bannerbannerbanner
Сумасшедшая шахта

Руслан Белов
Сумасшедшая шахта

Полная версия

8. В этой главе ничего не происходит – герои отдыхают перед последующими событиями.

В кают-компании мы расселись по своим места и долго молчали.

– Эх, тоска! – опустив глаза с бушующей картины Айвазовского, прервал тишину Коля. – Пошлите, что ли, вкалывать, водки-то нету.

– Есть водка, – сказал Елкин. – В машинах у этих много чего было. Пошли со мной.

Они вышли из Конторы и у входа Елкин предложил Коле завязать глаза черным платком.

– Ты что? Совсем тронулся? – удивленно спросил его Коля.

– Машины я в лес отогнал, нечего тебе знать где они, сопрешь, – ответил Елкин, не обидевшись. – А я пробоины в кузовах заделаю, покрашу, номера поменяю и Черному продам. Он любит машины покупать. Уже две штуки купил.

– А… Это другое дело. Тогда завязывай.

Шли они по лесу минут десять. Когда глаза Николая были освобождены, он увидел просторный навес с примыкающим сзади небольшим сарайчиком. Под навесом стояли две иномарки, а в примыкающем к нему подлеске – несколько кузовов, разобранных на запчасти легковушек.

– Мои мастерские! – сказал Елкин, с гордостью оглядывая свое хозяйство.

– Замечательно! – похвалил его Коля и, подмигнув заговорщицки, продолжил:

– А ты только Черному тачки продаешь?

– Только ему… А кто еще купит-то?

– Я могу…

– Тогда… Тогда, давай, завтра, нет, послезавтра прямо здесь акцион устроим.

– Аукцион, что ли?

– Вот-вот!

– Давай, – ответил Коля и улыбнулся, представив себе, как, скорее всего будет протекать аукцион с участием этого шизика ("Даю сто долларов!" – закричит Женька. "А я пятьдесят!" – спокойно скажу я. "А я… я – десять!" – нервничая, скажет Борис и так далее).

– Вот и договорились! – обрадовался Елкин и тут же направился к ближайшей машине и стал внимательно рассматривать повреждения.

– Ты что, дорогой, забыл, зачем мы сюда пришли? – подойдя к нему, чуть растерянно спросил Коля. – Где обещанная водка?

– Какая водка? – искренне удивился Елкин.

– Ну, та, что в этих машинах была…

– Не было никакой водки… – пожал плечами Ваня.

– Ты что, издеваешься?

– Был коньяк и пару бутылок какого-то виски… Там они, в сарае. Возьми и иди.

Коля бросился к сараю, вошел внутрь и через некоторое время вышел, отирая губы рукавом рубашки. На плече у него висела бугрящаяся адидасовская сумка.

– Куда идти-то? – приблизившись к поглощенному работой Елкину, спросил он весьма довольным голосом.

– По той дороге, – не оборачиваясь, махнул рукой Елкин в сторону. – Иди, не заблудишься.

* * *

Коля пришел в кают-компанию уже изрядно выпившим. Едва не опрокинув деревянные ведра с водой, украшавшие "деревенскую стену", а потом и свое кресло, он уселся за стол и начал бороться с молнией сумки. Борис, с минуту понаблюдав за его неуклюжими попытками, отнял ее, быстро открыл и стал изучать содержимое. Удовлетворившись, он стал выкладывать бутылки на стол, уже уставленный всевозможными домашними закусками – маленькими, хрустящими даже на вид солеными огурчиками, чуть помятыми, но вполне презентабельными маринованными помидорами и отборными сопливыми опятами. Из кухни доносились авангардные запахи пирожков с капустой и ливером.

