Руслан Белов
Сумасшедшая шахта
– Да ты, Костя, что-то не в себе. Перепугался что ли?
– Да нет… – ответил я. – Просто другим каким-то стал. К себе привыкаю…
– Привыкай, привыкай. А мы тебе поможем, – ответил Шура и поманил пальцем Смоктуновского.
Когда тот подошел, он сказал ему просящим голосом:
– Почитай ему что-нибудь из своего репертуара.
Иннокентий сел рядом со мной, подогнув под себя ноги, взял мою правую руку в свои, закрыл глаза и начал что-то шептать. А может быть, и не шептать… Не знаю… Ни в этот раз, ни в следующие "чтения" я не понимал, что со мной начинало происходить лишь только этот сумасшедший поэт прикасался к моей руке и начинал читать свои стихи без слов. Хорошие стихи – это всепроникающие волны слов, слитых музыкой ритма. А волны, исходившие от Смоктуновского состояли не из слов… Они, подавляя суть, деформировали происходящее, обволакивали и несли что-то… Нет, не энергию, не спокойствие, не уверенность… Они приносили то, что я когда-то потерял… Свою доброту, любовь некогда любимых мною женщин и еще что-то…
Когда я раскрыл глаза, все, включая и Смоктуновского, стояли передо мною и смотрели на меня как на человека, только что нашедшего в личное пользование миллион новеньких долларов. И мне это рассматривание было вовсе не удивительно – я чувствовал себя на пятьсот тысяч, как минимум.
– Пойдемте вечерять, – позвала Инесса, дождавшись окончания сцены. – Борщ стынет.
Взглянув в ее лучащиеся добротой глаза, я припомнил короткий диалог, отложившийся в моем замутненном сознании во время моей реабилитации по системе Смоктуновского:
– А не перегнул ты с Хачиком? – спросил потусторонний голос Инессы.
– Нет, в самый раз, – убежденно ответил Шура. – Все путем!
4. Я б так жил… – Клептоман Елкин. – Мать Инесса спасает мир. – Ночь на седьмом небе.
Все вместе мы прошли в Контору (так назвал административное здание Шура). Увидев, что шедший впереди Елкин миновал помещение шахтной столовой, я изумился. Заметив это, Инесса сказала:
– В ней слишком много пустынного места. У нас на втором этаже есть кое-что поуютнее.
И скоро мы оказались в… в храме общественного питания. Более уютной столовой мне видеть не приходилось. Собственно, это была не столовая, а небольшая харчевня, чем-то похожая на живописные деревенские харчевни Восточной Европы. Крепкий деревянный стол на десятерых, тяжелые стулья-кресла, обшитые темным деревом стены и даже подвесной потолок с подвешенными к нему керамическими светильниками. На стенах висело несколько картин, очень плохих, но здорово, под старину, закопченных. Одна стена была "морской" На ней висели румпель, литография картины Айвазавского "Девятый вал" и барометр-анероид из кабинета начальника шахты. Вторая стена (с окном выходящим на тайгу) была деревенской. Справа к ней прилегала настоящая, но очень узкая русская печь с полатями, в центре размещались Шишкинские медведи, а слева на гвоздике висела пара лаптей, натуральных и даже чуть стоптанных, в углу стояла лавка с двумя наполненными водой деревянными ведрами. Третья стена была… больничной. В самом ее центре была прибита смирительная рубашка, по бокам которой висели на крючках белоснежные больничные халаты; справа, рядом с лавкой предыдущего натюрморта располагалась застеленная больничная кровать. Истощенная подушка с наволочкой, проштампованной черной краской, тонкое серое байковое одеяло, одетое в расползшийся дырами пододеяльник, под кроватью – белая металлическая утка с длиннющим хоботком… И освещение… Эта стена была освещена, или вернее затенена таким образом, что не бросалась в глаза… Ее бы вроде и не было, она просто присутствовала… А четвертая стена была кухонной. На ней висела или стояла на полках всяческая посуда – деревянная, керамическая и даже из тонкого мейсенского фарфора. Посереди стены открывалась небольшая деревянная дверь. Из нее доносились живописные запахи борща и жареного мяса.
– А вы неплохо устроились! – сказал я, обернувшись к стоявшим сзади жителям шахты.
