Айзек Азимов
Академия на краю гибели

Полная версия

Глава седьмая
Крестьянин

23

Стор Гендибаль бежал трусцой по проселочной дороге далеко от Университета. Слишком далеко. Сотрудники Второй Академии предпочитали как можно реже наведываться в крестьянский мир Трентора. Это не возбранялось, но ни далеко, ни надолго никто от Университета не удалялся.

Гендибаль в этом плане являл собой исключение, но не задавался вопросом, зачем ему это нужно. Раньше, правда, его удивляла собственная склонность к далеким прогулкам. Он просто обязан был уяснить для себя, в чем причина, – самоанализ входил в перечень обязанностей сотрудников Академии, Ораторов – в особенности. Их сознание было их оружием и самоцелью, и они обязаны были держать его в полной боевой готовности.

Гендибаль удовлетворился тем, что решил, будто его любовь к далеким вылазкам кроется в том, что планета, с которой он прибыл на Трентор, отличалась суровым климатом – там было холодно и неуютно. Когда его мальчиком привезли на Трентор, он, к собственной радости, обнаружил, что тут и сила притяжения меньше, и климат мягкий и приятный. Может быть, именно поэтому ему больше, чем остальным, так нравилось бывать на открытом воздухе.

Уже в первые годы на Тренторе Гендибаль понял, что заточение в стенах Университета чревато пагубными последствиями – от рождения он был хил, тщедушен, маленького роста. Поэтому он уделял какое-то время физическим упражнениям. Определенного успеха он достиг. Правда, по-прежнему оставался худ, поджар, но стал жилист и подвижен. Бег трусцой превратился в один из неизменных компонентов поддержания физической формы. Кое-кто за Столом Ораторов неодобрительно прохаживался по этому поводу, да только Гендибалю это было в высшей степени безразлично.

Он упрямо шел своей дорогой, хотя был Оратором лишь в первом поколении. Все остальные Ораторы были детьми и даже порой внуками Ораторов, а также все они были намного старше Гендибаля, так что нечего от них было ждать, кроме недовольного бурчания.

По давней традиции на заседаниях Стола все Ораторы без исключения открывали глубины своего сознания нараспашку (в идеале, конечно, ибо редко у кого не возникало желания что-либо припрятать в уголке, хотя это было совершенно бесполезное ухищрение), и Гендибаль отлично знал, что все они завидуют ему. Понимал он, что его собственное отношение к Ораторам – не что иное, как презрение и амбиция сверх меры. И Ораторы это знали.

Помимо всего прочего, если вернуться к причинам любви Гендибаля к пешим прогулкам, надо упомянуть, что хотя мир, где прошло его раннее детство, и отличался суровостью климата, но, тем не менее, ему нельзя было отказать в своеобразной красоте – Гендибаль родился в плодородной долине, окруженной живописными горными хребтами, удивительно прекрасными в печальные дни долгих зим. Гендибаль помнил свой мир, свое детство, такое далекое теперь. Помнил и мечтал когда-нибудь вернуться туда. Как могло так выйти, что он оказался заключенным в бастионе, занимавшем всего несколько дюжин квадратных миль?

Гендибаль равнодушно поглядывал по сторонам на бегу. Да, климат Трентора, безусловно, был приятен, но глазу не на чем было задержаться – пейзаж был на редкость скучен, однообразен. Плодородной, цветущей планетой Трентор не был никогда. Может быть, это, наряду с другими причинами, и привело в свое время к тому, что он стал административным центром Союза Миров, а затем – и всей Галактической Империи. Никаких попыток изменить его предназначение никогда не предпринималось, да и вряд ли бы что из этого вышло.

После Великого Побоища Трентор мог поддержать свое жалкое существование лишь за счет распродажи накопленных на нем за долгие века металлов и сплавов: стали, алюминия, титана, меди, магния – в некотором смысле возвращал взятое взаймы и растрачивал свои богатства намного быстрее, чем они были накоплены.

До сих пор громадные запасы металла оставались на Тренторе, но находились они под землей, и добывать их оттуда было трудновато.