– Смотри ты, – сказал я Борису, – он полбутылки виски уже вылакал. И, клянусь всеми долларами этой шахты, еще одну бутылку где-нибудь на завтра спрятал. Алкоголик несчастный…

– Не фига ты в алкоголизме не смыслишь… – обиделся Николай. – Вот у меня в партии алкоголик работал горнорабочим, так вот он – всем алкоголикам алкоголик. Под себя писался, хотя боевой летчик, вся грудь в орденах, ума – палата, но пьянь болотная – не чета мне. Однажды на штольне наварили проходчики бражки из чего придется и сидят, пьют в палатке, а то, что на дне фляги осталось, муть всякую, вылили снаружи на камни. Так вот, сидят они балдеют и вдруг хрюканье слышат. Ну, вышли посмотреть и видят: летчик этот боевой ползает на четвереньках и подонки бражные с земли слизывает! А я, братцы, пока еще на ногах стою и под себя не делаюсь.

Старательно выговорив все это, Баламут довольно улыбнулся, встал со стула и, покачиваясь, пошел к кровати. За ним двинулся Смоктуновский.

– И что он так тебя любит? – удивившись, крикнул я Коле вслед. – Вроде вина не пьет…

– А я недавно стихи ему свои прочитал, – обернувшись ко мне ответил Коля. – Они ему очень понравились. Я теперь для него мэтр.

– Только ты ему сейчас не читай, – усмехнулся я. – Сейчас от твоих стихов закусывать надо.

– Пусть поспит, не заводи его, – махнула рукой Ольга и начала делать мне глазки. И, когда я утонул в них, вкрадчиво спросила:

– Можно, я тоже с вами выпью?

– А что там есть?

– Коньяк "Камю", настоящий, французский, полторы бутылки Красного лейбла и одна бутылка Синего.

– Странные какие-то гангстеры нам попались, – удивился я. – Ни грамма водки. Наверное, они из Чикаго приехали.

Но меня уже никто не слушал – за дверью кают-компании раздался непонятный шум. Мы с Борисом выскочили за дверь и в коридоре увидели Шуру. Он задумчиво стоял над только что сброшенным им на пол Леней Худосоковым.

– Вот навязался мне на голову! – сказал он, уловив наши изумленные взгляды. – И что с ним делать теперь? В город-то его не отпустишь… Приведет кого-нибудь.

– А ты отдай его пока Инессе, – сказал я, шутливо ткнув локтем в живот стоящего рядом Бельмондо. – Пусть поваренком побудет до поры до времени. А как дело сделовим, отпустим его на все четыре стороны.

– И то правда… Так тому и быть, – кивнул головой Шура и пошел в кают-компанию. Через несколько секунд оттуда выскочила Инесса и тут же начала приводить Худосокова в сознание.

– Подлый ты, Женя! – сказал мне Бельмондо с завистью глядя, как Инесса колдует над вновь приобретенным подчиненным. – Чужому счастью позавидовал…

– Коленька! Подь сюда, – подняв глаза, полные неистощимой добротой, позвала Инесса Бориса. – Давай, отнесем бедняжку в спальню. Пусть отдохнет пока…

Не умея отказать Инессе, Борис направился к ним…

– А ты жаловался! – сказал я ему вслед. – Отставкой-то твоей, похоже, и не пахнет. Разве что сметанку придется на пару месить…

– Уйди гад! – обернувшись, рыкнул на меня Борис и опустился на колени над Худосоковым. Согнувшись над ним, он намеренно коснулся виском виска Инессы.

– Ну, ну! – продолжал я юродствовать. – Акционерное общество "Бочкаренко и Худосоков". Поставка колбас и сосисок ко двору ее императорского высочества…"Почем сосиськи…"

Я не успел договорить – Борис мгновенно стянул с ноги Худосокова тяжеленный ботинок и метко запустил в меня. Я хотел было увернуться, но краем глаза увидел, что в двери появилась Ольга и, отскочи я, ботинок неминуемо угодил бы в нее. И заслонил девушку ухом.

– Вы что тут бодаетесь? – спросила Ольга, недоуменно переводя глаза с моего вмиг покрасневшего уха на ботинок, с ботинка на Бориса с Инессой и вновь на мое ухо.

