Артур Раин
Лэйла-стероид
Глаза Эскулапа загорелись.
– Большую часть своей жизни я разыскивал и изучал людей с экстрасенсорным потенциалом. Каждая капля необычности, как искра Божья. Я искал ее, сажал в почву, как семечко и выращивал всегда неожиданный и неизвестный плод. Это тяжелый труд, очень тяжелый, – Эскулап разлил вино по бокалам. – “Капелла” же словно обладает эликсиром роста. Возвращаясь к растительной аналогии, она может вырастить из семечка плод в считаные дни. Я хочу знать, как это делается.
– Зачем? Зачем тебе это нужно?
Эскулап немного помолчал, глядя в пространство расширившимися глазами. Ни один физиогномист, даже самый профессиональный, не смог бы сейчас угадать, о чем он думает.
– Затем, – еле слышно произнес старик наконец, – чтобы никто и никогда больше не мог превращать милую и добрую девочку Илону в то, что я видел там, у себя в клинике.
Эскулап усмехнулся.
– Вернее уже не у себя. Меня отправили на пенсию, знаешь ли. Это еще одна причина, хоть и не самая главная.
Глаза Эскулапа недобро блеснули.
Дима задумчиво повертел бокал в пальцах. Глядя на этого на первый взгляд безобидного старика, Молохов вдруг ощутил, как пропал аппетит. Правда только на мгновенье. Вино снова зашумело в голове. Сильнее чем прежде.
– Теперь я полностью доверился тебе, – начал Эскулап, но Молохов оборвал его.
– Не надо, Эскулап, не надо ничего говорить, – голос Димы уже несколько утратил трезвую твердость. – Ты знаешь, на чьей я стороне, поскольку знаешь чьим другом был Бомж.
Стоявшие в углу часы зашумели и начали хрипло отбивать время. Прозвенев один раз, они смолкли, словно устыдившись, что нарушили атмосферу красноречивого молчания.
– Сначала мы пили за надежду, – сказал Эскулап, прерывая затянувшуюся паузу. – За что выпьем сейчас?
Молохов сузил глаза, стараясь поймать ускользавшую мысль.
– Давай за нее же, – сказал он наконец. – Только я хочу немного раскрыть смысл. Раз уж мне суждено вместе с вами ввязаться во всю эту историю с “Капеллой”, то…
Лицо журналиста потемнело одновременно с завершением фразы.
– Выпьем за надежду на то, что заключение Бартока, просто ерунда.
6
Иной раз просто диву даешься, что кто-то из молодых и неглупых людей еще посвящает свою жизнь службе в полиции. И это сейчас, когда слово «мент», это, в лучшем случае смешно. Если бы общество делилось, как в стариной игре на воров и сыщиков, то судя по сформировавшемуся общественному мнению, на данный момент власть в стране явно принадлежит ворам.
"Вечерний звон" 5 мая 20… года.
Старинный приятель Димы Молохова Сергей был из той породы людей, которых принято называть чудиками. В свои 34 года, дослужившись в МУРе до звания капитана, Сергей Михайлович Боков продолжал верить в то, что вслед за преступлением обязательно должно следовать наказание. Правда теперь он верил в это в тайне. Скрывая от всех и в первую очередь от самого себя. Честолюбивый, непокорный и непоседливый студент юридического факультета, коренастый и накачанный, этакий мускулистый колобок, подгоняемый желанием достичь высот профессионализма в деле поимки преступников очень быстро разобрался в тонкостях продвижения по служебной лестнице. Его однокурсник, по всеобщему признанию “пробивной парень” и “человек, умеющий жить”, на одной из студенческих вечеринок подвел итог Серегиным размышлениям.
– Старик, – сказал он полупьяным голосом, обняв Бокова за широкие плечи, – из тебя большой шишки не получится, как ни крути. И больших денег ты никогда не заработаешь, как ни крутись.
– Почему это, – оскорбился Сергей.
– Язык недостаточно длинный и шершавый.
Этого прикола Боков тогда еще не знал, поэтому недоуменно пожал плечами.
– Это ты к чему?