Думлянскмм крестьянам (тренторианами они себя не называли, для них это было проклятое слово, им пользовались лишь сотрудники Второй Академии) возиться с металлом было лень и к добыче его они относились с предубеждением. Зря, кстати, ведь подземные залежи металлов могли отравлять почву и еще сильнее снижать ее плодородность. Спасало положение лишь то, что население Трентора было невелико и пока земля давала все необходимое для существования. Время от времени к тому же думляне все же продавали небольшие партии металлов.

Взгляд Гендибаля угрюмо скользил по плоскому горизонту. С геологической точки зрения Трентор был еще жив, как любая из обитаемых планет Галактики, но минуло уже, по меньшей мере, сто миллионов лет с тех пор, как здесь завершился последний мощный период горостроения. То, что когда-то было возвышенностями, теперь превратилось в округлые холмы, да и они большей частью исчезли в те времена, когда Трентор одевали в стальную броню.

Далеко к Югу, невидимый отсюда, находился берег Главного Залива Восточного Океана, восстановленного после разрушения подземных цистерн.

К Северу виднелось здание Галактического Университета, за ним – приземистое, широкое строение Библиотеки – большая часть ее помещений находилась под землей. Еще севернее располагались руины Императорского Дворца.

По обе стороны от дороги виднелись отдельные крестьянские постройки, паслись небольшие стада коров, овец, стайки кур. Все они мычали, блеяли, квохтали, пощипывали травку и никакого внимания на Гендибаля не обращали.

Гендибаль на краткий миг задумался о том, что такие домашние животные живут во всех обитаемых мирах Галактики и все-таки везде они немного разные. Он вспомнил, какие были козы на его родной планете, вспомнил даже свою собственную козу, которую однажды подоил… Тамошние козы были крупнее на вид и более серьезно настроены, чем маленькие, философичного вида их сородичи, завезенные на Трентор и обосновавшиеся тут после Великого Побоища. Но как бы ни отличалась друг от друга домашняя скотина на разных планетах, во всех мирах люди обожали своих питомцев, чем бы они их ни снабжали – мясом, шерстью, молоком или яйцами…

Как правило, во время своих пробежек Гендибаль думлян не встречал. Видимо, фермеры избегали попадаться на глаза тем, кого называли «мучеными» – так они по-своему произносили слово «ученые». Еще один предрассудок.

Гендибаль мельком взглянул на солнце Трентора. Оно стояло довольно высоко, но жарко не было. Здесь, на этой широте, никогда не бывало ни палящей жары, ни дикого холода. (Гендибаль порой скучал по кусающему морозцу своей родной планеты. Может быть, правда, ему только казалось, что он скучает, – ведь за все годы он там ни разу не побывал – не исключено, что боялся разочароваться.)

Бег делал свое дело – Гендибаль чувствовал мышечную радость, все тело приобрело гибкость, ловкость. Решив, что бежать уже хватит. Гендибаль перешел на шаг, ровно и глубоко дыша.

Нужно было мысленно подготовиться к предстоящему Заседанию Стола, к последнему, решающему удару. Он должен был заставить всех переменить политику, провозгласить новую стратегию, учитывающую растущую опасность со стороны Первой Академии – да не только с ее стороны, положить конец фатальному доверию к «совершенству» Плана, И когда только они все поймут, что совершенство Плана и есть самый главный признак кроющейся в нем опасности?

Скажи об этом любой другой, не он сам – Гендибаль был уверен: все проскочило бы без сучка и задоринки. Отношение Стола Ораторов к собственной персоне он знал, но надеялся на помощь и поддержку старого Шендесса. Старик должен помочь обязательно! Он ни за что не захочет прописаться в учебниках по истории, как тот самый Первый Оратор, под руководством которого погибла Вторая Академия!

Внимание: думлянин!