– А что? – усмехнулся Шура. – Мы для себя живем… А если ты это насчет запахов, то я раз в месяц кабана или изюбря заваливаю. Тридцать Пятый рыбу ловит… А у Инессы – огород, коровы с курицами, кролики есть.
Слушая его, я заметил, что он держит в руке только что снятый пиджак. Накладное плечо пиджака было простреляно. Из дырки торчал клочок серой ваты. "Кто-то палец в пробоину просовывал, – подумал я. И когда вытаскивал, вату зацепил…"
– Что смотришь? – засмеялся Шура, перехватив мой взгляд. – Это твоя, Костик, работа. Четыре дырки ты мне сделал. Инка, ха-ха, теперь позже к тебе придет – штопать их будет.
Мы уселись за стол и перед каждым Инесса поставила глиняную миску с борщом. Когда я закончил с супом и принялся за смачную кость, рядом со мной сел только что вошедший Ваня Елкин. Он него пахло нитрокраской и бензином. Обернувшись к кухне он крикнул :
– Инка, мне без сметаны! Отдельно положи!
И обращаясь уже ко мне:
– Не люблю со сметаной. Весь вид портит, екэлэмэнэ. Борщ – он красивый, он так хорош. Машина нужна?
– Какая машина? – удивился я.
– Ну, не такая уж новая. Но в полном порядке. Жигуленок, "Четверка", кофе с молоком.
– Кофе с молоком? – удивился было я, но вспомнив запах нитрокраски, распространявшейся от Вани, снова взялся за кость.
– Так возьмешь? Недорого отдам.
– Не знаю даже… – протянул я, подняв вопрошающие глаза на сидевшего напротив Шуру.
– А что? Возьми… За грибами-ягодами будешь ездить… – сказал он тепло.
– А сколько просишь? – поинтересовался я у Вани.
– А сколько не жалко!
– Ну ладно, – согласился я и полез во внутренний карман куртки за бумажником. Шура внимательно смотрел на меня.
"Смотри, смотри, – подумал я. – Сейчас я тебе покажу перезомбированного по системе Станиславского".
И, вынув бумажник, я раскрыл его так, как будто бы только что нашел его под столом. Первым делом я вытащил свой паспорт раскрыл его и начал вглядываться в фотографию. Как бы что-то заподозрив, я сразу же поднял голову и недоуменно, перебегая глазами с одного лица на другое, стал смотреть на окружающих. Они молчали. Тогда я встал и подошел к зеркалу, висевшему на кухонной стене над умывальником. Посмотрев на себя с минуту, вернулся к столу с виноватой улыбкой деревенского дурачка, обнаружившего, что он сидит на лукошке с яйцами.
– Давно в зеркало не смотрел, – объяснил я свой поступок и, так и не сумев покраснеть, продолжил с интересом рассматривать содержимое своего бумажника.
– Смотри ты, у меня, оказывается и права водительские есть, – пробормотал я вслух.
– Поддельные… – сказал Елкин и отвернулся, не выдержав моего вопрошающего взгляда.
"Ну, ну, – подумал я. – Он и впрямь на ходу подметки срезает. Вот только когда он успел мой бумажник изучить?"
– Доллары зато настоящие, – сказал я, протягивая ему полтинник. – Хватит?
– Хватит! – ответил Елкин. – Тачку во дворе возьмешь. Я ее перекрасил и перебрал, Теперь как новая, что надо.
И, отказавшись от второго (кабаньих отбивных с кровью), вышел из столовой.
– Мог бы и шишек еловых ему дать, – с укоризной сказал Шура, когда за Ваней закрылась дверь. – Балуешь нашего Ваню.
– Тут ельников в округе нет. Километров на двадцать нет, – ответил я и осекся. И, испуганно взглянув в глаза Шуры, путано продолжил:
– Откуда я это знаю, я не знаю, но мне кажется, что я точно это знаю. Договорился бы на шишки и попух…
– Не бойся, память к тебе вернется почти вся, – мягко улыбнулся Шура. Ты только не притворяйся… Мы тут люди тертые и любой диагноз на лету определяем…
* * *
После того, как я уговорил несколько чашек крепкого чая с вареньем из жимолости и домашними ирисками, Шура отвел меня в ванную комнату, а после нее – в хрустальную спальную.