– А к тому, – охотно пояснил “человек, умеющий жить”, – что с таким языком, качественно лизать задницы не выйдет. Так что найди свое место под солнцем, только не слишком высокое, и живи, питаясь своими высокоморальными принципами. А главное, когда тебе начнет казаться, что местечко могло бы быть и потеплее, гони эти мысли прочь.
И вот теперь, после стольких лет, прошедших после этого разговора, повзрослевший, растерявший амбиции Сергей Боков сидел в своей маленькой холостяцкой кухне, пил нечто фруктовое из пластиковой бутылки и размышлял о том, что его пьяный сокурсник оказался прав. Для того, чтобы достичь в обществе какого-то малейшего положения, именуемого этим самым обществом престижным, необходимо было либо иметь “длинный и шершавый язык”, либо научиться переступать через все и вся. Годам к тридцати Сергей понял, что ни тем, ни другим он не обладает, и когда пришло это понимание, жить стало спокойнее. Оперуполномоченный капитан Боков, покинувший юридический факультет через год учебы, нашел свое место под солнцем.
Он хватал за шиворот тех, кто преступил закон, и сажал их в тюрьму, невзирая на лица. Бывало и так, что вмешивались высокопоставленные покровители и тогда Сергей на рожон не лез, полагая, что от мертвого опера прок небольшой. Он просто поддавался силе, но потом неутомимо искал новые и новые грехи уже облегченно вздохнувшего “клиента”. Заканчивалось обычно все тем, что “клиент”, донельзя удивленный, оказывался снова за решеткой.
– Никак я не пойму, почему тебя еще не убили? – искренне удивился на одном из допросов очередной арестованный. – Лично мне известны по крайней мере трое людей, которым достаточно пошевелить пальцем, чтобы от С. М. Бокова осталась только светлая память.
– И не говори, мать, – буркнул Сергей, вызывая конвой, – сам удивляюсь.
“Это потому, что я наглый. Все уже привыкли к тому, что кругом мир, наполненный умными людьми, старающимися зарабатывать деньги любым путем, а такой динозавр как я начинает вызывать беспокойство только тогда, когда сделать-то уже ничего нельзя. Господи, как же я хочу научиться зарабатывать деньги как все! Вот только воспитание не позволяет, спасибо родителям. Хотя, конечно, все еще жив я только потому, что нашел мистера Лузгина. Или он меня нашел.”
Боков вынырнул наружу из глубин размышлений и сразу же в уши хлынул поток слов, извергаемый Димой Молоховым, который вот уже битый час ходил в разговоре вокруг да около неких важных вещей. Зная по опыту, что в таком случае человека лучше не торопить, Сергей предоставил своему приятелю возможность выговориться, а сам предался собственным мыслям.
В то время он еще не знал, что вот именно сейчас судьба в лице старого приятеля Молоха, сводит его с человеком, с которым при других обстоятельствах и хотя бы пару месяцев назад Боков вполне мог подружиться.
Тут Молохов на секунду прервался.
– Похоже, ты меня не слушаешь, – подозрительно сказал он.
– Конечно, – Сергей отставил в сторону питье и весело взглянул на Диму своим знаменитым прищуренным взглядом. – Ты, старик, час назад сказал, что нужно о чем-то поговорить, а вместо этого, завел разговор о ерунде. Может наконец перейдешь к делу?
Молохов все еще колеблясь вытащил из кармана сигарету.
– Она не поможет, – сказал Боков. – Раз уж пришел, так рассказывай.
– Послушай, – медленно произнес Дима, – как-то на днях ты мне рассказал, вернее вскользь упомянул о какой-то своей “крыше”.
– “Крыша” – не то слово, – поморщился Сергей. – От него уголовщиной попахивает, хотя по смыслу вроде близко. Слышал когда-нибудь о таком народном избраннике как Лузгин?
Дима вытолкнул вверх идеально ровное колечко дыма.
– Нет. Депутатов сейчас как грязи.
– Так вот, – Боков отобрал у Молохова сигарету, затушил и выкинул ее в мусорник. – Это и есть моя “крыша”. Поскольку господин Лузгин не собирается довольствоваться депутатским окладом, он и помогает мне бороться с преступностью на данном этапе нашей с ним карьеры.