Гендибаль был потрясен не на шутку. Он ощутил далекую вибрацию чужого сознания задолго до того, как увидел его обладателя. Сознание принадлежало крестьянину – грубое, неотесанное. Гендибаль мысленно отшатнулся, стараясь сделать прикосновение к сознанию этого человека как можно более легким и незаметным. Правила Второй Академии в этом отношении были очень строги – ведь крестьяне, сами о том не догадываясь, служили прикрытием для Второй Академии.

Ни один из тех, кто прилетал на Трентор по делам торговли, ни один залетный турист никогда не встречал здесь никого, кроме крестьян да, может, двух-трех выживших из ума ученых. Убери отсюда крестьян, нарушь хоть немного их неведение, и ученые сорвали бы с себя и со своего дела покров секретности с катастрофическими последствиями. Этот вопрос одним из первых изучали в Университете новички: им наглядно демонстрировали, сколь грандиозны могут быть изменения в Главном Радианте, если затронуть сознание крестьян.

Гендибаль увидел крестьянина. Типичный думлянин – до мозга костей почти карикатурный персонаж – высокий, широкоплечий, смуглый, грубо одетый, с мускулистыми волосатыми ручищами, черноглазый, темноволосый, косматый. («С таким шутить не стоит, – подумал Гендибаль. – Подумать только, ведь Прим Пальвер в свое время сыграл роль крестьянина! И что за крестьянин из него вышел – бодряк, толстяк, коротышка… Не внешность его обманула Аркади, а колоссальная сила его сознания!»)

Тяжело топая по дороге, крестьянин приближался к Гендибалю, глядя на него в упор. Гендибаль немного испугался. До сих пор никто из думлян не смотрел на него так. Даже дети убегали и подсматривали издалека. Гендибаль не ускорил шагов, не сошел с дороги. И так хватало места разойтись, не вступая в разговор. Так было бы лучше. Он решил не касаться сознания думлянина. Ближе, ближе… Пришлось-таки сделать шаг в сторону. Но думлянин остановился и загородил дорогу – расставил нога, упер руки в бока.

– Хо! – рявкнул он басом. – Быть ты мученый?

Сознание думлянина излучало угрозу, задиристость.

Гендибаль понял, что молча пройти мимо не удастся – задача непростая. Говорить с простыми смертными, привыкнув к менторечи, очень трудно – все равно что пытаться сдвинуть валун с дороги руками, когда рядом валяется лом.

Гендибаль ответил как мог спокойно:

– Да. Я ученый. Я есть ученый.

– Хо! «Он есть ученый!» Мы что, на чужой язык говорить? Что, я не видеть, что ли, быть ты или есть? Кто еще ты быть, такой дохлый и носатый? – хмыкнул он, презрительно покачав головой.

– Что тебе нужно от меня, думлянин? – не двигаясь спросил Гендибаль.

– Меня быть звать Руфирант. Другой имя быть Кароль.

Говорил он с ужасным думлянским акцентом, «р» произносил с гортанным грассированием.

– Так чего ты хочешь от меня, Кароль Руфирант?

– А тебя как быть звать, мученый?

– Какая тебе разница. Называй меня ученым.

– Есть я быть спрашивать, ты быть отвечать, дохлый жалкий мученый!

– Ну что ж, в таком случае меня зовут Стор Гендибаль. А теперь я пойду по своим делам.

– Какие такие у тебя быть дела?

Гендибаль ощутил легкое покалывание в области затылка. Поблизости были еще другие сознания. Не оборачиваясь он сосчитал: еще три думлянина позади. Дальше – еще несколько. От крестьянина жутко разило потом.

– Каковы бы ни были мои дела, Кароль Руфирант, они тебя не касаются.

– А, ты так говорить? Ребята! – возгласил Руфирант громовым басом, – Он говорить, его дела нас не касаться!

Позади раздался дружный хохот и чей-то голос произнес:

– Он говорить правда! Его дела – копаться в книжки и тюкать пальцы по компутеры – настоящие мужчины не для это занятие!

– Какие бы у меня ни были дела, – упрямо сказал Гендибаль, – я пойду и займусь ими.

– А как ты думать, мученый, заняться свои дела? – нагло поинтересовался Руфирант.

