Айзек Азимов
Академия на краю гибели

Когда вдали показались здания Университета, Сура Нови остановилась и растерянно проговорила:

– Господин… мученый…

Было совершенно очевидно, что по мере приближения к тому, что она называла «Мученым Местом», она все более смущалась и становилась вежливее. Гендибаль чуть было не спросил: «Ты обращаться уже не к такой слабый малышка?»

Этого делать было нельзя – так он смутил бы ее еще сильнее.

– Да, Нови.

– Быть там сильно красиво и богато в Мученое Место?

– Там быть хорошо, – ответил Гендибаль.

– Я как-то мечтать быть в это место. И я… я быть мученая.

– Как-нибудь, – важно пообещал Гендибаль, – я тебе обязательно там все показать.

Она пораженно взглянула на него: явно не приняла его обещания всерьез – решила, что он из вежливости сказал такое.

– Я умею писать, – сообщила она. – Меня учить учитель в школе. Если я написать письмо… как быть сделать, чтобы оно попасть к вы?

– Очень просто: «Дом Ораторов, квартира 27», и оно попасть ко мне. Ну, мне пора, Нови.

Он поклонился ей на прощание, а она опять постаралась воспроизвести поклон. Они двинулись в противоположных направлениях, и Гендибаль тут же выбросил ее из своего сознания. Он думал о Заседании Стола, а больше всего – об Ораторе Делоре Деларми. Мысли у него были не самые нежные.

Глава восьмая
Крестьянка

26

Ораторы сидели вокруг стола, как ледяные статуи. Казалось, все не сговариваясь спрятали свои сознания, закрыли их непроницаемыми экранами, стараясь не выразить чересчур открыто оскорблений в адрес Первого Оратора после его заявления относительно Тревайза. Все исподтишка поглядывали на Деларми, но даже она была подавлена. А ведь она славилась бесцеремонностью – даже Гендибаль более умело держал язык за зубами, если что.

Деларми чувствовала, что они ждут высказывания. Ей нужно было сделать решительный шаг, вступить в борьбу с открытым забралом. Она собиралась с силами. Нет, она не позволит закрыть эту тему. Что с того, что за всю историю Второй Академии не было случая смещения Первого Оратора с поста за неудачно проведенный анализ результатов исследования? Более того, тут еще была продемонстрирована некомпетентность! Прекрасная причина для импичмента, и она не отступит!

– Первый Оратор, – тихо проговорила Деларми. Тонкие, бесцветные губы ее стали почти невидимы на бледном фоне лица. – Судя по вашим собственным словам, вы не имеете никаких оснований для подобного суждения, и психоисторическая математика никаких результатов не продемонстрировала. Вы хотите, чтобы мы приняли решение первостепенной важности на основании вашего мистического чутья?

Первый Оратор поднял взгляд. Лоб его был нахмурен. Он ощущал, как закрыты сознания Ораторов. Он знал, что означала эта защита. Холодно, спокойно он сказал:

– Я ничего не скрываю от вас. Я вас не обманываю. Единственное, что я могу предложить вам, – это интуитивное ощущение Первого Оратора, обладающего большим опытом, человека, который почти всю свою жизнь провел за пристальным анализом Плана.

Он оглядел всех присутствующих с гордой уверенностью в своих силах, которую демонстрировал так редко, один за другим ментальные экраны дрогнули и исчезли. Последней, к кому он обратил свой физический и мысленный взор, была Деларми.

С обезоруживающим дружелюбием, переполнявшим ее сознание, как будто, кроме него, там ничего сроду не бывало, она сказала:

– Я принимаю ваше заявление безоговорочно, Первый Оратор. Тем не менее я думаю, что вам стоит все еще раз пересмотреть. Трудно сейчас рассматривать адекватно ваши утверждения – мы все были свидетелями вашего смущения и стыда за то, что вы положились на интуицию. Вероятно, вы бы хотели, чтобы ваши замечания не были учтены в протоколе заседания. Если вы желаете, чтобы они были изъяты…

– Какие же это замечания должны быть изъяты из протокола? – Ее прервал громкий голос Гендибаля.