– Озабочен твой папаша! – мстительно ответил ей Борис. – Вот и путается под ногами!

Ольга внимательно посмотрела мне в глаза. Я не смог вынести ее взгляда и отвернулся.

Через пятнадцать минут мы все, за исключением Худосокова и Бориса, сидели за столом и рассматривали бутылки со спиртным. Ольга, пристроившаяся рядом со мною, деловито изучала этикетки "Камю". Случайные прикосновения ее обнаженного локотка будили во мне отнюдь не отцовские чувства.

– Так можно мне рюмочку? – игриво спросила она, положив подбородок на мое плечо.

– Честно говоря, не знаю. Первый раз буду пить в компании сумасшедших. Алкоголь у всех снимет тормоза… Если бы не твой вопрос, я бы об этом и не подумал бы… Ну ладно, – согласился я, смерив девушку глазами, – Две рюмочки коньяку и весь вечер следи за психами.

Но, к нашему удивлению, Инесса выставила на стол всего четыре хрустальные рюмки.

– Мои не пьют, – сказал мне Шура, когда я столкнулся с ним глазами. – Совсем.

– Нам больше останется, – рассмеялась Ольга и придвинула к себе одну из рюмок. – Никогда французский коньяк пирожками с капустой не закусывала.

Услышав эти слова, Шура посмотрел на Инессу и та, кивнув, выпорхнула из кают-компании и через пару минут вернулась с огромной коробкой французских шоколадных конфет.

– Ой спасибо, Шура! – увидев их, воскликнула Ольга. – Но можно я пирожками буду закусывать и опятами? Для галочки? Будет, что потом подружкам по Леди-клубу рассказать…

– Как хочешь, – улыбнулся Шура и, пошарив глазами по блюду с пирогами, выбрал самый маленький и начал степенно его есть. Я же разлил коньяк и мы, пожелав друг другу удачи, выпили и навалились на пирожки и прочую закуску. Инесса, оценив внимательными глазами наш аппетит, улыбнулась и ушла на кухню. Через двадцать минут она вернулась с двумя мисками, полными маленьких пельменей. Мы моментально расправились и с ними.

После ужина мы обговорили наши действия на завтрашний день. Затем Шура показал Ольге приготовленную для нее комнату и ушел спать. Когда мы с ней вернулись в кают-компанию, там уже никого не было.

Мы уселись с Ольгой напротив друг друга под темно-оранжевым абажуром и некоторое время молчали. Первой заговорила Ольга.

– Послушай, папочка, а как поживает сейчас твоя бывшая жена? – спросила она, пристально глядя мне в глаза.

– Не знаю, не спрашивал. Но большого счастья в ее глазах я не замечал…

– А теща?

– Она… она умерла. Через месяц после развода ее нашли в собственной квартире зарезанной.

– Кто это сделал?

– Умирая, она успела написать записку: "Это Евге…"

– Ты… Ты убил ее???

– В момент убийства меня видели во дворе моего дома человек двадцать… Следствие не смогло доказать моей вины и меня отпустили. Давай, лучше выпьем. Все это из другой жизни.

Я налил нам по рюмочке коньяку и мы выпили понемногу. Когда я хотел было уже раскланяться и идти спать, Ольга вдруг вперила в меня свои невыносимо синие глаза и виновато спросила:

 

– Послушай, папочка! Во мне опять следователь заговорил. Ты как-то сказал мне что сын у тебя в Москве живет… Он, наверное, внешне очень на тебя похож?

– От пяток до макушки…

– И живет он с гримершей?

– Да… – насторожился я. – А ты это к чему?

– Это я к твоему алиби. Ты, злодей и подлец, не знаю, как, но убедил своего сына сыграть себя во дворе дома или еще где-то… Там, где не могли к нему вплотную подойти… На первом этаже живешь?