– Ты ее, Инессу, не обижай! – сказал он, уходя. – А то она заволнуется и может глупостей с твоим организмом наделать. А зачем нам с тобой глупости?
И, потушив верхний свет, вышел.
Я постоял немного у двери пытаясь сообразить, что это такое может сотворить с моим организмом Инесса. Решив, наконец, что глупости молодой симпатичной женщины будут наверняка приятными и даже, может быть, очень приятными, я не торопясь разделся, лег под услужливое одеяло и уставился в люстру. Ее подрагивающие хрусталики загадочно сверкали в боковом свете бра. Я потянул к ним руку и чуть качнул их. Они приятно зазвенели. Я тронул их вновь и прикрыл глаза, наслаждаясь сказочной музыкой.
"А я ведь совсем забыл, зачем приехал в этот сумасшедший дом, – подумал я, когда в спальне вновь воцарилась тишина. – Доллары, доллары… Зачем они здесь в этой компании? "Размяк характер, все мне нравиться", как сказал Маяковский… А девушка… Она ничего… Интересно, ведь я никогда не спал со шлюхами… Врешь, спал… И не с одной. Правда, это выяснялось позже… А Инка… Если у нее такой оригинальный бред, то она, наверняка, переспала с тысячью мужиков… И сегодня ночью я стану полноправным членом этой несметной семьи. Переспав с ней, я как бы пересплю со всем человечеством… Нет, не пересплю, а внесу свою лепту в живительную копилку Инессы И если она получит то, чего хочет, то этот сын действительно будет сыном человечества."
Я уже почти спал, когда Инесса легла ко мне. Ее легкое белое тело придвинулось к моему и обдало меня своим жаром.
– Ты поспи немного, отдохни. Тогда лучше получится… – прошептала она мне в ухо.
– Да я в общем-то и не устал… – ответил я, поворачиваясь к ней лицом. – Вы меня по атому растащили, а Смоктуновский их собрал, да так ладно… Как новый я сейчас.
– Ты не обижайся и меня не бойся, я хорошая. И тебе хорошо со мной будет. Только ты полюби меня. Ребенок мой должен в любви родиться…
– Расскажи мне о себе, – попросил я, рассматривая нежное лицо Инессы, ее белую лебединую шейку, обрамленную простой хлопчатобумажной ночной рубашкой.
– Не хочу… – прошептала она и, на секунду закрыв глаза, нырнула в свое прошлое. – Не было у меня ничего хорошего и я все забыла. У меня нет сил на прошедшую жизнь, я должна о другом думать…
– О чем?
– О нем. Знаешь, мне сейчас показалось, что он уже чуть-чуть родился. От тех мужчин, с которыми я была до тебя. Он уже здесь, я нутром чувствую… И так приятно мне. Ты ему поможешь родиться? Поможешь, да?
– Знаешь, чтобы ребенок в любви родился, надо любовью заниматься, а не разговорами… Я хотел сказать, что, может быть, приступим? Меня к этому тянет неодолимо. Ты такая красивая…
– Не говори об этом. Расскажи лучше о себе.
– А что рассказывать? Несколько раз был женат, но каждый раз через год-два чувство возникало чувство – а правильно ли все это, туда ли я иду? И все разваливалось, и все приходилось начинать сначала. Поначалу я думал, что все эти жизненные выверты – это судьба, которая ведет меня куда-то. К чему-то очень существенному, "предназначению своему, на белый свет тебя явившему". Потом всяких книжек начитался и понял, что все это "предназначение" – всего лишь обычная душевная болезнь, связанная с тем, что моя мать, будучи беременной мною, много нервничала…
– Нет… Это не душевная болезнь, я знаю… Это ты шел ко мне. И я к тебе шла. Шла, даже в психбольнице шла, когда меня в смирительной рубашке – часами держали…
– А долго ты в больнице жила?