– Пройду мимо тебя.

– Ты хотеть попытаться? Не побояться, что я остановить тебя одна рука?

Гендибаль совершенно неожиданно для себя самого перешел на грубый думлянский диалект:

– Думать, я тебя испугаться? Хотеть задержать меня? Все вместе или ты один?

Вряд ли стоило дразнить великана, но не вызови его Гендибаль на дуэль, крестьяне могли скопом навалиться на него, а тогда ему бы пришлось повести себя гораздо более резко.

Сработало. Руфирант немного сбавил тон.

– Если тут кто и бояться, так это быть ты, книжный сосунок! Ребята: разойтись быть! Отойти в сторонку, пусть мученый видеть, бояться я по-честный, один на один, или нет!

Руфирант поднял тяжеленные кулачищи и замахал ими. Искусство владения кулачным боем Гендибалю было незнакомо, но он не слишком боялся кулаков Руфиранта. У него было другое оружие. Правда, он был не застрахован от получения случайного удара.

Гендибаль по-кошачьи пошел на Руфиранта, быстро и точно воздействуя на сознание крестьянина. Легкие, нечувствительные касания, но вполне достаточные для того, чтобы замедлить рефлексы, подавить агрессию. Оставив на мгновение сознание Руфиранта, он перенес воздействие на остальных крестьян, которые собрались вокруг. Гендибаль работал виртуозно, молниеносно, не задерживаясь ни у кого из крестьян в сознании надолго – лишь только, чтобы подметить то, что ему самому было нужно и полезно.

Осторожно, медленно он приближался к крестьянину, следя за тем, чтобы больше никто не вмешался в поединок.

Руфирант нанес резкий удар, но еще до того, как напряглись его мышцы, Гендибаль увидел этот удар в своем сознании и уклонился. Удар прошел мимо. Дружный хор издал разочарованный вдох.

Гендибаль не стал наносить ответного удара – для крестьянина это был бы комариный укус. Он мог только управлять этим мужланом, этим озверевшим быком и заставлять его все время промахиваться.

Грозно взревев, Руфирант ударил еще раз. Гендибаль был готов и отскочил в сторону. Еще удар – и опять мимо.

Гендибаль услышал собственное дыхание – воздух со свистом вырывался из ноздрей. Никаких физических сил он не затрачивал, но психологическая нагрузка в попытке воздействовать при минимуме вмешательства в сознание была колоссальна. Так долго не продержаться.

Спокойно, стараясь совсем чуть-чуть возродить в сознании Руфиранта его природный страх перед учеными, Гендибаль сказал:

– А теперь я пойду по своим делам.

Гримаса ярости исказила физиономию Руфиранта, мгновение он не двигался. Гендибаль видел его мысли, как на ладони: маленький ученый вдруг исчез! Сознание остальных крестьян на миг сковал испуг…

Но злоба пересилила страх. Руфирант вскричал:

– Ребята! Мученый быть танцор! Он устроить нам пляска, не хотеть драться по-честный, по-думлянски. Ну-ка, хватать его. Мы быть драться удар на удар тогда. Пускай он бить первый – это я ему дарить, а я – ударить последний!

Гендибаль заметил просвет в кольце окруживших их крестьян. Не дать кольцу сомкнуться, бежать как можно быстрее – положиться на свои ноги и способность подавить сознание крестьян!

Он отпрыгнул назад, рванулся вперед – все напрасно. Их было слишком много, а необходимость выполнять правила поведения на Тренторе сковывала его.

Сейчас его схватят за руки… И схватили.

Что делать? Воздействовать сразу на такое число людей? Тогда – конец его карьере. Но ведь его жизнь в опасности…

Как, почему это произошло?!

24

Полного кворума за Столом Ораторов не было. Опаздывающего Оратора, как правило, не ждали. Шендесс понимал, что Гендибаля ждать никто не станет в любом случае. Его не любили, а он вел себя так, будто его молодость сама по себе являла некую добродетель. Шендесс и сам к Гендибалю большой привязанности не питал. Только сейчас было не до привязанностей…

Раздумья Первого Оратора прервала Делора Деларми. За внешне невинным взглядом ее круглых голубых глаз, пухлым личиком, мягким голоском скрывались острый ум и жестокость. Скрывались – не совсем точное слово. Эти качества Оратора Деларми были прекрасно известны сотрудникам Второй Академии ее ранга.