Все Ораторы обернулись, как по команде. Если бы, конечно, ментальные экраны только что не были опущены, все бы, без сомнения, знали о приближении Гендибаля задолго до того, как он возник в дверях.

– Все закрылись и открылись только что? – насмешливо спросил Гендибаль. – Просто замечательно! Дружеские посиделки, а не Заседание Стола Ораторов. И никто не был настроен, чтобы заметить мое приближение? Ни одна душа не ведала, что я уже близко?

Этот эпатаж выходил за рамки всех приличий. Само по себе опоздание Гендибаля было плохо. Войти без предупреждения было еще хуже. Заговорить раньше Первого Оратора, не дав ему оповестить Стол о своем приходе, было хуже всего.

Все были ошеломлены. Первый Оратор повернулся к Гендибалю, Для начала он заговорил о дисциплине.

– Оратор Гендибаль, – строго сказал Шендесс, – вы явились с опозданием. Есть ли какая-либо веская причина, по которой я мог бы оставить ваш проступок безнаказанным и не лишил бы вас права присутствовать на Заседаниях на тридцать дней?

– Есть, конечно. Можно поговорить о моем наказании, но только после того, как мы решим, кто это все подстроил, кто сделал так, чтобы я опоздал, и зачем ему это понадобилось.

Голос Гендибаля был холоден, слова старательно взвешены, но сознание его заливала река гнева, и он даже не заботился о том, чтобы скрыть его.

И, конечно же, Деларми почувствовала это.

– Этот человек, – резко проговорила она, – сошел с ума!

– Сошел с ума? Мило. А не сошел ли с ума тот, кто это предполагает? Первый Оратор, я взываю к вам и прошу вас выслушать меня по вопросу о личной безопасности.

– Что вы имеете в виду, Оратор?

– Первый Оратор, я обвиняю одного из присутствующих здесь в покушении на убийство.

Комната, казалось, вот-вот взлетит на воздух – все Ораторы разом оказались на ногах, заговорили разом, начался жуткий ментальный переполох.

Первый Оратор вскинул руки, призвал всех к порядку.

– Ораторы, позвольте Оратору Гендибалю высказаться!

Ему пришлось усилить воздействие собственного авторитета, силовой прием своего рода, но делать было нечего.

Шум утих.

Гендибаль упорно ждал полной тишины – словесной и ментальной.

– Когда я возвращался с прогулки, – сказал он, – и времени у меня было вполне достаточно, чтобы вовремя явиться на Заседание, мне преградили дорогу несколько крестьян, и я едва избежал избиения, а возможно, и убийства. Именно поэтому я и опоздал. Да будет мне позволено отметить, что со времен Великого Побоища не было в истории Второй Академии случая, чтобы с нашим сотрудником кто-либо из думлян обошелся столь, мягко говоря, невежливо.

– Я тоже не припоминаю такого случая, – согласился Первый Оратор.

Деларми злобно прокричала:

– Другие сотрудники Второй Академии не разгуливают по думлянской территории! Можете считать, что сами спровоцировали их на такие действия!

– Что правда, то правда, – кивнул Гендибаль. – Я действительно порой гуляю в одиночестве по думлянским землям. Не счесть, сколько раз я уходил далеко от Университета куда глаза глядят. Но до сегодняшнего дня никто на меня не нападал. Да, другие не совершают таких далеких вылазок, но и добровольному заключению в стенах Университета никто себя не подвергает, не отрекается от мира, и ни на кого до сих пор не нападали. Если я не запамятовал, Деларми… (он осекся, с опозданием вспомнив о почетном титуле, но тут же поправился и нанес сокрушительный удар) Оратор Деларми и сама наведывалась на думлянскую территорию, однако она жива и здорова.

– Вероятно, – широко раскрыв глаза от возмущения, парировала Деларми, – со мной не случилось беды, потому что я всегда держалась на почтительном расстоянии от крестьян. Вероятно, я вела себя так, что вызывала уважение к себе, и потому на меня никто не напал.