– Долго. Полжизни. Сначала пациенткой была, а потом медсестрой помогала… Но все это позади. Очень скоро я рожу святого мальчика. Его будут звать Христос. Он вырастет и все на свете исправит. И все, все станут безгрешными ангелами. И в его царстве люди будут любить. И веру свою они будут нести в сердце. А для зла выстроят храмы и будут приходить туда и приносить свое зло… И закапывать его там под светлые иконы…
"Храм зла… – подумал я и криво улыбнулся. – Что-то вроде выгребной ямы. Несчастные приходят и оставляют в ней все свои душевно-мозговые нечистоты, то бишь зло… Свою неотрывную половину…"
– Но я не знаю, как все будет в точности… – как бы прочитав мои мысли продолжила Инесса задумчиво. – Но я знаю, что надо делать, чтобы все люди стали добрыми… Это очень просто…
– Родишь – девой Инессой тебя называть будут…
– Не будут! Я рожу его от всех мужчин. Все мужчины Земли будут его отцом. А я одна – матерью…
"Смотри ты! – подумал я. – Я был прав, оказывается, насчет секса со всем человечеством. Не иначе у нее трубы перевязаны… Это – печально… И сношаться сейчас она будет не со мной конкретно, а, по крайней мере, со всеми ныне здравствующими мужиками. Группенсекс прямо… Тоска… Как мы там все вместе уместимся? А женщина-то ничего… Бархатная конфетка с чертовскими зелеными глазами…"
– Может быть, закончим эти разговоры, а? – сказал я, оборвав свои постыдные мысли и нежно погладив ей плечико. – Это извращение какое-то – лежать в постели с мужиком и говорить о втором пришествии. Поцелуй меня… Ты меня своими глазами давно с ума свела. Если бы не они, давно слинял бы отсюда. Ты такая редкостная красавица – слов не подобрать… Ладошки твои такие мягонькие, пухлые, детские совсем. А грудки! Какая прелесть! Можно я их увижу?
И я, мягко повернув Инессу на спину, не спеша задрал ей рубашку, обнажил высокие, упругие груди и начал их целовать, целовать, вдыхая в себя их сладкий запах. В ответ она пылко обняла меня, затем, обхватив мою голову горячими ладонями, приблизила мое лицо к своему и принялась страстно целовать мои глаза…
Мы занимались любовью всю ночь практически без перерывов. Последний раз подобный подвиг я совершил в юношестве в день прощания с целомудренностью. Утром, когда Инесса готовила меня к очередному чувственному апофеозу, раздался стук в дверь и мы услышали бодрый голос Шуры:
– Завтрак на столе, выходите.
Инесса не обратила на это сообщение ровно никакого внимания. Она лишь улыбнулась и с утроенным энтузиазмом продолжила приятное для нас обоих занятие.
В кают-компанию мы явились минут через сорок пять. Насчет ожидающего на столе завтрака Шура приврал. На обеденном столе стояли только блюдца с вареньем и тарелки с домашними сметаной и маслом. Но лишь только мы с Инессой уселись, на кухне послышалось шипение жарящихся блинов.
– У вас и сметана своя есть? – спросил я совершенно счастливую Инессу.
– Да. У нас две голландские коровы. Сена косим больше восьми тонн на каждую. За ними Тридцать Пятый смотрит. А Смоктуновский доит. Когда я дою или кто-нибудь другой, молока в полтора раза меньше получается. Он им стихи читает, они это любят…
В это время из кухни показался Шура с первой порцией дымящихся блинов. Блины были с дырочками и поджаристые. Я сначала ел их со сметаной, затем с вареньем из жимолости, затем со смесью сметаны и варенья из жимолости…
Когда блины кончились, я сообщил Шуре, что еду с Инессой в однодневное свадебное путешествие в Кавалерово. Инесса удивилась моим словам, но ничего не сказала, а Шура пожал плечами и попросил привезти формалина и кое-каких химикатов из больничной аптеки. Я удивился его просьбе, но Шура сказал, что занимается в свободное время лабораторными опытами по школьному учебнику химии.
В Кавалерово я отвел Инессу к гинекологу и он привел ее фаллопиевы трубы в полный порядок. Зачем я все это предпринял, не знаю. Может быть, просто захотел иметь в старости влиятельного сына?
5. Сайрус Смит сбежал из ричмондской психушки. – Мы спускаемся в шахту. – Буйные развлекаются. – Падение в бездну. – Мы на верном пути! – Инкины глюки.