– Не вижу связи, – Дима подошел к плите и приподнял крышку с кастрюли. Оттуда вырвался пар. После обеда с Эскулапом прошло почти шесть часов, и голод вновь давал о себе знать, пиная стенки молоховского желудка.
– Связь есть, – меланхолично пожевывая спичку сказал Сергей. Уже несколько недель он боролся с курением, но вспоминал об этом только тогда, когда кто-то начинал дымить в его присутствии. – Хороший артист должен тщательно подготовить свой выход на большую политическую арену. А Лузгин артист хороший, поэтому к предвыборной кампании готовится уже сейчас, когда никто о нем, собственно, и не знает.
– О, я и не знал, что будущность президентского кресла зависит сейчас от того, будет ли защищен Сергей Михайлыч Боков.
– Не ерничай. Бокову Сергей Михалычу, абсолютно наплевать на далеко идущие депутатские планы. Важно то, что Лузгин готов сейчас ради этого идти по головам.
– По чьим?
– Вот, – Боков заерзал на табуретке. – По чьим… Он хочет идти по крупным уголовным головам. Это будет козырь его предвыборной суеты. Он, конечно, на такое не решился бы, но за ним стоят весьма серьезные люди, которые давно завязали и теперь с помощью Лузгина хотят дорваться до власти и воровать уже законным путем. Ну и попутно по дороге к вершине они сдадут ему, а значит мне несколько своих заклятых друзей. Понял теперь?
– Никогда не думал, Серега, – серьезно сказал Молохов, – что ты будешь помогать ворам, пусть бывшим, добираться до руля.
– А хрен с ними, – отмахнулся Боков. – Хорошо зная человеческую натуру, я не колебался ни секунды, когда шел на контакт с Лузгиным. А натура человеческая такова, что, когда кому-нибудь предоставляется возможность ткнуться носом в государственную кормушку, во-первых, он начинает так поспешно и громко жевать, что перестает слышать и голос своих избирателей, и голос совести. Ну а во-вторых, во время предвыборной гонки очередному кандидату падает в карманы столько грязных денег, что в финале он оказывается в них по уши. И тут то наступает время раздавать долги. Сам понимаешь, что в таких условиях желание бороться за светлое, доброе, вечное пропадает и начинается банальный сбор денежных средств. И инстинкт самосохранения подсказывает, что президент, это ведь только для толпы – полновластный хозяин, а для настоящих хозяев жизни – просто марионетка, у которой всегда можно обрезать веревочки.
– Может ты и прав, но зачем этому помогать?
– Когда я говорил о заклятых друзьях, Димочка, я имел в виду очень крупную уголовную братию. Это как раз те трижды проклятые шеи, на которые мне так и не дали до сих пор надеть петлю. А с помощью Лузгина и тех, кто за ним, я наконец-то смогу отправить их или на тот свет, или за решетку до конца дней.
– Ты становишься, по-моему, просто участником воровской разборки, – покачал головой Молохов.
– Пусть так, – Боков хлопнул увесистой ладонью по столу. – В разборках, если только они не затрагивают мирных граждан, я вижу только положительные черты. Пускай братва режет друг друга, нам работы меньше. А вот еще одно соображение и покончим с этим разговором. Как я уже говорил, дорвавшись до власти воровать станет любой, так пусть он хоть на пути к вершине сделает что-нибудь полезное.
– И что потом?
– Потом? – Боков улыбнулся. – Потом появится новый Лузгин. И еще несколько могил и камер получат своих законных постояльцев.
– И как, – задумчиво сказал Дима, – уже что-нибудь вы с ним наворотили?
– Есть кое-что, – уклончиво ответил Сергей. – Но Лузгин зациклился на идее, что ему нужно очень крупное дело. Которое способно вызвать грандиозный скандал. Поэтому, я сейчас усиленно ищу свою самую крупную занозу. Беда в том, что крупных стало что-то очень много и встала проблема выбора.
– В таком случае, – усмехнулся Молохов. – Моя заноза не пригодится? Она тоже не слабая.
– Твоя? – Боков поднял бровь. – Надеюсь не газетной уткой ты собираешься меня потчевать?
– Я вообще-то не считаю себя способным на такие шутки…
– Ты попал в какой-то переплет, – вдруг заявил Боков.