Мило улыбнувшись, она спросила:

– Первый Оратор, долго ли мы будем еще ждать? (Официально заседание пока не было открыто, поэтому Деларми могла говорить, а остальные молчали, ожидая, когда Первый Оратор скажет свое слово.)

Шендесс без упрека взглянул на нее, не обращая внимания на легкое нарушение этикета.

– Как правило, мы никого не ждем, Оратор Деларми, но поскольку сегодняшнее заседание созвано именно для того, чтобы заслушать Оратора Гендибаля, разумнее было бы пренебречь правилами.

– А где он, Первый Оратор?

– Это, Оратор Деларми, мне неизвестно. Деларми обвела взглядом всех собравшихся. Кроме Первого Оратора, их должно было быть одиннадцать. Всего двенадцать. Что бы ни происходило, как бы ни выросло могущество Второй Академии за пять столетий – число Ораторов оставалось неизменным.

Число это было утверждено после кончины Селдона, и ввел его второй в череде Первых Ораторов (самого Селдона считали первым).

Почему двенадцать? Потому, что число это легко делилось на группы. Вполне достаточно для общих дебатов и для работы подгрупп. Ни отнять, ни прибавить, словом. То есть так это объяснили на словах, а точно никто не знал, почему было избрано это число и почему оно должно было оставаться без изменений.

Итак, Оратор Деларми обвела взглядом лица собравшихся и на мгновение задержала его на пустующем кресле – месте самого младшего из Ораторов. На краткий миг глаза ее озарились огоньком сарказма.

Она была довольна – ни у кого из присутствующих она не ощутила симпатии к Гендибалю. Только его бесспорные таланты удерживали Ораторов от открытого желания избавиться от молодого непоседы (к слову, только двое Ораторов за полувековую историю были подвергнуты импичменту).

Однако неприязнь к Гендибалю значительно возросла из-за его отсутствия на заседании, и это не могло не порадовать Деларми.

– Первый Оратор, – сказала она, – я была бы рада рассеять ваше неведение относительно того, где находится Оратор Гендибаль.

– Слушаю вас, Оратор.

– Кому из нас неизвестно, что этот молодой человек (она намеренно опустила почетный титул, и это не укрылось от остальных Ораторов) постоянно болтается среди думлян? Что у него за дела с ними, мне неизвестно, но он и сейчас находится среди них. Видимо, предпочел их общество присутствию за Столом Ораторов.

– Может быть, – высказал предположение один из Ораторов, – он просто на своей обычной прогулке?

Деларми снова улыбнулась. Ей нравилось улыбаться. Ей это ровным счетом ничего не стоило.

– На прогулке… Мало ему окрестностей Университета и Библиотеки… Ну так что, Первый Оратор, начнем?

Первый Оратор мысленно вздохнул. Он мог, конечно, своей властью заставить Стол ждать. Мог даже перенести Заседание и собрать снова, когда Гендибаль появится. Однако ему не хотелось ссориться с остальными Ораторами. Даже Приму Пальверу время от времени приходилось идти на уступки… И потом – он сам был до крайности раздражен отсутствием Гендибаля. Пора было проучить его.

Официально взяв слово, Шендесс открыл Заседание.

– Начнем, Ораторы. Должен сообщить вам, что Оратор Гендибаль представил мне удивительные, заслуживающие пристального внимания выводы, основанные на исследовании им Главного Радианта. Он полагает, что существует некая организация, работающая над проблемой сохранения Плана более эффективно, чем мы, и занимается этим в своих собственных интересах. В этой связи нам следовало предпринять более углубленное исследование ситуации из соображений самозащиты. Вы заранее были оповещены вкратце о содержании его сообщения, и нынешнее Заседание было созвано для того, чтобы вы имели возможность лично спросить Оратора Гендибаля обо всем, что вас интересует, и чтобы мы могли принять какие-то решения относительно нашей тактики на будущее.

