двери. Я открыл глаза и повернулся к ней – на пороге стоял Володя с кофемолкой в руках. Лицо его было добрым и понимающим. Я подошел к нему и мы молча обнялись. Он был совсем не похож на того полупризрака, который твердо и бесстрастно руководил мною в пустыне. Теперь в обличье обычного человека с сотней признаков, отличающих реальную личность от воображаемой, начиная от легкой щетины на щеках и теней под глазами, до клетчатой рубашки, выдержавшей уже не одну стирку, и брюк со следами стрелок. Странно, но факт превращения Славы в Володю не очень взволновал меня и даже обрадовал. Эти превращения стояли в одном ряду со всеми предыдущими фантасмагориями последнего времени. В конце концов, человека всегда больше волнует не то, что было, а то, что будет.
– Не знаю, надолго ли мы снова вместе, но я страшно рад видеть тебя. Многократно я видел сон, как мы с тобой встречаемся и вот я вижу этот сон снова, – сказал я и еще раз обнял его, – я всегда верил, что ты не умер и когда-то мы с тобой встретимся. Где мы сейчас?
– Я не знаю, это зависит от тебя, – ответил Володя. – Ты создаешь этот мир. Вчера ты выбрал мир, в котором живет твой друг Слава. Сегодня – в котором живу я.
– А разве мы не виделись с тобой в пустыне у куста, на котором висит наша Вселенная? Ведь ты же, а не Слава сказал мне про кофемолку?
– Кофемолку? А тебе не кажется странным, что она продолжает работать, хотя я давно выключил ее из сети? Вот смотри, – сказал он и подошел к окну, открыл его и выбросил ее наружу.
Машинка, продолжая трещать, вылетела в окно. Вслед за ней улетел и весь этот детальный и обыденный мир. Его сменило Ничто. Не было ничего – ни близкого, ни далекого, ни прошлого ни будущего, ни хорошего ни плохого. Я что-то видел, какой-то белесо-сиреневый оттенок этого Ничто. Хотя, может быть, это мне казалось. Трудно сказать, что я испытывал. Определенно, я как-то отделял себя от Ничто, но в чем состояло это отделение я не знал. Время остановилось. Или почти остановилось. Когда ничего не происходит, трудно судить о времени. Через минуту, час или сто лет легкое дуновение какого-то беспокойства коснулось меня…
– Это сон? – спросило что-то во мне.
– Отнюдь, ты еще не заснул, – ответил Володя из пустоты. Его голос был похож на голос человека, только что очнувшегося от глубокого сна.
– А как мне заснуть?
– Это как раз очень просто, – так же лениво, как бы неохотно произнес он, и появился из Ничто вместе с обстановкой спальни и наружным миром за окном. В его руках был шнур от кофемолки.
– Все в порядке, я успел схватить кофемолку за шнур, – сказал он уже бодрым голосом, деловито сматывая шнур кофемолки в бухту, – а вот и она. Теперь ты спишь. Но если хочешь, я могу снова ее выбросить, на этот раз вместе со шнуром.
– Что тогда будет со мной и с тобой?
– Мы проснемся, – ответил просто Володя.
– Где?
– Там, где мы были только что. Это и есть единственная реальность. Все остальное – сон.
– Сколько и где мы были? У меня такое впечатление, что мы были там целую вечность. Ну, а это, – я развел руками, – эта комната и мир за окном совсем не изменились. Эта же дама, как ни в чем не бывало продолжает прогуливаться с собакой…
– Ни времени, ни места, ни чувства там нет. Как писал Чжуанцзы: «Для мёртвого нет ни царя наверху, ни слуг внизу, не страшна для него смена времён года. Такого счастья нет даже у императора, обращённого лицом к югу».
– Так мы были мертвыми? Это то, что ощущают мертвые?
– Мы и сейчас мертвые. Там мы были бодрствующими мертвыми, а сейчас мы мертвые, которые видят сон.