– Правда? А я думал, что это потому, что у вас более внушительная фигура по сравнению со мной. К вам и в Университете-то не каждый осмелится подойти. Но скажите на милость, почему думляне выбрали для нападения на меня именно тот день, когда я обязательно должен был присутствовать на Заседании Стола?

– Если бы не ваше собственное поведение, можно было бы счесть происшедшее случайностью, – фыркнула Деларми. – Не слыхала, чтобы даже математические формулы Селдона ликвидировали все случайности в Галактике, если, конечно, говорить о том, что может произойти с отдельными людьми. Или у вас тоже интуиция? (Два-три Оратора испуганно вздохнули, заметив, что Деларми нанесла косвенный удар Первому Оратору.)

– Дело не в моем поведении. Никакая это не случайность. Это преднамеренное покушение.

– Как можем мы убедиться в этом? – мягко спросил Первый Оратор, вынужденный против своей воли пожалеть Гендибаля после предыдущей реплики Деларми.

– Мое сознание открыто для вас, Первый Оратор. Я передаю вам и всем присутствующим на Заседании свои воспоминания о происшедшем.

Процесс передачи занял всего несколько мгновений.

– Ужасно! – воскликнул Первый Оратор. – Вы вели себя поистине достойно в обстоятельствах, когда все было против вас. Я согласен, Оратор, думляне вели себя крайне нетипично, и этот вопрос заслуживает исследования. Прошу вас, присоединитесь к собранию.

– Минуточку! – взорвалась Деларми. – Как можем мы быть уверены, что описание соответствует действительности?

Гендибаль вспыхнул, залился румянцем, но сдержался.

– Мое сознание открыто.

– Знавала я открытые сознания, – хмыкнула Деларми, – которые были открыты весьма приблизительно.

– Не сомневаюсь в этом, Оратор. Ведь вам, как и всем нам, не укрыться от остальных. Но мое сознание, если уж я говорю, – открыто.

Первый Оратор вмешался:

– Давайте воздержимся от дальнейших…

– Позвольте прервать. Первый Оратор, по вопросу о личных привилегиях, – оборвала его Деларми.

– Слушаю вас, Оратор Деларми.

– Оратор Гендибаль обвинил одного из нас в попытке покушения на его жизнь. Вероятно, он имеет в виду, что некто спровоцировал крестьян напасть на него. До тех пор пока это обвинение не снято, я вправе считать себя оскорбленной, как и любой из присутствующих, не исключая вас, Первый Оратор.

– Не желаете ли снять высказанное обвинение, Оратор Гендибаль? – предложил Гендибалю Шендесс.

Гендибаль опустился в кресло, крепко обхватил себя руками, будто защищая что-то свое, и сказал:

– Я готов сделать это, как только кто-нибудь возьмет на себя труд объяснить мне, почему думлянский крестьянин подговорил своих дружков напасть на меня, дабы помешать мне вовремя явиться на Заседание Стола.

– Для этого может быть тысяча причин, – сказал Первый Оратор. – Повторяю, происшедшее заслуживает изучения. Но согласны ли вы сейчас, Оратор, в интересах продолжения начатой дискуссии снять предъявленное вами обвинение?

– Не могу, Первый Оратор! Я старательно, как мог, изучил сознание крестьянина, искал возможность коррекции его поведения без вреда для него, и ничего у меня не получилось! Его эмоции не допускали никакой возможности отступить, сдаться – оно не поддавалось моему воздействию. Эмоции его, его упрямство были жестко зафиксированы, как будто над ним поработало чье-то сознание извне.

Ехидно усмехнувшись, Оратор Деларми сказала:

– Так вы полагаете, что это сознание принадлежит одному из нас? Или, может быть, оно принадлежит кому-то из этой таинственной организации, такой могущественной и тайной?

– Не исключено, – согласился Гендибаль.

– В таком случае, поскольку мы членами этой организации не являемся, вам следовало бы снять ваше нелепое обвинение. Но, может быть, вы собираетесь обвинить кого-либо из присутствующих в том, что он состоит на службе в этой организации? Находится под ее воздействием? Может быть, кто-то из нас – не тот, за кого себя выдает?