Это были лучшие дни в моей жизни, эти неполные две недели, которые я провел на шахте в ожидании приезда друзей! Мир и единение, казалось, царили не только здесь, но и во всем затаежном мире. Я ел, пил, косил сено, спал беспробудно и беспрестанно с Инессой, выгребал навоз, ходил на охоту… Однажды, когда я ушел на речку Мирную наловить рыбы к ужину (это, кажется, был третий или четвертый день после моего перезомбирования), мне на ум пришел "Таинственный остров" Жюля Верна. Казарки, опоссумы, дюгони… Спокойствие, труд, уверенность в себе и совершенно невозможные в обычной жизни люди. Без нервов, амбиций, честолюбия, ревности, зависти. "Наверное, Жюль Верн скрыл истину, – подумал я, ковыряясь в дне реки в поисках рачков для наживки. – Сайрус Смит сбежал с товарищами на свой остров не из ричмондской тюрьмы, а из тамошней областной психушки…
Как жаль, что я вызвал товарищей! Если бы не они, я бы и не вспомнил о сокровищах Шилинской шахты… А хотя сколько продлится эта идиллия? Скоро о шахте забудут, отключат энергию или вовсе продадут ее деловитым японцам или китайцам. Или в поселке вспомнят, что на ней живут сумасшедшие, или кто-нибудь из лихих людей спишет на них какой-нибудь грабеж или убийство… И приедут люди в синих шинелях и отправят всех нас в краевой сумасшедший дом на перевоспитание от самостоятельности… Нет, деньги надо доставать… Сказать или не сказать Шуре о истинной цели моего появления на шахте? Впрочем, это всегда успеется…"
В обед, похрустывая хорошо прожаренными плавниками хариуса, я сказал Шуре, что я, как бывший геолог-подземщик, ностальгирую по подземке и потому хотел бы носить еду обитателям восьмого горизонта. Шура посмотрел на меня очень внимательно, затем вздохнул и согласился.
После обеда Инесса дала мне корзинку с испеченными утром пахучими большими буханками, вареными в кожуре овощами и несколькими килограммами костей с щедро оставленным мясом. Я взял ее и пошел вслед за Шурой.
– По лестничному отделению пешком пойдем, – сказал он по дороге к стволу. – На клети спускаться – это долгое дело. Инку придется от кухни отрывать.
– Течет там, наверное, вовсю?
– Да, каплет немного, но промокнуть не успеем.
– А освещение там есть?
– Там все есть, как в Греции, – полуобернувшись ко мне, лукаво усмехнулся Шура. – И освещение, конечно, тоже. Ты, что, думал – они там в темноте сидят?
– По-моему, для них разницы нет.
– Это ты напрасно… Они тоже люди. И, может быть, умнее и счастливее нас. Но… понимаешь, это же люди Хачика. Я же тебе говорил! И поэтому я сам к ним хожу. Смотрю, не придумали они чего? За ними глаз да глаз нужен. Хачик на расстоянии ими командует. И, честно скажу, как брату – ты меня обеспокоил, вызвавшись к ним идти. Может быть, ты не до конца перзомбировался? И связным к ним намылился? А?
– Если бы я не до конца перезомбировался, я бы четыре дырки не в твоей одежде сделал, а в твоем мясе!
– Ты прав, Костик! Но, понимаешь, я же бдительным должен быть. Для твоего же блага. Ведь ты их, его киллеров, убивать будешь. С Тридцать Пятым…
– А ты не перегибаешь с Хачиком? – повторил я вопрос, заданный Инессой Шуре после моего перезомбирования.
Шура внимательно посмотрел на меня и, ничего не ответив, вошел в зарядную.
Взяв в зарядной шахтерские фонари, мы довольно быстро спустились по лестничному отделению на восьмой горизонт. Прошли метров триста по откаточному штреку и оказались у железной двери бывшего минералогического музея. Шура открыл огромный амбарный замок и, улыбаясь, пропустил меня вперед. С опаской я прошел в дверь и очутился в ярко освещенном помещении музея. Правая и левая его части были заделаны капитальными решетками, сваренными из толстенного арматурного прута.