– С чего ты взял? – скривился Дима. Временами Серега доставал его этакими шерлокхолмсовскими штучками.
– У тебя типичный взгляд затравленного зверя. Все настолько плохо?
– Бывало и лучше, – кивнул Молохов, нерешительно помялся, но все же продолжил, – У меня тут в квартире завелся старичок один…
* * *
– Все идет как надо. Твое дело выполнять, что говорю.
– Ладно, ладно. Хотя мне и не понравился тот последний приказ людям Тролля, который ты отдал.
– Что я слышу? Отрыжка совести? Уже забыл, как он нацелил на тебя ствол? Какое тебе дело до этого папарацци. Молохова надо было воодушевить на борьбу и быстро. Ну или сломать. Если сломался, то будет делать то, что скажем, ну а если воодушевился, то поскачет к Бокову, что нам и нужно. Скоро “Капелла” вновь даст о себе знать и к тому моменту нам нужно быть во всеоружии.
– С чего вдруг такая уверенность?
– Ведьмы нашептали.
– Ну ладно, ладно. Еще вопрос, папаша. Козыряю бестактностью. Не жалко было сына на тот свет отправлять? Я, конечно, выполнил, что ты велел, но не понимаю…
– Он стал проявлять излишнюю чувствительность по отношению к этой девке. Не стоит примешивать чувства туда, где они неуместны.
– Да я понимаю. Но сын все-таки.
– Сын? Ну-ну… ну-ну… если уж разговор о чувствах, то тебе его, как одноклассника, должно быть жальче, чем мне.
– Это то, о чем мне подумалось?
– Не лезь в это, майор. Это касается только меня и моей… также покойной женушки. Я смотрел на него, видел, как он рос и год за годом представлял, как все это закончится. Тоже своего рода удовольствие.
– Жуткий ты старикан.
– Запомни, сынок. Если хочешь достигнуть чего-нибудь в нашем говенном мире, первое, что ты должен усвоить, это одно нехитрое физическое упражнение.
– Какое же?
– Ходьба по трупам.
* * *
Когда Молохов закончил свой рассказ, Сергей сел к компьютеру, за который, кстати, до сих пор выплачивал деньги, и просмотрел историю болезни Илоны Ленс. Потом он еще некоторое время сидел, молча вглядываясь в погасший экран.
Наконец Сергей крутнулся на вращающемся стуле и оказался лицом к лицу с кусающим от нетерпения губы Молоховым. Боков заговорил как раз в тот момент, когда это собирался сделать Дима.
– Что я тебе могу сказать, старик, история, конечно, дикая.
– Тогда у меня одна надежда, – с бледной улыбкой сказал Молохов, – что ты мне веришь. Иначе мне прямая дорога вслед за Бомжом.
– Верю я тебе или нет, это не тот вопрос. Я – опер, а потому привык верить исключительно бесспорным фактам. И вот их то я тебе сейчас изложу.
Сергей поднялся и заходил по комнате, время от времени потирая ладони, что являлось у него признаком растущего волнения.
– Трупы на твоих фотографиях мне знакомы, – глухо сказал Сергей. – Их привезли как раз в ту самую ночь, о которой ты говорил. Случай был, что называется не очень странный, когда устраивают разборки и не то бывает.
– Но ведь… – подскочил усевшийся в начале разговора на табуретку Молохов.
– Не егози, – Боков поднял руку. – Я не закончил. Окажись тела единственным совпадением с твоим рассказом, я послал бы тебя к чертовой матери еще пять минут назад, но тут было еще кое-что, – Сергей умолк, и по нахмуренному лицу Дима определил, что он принимает какое-то решение. Когда морщинки на лбу разгладились, Боков продолжил. – Мы не успели ничего выяснить. Через два часа после того, как доставили убитых, к нам подкатили несколько парней из ФСБ, размахивая высочайшим приказом и с пеной у рта потребовали передать все материалы по этому делу совету безопасности. Материалов, собственно, никаких еще не было, поэтому мы отдали им покойничков и забыли о том, что их видели. Я лично вообще удивляюсь, как эти жмурики попали к нам. Вид у федералов был как у обгадившихся щенков. Кто-то труповозки не туда отрулил, не иначе.