– Да…

– Так вот, он загримированный под сорок лет, а это достаточно просто, торчал в твоем окне, пока ты свою тещу убивал…

– Садись, пять с плюсом, – сказал я, стараясь казаться равнодушным. – Слушай, девочка… А ты не боишься? Ведь ты можешь не только меня, но и моего сына под монастырь подвести?

– Размечтался… Под монастырь. Тут не кельей пахнет, а парашей… Но я тебя не выдам. Ты ведь мой папочка? Да?

– Не разболтаешь?

– Постараюсь.

– Смотри у меня!

– Сейчас я выйду на минутку, а когда вернусь ты мне все выложишь.

Ольга вернулась минут через десять.

– Ты знаешь, – сказала она, тревожно заглядывая мне в глаза, – в здании кроме нас и табельных сумасшедших еще кто-то есть… Когда я проходила мимо медпункта, услышала какие-то голоса – на Шуру кто-то бухтел женским голосом. И голос этот, кажется, принадлежал не Инессе… Но я не уверена… Елкин появился и я не смогла…

– Пить надо меньше… – рассеянно ответил я, все еще захваченный воспоминаниями.

– Ну, ладно, давай признавайся, – вздохнула Ольга, внимательно изучая глазами полупустую бутылку коньяка. – Как говорится, чистосердечное признание облегчает вину.

– Слушаюсь, товарищ гражданин начальник. В общем, после того, как я очутился на улице, очумел совсем. Сошел с рельсов. Кстати, о рельсах… Однажды пьяный приперся к Верке в Болшево… Надеялся на что-то… Но она холодно молчала.... И, в конце концов, я, совсем крыша поехала, сказал ей, что сейчас лягу на рельсы, благо Ярославка в тридцати метрах от дома. Она лишь улыбнулась чуть и плечами пожала… И видно было, что нравится ей сцена, нравиться, что из-за нее такое… А теща, Светлана Анатольевна, сказала презрительно: "Иди".

И пошел я пьяненький на рельсы. Первый поезд прошел по соседним путям… Охолодил меня стук колес, сердце задрожало. Я поднял голову, посмотрел в сторону дома – никого. В окно даже никто не смотрит. И я плюнул, пошел водку пить…

– Ну, ты даешь! Слабенький ты, папочка… Раскис совсем… Равнодушнее надо… Дай я тебя поцелую, мой бедненький.

И она прижала мою голову к своей груди и поцеловала в макушку. Когда я вновь посмотрел на нее, у меня в глазах стояли слезы.

– И по дороге домой я решил убить Светлану Анатольевну, – продолжил я. – Хоть и всегда был противником мести и прочитал десятки книг, в которых было написано, почему, доверяя господу, не надо мстить, книг, в которых живописались муки раскаяния… И графа Монте-Кристо всегда шестеркой считал. Но я испытывал такие муки, что трудно было вообразить большие. Спал по два часа в сутки, не ел ничего. Бродил по переполненному людьми городу в совершенном одиночестве и представлял себе до мельчайших подробностей каким прекрасным и справедливым будет мир без этого чудовища! Без этого беспринципного, подлого дьявола с божьим крестиком на шее! И если я этого не сделаю этого, мир лишится последней надежды на справедливость…

План созрел мгновенно. Сына не пришлось долго уговаривать. Он попросил лишь не впутывать в это дело его любовницу – он сам себя загримирует, кое-чему у нее научился. Мы рассчитали все до мельчайших подробностей – и его появления в окне, и его визит в полуглухой и подслеповатой соседке и многое другое.

И в час, когда теща бывала в доме одна, я пошел к ней. Она впустила меня без вопросов. И даже в полутьме прихожей я увидел в ее глазах мстительное удовлетворение и… любопытство. Ее тянуло ко мне, как к полю выигранного сражения. Или как к месту преступления, не знаю.