В правой камере, держась обоими руками за прутья решетки, на некрашеном деревянном полу стоял голый, сильно заросший человек. Не обращая на нас ни малейшего внимания он рычал и бился головой и грудью о железную ограду. Когда я, удивленный, подошел поближе, он мгновенно просунул руку сквозь решетку и оттолкнул меня в сторону. Именно оттолкнул, а не ударил. Оттолкнул, будто бы я заслонил ему что-то. Я обернулся и увидел то, что так привлекало внимание сумасшедшего – в глубине противоположной камеры двое других сумасшедших занимались любовью! Я бы не сказал, что эта была скотская любовь, если, конечно, не считать, что они совершенно не обращали на нас с Шурой внимания. Они ласкали друг друга с какой-то чуть ожесточенной нежностью… Они были не в этой подземной камере, а полностью друг в друге…
Мне стало не по себе и я вопросительно посмотрел на Шуру.
– Да ничего особенного в этом нет, – пожал глава сумасшедших плечами. – Эти товарищи, – (клянусь, на этом месте он мысленно добавил "Как и ты"), – при любой возможности этим занимаются. В Харитоновке, когда врачи улетучились, такой треск по палатам стоял…
– Представляю себе…
– А Юлька эта, – кивнул он в сторону женщины, – вообще на этом смутилась. Давай сюда корзинку.
Взяв из моих рук корзинку, он подошел к ящику, стоявшему перед решеткой семейной камеры, и аккуратно выложил в него две трети продуктов. Оставшееся съестное он бросил в одиночную клетку.
– Кузьма это… Дерьмо, а не человек, – ответил он на мой немой вопрос. – Нет у него к мужскому естеству уважения. Пошли.
Уже за порогом подземной психушки я обернулся и увидел Кузьму. Он стоял, плотно прислонившись к решетке, и мастурбировал.
Когда мы подошли к шахтному стволу, я сказал Шуре:
– Шур, можно я еще на горизонт спущусь? Очень уж интересно. Ведь геолог я…
– А что? Сходи. Но там света нет, учти. Одна вода.
– А ты со мной не пойдешь? Пойдем, прогуляемся? До ужина далеко, да и дождь суток на трое зарядил.
– Нет, я с тобой не пойду. Не нравишься ты мне что-то. Что-то ты задумал… Или Хачик. Выискиваешь что-то… Или убить меня хочешь? Завлечь поглубже и разделаться? Видно, плохо ты перезомбировался… Надо тебя основательнее переделать…
– Опять ты за свое! Ну на фиг мне тебя убивать? Ты, вон, бабу мне подарил, во всем мире такую не сыщешь, в люксе поселил, обиходишь, душу прочищаешь. Тут все, наконец, на тебе держится. Случись что с тобой – все вместе в больницу опять попадем.
– А ты, что, был там? – вскинул он на меня глаза.
– Нет, не был. Но чувствую – пока не был. Пошли в камеру взрывников, я тебе кое-что расскажу.
Шура пожал плечами и мы пошли в камеру, когда-то служившую для подготовки взрывчатых материалов к подземным взрывным работам. Там было темно, но Шура вытащил из кармана лампочку и вкрутил ее в патрон. Сразу же стало светло и мы, выключив свои фонари, уселись друг перед другом на деревянных скамьях. Помолчав с минуту, я рассказал Шуре о своем бегстве из Москвы, о находке в зимовье останков Юдолина и обо всем остальном. Рассказ мой явно обрадовал Шуру – по его потеплевшим глазам я понял, что он, наконец, перестал считать меня неопытным агентом ФСБ.
– Ну, теперь мне все ясно… – облегченно вздохнув, сказал он. – Кладоискатель, значит, ты…
– Так получается…
– Ту тогда попробуй… Попробуй… – уже задумчиво пробормотал Шура и, откинувшись к стене, прикрыл глаза.
– Да, вот еще что… – продолжил я, немало смущенный его показным равнодушием. – Я не знал, что тут вы на шахте в свое удовольствие обретаете и трех своих друзей на помощь выписал. Они четвертого августа должны в Кавалерово прилететь…
Как только Шура услышал о намечающемся приезде моих друзей, он моментально вскинул голову и пристально стал меня рассматривать.
– Ты что так смотришь? – чуть испуганно спросил я его.
– Менты они, да? До мозгов моих добраться хотят? Или Хачиковские агенты?
– Какие агенты? Это мои старые друзья. Как только приедут, ты их перезомбируй на всякий случай по полной программе.