В моем сознании все остановилось после этих страшных слов. Я или что-то во мне наконец смирилось с тем, что узнать что-либо совершенно невозможно. Вопросы, которые перед этим я все время пытался задать: о Славе, о пастырях, о «летающей тарелке», потеряли смысл. Впрочем, один вопрос все-таки оставался.
– А как же быть с просветлением, к которому ты так стремился при жизни? – спросил я и немного пожалел об этом. Такой вопрос был, безусловно, бестактным.
– То, что называется «просветлением», есть смерть без сновидения. Его можно достигнуть и при жизни. Достаточно только проснуться. Спешить, впрочем, ни к чему. Каждый достигнет просветления после естественной смерти.
– Так просто? А что тогда значит чистилище, рай, ад, Книга Мертвых и прочее?
– Каждый устраивает себе рай и ад по желанию. Вернее, это следует из его предыдущего сновидения. Когда поток беспокойства, который идет от тела сновидения затихает после его разрушения, осознание ослабевает и попадает в рай или в ад, в зависимости от того, чего оно ожидает. Если осознание не уверенно в том, что выбрать, то оно застрянет в чистилище. Это зависит также от культурной индоктринации. Тибетцы путешествуют согласно доктрине Книги Мертвых, например. Иначе говоря, сон после смерти зависит от сна жизни.
– А ты? Что случилось с тобой?
– Точно не помню. Это как в обычном ночном сне обычного человека, который видит десятки снов за ночь, а запоминает только тот, из которого просыпается. Последний сон, который я видел, был такой: я ехал со своим зятем ночью на велосипеде, но вдруг поднялся ветер, закружил меня и я полетел, а он остался. Я кричал ему, чтобы он расставил руки, как крылья и тогда ветер подхватит его и понесет ко мне, но он почему-то не понял меня. Нельзя описать восторг, который я испытывал. Меня несло к какой-то светлой промоине в облаках. Когда я подлетел к ней, она оказалась совсем маленькой, а я вдруг стал очень большим. Тут я вспомнил притчу о верблюде, который не может пролезть в игольное ушко. Мне стало смешно. Я засмеялся и проснулся. Так я стал просветленным, – закончил Володя и усмехнулся.
Я был поражен этим простым рассказом. Мне много приходилось читать о просветлении и о том значении, которое имеет это понятие в различных мировоззренческих системах. Общим для всех них было то, что просветлению предшествовало однократное или повторяющееся, случайное или сознательное, краткосрочное или длительное отключение от реального мира. Однократные и краткосрочные изменения восприятия реальности или отключения от нее, как правило, из-за заболеваний или интоксикации наркотическими средствами, дают, так называемые, «малые просветления», которые хотя и позволяют на миг оторваться от жизненной рутины, но не закрепляются и быстро вытесняются из сознания. По-хорошему, такие «малые просветления» имеют настолько отдаленное отношение к настоящему просветлению, что таковыми считаться вообще не должны. Другое дело, – просветление сознательное, длительное или непрерывное, например, просветление Рамакришны, сознание которого исчезало на многие дни «и только изредка возвращалось, как легкое облачко, слегка затуманивавшее полное отрешение». По сути, техники просветления, которыми интересовался Володя при жизни и примеры практики великих Просветленных, были техниками балансирования на грани жизни и смерти. Чем ближе практик подходил к этой грани, тем глубже он погружался в это невероятное состояние, которое потом воспринималось как единство со всем Сущим, или просветлением. Общим местом всех практик просветления является своеобразная техника безопасности, направленная на возможность вернуться к реальности. Эта робость перед окончательным переходом в беспредельное, наверно, объясняется бессознательным отвращением живого к смерти, неверием, что в смерти есть что-то, к чему стоит стремиться. Описание смерти, как сна без сновидения, и жизни, как смерти со сновидениями, которое я только что услышал от Володи, в корне переворачивало мое представление о ценности и значимости поиска просветления. Получалось, что это такая же фикция и липа, как все остальное в этой жизни.