– И это не исключено, – подтвердил Гендибаль, совершенно уверенный в том, что на другом конце веревочки, протянутой ему Деларми, заготовлена крепкая петля.

– Ну, знаете ли – все ближе побираясь к невидимой петле и готовясь затянуть ее, сказала Деларми, – это просто мания какая-то, паранойя, честное слово. Думляне спровоцированы, Ораторы под контролем… Так давайте следуйте к логическому завершению ваших фантазий. Кто, по-вашему, находится под воздействием? Может быть, я, Оратор?

– Не думаю, – покачал головой Гендибаль. – Вы бы не стали пытаться избавиться от меня таким диким способом – ведь всем известно, как вы меня не любите.

– Да? А вдруг это двойная игра? – Деларми была на высоте – только что не мурлыкала. – Такой вывод вполне укладывается в рамки параноидального бреда, вполне.

– Может быть. Вы более опытны в делах такого рода.

В разговор вмешался Оратор Лестим Джианни:

– Послушайте, Оратор Гендибаль, если вы не обвиняете Оратора Деларми, следовательно, вы обвиняете кого-то другого из присутствующих. Но на каком основании кому-либо из нас могло потребоваться отсрочить ваше прибытие на заседание, не говоря уже о покушении на вашу жизнь?

Гендибаль ответил сразу, как будто только и ждал этого вопроса:

– Когда я вошел, было высказано предложение убрать из протокола Заседания замечания, высказанные Первым Оратором. Я был единственным, кому не удалось выслушать эти замечания. Так позвольте же поинтересоваться, что это были за замечания, и я немедленно сообщу вам причину, по которой меня хотели задержать.

Первый Оратор сказал:

– Я утверждал – и против этого резко возразили Оратор Деларми и все остальные Ораторы, – что, основываясь лишь на интуиции, решил, что будущее Плана Селдона может зависеть от действий изгнанного из Первой Академии Советника Голана Тревайза.

Гендибаль пожал плечами:

– Личное дело Ораторов думать что угодно по этому поводу. Лично я согласен с этой гипотезой. Тревайз – ключ ко всему, Я считаю, что его изгнание из Первой Академии чересчур любопытно, чтобы быть невинным.

– Не хотите ли вы сказать, – снова влезла Деларми, – что Тревайз – в руках этой вашей таинственной организации? Или в ее руках те, кто отправил его в ссылку? А может быть, в ее руках все и каждый, кроме вас и Первого Оратора, ну еще и меня, ведь вы только что сказали, что я вряд ли нахожусь под их контролем?

– Не считаю нужным отвечать на вашу эскападу, – сказал Гендибаль. – Предпочту спросить; есть ли здесь хоть один Оратор, готовый согласиться с Первым Оратором и со мной? Надеюсь, вы ознакомились с математическими выкладками, которые я представил, а Первый Оратор одобрил? – Стояла гробовая тишина. – Я повторяю свой вопрос, – упорствовал Гендибаль. – Ну так кто согласен? – Молчание. – Вот вам, Первый Оратор, – довольно проговорил Гендибаль, – и мотив моего опоздания.

– Поясните подробнее, – попросил Первый Оратор.

– Вы говорили о необходимости обратить внимание на Тревайза – опального Советника Первой Академии. Это важная стратегическая инициатива, и, прочитав мои выкладки, Ораторы в общем и должны были понять, от кого эта инициатива исходит. Если же все единодушно отвергли такую инициативу, дальше бы дело не пошло. Выступи против всех один-единственный Оратор – и новая стратегия могла быть принята. Этим единственным Оратором был я, следовательно, было совершенно необходимо не дать мне прибыть на Заседание. Хитрость почти удалась, но все-таки я пришел и выступаю в поддержку Первого Оратора. Да, я согласен с ним, и теперь он может, в соответствии с традицией, махнуть рукой на то, что думают остальные.

Деларми в сердцах стукнула кулаком по столу.