– Ага, – воскликнул Молохов, соскальзывая с табуретки. – Подтверждается моя сказка.
– Не пойму я, чему ты радуешься, – Сергей устало взглянул на суетящегося Диму глазами столетнего деда. – Тут, батенька, впору плакать. Судя по всему, налетел ты на весьма серьезных людей, которые лично мне внушают не менее серьезное беспокойство. Они во что-то играют, и ты будешь сидеть здесь, у меня, пока я не пойму, во что, – тоном, не допускающим возражений, добавил он.
Боков налил в чашку чай и одним глотком осушил ее.
– Ты что затеял? – подозрительно спросил Молохов, глядя, как Сергей натягивает куртку.
– У меня, приятель, еще и работа имеется к твоему сведению, – ворчливо сказал Боков, заматывая шею мохнатым шарфом. – До завтра ты – мой гость. Делай что хочешь, за исключением одного. Не высовывайся из дому. Если кто вдруг позвонит в дверь, не открывай, попытаются взломать позвонишь вот по этому телефону, – Сергей быстро черкнул карандашом по вырванному из блокнота листку. – Когда вернусь, придется нам вырабатывать стратегию поведения. Майор и Эскулап наверняка уже знают, что ты у меня сидишь.
– Сергей, – тихо сказал Молохов. – У меня не было другого выхода. Я бы не впутывал тебя, но…
Боков похлопал его по плечу. Благодаря недюжинной силе, хлопки его несколько напоминали удары.
– Знаешь, старик, – сказал он, – мне не нравится, когда убивают людей. Странно, но меня это так злит, что я просто буду сам не свой, если хотя бы не попытаюсь засадить за решетку убийцу… Или убийц.
Боков подошел к двери и уже щелкнул замком, но вдруг обернулся и бросил стоявшему посреди комнаты Молохову:
– И кстати говоря, не знаю почему, но Эскулап твой мне нравится еще меньше, чем Скал.
7
Каждый раз, готовясь подарить кому-нибудь подарок, сталкиваешься с проблемой выбора. Если подарить, то что, за сколько и так далее. Причем, больше всего мучений возникает именно тогда, когда подарок предназначен для любимого человека. Вот так и получается, что радость для одного, нередко превращается в проблемы для другого.
"Вечерний звон" 14 февраля 20… года.
– Маргарита, на сцену! Ты меня с ума сведешь!
– Уже бегу!
Марго воровато оглянулась по сторонам и быстро перекрестилась. В Бога она не верила, но от привычки креститься перед выходом на сцену не отказывалась. В последнюю секунду перед тем, как окунуться в привычную атмосферу классической музыки, молодая балерина Маргарита Славина старалась думать только о хорошем. Позади раздалось шуршание. Марго резко обернулась и увидела на полу серебристый цветочный пакет, сердито выметаемый уборщицей.
“Руди пропал и некому больше принести мне цветы перед выступлением”.
Она попыталась отогнать эту мысль, думая о тех многочисленных букетах, которые лягут к ее ногам сегодня, после очередной, но как всегда уникальной премьеры.
“И может быть… нет, наверняка, среди них будут огромные длинные розы, я ведь их так”
– Ненавижу, – тихо сказала она. – Я не могу их видеть.
Оркестр начал хорошо знакомую по бесчисленным репетициям мелодию, означавшую, что уже пора.
“Нет еще, на четвертый такт.”
– Он знает, какой сегодня важный для меня день. Он, меня любит, – прошептала Марго, шагнув вперед. – Он придет.
* * *
From
«Capella»
to
Nemesis…
«Маленькую белую фею можно снова приручить.»
* * *
– Боков, хочешь хороший совет?
– Нет, – ответил Сергей, сосредоточенно изучая ленивую осеннюю муху, ползающую по телефонному аппарату.
Голос в трубке расхохотался. Это был тот же самый голос, который много лет назад объяснял Сереге преимущества длинного и шершавого языка.
– И все-таки слушай. Мы здесь этим делом уже не занимаемся. Имя Кожухова помнит только его семья, так что, ты ему сват или брат?