На самом деле вовсе не было нужды произносить такую долгую тираду. Шендесс раскрыл свое сознание для остальных, и вступительное слово его было лишь пунктом этикета, не более.

Деларми быстро пробежалась взглядом по лицам и сознаниям присутствовавших: Похоже было, все милостиво уступили ей роль оппонента Гендибаля.

– Но Гендибаль, – сказала она, вновь опустив титул, – не знает и не может сообщить нам, что это за организация.

Это было сказано резко, почти грубо. Точно так же она могла бы сказать прямо: «Я вижу ваше сознание насквозь, можете не трудиться отвечать».

Первый Оратор почувствовал вызов и не колеблясь решил не отвечать на него.

– Тот факт, что Оратор Гендибаль (Шендесс пунктуально употребил титул, даже несколько подчеркнуто, и не скрыл этого) не знает и не может сказать, что это за организация, не означает, что эта организация не существует. В Первой Академии долгое время ничего не знали о нас, да и теперь не слишком много знают. Вы, Оратор Деларми, сомневаетесь в факте нашего существования?

– Это не одно и то же, – заспорила Деларми. – То, что мы существуем, будучи неизвестными, вовсе не означает, что кто-то другой должен оставаться неизвестным и только этим доказать свое существование.

Деларми негромко рассмеялась.

– Справедливо, – сказал Первый Оратор. – Поэтому я подверг утверждения Оратора Гендибаля скрупулезной проверке. Выводы его основаны на профессионально проведенном методом математической дедукции анализе. Я внимательнейшим образом изучил все детали проработки и призываю вас учесть это. Выводы Оратора Гендибаля нельзя счесть (он поискал в сознании наиболее подходящее слово)… неубедительными.

– Ну а этот Голан Тревайз, притаившийся у вас в сознании, этот человек из Первой Академии (на сей раз Деларми грубейшим образом нарушила этикет и не назвала Первого Оратора его титулом Шендесс залился легким румянцем) – о нем что скажете?

– Видите ли, – ответил Первый Оратор, – дело в тон, что Оратор Гендибаль считает этого человека инструментом – не исключено, что невольным, – в руках той самой организации, так что игнорировать его нам не следует.

– Если, – упорствовала Деларми, откинув со лба прядь седых волос, – та организация, что бы она собой ни представляла, существует, если ее ментальное могущество столь велико и тайно, разве вероятно, чтобы она действовала столь открыто и вдобавок при помощи столь заметной фигуры, как Советник Первой Академии?

– Можно было бы согласиться с вами, Оратор Деларми. Но… есть кое-что, вызвавшее у меня серьезное беспокойство. Я не понимаю этого.

Против собственной воли, стыдясь, как нашкодивший ребенок, Первый Оратор спрятал мелькнувшую мысль в своем сознании. Он испугался, что ее заметят Другие.

Все Ораторы до единого зарегистрировали эту вспышку и в связи с правилами выразили снисхождение к смущению. Деларми тоже, но по-своему. Не нарушая формулы этикета, она задала вопрос:

– Да будет нам позволено попросить вас поведать нам свои мысли, поскольку мы понимаем и заранее прощаем всякие сомнения и смущение, которое вы можете испытывать?

Первый Оратор сказал:

– Как и вы, я не вижу достаточных оснований для того, чтобы утверждать, будто Советник Тревайз является инструментом предполагаемой организации и какой цели он мог бы служить, будучи таковым. Однако Оратор Гендибаль а этом твердо уверен, и нельзя отрицать высокой роли интуиции у того, кто получил квалификацию Оратора. Поэтому я предпринял попытку включения Тревайза в План.

– Отдельную личность? – тихо удивился один из Ораторов и поспешно спрятал свое отношение к сказанному, чтобы никто не успел заметить, что фраза была приправлена словами «ну и балбес!».