– Хорошо… Да и тебе, Костик, будет полезно в нем поучаствовать…
– Мне? – встрепенулся я. – Я ведь уже перезомбировался?
– Да нет, я не это имел в виду… Я имел в виду поучаствовать как исполнитель… Это полученный эффект укрепляет…
– Ну, это я с большим удовольствием! – вздохнул я с облегчением и тут же представил себе Борьку Бочкаренко, вылезающего из вентиляционной трубы. Оглушенного, измазанного с ног до головы ржавчиной и остро пахнущего горелой тканью!
– Тогда я не возражаю. Привози их. А мы вам как можем поможем. Жаль только, что ты с деньгами пожизненно связываешься. Они все испортят и вымажут… Это же навоз.
– Ты знаешь, если бы я друзей не вызвал до того, как на шахту приехал, я бы забыл о деньгах. Среди вас я, наконец, полноценным человеком стал. Живу сегодняшним днем и ничего мне выдающегося не надо. И еще Хачик… – решив добить Шуру, начал я излагать только что пришедший в голову довод. – Я так думаю, на шахту сам он не сунется. Много нас тут… А вот врачей и ментов напустить – это он запросто. И приедут сюда омоновцы и повяжут всех. И тебя, и меня с Инкой. А солеными опятами, не говоря уж о шишках еловых, от них не откупишься. Деньги будут нужны и люди без прописки в Харитоновке. А будут немалые деньги, мы все здесь купим и обустроим по содержанию. И там, в Кавалерово и Владике всех оприходуем. И заживем себе счастливой незначительной жизнью… Ну как?
– Обдумать все надо… Хачика так просто не перехитришь. А так идея мне очень нравится. Интересная идея, – ответил Шура и улыбнулся мне, как улыбается гроссмейстер сопернику-перворазряднику в начале шахматной партии.
– Мне самому она нравиться… Но сомневаюсь я еще. Может быть, там в зумпфе шахты какие-нибудь ценные бумаги лежат. Для них ценные, а для нас – не чихнуть, не обтереться. Или вовсе чемоданы какого-нибудь компромата… И чтобы до конца в доллары поверить, я должен до этого крестика на девятом горизонте самолично добраться.
– Можно посуху туда попасть. По восстающему с этого горизонта на тот спуститься. Я знаю один, он в полном порядке, но лестниц там нет, а на веревке спуститься, конечно, можно, но подыматься по ней я бы не взялся. Сорок метров – это сорок метров… А я – не Маугли совсем. Особенно в последние тридцать лет.
– Тогда давай пройдемся по эксплутационному штреку? Чем черт не шутит, может быть, найду вниз дорожку…
– Как хочешь, – ответил Шура и, уствившись себе в ноги, глубоко задумался.
– О чем думаешь, мыслитель? – спросил я на исходе пятой минуты паузы. – Что тебя тревожит?
– Понимаешь, был здесь один тип чуть больше месяца назад… – начал он, чем-то смущенный. – По твоему рассказу получается, что это гражданин Юдолин был… Мы с Елкиным в Кавалерово по делам ездили и кто-то его на нас навел, сказал, что мы с Шилинки. А он подошел, сунул мне сотню долларов и допрашивать начал. Очень шахтой интересовался… Я виду не подал, что знаю, зачем и от кого он явился. И рассказал ему все, чтобы до конца их планы понять…
– А что рассказал?
– Понимаешь, когда я из Харитоновского дома сбежал – он еще работал тогда – и пришел в Хрустальненский ГОК на работу устраиваться, меня сторожем сюда определили, хотя, сам понимаешь документов у меня почти не было. Почему они меня взяли, я понял, когда мне прежний сторож дела сдавал. Он рассказал, что месяц назад на шахте бой был настоящий меж какими-то людьми; сторожей обоих замочили, да и друг друга пяток положили. Новый сторож всего три месяца поработал и отказался наотрез – все время какие-то люди со всех сторон приходили, били его и в шахту потом лазили. Странно мне все это было – никак я не мог все это понять. Как Хачик мог знать, что я на эту шахту устроюсь? И почему его люди меж собой передрались?
И вот, когда я работать начал, сразу же ко всему на свете приготовился. И когда блатные появились, пяток их было, и на меня буром пошли, я их быстро успокоил. "Знаю, – сказал, – где золото лежит. Пошли скопом, покажу!" И троих к стволу на восьмом горизонте подвел и уронил их вниз. Лежат сейчас с твоими долларами вперемешку. А двоих других в тайгу загнал, их там тигры съели.