– Раз он меня интересует, то я ему и то и другое. Так что, поделишься своей великой мудростью или пойдем по домам?
На другом конце провода поворчали.
– Ладно, банный лист, ты ведь не отстанешь. Даю наводку… Кстати, Боков, ты там по защищенной линии разговариваешь?
– Нет, тут 23 параллельных телефона и сейчас их раздают случайным прохожим. Не пори ерунды.
– Ну так вот. Отравитель какое-то время жил с Маргаритой Славиной, это…
– Я знаю кто это, – отрезал Сергей. – Ближе к делу.
– А это все, – весело сказали вдали. – Я уже сказал, все закрыто, все забыто. Забудь и ты. Ах, извини. Ты же в советах не нуждаешься.
– Добавь деталей, скупердяй.
– Окей. У них все было достаточно серьезно, так что сам понимаешь, этот адрес до того, как дело закрыли был изучен до последней нитки. Музыкант из постели Славиной испарился и больше в поле зрения не наблюдался. Раньше он посещал каждый ее спектакль, носил огромные букеты, а после…
– Все ясно, спасибо за помощь, – Сергей понял, что больше ему ничего не узнать и повесил трубку.
Боков несколько раз выдвинул и задвинул верхний ящик своего рабочего стола. В последний раз он проделывал эту бессмысленную операцию только в состоянии нервного потрясения после смерти своего отца полгода назад.
Через минуту он вышел в сеть и зашел на сайт Большого театра.
– Так… “премьера… юбилейный спектакль Маргариты Славиной… Сегодня… “
– Сила любви – великая вещь, но профессионал тем и отличается от простого человека, что не поддается импульсам, – задумчиво пробормотал Боков, откладывая в сторону афишу и сталкивая со стола газеты. – Он не будет так рисковать… Или… Да нет, чушь. Глупые сентименты.
Сергей запер кабинет и направился к выходу из управления. Спускаясь по широкой и длинной лестнице, он считал ступеньки.
“Три, четыре… все подтверждается, хотя бы в отдельных эпизодах… семь, восемь… Эскулап и Скалин – реальные люди, как и перестрелка у клиники… одиннадцать, двенадцать… ФСБ замяло дело… все шито-крыто… Пока…”
Боков открыл тяжелую дверь и вдохнул уже порядком заледеневший воздух.
– И все же, – проговорил он, опустив свой острый нос в шарф, – может быть стоило…
Впервые в жизни Сергей оказался на распутье и никак не мог выбрать дорогу, по которой идти.
Так ничего и не решив, он пошел по улице, время от времени наталкиваясь на прохожих и убеждая самого себя в правильности поведения.
– Он профессионал… он никогда не завалится на такой глупости… человек, натянувший нос ФСБ… нет, не поеду и говорить с ней не стану… пора домой, голова уже так и так не соображает. Надо спать.
Он махнул рукой и остановил такси. Усевшись рядом с непрерывно жующим парнем, Боков еще раз отрицательно мотнул головой в ответ на собственные рассуждения.
– Куда едем, – спросил парень, включая счетчик и перекидывая жвачку за левую щеку.
Сергей надул щеки и огорченно выпустил воздух.
– К Большому театру, приятель.
* * *
Рудольф Майер появился к концу второго акта. Сегодня утром ему вдруг показалось, что настала пора сделать Нечто. Пусть даже это будет очередной букет роз для любимой. Само слово очередной, казалось бы, должно слегка подпортить впечатление и неизбежно, превратить Нечто в самый заурядный подарок, но, учитывая то положение, в котором оказался Майер по вине глупого Кожухова, не умевшего как следует шпионить, букет роз опять таки трансформировывался из подарка в Нечто. Впрочем, чтобы окончательно успокоить совесть, Рудольф купил ОЧЕНЬ большой букет.
Он с трудом пронес его мимо восхищенно улыбнувшейся билетерши и вошел в заказанную ложу. Майер нарочно долго усаживался, старательно укладывая на пустующие рядом сидения сотню роз с необычайно длинными стеблями. Он снял бумагу, стараясь не слишком сильно шуршать, прикоснулся пальцами к колючке, затаившейся среди листьев и только тогда осмелился посмотреть на сцену.
Время прекратило свой бег.