– Отдельную личность, – подтвердил Первый Оратор. – И вы совершенно правы – в каком-то смысле я действительно балбес. Мне отлично известно, что План не допускает учета роли отдельных людей. И все-таки мне было любопытно. Я провел экстраполяцию Межличностных Взаимозависимостей далеко за границы разумных пределов, но проделал это шестнадцатью различными способами и оперировал областью, а не точкой. Потом я использовал все имеющиеся в нашем распоряжении сведения о Тревайзе – Советник Первой Академии действительно фигура немалая – и о Мэре Академии. Потом свел все данные воедино – правда, у меня было не так много времени…

Шендесс умолк.

– Ну? – поторопила его Деларми. – Смею догадываться… результаты поразительны?

– Не вышло никаких результатов, вы догадываетесь верно, – печально ответил Первый Оратор. – Нечего ждать при анализе поведения отдельных людей, И все-таки…

– Что «все-таки»?

– Сорок лет я занимался анализом результатов и привык к четкому, ясному ощущению того, какими должны быть результаты до проведения анализа, и я редко ошибался. В данном же случае, несмотря на то что результатов практически никаких, у меня возникло сильное подозрение, что Гендибаль прав, что Тревайза нельзя сбрасывать со счетов.

– Это почему же нельзя, Первый Оратор? – спросила Деларми, несколько обескураженная той явной уверенностью, что излучало сознание Первого Оратора.

– Стыд мне и позор, – тихо сказал Шендесс. – Я позволил себе использовать План в целях, для которых он не предназначен. Еще более стыдно мне теперь, когда я нахожусь под влиянием ощущений, носящих чисто интуитивный характер. Но я не могу отказаться – мне кажется, что мои ощущения не обманывают меня. Если Оратор Гендибаль прав и нам действительно грозит неведомая доселе опасность – я чувствую, придет время, и наши дела станут совсем плохи, и тогда именно Тревайз выложит на стол главный козырь.

– Каково основание ваших ощущений? – не унималась Деларми.

Первый Оратор обвел собравшихся печальным взглядом.

– Нет у меня оснований. Психоисторическая математика молчит, но все время, пока я наблюдал за игрой взаимосвязей, я не мог отделаться от ощущения, что ключом ко всему является Тревайз. Этот молодой человек заслуживает внимания.

25

Гендибаль понял, что к началу заседания в Университет не вернется. Не исключено, что не вернется вообще.

Держали его крепко, и он отчаянно искал в своем сознании ответ на вопрос: как заставить их отпустить себя?

Руфирант вплотную подошел к нему, угрожающе наклонил голову:

– Ну, быть готов теперь, мученый? Биться удар за удар, по-думлянски. Ладно, быть ты поменьше, так ты бить первый.

Гендибаль хрипло проговорил:

– А тебя тоже кто-то держать, как меня?

Руфирант смилостивился:

– Пускать его. Не, не – только руки пускать. Ноги держать крепко. Танцевать мы не будет.

Руки Гендибаля отпустили, а ноги, казалось, гвоздями приколочены к земле.

– Давай, мученый, бить, – потребовал Руфирант. – Ударять нас.

В это самое мгновение сознание Гендибаля ощутило чьи-то чувства – возмущение, понимание несправедливости происходящего, жалость. Вот он – ответ на вопрос. Выбора другого не было: оставалось одно – рискнуть, несколько превысить границы действия своих способностей и попытаться поимпровизировать…

Не понадобилось! Он и коснуться не успел этого нового сознания, а оно само заработало именно так, как ему было нужно!

Он мысленно разглядел этого человека – невысокий, коренастый, с длинными спутанными черными волосами, руки выброшены вперед – наконец фигура эта появилась в поле зрения и… женщина злобно накинулась на Руфиранта.

– Кароль Руфирант! – яростно вскричала женщина. – Быть ты трус и ублюдок! Ишь ты – удар за удар, по-честный, по-думлянски! Одинаково быть как меня побить. Какой быть смелый – бить такой маленький бедный человек! Не стыдно тебе быть, а? На тебя все показывать палец и говорить: «Вот быть Руфирант, известный бить детишки!» Все смеяться на тебя, я так думать. Ни один честный думлянский мужчина не быть выпивать с тебя. Ни один честный думлянский женщина не был спать с тебя!