– Следовательно, речь о том, что кто-то заранее знал, какое предложение выскажет Первый Оратор, заранее знал, что Оратор Гендибаль это предложение поддержит, следовательно, знал то, чего знать не должен. Получается, что эта инициатива не по нраву выдуманной Оратором Гендибалем, созданной его параноидальной фантазией организация, и она борется за предотвращение подобной стратегии. Значит, кто-то из нас – один или больше – находится под контролем этой организации.

– Блестящий вывод, – согласился Гендибаль. – Просто мастерский анализ.

– Кого вы обвиняете? – вскрикнула Деларми.

– Никого. Просто призываю Первого Оратора это учесть. Совершенно очевидно – кто-то в наших рядах работает против нас. Поэтому я предлагаю подвергнуть тщательной ментальной проверке всех сотрудников Второй Академии. Всех, не исключая и Ораторов, не исключая меня самого к Первого Оратора.

О, как сильна была вспышка возмущения, гнева, обиды – такого никто не ожидал!

Когда наконец Первому Оратору удалось восстановить порядок и взять слово, Гендибаль молча встал и вышел из комнаты. Кому как не ему было знать, что друзей среди Ораторов у него нет, и сейчас они в лучшем случае будут искренни наполовину, что бы ни говорили.

Гендибаль сам не знал, за кого боится больше – за себя самого или за всю Вторую Академию. Жгучая, всепоглощающая тоска охватила его.

27

Спал Гендибаль плохо, то и дело просыпался. Мысли его и во сне и наяву вертелись вокруг ссоры с Деларми. Образы ее и думлянина внезапно соединились – ему приснилось, будто он стоит перед громадной Деларми, которая размахивает у него перед лицом тяжелыми кулачищами, вот она все ближе и ближе, сладенько улыбается, и улыбка обнажает острые, как иглы, зубы…

Окончательно проснулся он гораздо позднее обычного. Сон не принес ни отдыха, ни облегчения, и он тут же услышал, что на столике рядом с кроватью тихо звенит сигнал вызова. Гендибаль повернулся на бок и нажал кнопку контакта.

– Да? В чем дело?

Голос принадлежал дежурному по этажу, но звучал несколько менее уважительно, чем обычно.

– К вам посетитель.

– Посетитель? – удивленно переспросил Гендибаль, нажал клавишу на пульте, вызвал программу дня и обнаружил, что до полудня у него никаких встреч назначено не было. Нажал кнопку точного времени – восемь тридцать две утра. Раздраженно спросил:

– Кто это там ко мне, черт подери?

– Он себя не называет, Оратор, – ответил дежурный и добавил с ноткой явного пренебрежения в голосе: – Из этих, из думлян. Утверждает, что по вашему приглашению.

– Пусть подождет в приемной. Я сейчас приду.

Гендибаль не спешил. Нужно было собраться с мыслями. Он вполне допускал, что кому-то взбрело в голову испортить ему репутацию и использовать для этого кого-то из думлян, но ему хотелось понять, кто был этот шантажист. И что означало вторжение думлянина сюда, в общежитие Ораторов? Хитрая ловушка? Что?

И каким образом думлянину удалось проникнуть на территорию Университета? Чем он мог объяснить свое желание попасть сюда? И какова истинная причина этого странного визита?

Гендибаль на миг задумался, не захватить ли оружие, но тут же отказался от этой мысли, решив, что на территории Университета ему совершенно нечего бояться какого-то крестьянина – здесь уж он с ним справится, и вдобавок у того не останется никаких воспоминаний о встрече.

Вероятно, решил Гендибаль, на меня слишком сильно повлияла вчерашняя стычка с Руфирантом. Кстати, может быть, это он самый и пожаловал? Вдруг он уже избавился от постороннего воздействия и явился, чтобы извиниться за вчерашнее, опасаясь наказания? Но откуда Руфиранту знать, куда идти? К кому обратиться?

Гендибаль решительно покинул свою комнату и прошел по коридору в приемную… и застыл на месте, пораженный до глубины души. Он резко обернулся и взглянул на дежурного, Тот восседал внутри стеклянной будки и притворялся, будто по уши занят своими делами.

– Дежурный, почему вы не сказали мне, что посетитель – женщина?