Маленькая белая фея, далекая и недосягаемая, кружащаяся по волнам танца. Майер закрыл глаза, тихо напевая про себя мелодию и стараясь вспомнить каждую секунду проведенного с Маргаритой времени. Он вспоминал ее губы, гибкое и шелковистое тело, согревающее теплом обледенелую душу убийцы, светлые волнистые волосы, способные осушить даже невидимые слезы, порожденные совестью, оживающей иногда несмотря на все старания.
Когда Рудольф открыл глаза, букет, лежащий рядом показался ему жалким и чахлым.
– Я подарю его, пусть хоть небо обрушится, – вполголоса пропел Майер, стараясь в точности повторить финальную тему. – Ведь ты не поверила всему, что обо мне рассказали. Я знаю…
Идя сюда, он даже не потрудился изменить внешность. Он остался Руди Майером. Так требовали его личные правила игры. Да и персональный дьявол сегодня прислал по сети очередное письмо, где успокоил относительно слежки и всего прочего. Однако правила уже Большой игры требовали исчезнуть и Немезис обязательно это сделает.
Попозже.
Через несколько минут зал взорвется аплодисментами, награждая фею танца тем, что ей больше всего по вкусу, как и положено во всякой хорошей сказке. Восторгом и преклонением. А потом прекрасный принц (в главной роли Р. Майер, самый плохой принц, какого только можно себе представить), как всегда, подойдет к двери гримерки, немного постоит, пока все остальные обожатели не заметят его тяжелую ношу. Тогда они почтительно расступятся, отравленные ароматом настоящей любви или просто испуганные появлением сумасшедшего с безумно дорогим букетом.
А может быть, все будет и наоборот. Реальность треснула и стала сползать куда-то в грязную вонючую тину чужого сознания.
Немезис потянулся к цветам. Рука скользнула в глубину. Зеленые стебли расступились, пропуская ярко сверкнувшую в темноте серебристую керамику. Щелкнул предохранитель. С легким жужжанием поднялась трубка прицела.
Фея танца плавно взмахнула руками и опустилась на доски сцены, слушая финальный аккорд, перебиваемый громким стуком сердца.
Агент “Капеллы” отогнул приклад и заглянул в прицел.
Маргарита осторожно подняла глаза и с тоской посмотрела на ложу, в которой обычно всегда в этот финальный момент могла увидеть…
– Боже мой, – с ужасом выдохнула она.
Мерцающий крест перечеркнул лицо. Дирижер резко опустил руки. Оркестр смолк. Наступила секундная пауза между затихающей музыкой и громом множества ладоней, ударяющихся друг о друга.
Глаза Немезиса встретились с глазами Маргариты, внезапно прозревшей как раз в тот момент, когда почти беззвучно хлопнул выстрел.
– Макс, – прошептала она, автоматически проделывая финальное па и чувствуя, как с легким хлопком что-то ударилось в грудь. Тут же перехватило дыхание и все исчезло.
– Браво, Марго, – прошептал убийца, – жаль, что феи не бессмертны.
Бесчувственное тело Маргариты плавно и красиво опустилось и замерло. Зал взорвался аплодисментами, приветствуя рождение новой звезды балета.
* * *
Когда человеку надоедает мыслить, самое лучшее, что он может сделать это поспать. Молохов устал от головоломок, которые обрушились на него без предупреждения, как это всегда с ними бывает в том случае, если автор хитроумных задач не вы, а кто-то, вам совершенно чужой. Каждый реагирует на стресс как может, что до Димы, то он вышел в прихожую, проверил, заперта ли дверь и рухнул на диван, стараясь устроиться на подушке поудобнее до того, как сон полностью выключит сознание.
Это ему не удалось.
Не успев как следует улечься, он провалился в совершенно черный мир без сновидений. Без пространства и времени. Лучшее место для уставшего. Молохов наслаждался блаженством покоя несколько часов. Уже стемнело за окном. Огромный рыжий кот, которого Боков почему-то назвал Туфель лениво и беззвучно спрыгнул со шкафа. Наступало его время. Время, когда можно было безнаказанно подпрыгнуть и повиснуть на ручке холодильника, потянуть ее вниз и проникнуть в ледяной рай.