Руфирант тщетно пытался прервать поток ее красноречия, неуклюже уворачивался от ударов, которые она наносила в его могучую грудь.

– Ну, Сура, – лопотал он. – Сура, ну…

Гендибаль понял, что теперь его никто не держит, на него никто не смотрит – внимание всех переключилось на новую дуэль.

И сама Сура на него не смотрела: двигающая ею ярость была целиком сконцентрирована на Руфиранте. Гендибаль постарался сохранить эту ярость в ее сознании и слегка повысил уровень смущения и стыда, который и без того уже бурным потоком заливал сознание Руфиранта. Делать это ему надо было мягко, незаметно, чтобы оба человека ничего не заметили. Но и это оказалось не нужным. Женщина приказала:

– Разойтись быстро все! Подумать голова: если мало, что это герой Руфирант быть такой великан рядом с этим малышка, быть еще пять или шесть его дружки, какие быть так же стыдно и идти домой гордые говорить, как побить маленький и слабый. «Я держать руки этот малышка» один быть говорить, а здоровенный Руфирант бить его по лицо, когда он не мог быть дать сдачи». А другой сказать: «А я держать его за ноги, и я тоже очень знаменитый за это!» А этот бычище Руфирант сказать: «Я не мог быть драться с ним по-честный, потому мой лохматый дружки держать его, и все шесть помогать мне становиться главный над ним».

– Но Сура, – обиженно пробормотал Руфирант. – Я сказал мученый, что он мог ударить первый!

– И сильно ты бояться могучие удары его маленькие ручонки, олух Руфирант! Уходить отсюда вон все! Пустить он идти, куда он хотеть идти, а все ходить домой быстро, если дома еще кто-то хотеть вас видеть! Лучше вам всем быть надеяться, что все забывать ваши великие подвиги этот день. Но если вы быть разозлить меня еще сильно, чем я злая, их никто не забывать!

Мужчины без слов расступились и, понурив головы, побрели прочь.

Гендибаль проводил их взглядом и обернулся к женщине. Она была одета в грубые штаны и блузу, на ногах красовались топорные самодельные башмаки. Лицо ее взмокло от пота, она тяжело дышала. Красотой она не блистала – круглое лицо, широкий нос. Не отличалась изяществом и ее фигура – широкие плечи, тяжелая грудь, открытые до плеч сильные, мускулистые руки. Другого и ждать не приходилось – думлянки трудились на полях до седьмого пота наравне с мужчинами.

Женщина разглядывала его в упор, склонив голову набок.

– Ну, мученый, чего ты быть ждать? Иди в свое Мученое Место, Ты быть бояться? Я быть проводить тебя, а?

От ее давно не стиранной одежды исходил терпкий запах пота, но Гендибаль понимал, что в сложившихся обстоятельствах не следует выдавать неприязни.

– Благодарю вас, мисс Сура…

– Мой имя быть Нови, – сердито уточнила она. – Сура Нови. Звать меня мог быть Нови. Это быть хватит.

– Благодарю тебя, Нови. Ты мне очень помогла. Ты быть (Гендибаль опять перешел на думлянский диалект) хорошо проводить меня, не потому что я бояться, а просто для компании.

И он вежливо поклонился ей, как поклонился бы девушке из Университета.

Нови покраснела – видимо, колебалась, решая, идти или нет, и неуклюже воспроизвела его поклон.

– Быть мне… удовольствие, – сказала она, с трудом подбирая слова, изо всех сил стараясь выглядеть воспитанной.

Они пошли рядом. Гендибаль понимал, что каждый медленный шаг делает его опоздание на Заседание Стола все более непростительным, но теперь у него появилась возможность как следует обдумать происшедшее, и вскоре у него возникла холодная уверенность в том, что прийти ему нужно как можно позже.