– Собственно, я ненадолго, – не выдержав ее взгляда, сказал я в сторону. – Я пришел… Я пришел…

– Убить меня!!?

– Да… – ответил я, не слыша себя сам, и пошел на кухню за ножом.

Когда я выбрал орудие убийства – это был большой разделочный нож – и вернулся с ним в гостиную, теща, напряженно выпрямившись, сидела в кресле. Все ее лицо было в красных пятнах. Глаза ее изменились – они потемнели и немного сузились.

Я сел напротив в точно такое же кресло и попытался смотреть на нее, как на собственную ненужную вещь, которую надо неотлагательно снести к мусоропроводу. Но у меня не получилось. Наоборот, беспокойство вкралось в меня и медленно и верно начало разъедать мою решимость. Я чувствовал, что еще немного и я не смогу ее убить… Надо было сразу, еще в прихожей, ударить ее в живот кулаком, потом броситься на кухню за ножом и проткнуть им ее подлую грудь. Уловив, видимо, мои сомнения, теща смотрела на меня уже, я бы сказал, с толикой теплого ехидства.

– За пять лет мы с тобой ни разу не говорили… – сказала она, устало осев в кресле… – А я хотела, но не могла… Ты для всех нас был чужим. До твоего прихода в наш дом мы все жили нормально, как все. Время шло, все, что надо проходило и все, что надо уходило. Потом пришел ты. Настырный, всего на семь лет меня моложе… Ты любил и Веру заставил себя полюбить. Я чувствовала, что ты стал для нее самым важным, важнее меня. Она говорила мне "Женя так ревнив…", "Женя скажет: "Это чепуха и все проходит… "", "Женя все время говорит мне: "Ты такая любимая!"" "Женя так бережно стирает мое белье и я чувствую, что это доставляет ему удовольствие…"

– И вы стали ревновать, – усмехнулся я. – Как пошло… Вы сравнивали меня со своим мужем и раз за разом понимали, что замужество было вашей главной ошибкой. Ваш единственный мужчина женился на вас так, как покупают домашние тапочки… И вы всю жизнь для него были домашними тапочками. Он всегда знал и был уверен, что все, что хорошо для него, то хорошо и для вас. И вы прожили с ним всю свою жизнь…

– Да, да, да! – вскричала теща со слезами на глазах. А мне хотелось, чтобы меня любили. Пылко, страстно… И с твоим появлением я начала терять дочь и приобрела это гадкое ощущение в пол-, в четверть накала прожитой жизни… Нам с мужем было столько, сколько тебе сейчас, когда мы утратили влечение не только друг к другу, но и вообще влечение. И вдруг оно у меня появилось… Но ты не хотел замечать во мне женщины… И я возненавидела тебя сначала бессознательно, потом и сознательно. И начала отрывать дочь от тебя. Это я заставила ее убедить тебя уйти из института. Я знала, что ты любишь свою работу, живешь ею и потеря ее рано или поздно убьет твое самоуважение.... Я постоянно напоминала Вере, что ты хочешь переделать ее на свой лад, убить в ней личность. Я часами доказывала, что ты не тот человек, что ей надо найти другого, богатого, перспективного. И поощряла ее знакомства с дамами из женского клуба… И пичкала ее психотропными средствами… И, сломав ее, заставила поклясться, мною и дочерью, что она порвет с тобой! О, господи, как я наслаждалась твоим горем! Я пила его из твоих глаз… Я готова была наслаждаться им часами…

– А мне вас жалко… И всегда было жалко. Каждый наш с Верой божий день начинался с вашего утреннего звонка. Вы вечно жаловались на здоровье, вечно спрашивали не ссоримся ли мы… Все вокруг вас было источником страха… Все холодильники вы забили всевозможными лекарствами; единственное, чему вы научили мою дочь – это панически бояться пчел, микробов и мух, мазаться зеленкой и ходить с ног до головы облепленной бактерицидными пластырями… И все потому, что в вашей жизни очень мало было событий. Ваша жизнь во многом похожа на сильно недодержанную фотопленку И потому вы дорожите не блеклым, практически не различимым содержанием этой фотопленки-жизни, а ее длиной…