Дежурный невозмутимо ответил:

– Оратор, я сказал, что посетитель из думлян, а вы меня больше ни о чем не спрашивали.

– Минимум информации, дежурный? Ну как же, я забыл – это ваш принцип. (Надо проверить, не работает ли дежурный на Деларми. И потом – нельзя игнорировать «низших» сотрудников с высоты положения Оратора.)

– Есть свободная комната для переговоров?

– Только номер четыре, Оратор. Будет свободен три часа, – добавил он, с деланной невинностью поглядев сначала на думлянку, потом на Гендибаля.

– Благодарю, дежурный. Мы воспользуемся номером четыре. А вам впредь советую держать при себе свои мысли.

Гендибаль нанес удар по сознанию дежурного – не очень сильный, но чувствительный. Неблагородно с его стороны, конечно, было воспользоваться правом сильного, но человека, который неспособен скрыть неуважение к высшему по рангу, следовало этому научить. Пару часов дежурный будет мучиться головной болью – он это заработал.

28

Имя женщины Гендибаль вспомнить не мог, углубляться в ее сознание не хотел. Да в общем-то вряд ли она ожидала, что он запомнил, как ее зовут.

Он недовольно начал:

– Ты…

– Я быть Нови, Господин Мученый, – выдохнула она. – Мой другой имя быть Сура, но можно быть звать просто Нови.

– Ну да, Нови. Мы познакомились вчера. Теперь я вспомнил. Я не забыл – ты же моя спасительница. (Переходить на грубый думлянский диалект в стенах Университета Гендибаль не стал.) Но как ты сюда попала?

– Господин, вы сказали, я могла писать письмо. Вы сказали надо так: «Дом Ораторов, квартира 27». Я сама принести письмо и показать, что написать – сама написать, Господин, – с застенчивой гордостью сообщила женщина. – А они спрашивать: «Для кого это письмо быть?» Ну а я-то слышать, как вы себя называть, когда ругаться с этот тупоголовый осел, Руфирант. Я и говорить: «Это быть для Стор Гендибаль, Господин Мученый».

– И тебя пропустили, Нови? Не попросили показать письмо?

– Я быть очень испугаться. Наверно, они пожалеть меня. Я говорить: «Мученый Гендибаль обещать мне показать Мученое Место»; а они улыбаться быть. А один там, около ворот, другому говорить: «И не только это он ей быть показать». А потом они говорить мне, куда идти, и чтобы я идти только сюда, а если еще куда пойти, то меня выгонять вон сразу.

Гендибаль залился легким румянцем. О боже, если бы он действительно собирался развлечься с думлянкой, он ни за что на свете не стал бы делать этого так открыто да и выбрал бы кого-нибудь посимпатичнее. Он неприязненно смотрел на гостью.

Выглядела она довольно молодо – тяжелая работа еще не успела состарить ее. Вряд ли она была старше двадцати пяти – в этом возрасте думлянки, как правило, уже были замужем. Черные волосы ее были заплетены в косы, а это означало, что она незамужем, девственница. Надо сказать, Гендибаль не удивился. Ее вчерашнее поведение со всей наглядностью продемонстрировало, что в обиду она себя не даст, и Гендибаль сильно сомневался, что отыщется думлянин, который добровольно согласится на пытку – соединить свою жизнь с такой языкастой и задиристой особой. Да и внешность у нее была не слишком привлекательная. Правда, сегодня она явно поработала над собой, но все равно – лицо простое, угловатое, руки красные, шершавые, грубые. Фигура ее, казалось, была создана для нагрузок, а не для грации.

Она чувствовала, как и почему он разглядывает ее, и нижняя губа ее задрожала… Гендибаль почувствовал, что она вконец растерялась, что ей больно и страшно, и пожалел девушку. В конце концов, она здорово помогла ему вчера и заслуживала благодарности, как минимум.

Он сказал, старательно разыгрывая благородство и снисходительность:

– Ну что же, все понятно, в общем, ты решила прийти взглянуть на… «Мученое Место»?

Она широко распахнула темные глаза (правду сказать, довольно красивые) и сказала:

– Господин, вы только не сердиться на меня, но я прийти стать мученая сама.