– Так что же, все духовные практики – просто пустая трата времени? – спросил я.
– Это смотря с какой стороны взглянуть. Наверно, эти практики и общий настрой в момент физической смерти, позволили мне избежать блуждания в лабиринтах ада, который является, по сути, просоночным состоянием. Я проснулся сразу. Кроме того, чем меньше ты привязан к жизни, которая является сном смерти, тем продолжительнее бодрствование после смерти. Почему мы встретились? Просто потому, что ни ты, ни я не можем проснуться надолго. Какой-нибудь спящий гуру сказал бы, что мы не сожгли еще всю карму.
– Хорошо, а как «Я» избежал ада или… рая? – произнес я не очень уверенно
Володя рассмеялся смехом, который звучал как чистый звон сталкивающихся кристалликов льда: «Похоже, ты считаешь себя достойным рая. Правда?»
– Я как-то не задумывался об этом. Скорее, я вообще не верил в загробную жизнь.
– Это и есть ответ на твой вопрос. Как можно попасть в то, во что ты не веришь? Тебе снился сон, что ты атеист, поэтому ты сразу и проснулся. Правда, этот твой сон был насыщен переживаниями: «Но в нас горит еще желанье. Под гнетом власти роковой. Нетерпеливою душой Отчизны внемлем призыванье», – процитировал Володя с едва заметной иронией.
– Что-то в этом роде, наверно, – согласился я. – Но, конечно, как атеист, я поражен тем, что вижу сейчас. Что происходит? Кто это слушает и спрашивает от моего имени, ведь ты говоришь, что мы мертвы?
– Мы засыпаем. Это просоночное состояние, опьянение наступающим сном. Когда ты бодрствовал, никаких вопросов не возникало, верно? Весь наш разговор – это помрачение сознания и переход в сон смерти. Выгода нашего положения состоит в том, что мы не просыпаемся, а засыпаем. Ад и рай нам не грозит, потому мы можем выбрать то, что нам будет сниться. Давай попробуем, – с этими словами Володя подошел к окну, снова выбросил кофемолку и тут же втянул ее за шнур обратно. Шнур зацепился за ручку оконной рамы и она повисла, покачиваясь немного выше уровня подоконника.
На этот раз радикального изменения мира за окном не произошло. Все оставалось таким же, как прежде.
– Да, нужно было не дергать так резко за шнур, – с легкой досадой сказал он… – Хотя смотри! – он указал на что-то, похожее на летающую тарелку, медленно проплывающую высоко над многоэтажками. – Вот какой сон ты выбрал! Ведь это же конструкция, которую ты видел в космосе! Ну что же, значит, будем строить летающий ковчег для проникновения в День Брахмы? Только мы попали в ту часть сна, в которой ковчег построен. Придётся ещё раз повторить фокус с кофемолкой…
– Постой, почему это я выбрал? Ведь это ты бросил эту штуку. Что это вообще такое? – Я подошел к окну и стал ее разглядывать.
– Потому что это твой сон. Ты меня в него затянул, Старик, так что не взыщи, – голос Володи плавно поменял интонации и тембр.
Я резко обернулся. Передо мной стоял Слава с каким-то предметом в руках. Вначале мне показалось, что это прежняя кофемолка. Я снова обернулся к окну. На этот раз оно было закрыто. «Сейчас все начнется сначала», – с отчаянием подумал я, не в силах отвести глаз от предмета в руках человека, который еще секунду назад был Володей.
– Ну, как спалось на новом месте? Пойдем завтракать, водитель уже приехал. Пора на работу.
– На работу? А что это у тебя в руках? – недоверчиво сказал я.
– А, это… странная штука, мы химпосуду вроде не заказывали. Водитель привез посылку. Заехал в транспортную контору за посылками для нашей конторы по дороге, я открыл одну, – пояснил Слава.
– Дай я посмотрю, – попросил я, предчувствуя неотвратимый оборот событий.
Предчувствия меня не обманули – в руках Славы была до боли знакомая агатовая ступка…