– Тигры? Да вроде их поблизости здесь не было?
– А они из Владика бывшие люди. У одного жену и детей на глазах съели, когда он их по лимонник повел поспелый. Вышел с полной корзинкой красных ягод из лесу, а вся его семья вокруг машины лежит, в клочки мелкие разодранная. Он и тронулся. А в харитоновской больнице потихоньку в тигра превратился. А другой, знакомый его хороший, мент-капитан, все передачки ему носил. И надо же было так случится – послали его вскорости с другими ментами того тигра-людоеда выследить. Или сам он вызвался – не знаю… И когда они его обложили, амба прямо на него вышел, а у капитана затвор заело. И помял его полосатый и издох от перекрестного огня прямо на нем. И когда оправился мент от ран своих телесных, стал он придумывать что-то про тигров, себя и своего знакомого и в конце концов с ним в одной палате оказался. Там они скорешились, хотя каждый знает что тигр – тигру рознь и вместе они никогда не ходят. А когда больница советская завершилась, они вместе со всеми вокруг нее рассеялись, но потом, как и все, у шахты оказались. Феномен какой-то – эта шахта. Как медом смазана. Так вот, когда я из шахты вывалился и этих двоих гавриков оставшихся шуганул, они в лес поскакали и не успели в него вбежать, как эти тигры выскочили и на моих глазах горла у них перегрызли и в тайгу утащили. Я потом едва в себя пришел – голые до пят, охрой оранжевой вымазанные и полосы черные. Тигры да и только, хоть шкуру снимай!
– Дела… А с Юдолиным ты что сотворил? И почему его машина в Кавалерове осталась? Пешком что ли он сюда пришел?
– Машину его на автостоянке ремонтировали тогда. Ну, он и поехал со своим напарником с нами, не стал дожидаться пока машину им сделают. А когда мы его перезомбировать стали, он, глупый, из трубы выскочил и по кумполу молотком получил. Инка ему врезала, увлеклась очень. Ваня Елкин его потом в тайгу подальше отвез, аккурат в сторону Тарги.
– Так вы его раненого в тайге бросили?
– Так кто его знал, что живой он еще был… Мы проверили, он на звук и свет не реагировал…
– Ну, ну… А пистолет? Я же его с пистолетом на Тарге нашел?
– Пистолет? Не было у него никакого пистолета… Ты, что, мне не веришь?
– Верю, конечно, – соврал я. – Но я надеюсь, что и ты мне верить начнешь. Ведь я тебе брат?
– Брат… Да, брат. И я тебя очень хорошо понимаю… Понимаю, что не деньги тебе нужны, а приключения на задницу… И друзья у тебя такие же. И чем больше приключений на это самое место, тем вам лучше…
– Ты как всегда прав, Шура. Видно, что не чужой ты мне, родственный… Конечно, неплохо было бы просто прийти в коммерческий банк с красивыми искусственными пальмами и получить от вежливого клерка миллионов десять аккуратно упакованных долларов… И чтобы эти десять миллионов долларов негритянский служка в смешной круглой шапочке, улыбаясь, до машины донес и на заднее сидение кинул. Но для меня все это так же пошло, как покупать любимую женщину в популярном борделе… Мне хотелось бы сначала за баксами побегать, попотеть, побояться немного, в морду кому-нибудь дать и получить даже… Заработать, короче…
– Ну, это все у тебя будет, братишка… – с любовью в глазах промурлыкал Шура. – Начнем что ли? Покажу тебе все… Жаль мы с тобой ленточку и ножниц не захватили… Для торжественного открытия без искусственных пальм и причесанных банкиров…
* * *
И мы пошли по откаточному штреку до Главного рудного тела – основного рудное тело Шилинского рудника. Оно содержало 90% всех запасов оловянных руд одноименного месторождения, найденного таежным человеком Шилиным в конце сороковых годов. Вплоть до 15-го горизонта рудное тело было отработано. В дальнейшем нам придется провести много времени в шилинских подземельях и поэтому необходимо рассказать читателю что, собственно, эти подземелья из себя представляют.