– Я ненавижу тебя! Ты безжалостный, бессердечный урод! Убей меня! Убей!!! Единственное, что я хочу – это чтобы ты до конца своих дней просидел в вонючей тюрьме…

– Нет! Не убью… – сказал я вдруг охрипшим голосом. – Мне жаль вас… Выходит, мне надо было просто-напросто время от времени хлопать вас по попке… И врать, какие у вас прекрасные глаза и цвет лица. И я не потерял бы Веру… И моя дочь всегда бы была рядом со мной… Нет, я передумал вас убивать. Я, пожалуй, пойду отсюда подальше…

– Как пойдешь??? Нет, нет! Не уходи! Не уходи!!! Ты должен убить меня! Ты, негодяй, ты должен, должен убить меня!

– Вы всегда хотели, чтобы я был негодяем. Чтобы оправдаться перед собой и богом. Возьмите нож, я пошел… – сказал я и, кинув нож на разделявший нас журнальный столик, встал и направился в прихожую.

Когда я справился с замками, из гостиной раздался стон. Я бросился туда и увидел, что теща убила себя по-римски – бросилась грудью на поставленный торчком разделочный нож. Я подошел к ней и перевернул на спину. Лицо ее светилось нечеловеческим удовлетворением…

И уже в ходе следствия я узнал, что перед тем, как покончить с собой, она написала на клочке бумаги записку "Это Евге…" и бросила ее рядом с собой.

Когда следствие окончилось, я уехал сюда. Оставаться В Москве я больше не мог… И, знаешь, мне жаль, что все так получилось… Я хотел бы, чтобы она жила… Если б я так жил, я бы застрелился…

Ольга потянулась к бутылке "Камю", налила себе полную рюмку и выпила.

– Ты чего? Надраться хочешь?

– Дураки вы все! А все учите, учите! Ты хоть можешь представить, как твой рассказ со стороны воспринимается?

– Конечно! Маленький человечек плачется. Маленький, мелкий, ничтожный человечек, без гордости, без ума, без совести. Тварь, тещу убил…

– Приблизительно так, – старательно выговорила чуть опьяневшая Ольга.

– Все дело в том, что когда ты попадешь в подобную жизненную ситуацию, ты всегда оказываешься маленьким плачущим человечком. Силу и гордость человек придумывает, чтобы скрыть это. Я ведь знал, что все так получится и знал, что делать, чтобы все было тип-топ – и волки сыты и овцы целы. Но если бы я подлаживался, то все стало бы искусственным… И я, и они и весь наш мир…

– А так он настоящий?

– Настоящим мир быть не может.

– Почему?

– К счастью, большинство людей играют в поддавки… Даже с богом играют…

– Играть в поддавки – это быть добрым?

– Добреньким.

– Отведи меня спать…

– А у тебя тяга к спиртному…

– Ага. Особенно в одной клетке с сумасшедшими и тобой.

– А почему со мной?

– После таких разговоров я всегда боюсь, что и у меня, может быть, будет такая же безалаберная и неустроенная жизнь… И мне становиться страшно…

– С твоими-то связями и внешними данными такая же жизнь? Ты ведь всегда сможешь стать женой профессионального депутата или какого-нибудь благополучного атташе в какой-нибудь сказочно-красивой республике.

– Смогу… Если окончательно не испорчусь здесь, в твоей тайге… Пошли спать.

Я отвел Ольгу в отведенную ей комнату, уложил в белоснежную, пахнущую лавандой постель. Когда она заснула, я поискал что-нибудь себе под голову и, найдя на стуле маленькую вышитую крестиком диванную подушечку, лег спать на пушистом прикроватном коврике.

Рейтинг@Mail.ru