– Ты хочешь стать ученой?

Гендибаль был потрясен.

– Но, милая женщина…

Он оборвал фразу, не закончив. Господи, как мог он объяснить неотесанной крестьянке, каков уровень интеллекта, обучения ментальных талантов и тренировки, необходимый для того, чтобы стать тем, кого тренториане называли «мучеными»?

Но Сура Нови не отступалась:

– Я быть читатель и писатель. Я читать быть целые книжки от начала до конца, вот как. И я сильно хотеть стать мученая. Я не желать быть жена крестьянина. Я не пойти замуж за крестьянина и рожать крестьянские дети.

Она вскинула голову и гордо проговорила:

– Меня звать, просить. Много раз. Я всегда говорить: «Не». Не грубить, но всегда говорить: «Не».

Гендибаль прекрасно видел, что она лжет. Нет, конечно, никто ее не звал замуж, но он решил не затрагивать этого вопроса.

– Но как же ты будешь жить, если не выйдешь замуж?

Нови тяжело опустила руку на стол ладонью вниз.

– Я быть мученая. Не быть крестьянка.

– Ну а если я не смогу сделать из тебя ученую?

– Тогда пусть я быть никто и так умирать. Никто не быть в жизни, если не мученая.

У Гендибаля мелькнула мысль исследовать ее сознание, дабы понять мотивы этого непреодолимого желания. Но делать этого не следовало. Оратор не имел права забавляться, врываясь в беспомощное сознание другого человека. В менталике, как и в других профессиях, существовал свой кодекс. По крайней мере, должен был существовать. Тут Гендибалю стало стыдно за тот удар, что он нанес портье. Он сказал:

– Но почему ты не хочешь быть крестьянкой, Нови?

Слегка поработав над ее сознанием, он мог запросто изменить ее отношение к браку, внушить какому-нибудь думлянскому мужлану желание жениться на ней, а ей – желание выйти за него. Ничего дурного не случилось бы. Это было бы доброе дело. Но – противозаконное, и нечего было думать об этом.

Она ответила:

– Не хотеть, и все тут. Крестьянин грубый быть. Вся жизнь работать на земля, ворочать куски земля и сам становиться все равно что кусок земля. Если я стать крестьянка, я тоже быть кусок земля. У меня не хватать время, чтобы читать и писать, и я все забывать быть. А мой голова (она приложила ладони ко лбу) стать тупая, как пробка. Нет! Мученые – другой люди совсем. Мученые быть задумчивые. (Скорее всего, решил Гендибаль, она имела в виду «умные», а не «сосредоточенные».)

– Мученый человек, – продолжала Нови, – читать книжки и еще работать с эти… с эти… я забывать, как это называть.

Она сделала руками какие-то манипуляции, которые ничего не сказали бы Гендибалю, если бы он не имел возможности проследить за мыслями девушки.

– Микропленки, – кивнул он. – Откуда ты знаешь про микропленки?

– В книжки, – гордо объявила она, – я читать быть много разные умные вещи.

Гендибаль больше не мог бороться с искушением узнать о ней больше. Какая необычная думлянка! Такая местная жительница встретилась ему впервые. Думлян никогда не вербовали, но если бы Нови была помоложе, было бы ей лет десять…

Какая досада! Нет-нет, он не причинит ей вреда, не побеспокоит ее, но грош ему цена как Оратору, если он откажется от исследования необычного сознания и ничего о нем не узнает!

Он сказал:

– Нови, я прошу тебя минуточку посидеть спокойно. Не волнуйся. Ничего не говори. Ни о чем не думай. Постарайся уснуть. Думай, что засыпаешь. Понимаешь?

Страх снова объял ее.

– Это зачем все делать, Господин?

– Затем, что я хочу посмотреть, как сделать тебя ученой.

В конце концов, неважно, что она там вычитала в книжках, – важно было понять, знает ли она, что такое на самом деле быть «мученой».