Крадучись пробираясь по коридору, Туфель воровато покосился на вздрогнувшую входную дверь и на всякий случай уселся, проводя лапой по усам. Подозрительный шум прекратился. Туфель фыркнул и не колеблясь более ушел на кухню.
Дрожащие красные цифры электронных часов, заключенных в поцарапанный зеленый корпус, на секунду замерли и превратились в две двойки и два нуля. Одновременно с негромким пищанием маленького динамика оглушительно затрезвонил допотопный телефон, стоявший на полу возле дивана. Молохова подбросило вверх. Он сослепу пошарил в воздухе на уровне глаз, но потом вспомнил, где находится и опустил руку вниз.
– Слушаю.
– Ты что там дрыхнешь? – послышался голос Бокова, нервный и напряженный до отказа.
– А что, долго ждал?
– Вообще-то нет, но голос у тебя как у заядлого алкоголика. Такой бывает только у посетителей нарколога или у только что проснувшихся.
– Потрясен твоими способностями в области дедукции, – промямлил Молохов, поудобнее усаживаясь. – Чего звонишь?
– Я сегодня приеду или совсем поздно, или не приеду вовсе. Так что разговор наш откладывается на завтра.
– Подожди, но может хоть выскажешь свое отношение, чтоб мне времени не терять…
– Старик, это не телефонный разговор. Считай, что ты не один, это все, что я могу тебе сказать.
Дима поднял глаза к небу, чтобы прошептать нечто вроде благодарственной молитвы.
– А что там у тебя случилось? – спросил он, протирая левый глаз.
– Маргариту Славину убили, – нехотя произнес Сергей и что-то невнятно добавил в сторону. – Это ты все и так узнал бы завтра из газет. Большего пока не скажу. А вообще, я сегодня крупно облажался, надо было слушать интуицию.
– Славина? – Дима прислушался к гудкам отбоя и помахал трубкой в воздухе. – Где-то я слышал это имя…
– Это, балерина, – произнес Эскулап, появляясь из темноты. – Подававшая большие надежды, надо сказать. Кроме того, одноклассница моего сына. Я видел несколько ее выступлений. Вся беда в том, – продолжал старик, вынимая трубку из окоченевших пальцев Молохова и аккуратно опуская ее на рычаг, – что связалась она не с тем, с кем надо.
Он двумя пальцами вытянул из нагрудного кармана пиджака знаменитый мундштук. Появившаяся вслед за ним сигарета вскоре уже дымила, испуская приятный аромат дорогого табака.
– Все беды у современных девушек, да и вообще у людей, – наставительно сказал Эскулап, – сводятся, в сущности, к тому же самому.
Старик благодушно сцепил руки на животе. Струйка дыма поднималась вверх, немного затуманивая прищуренные глаза. Молохов постепенно оттаял и одновременно вдруг ощутил, как хаос спутанных мыслей, приведенный в порядок снов, медленно выстраивается в нечто четкое и логичное. Горло стиснуло.
– И что теперь? – откашлявшись спросил Дима. – Расстрел на месте или повесишь, как Генку?
Эскулап приподнял узкие плечи, скривив рот в неопределенной гримасе.
– Как догадался? – равнодушно произнес старик, усаживаясь на подоконник и стряхивая пепел в цветочный горшок. – Насчет Генки?
Молохов вяло усмехнулся. Сев прямо, он глазами поискал вокруг что-нибудь тяжелое. Самым тяжелым предметом в зоне досягаемости была диванная подушка. Оставалось только тянуть время в надежде на…
“Хоть что-нибудь, черт возьми!”
– Как догадался говоришь? Очень просто. Из разговора с тобой ежу стало бы понятно, что ты старый НКВДешник, КГБшник или что там еще.
– Ну и?
– Ну и вот. Приемы у тебя, папаша, классические. Вернее, у вас с майором. Один следователь играет роль маньяка и злодея, чередуя свои угрозы и брызганье слюной с другими сеансами, во время которых арестованный попадает в руки другого офицера – доброго и ласкового, который не запугивает, а наоборот уговаривает, выражая сожаление и сочувствие и одновременно те же бумажечки с признанием вины на подпись сует.