Очень осторожно, почти с ювелирной тонкостью он коснулся ее сознания, как будто прикоснулся ладонью к полированной металлической поверхности, даже не оставив на ней отпечатков пальцев. Так… Ученый для нее был тем человеком, который только и делает, что читает книжки. Зачем, для чего он их читает – ни малейшего представления. А для нее самой быть ученой означало… Образы в ее сознании показывали ту работу, к которой она привыкла, – принести, унести, приготовить еду, убрать, помыть посуду, выполнить приказ. Но где, вот что главное! Здесь, в Университете, где было так много книжек, где у нее будет время читать их и чему-то – неважно и непонятно чему – научиться. Следовательно, она хотела стать… служанкой. Его служанкой.

Гендибаль нахмурился. Взять себе в служанки думлянку – неотесанную, безграмотную, грубую. Нет, немыслимо.

Нужно было взять и отказать ей. Очень просто – отказать, поработать немножко над ее сознанием, дабы она отказалась от своих глупых намерений и удовлетворилась судьбой крестьянки, сделать это так, чтобы она и не ощутила никакого воздействия, словом, так, чтобы Деларми не подкопалась, И дело с концом.

А вдруг сама Деларми ее и подослала? Может быть, ее хитрый план в том и состоит, чтобы Гендибаль запятнал себя вмешательством в сознание думлянки, был пойман за руку и подвергнут импичменту?

Смешно. Похоже на параноидальный бред, Кто заметит? Совсем ничтожное вмешательство, чуть-чуть видоизменить направление мыслей – и все…

Да, против буквы закона, но вреда-то ведь никакого, да и не заметит никто.

Он помедлил.

Назад. Еще. Еще…

Боже! А он чуть было не пропустил!

Что же это такое – самообман?

Нет! Теперь он все видел яснее. Крошечная мысленная связка дезориентирована – дезориентирована искусственно. Да как тонко, только одна связочка задета!

Гендибаль вынырнул из сознания думлянки, Тихо окликнул ее:

– Нови.

– Да, Господин, – проговорила она, открыв глаза.

– Ты сможешь работать со мной. Я сделаю тебя ученой…

– Господин, – вне себя от радости воскликнула она.

Он сразу заметил: она была готова пасть к его ногам. Гендибаль крепко взял ее за плечи.

– Нет, Нови, не надо. Сиди на месте, слышишь, сиди! – Он говорил с ней, как с полуприрученным животным. Как только понял, что она уяснила приказ, отпустил ее. Мышцы у нее были – ого-го! Он сказал: – Если хочешь стать ученой, и вести себя надо соответственно. Это значит: ты всегда должна быть спокойна, говорить тихо, вежливо и делать только то, что я тебе буду говорить. И еще: ты должна научиться говорить так, как разговариваю я. Тебе придется встретиться с другими учеными. Боишься?

– Я не быть бояться, я не забоюсь, Господин… если вы быть со мной.

– Я буду с тобой. Но сейчас, во-первых, я должен найти для тебя комнату, договориться, чтобы тебе выделили помещение с ванной и туалетом, место в столовой и одежду. Тебе придется носить одежду, более подходящую для ученой, Нови.

– Только у меня не быть больше!.. – отчаянно воскликнула она, оглядев себя с ног до головы.

– Мы найдем что-нибудь, не волнуйся.

Ясно – нужна женщина, которая бы позаботилась об одежде для Нови. Она же научит ее элементарным правилам гигиены. Конечно, она напялила на себя свои лучшие тряпки, но запах пота остался.

Кроме того, этой женщине нужно будет объяснить природу их отношений с Нови, Ни для кого не было секретом (хотя все изображали хорошую мину при плохой игре), что мужчины (да и женщины, если уж на то пошло) из Второй Академии время от времени наведывались к думлянам с целями, далекими от чистой науки. Если при этом они не касались сознания крестьян – ради бога, никто из таких похождений событий не делал. Гендибаль таких вылазок никогда не делал – ему нравилось думать, что причиной тому было то, что он не питал склонности к более грубым формам секса, чем те, что были доступны в стенах Университета. Университетские дамочки, конечно, были бескровны и бледны по сравнению с думлянками, но зато чистенькие и гладкокожие.